Текст книги "Соборы пустоты"

Автор книги: Анри Левенбрюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

16

Несмотря на сковавший ее страх, в конце концов Сандрина Мани нашла в себе силы, чтобы подняться. Для этого ей потребовалось нечеловеческое усилие – так она была потрясена и напряжена. И даже когда ей удалось встать, ноги были как деревянные и никак не получалось унять дрожь в руках. Тело словно отказывалось ей подчиняться. Место на спине, куда упирались колени человека с тростью, все еще болело.

Она не могла сдержать бежавшие по щекам слезы. Сандрина попыталась взять себя в руки: ведь она жива. Жива. Это само по себе чудо. Теперь надо вернуться домой, увидеть Антуана. Обрести в его объятиях поддержку, которая ей необходима. Она так испугалась. Потом позвонить в полицию. А что дальше? Там видно будет. Одно уже ясно: о ее расследовании прознали те, кого она собиралась разоблачить.

Сандрина осмотрелась, чтобы еще раз убедиться в том, что знала и так: папка исчезла. При свете уличного фонаря она разглядела только свой разбившийся вдребезги мобильный. С трудом она наклонилась и подобрала обломки. Потом сглотнула слюну и попыталась идти.

Но ноги упорно отказывались передвигаться. Нервный шок парализовал ее. Она почувствовала, как ее охватывает гнев. Да это просто смешно! Не торчать же ей здесь, посреди улицы! Надо двигаться дальше. Дом всего в нескольких шагах отсюда. Надо сделать последнее усилие.

Глубоко вдохнув, она сосредоточилась и попыталась пошевелить правой ногой. Наконец ступня медленно оторвалась от земли. Она сделала первый шаг. Затем второй. И тут ей показалось, что чувствительность понемногу возвращается. Все дело в голове. Но, делая третий шаг, она потеряла равновесие и рухнула, не в силах выдержать собственный вес.

Сандрина поморщилась и перевернулась на спину. Зрение вдруг помутилось. Отсвет фонаря словно раздвоился. Потом настала очередь домов. Должно быть, она ударилась головой об асфальт. Сандрина закрыла и снова открыла глаза. Это не помогло, стало только хуже.

Что происходит? Она ведь просто упала! Почему тело ей не повинуется?

Охваченная паникой, Сандрина Мани попыталась выпрямиться, но теперь и руки ее не слушались. От локтей к плечам побежали мурашки, затем захватили и грудь. Дыхание участилось. Легким все труднее было наполняться, и вдруг она ощутила, что больше не может дышать. Чудовищная боль вгрызлась в череп, затем тысячи красок заполонили зрение. Темная улица обернулась сценой светящихся галлюцинаций, танцем шевелящихся щупалец, сверкавших, словно разноцветные неоновые огни.

В этот момент Сандрина Мани попыталась закричать. Но в ее теле не осталось ни единого мускула, способного шевелиться.

Даже самого главного.

Вот уже несколько мгновений, как ее предсердия прекратили сокращаться. Скоро не осталось и крови, чтобы наполнять желудочки. Наступила смерть, внезапная и молчаливая, словно взмах ресниц. Так и не поняв, что с ней произошло, молодая женщина угасла за несколько секунд, одна посреди пустынной улицы в предместье Женевы, в ласковой вечерней тиши.

17

Как ты уже знаешь, сложенная обо мне легенда повествует о золоте и таинственном манускрипте. Пусть я вовсе не алхимик, каким меня считают, любезный читатель, это еще не значит, что золото не играло никакой роли в моей жизни и что на моем пути не встретился таинственный манускрипт. И то и другое действительно существовало.

Если позволишь, я расскажу тебе, как это произошло…

Я родился в Понтуазе семнадцатого апреля в год 1340-й, так что сегодня мне семьдесят шесть, а меньше чем через месяц исполнится семьдесят семь лет. Мало кто в Париже достигал столь почтенного возраста, и, как ты догадываешься, это чудо питает домыслы тех, кто называет меня колдуном.

И конечно, все толкуют о том, что я пережил чуму 1348 года, уцелел в бесконечной войне с англичанами, которая тянется с незапамятных времен; меня не сгубило и позорное поражение при Пуатье в 1356-м, и парижская смута, продлившаяся немалую часть моей жизни из-за вражды арманьяков и бургиньонов… [18]18
  Политические партии, во главе которых стояли граф Бернар д’Арманьяк и герцоги бургундские Иоанн Бесстрашный и Филипп Добрый, боровшиеся за власть во Франции в эпоху смут первой половины XV в.


[Закрыть] Но в конечном счете я достиг столь преклонного возраста, поскольку вел здоровую, счастливую и относительно спокойную жизнь, вот и весь секрет.

Вслед за старшим братом я получил образование в Париже и начал с того, что открыл скромную лавочку на улице, которую называют Писарской… На нашей улице было много таких, как я, – книготорговцев и общественных писарей, и вывески моих добрых друзей Жана Аранжье и Анселя Шардона соседствовали с моей, но в ту пору в столице хватало работы для целой толпы таких, как мы. Мы живем во времена, когда люди не тратят времени и сил на то, чтобы обучиться грамоте, это меня и обогащает, и печалит…

В течение двух лет я брал уроки у учителя трудного искусства каллиграфии, и вместе с моей репутацией постоянно росло число моих заказчиков. К моим услугам прибегали все более состоятельные люди, среди которых было немало дворян, таких как славный Жан, герцог Беррийский, а заказы становились все сложнее и богаче. Качество моих работ и связи с королевской семьей помогли мне получить в 1368 году место присяжного книготорговца при Парижском университете. Отныне я подчинялся не прево, а университету и был освобожден от податей и участия в городском дозоре. Очень скоро я смог купить дом всего в двух шагах от своей лавочки на углу улиц Мариво и Писарской, где и по сей день я иногда живу. Там я построил особую мастерскую для изготовления иллюминированных рукописей, набрал помощников и подмастерьев, которых обучал искусству выделки тонких пергаментов, чернил и красок, умению переписывать текст, украшать его буквицами и миниатюрами, переплетать книги…

Ты начинаешь понимать, почтенный читатель, как золото приобрело большое значение в моей жизни. Ибо для моего ремесла этот драгоценный металл был необходим в немалых количествах. Мне уже не счесть число золотых застежек для книг, которые я изготовил за эти годы, или золотых букв, которые вывел собственной рукой…

Однако я никогда не добывал золото чудесным образом или с помощью какого-либо алхимического действа. Ничего подобного. Мне приходилось просто-напросто покупать это золото на улице Кинанпуа, которую называют улицей золотых дел мастеров.

Ты, конечно, как и мои хулители, задаешься вопросом, как же я покупал столько золота и откуда взял столько денег?

Будь терпелив, читатель, скоро я поведаю тебе об этом, и ты убедишься, что и здесь алхимия ни при чем. А потом я расскажу тебе о том таинственном манускрипте и невероятном открытии, которым я ему обязан… И только тогда ты сможешь утверждать, что тебе ведома подлинная история Николя Фламеля.

18

Как всегда, у Маккензи засосало под ложечкой, едва он позвонил в квартиру в специализированном заведении у Порт-де-Баньоле, которую его отец снимал на свою пенсию по инвалидности. Ари не мог избавиться от мысли, что, быть может, пришел тот день, когда старик ему не откроет. Он уже воображал себе сочувственный взгляд медбрата, которому поручили сообщить сыну печальную новость, письма родне, похороны, где почти никого не будет, бюрократические проволочки, разбор вещей, а затем – полное одиночество.

Но дверь наконец открылась, и в полутемной прихожей показалось морщинистое лицо Джека Маккензи. Со своими запавшими глазами и поросшими седой щетиной щеками он смахивал на старого советского диссидента.

– Добрый вечер, папа, как ты?

Бывший полицейский пожал плечами, словно ответ представлялся ему очевидным, развернулся, не закрыв дверь, и, волоча ноги, направился обратно в гостиную.

– Когда все понимаешь, – пробормотал он, – то впадаешь в депрессию. Все оттого, что трезво смотришь на вещи.

Ари прикрыл за ним дверь.

С тех пор как на задании в него угодила пуля, Джек Маккензи страдал ранним слабоумием, и его речи, как правило, были совершенно бессвязны. По крайней мере, лишь редко удавалось проникнуть в их тайный смысл. Но сыну в конце концов удалось с этим свыкнуться: их с отцом объединяла крепкая любовь, обходившаяся без слов. Для общения им хватало взглядов и безграничной привязанности.

Впрочем, после истории с тетрадями Виллара из Онкура все несколько осложнилось. Ари открылась целая страница из прошлого отца, о которой он до тех пор ничего не знал. Джек оказался человеком куда более загадочным и неоднозначным, чем его сын мог себе представить. Бывало, что к Ари возвращались детские воспоминания, погребенные глубоко в памяти: всплывали смутные образы, какие-то странные люди, навещавшие его родителей, невнятные разговоры, целая лавина секретов, смысл которых в то время ускользнул от беззаботного подростка… Отец, слишком рано ставший инвалидом, так и не смог раскрыть ему все эти тайны. Ну а теперь уже слишком поздно.

Одно Ари знал наверняка: дело о тетрадях Виллара из Онкура попалось ему не случайно. Отец был с ним тесно связан. Какие-то ответы, возможно, все еще таились в затуманенных уголках его больного мозга.

Ари подошел к окну. Нечасто ему доводилось видеть эту квартиру в таком беспорядке. У отца был плохой период: к несчастью, такое случалось с ним все чаще и чаще. Скоро придется сообщить об этом персоналу, попросить получше присматривать за стариком.

– Скажи, папа, давно ты открывал окно? Здесь до того спертый воздух!

– Я называю это законной самообороной, – пояснил старик, усаживаясь в свое кресло.

– Хочешь, включу тебе телевизор? Пойду-ка я помою посуду.

– Нет, спасибо. Я больше себе не готовлю. Жрать дерьмо уже не модно.

Ари ласково погладил отца по голове и вышел в соседнюю комнату. Навещая отца, он мог хоть ненадолго забыть о собственном состоянии. Заботясь о старике, он невольно осознавал ничтожность собственных бед. Продолжалось это недолго, но такие минуты служили ему напоминанием, позволявшим не замыкаться в собственном горе.

Он перемыл сваленные в раковине приборы, прошелся губкой по пластиковой мебели, выкинул испорченные продукты, скопившиеся в холодильнике, затем вернулся в гостиную и уселся рядом с отцом. Это был устоявшийся ритуал, как и их прогулки. Но в последнее время, несмотря на летнее тепло, Джек больше не выражал желания пойти погулять.

– Как там твоя работа, Ари?

Аналитик не сумел скрыть удивления. Отец все реже бывал способен задавать осмысленные вопросы или поддерживать беседу.

– Я все еще на бюллетене, папа.

– Неужели? Ты – на бюллетене?

– Да. Ты же знаешь, я тебе уже сто раз говорил.

Старик поморщился, словно это сообщение его огорчило.

– А что с тобой? Ты не выглядишь больным.

– Ничего страшного.

Джек на мгновение замер с неуверенной гримасой на лице. Потом, нахмурившись, повернулся к сыну. Казалось, он играет какую-то роль.

– Ты думаешь, я впал в детство, Ари? Но ты ошибаешься, я безумный, а не слабоумный. Понимаешь разницу?

– Ты не безумный и не слабоумный, папа.

– Все дело в твоей продавщице книг, верно? Из-за нее ты больше не ходишь на работу? Как там зовут эту хорошенькую продавщицу?

– Да нет же, она тут ни при чем.

– Так как ее зовут? – настаивал старик.

– Лола.

– Вот видишь, все дело в ней.

– Папа.

Джек с довольной улыбкой устроился в кресле поудобнее.

– Ах, бедный мой Ари. Правда, это нелегко? А хуже всего то, что не заблуждаешься насчет вещей, от которых приходится отказываться. Как звать этого ведущего?

Старик указывал на темный экран телевизора.

– Там нет никакого ведущего, папа. Это твое отражение. Телевизор выключен.

– По-моему, ты чем-то обеспокоен, Ари.

– Пустяки. Мою квартиру перерыли… Мне кажется, это как-то связано с расследованием, которым я занимался несколько месяцев назад.

– Поль Казо умер.

Ари вздрогнул. Это имя болью отозвалось в его мозгу. С жуткого убийства Поля Казо и началось расследование дела о тетрадях Виллара из Онкура. Казо был самым старым другом Джека Маккензи, и оба они входили в тайную ложу компаньонов долга, призванную защищать пресловутые тетради. Тогда-то потрясенный Ари узнал, что его отец до несчастного случая вел двойную жизнь, полную тайн. Но больше ему ничего выяснить не удалось, так как все остальные члены ложи погибли, а Джек замкнулся в более-менее добровольном молчании своего преждевременного слабоумия. С тех пор как расследование было прекращено, старик впервые произнес имя, связанное с этим делом. Ари почувствовал, как учащенно забилось сердце.

– Почему ты вдруг заговорил о Поле, папа?

– Если ты плохо себя чувствуешь, тебе надо пойти к доктору.

Ари вздохнул:

– Я уже ходил, папа, и мне дали бюллетень. Но почему ты вспомнил Поля Казо? Может, ты хочешь рассказать мне что-то об этом деле? Почему ты скрыл, что входил в ту ложу?

– Поль Казо умер, Ари. А тебе надо пойти к доктору.

– Почему Поль умер, папа? Какую тайну он пытался сохранить? И что за тайну хотела сохранить эта ваша ложа, папа? Почему ты не хочешь рассказать мне об этом?

Джек молчал.

– Что там, в этом чертовом туннеле? – твердил Ари, схватив отца за плечо. – Я ведь туда спускался, папа. Я ничего не видел. Я… Мне не удалось дойти до конца туннеля. Почему ты не говоришь мне об этом?

– Порядочных людей больше, чем придурков. Но придурки лучше организованы, – прошептал старик, уставившись в пустоту.

Ари выпустил его плечо и откинулся в кресле.

– Папа…

– Я точно помню, что телевизор был включен. Это ты его выключил?

Огорченный аналитик покачал головой. Он знал, что настаивать бесполезно. Проблеск сознания угас. Если уж отцу вздумалось вновь замкнуться в себе, от него больше ничего не добьешься.

Смирившись, Ари поднялся, убрал на место кое-какие вещи. Он пробыл с отцом еще около часа, прежде чем решился идти домой. Джек Маккензи проводил его до дверей. Отец с сыном крепко обнялись.

Прежде чем захлопнуть дверь, Джек просунул голову в щель и повторил еще раз:

– Тебе надо сходить к доктору.

Ари кивнул, попрощался с отцом и начал спускаться по лестнице. Но на середине лестничного пролета он замер.

Да. Ну конечно! Это же очевидно!

Он медленно улыбнулся.

В это мгновение он понял, что расследование можно возобновить.

19

Смертельно побледнев, Стефан Друэн поставил телефонную трубку на базу. Он протер глаза. На будильнике на его ночном столике горели красные цифры: 23:50.

Еще не оправившись от потрясения, он не мог собраться с силами, чтобы сесть в кровати. С растерянным видом пытался осознать, что только что услышал. Директор научно-исследовательского центра объяснил ему, что Сандрина Мани скончалась от инсульта прямо на улице, но это не могло быть простым совпадением. Так не бывает.

Он надолго замер в постели, судорожно обхватив себя руками. Слова раздавались у него в голове, словно мозг повторял их снова и снова, заставляя его поверить в немыслимое. Сандрина умерла. Сандрина Мани умерла.

Теперь он оказался в трудном положении: ему предстояло самому решить, следует ли сообщить полиции то, что ему известно. Единственный человек, способный подсказать, что он должен делать, – умер. И он даже не был уверен, что, будь Сандрина Мани жива, она бы посоветовала ему нарушить молчание. Увы, то, что случилось, подтверждало, насколько важным было их открытие.

Он был уверен, что ее убили. А если это так, то он тем более не сомневался, что он – следующий в списке.

Наконец, справившись с растерянностью, молодой человек встал с кровати и оделся. Он все еще не знал, стоит ли ему обращаться в полицию, но кое-что откладывать нельзя. То, что не может ждать. Это опасно, но выбора у него нет. Возможно, что уже слишком поздно.

Собравшись с духом, Стефан Друэн бросился к двери, надел пиджак и торопливо вышел на улицу. Словно репетируя театральную сцену, он старался сосредоточиться на простых движениях, которые ему предстоит выполнить, когда он будет на месте.

В темноте он подошел к краю мостовой, снял цепь с колеса своего скутера, надел шлем и рванул по женевским улицам.

И пока мимо него проносились здания, он припоминал последние минуты, которые провел со своей коллегой несколько часов назад. Возбуждение, которое она не могла скрыть, знакомя его с результатами расследования, и явный страх, мучивший ее при мысли, что она разворошила осиное гнездо. «У меня есть все доказательства, Стефан. Завтра я передам досье заказчикам из ООН. Это будет настоящая бомба». Он спросил, почему она сразу не послала им все через интернет, чтобы раз и навсегда избавиться от этих опасных материалов. Но она хотела забрать их домой, чтобы перечитать напоследок и убедиться, что ничего не упустила. Он не решился ей сказать, что считает это неосторожным. Она знала это не хуже его. Оба осознавали, что уже давно подвергают себя опасности.

Расследование, которое они вели, представляло собой серьезную угрозу. Но до сих пор она казалась абстрактной. Безликой, бесплотной угрозой, о которой они думали не раз, не слишком в нее веря. Но теперь, когда Сандрина мертва, все выглядело куда более конкретным. Так или иначе, им удалось ее вычислить и убить прямо посреди улицы. К тому же они наверняка забрали папку. А теперь придут за ним.

Нельзя терять ни минуты.

Подъехав к большому стеклянному зданию, Стефан Друэн припарковал перед входом свой скутер и даже не потрудился его пристегнуть. Он снял шлем и поспешил в холл. Показав ночному охраннику свой пропуск, он вошел в лифт.

20

Поносят меня, восхищаются или злословят – все это мне равно безразлично: так или иначе, пишу я не то, чего хотелось бы мне самому.

Всю жизнь я писал для других и никогда для себя. Хочу попробовать прежде, чем меня не станет. Возможно, уже скоро. Занимаясь лишь своим ремеслом, в точности выполняя то, чего требовали от меня заказчики, я упустил из виду то, к чему стремился сам. Я даже не уверен, что когда-то знал, к чему меня влечет. И видимо, лишь теперь, когда уже слишком поздно, я начинаю понимать, что мною движет в действительности. Что всегда мною двигало.

Ведь я всего лишь переписчик, пусть даже один из самых прославленных, тогда как мне хотелось бы быть писателем, выразить сокровеннейшую связь, объединяющую нас всех, облечь в слова гармонию наших различий, ту гармонию, которая есть удел человеческий. Мне хотелось бы быть подобным Кретьену де Труа или Кристине Пизанской. Он, этот прорицатель, который в новой и многообещающей форме показал, что даже самые волшебные легенды суть точное отражение наших убогих жизней; и она, ученая дама, доказавшая мужчинам, насколько они ошибаются, полагая, что у женщин нет души, по меньшей мере равной нашей…

И тот, и другая оставят нам многое.

А я? Что оставлю вам я? То, что не облечено в слова, утрачено. Именно страх перед этой утратой заставляет нас всех писать, словно мы стремимся передать другим некую изначальную истину, которую способно разрушить лишь наше молчание.

Скоро и я исполню свой долг – скажу свое слово.

21

Похоже, охранники в приемной удивились при виде Ари, явившегося в Левалуа с утра пораньше. Вот уже несколько недель нога Маккензи не ступала на территорию того, что теперь следовало величать ЦУВБ – Центральным управлением внутренней безопасности. Внутри уже были заметны перемены, вызванные слиянием контрразведки и госбеза. Здание гудело, как растревоженный улей, а в глазах сотрудников раздражение сменялось возбуждением.

Ари поздоровался с охранниками и прошел через рамку металлоискателя. В лифте пара коллег вежливо ему кивнули, но не стали задавать вопросов о здоровье или почему он так рано вышел на работу. Он не стал останавливаться на шестом этаже, чтобы зайти к Ирис и извиниться за свое вчерашнее поведение, а прямиком направился к себе в кабинет в конце восьмого этажа. Пока он мог думать лишь об одном, не терпевшем отлагательств, деле.

Идя по коридору, он поймал на себе несколько удивленных взглядов из-за стеклянных перегородок, но и только. Добравшись до своего кабинета, он с облегчением вздохнул. Всю ночь Ари опасался, что за время долгой болезни его могли переселить, даже не предупредив. Слава богу, все осталось на своих местах.

Ари медленно открыл стеклянную дверь и постоял на пороге, словно возвращение сюда, в место, олицетворявшее для него осточертевшую работу, стоило ему огромных усилий. Потом он сел за свой стол. Окинул бессильным взглядом конверты, накопившиеся возле компьютера, который он почти никогда не включал. Ари не переваривал ни компьютеров, ни бумажных писем. Он пожал плечами. Впрочем, он здесь не за этим. По идее, его здесь вообще не должно быть.

Развернувшись вместе с креслом, он подкатил к стенному шкафу у себя за спиной. Открыл раздвижные дверцы и не задумываясь выхватил одну из папок. Ему не требовалось смотреть на этикетку. Он и так знал, что это та самая. Папка с делом о тетрадях Виллара из Онкура.

Вернувшись за письменный стол, он просмотрел ее содержимое. Окинул загоревшимся взглядом лежавшие перед ним фотографии, наброски, заметки.

В это мгновение зазвонил телефон. Он поднял глаза и узнал номер Жиля Дюбуа, своего непосредственного начальника, возглавлявшего ныне упраздненный Аналитический отдел. Интересно, какой пост получил он в новой структуре. Поморщившись, Ари решил не отвечать, в конце концов он ведь на бюллетене. А Дюбуа пусть катится ко всем чертям.

Маккензи вновь погрузился в документы. Со вчерашнего дня что-то не давало ему покоя. В голове все еще звучали слова, которые твердил его отец: тебе надо пойти к доктору.

Одну за другой он перечитал записи, которые вел в ходе расследования. Сначала убийство Поля Казо. Потом пяти других членов ложи Виллара из Онкура. Разгон братства «Врил», тайного общества неонацистов-мистиков, заказавшего убийства, а затем и обнаружение вожделенной цели их поисков: шести исчезнувших страниц из тетрадей Виллара из Онкура. И наконец, решение загадки, зашифрованной на страницах этого манускрипта…

Один за другим он восстанавливал в памяти этапы расследования. Но не за этим он сюда пришел. Нет. То, что ему нужно, не лежит на поверхности. Дело в том, что Ари стал свидетелем чего-то странного сразу после того, как расследование было закрыто, и он практически не сомневался, что отец почти напрямую подсказал ему: сейчас ему лучшего следа не найти.

Собравшись перечитать последнюю запись, Ари вдруг подскочил, услышав, как открывается дверь в его кабинет.

– Что вы тут забыли, Маккензи? Почему не отвечаете на мои звонки?

На жестком, мрачном лице дивизионного комиссара Жиля Дюбуа, коротышки лет пятидесяти с черными волосами, коротко подстриженными «под римлянина», казалось, навеки запечатлелась его хроническая неприязнь к Ари.

– Вы ведь на бюллетене, черт возьми! Здесь вам делать нечего! Если с вами что-то случится, страховка этого не покроет.

– Я тоже очень рад встрече, шеф, – съязвил Маккензи. – Охотно бы поболтал с вами, но, увы, мне надо всего лишь забрать кое-какие вещи. Я уже ухожу…

Дюбуа покачал головой:

– Что вы за человек, Маккензи! Даже на бюллетене умудряетесь меня достать.

– Вы мне льстите…

Лицо дивизионного комиссара понемногу менялось, на губах появилась циничная улыбка.

– Вы у меня еще попляшете, Маккензи… Жду не дождусь вашего возвращения. Я тут приготовил для вас тепленькое местечко.

Бывший заведующий отделом с довольным видом вышел из кабинета. Возможно, он полагал, что сумел напугать Маккензи. Но Ари меньше всего заботила его будущая карьера в ЦУВБ. Сейчас у него были дела поважнее.

Проводив взглядом Дюбуа, он вновь погрузился в свое досье.

Ему попалась сделанная от руки запись, озаглавленная лишь фамилией «Вэлдон».

Он перечитал собственные заметки.

Через несколько дней после того, как дело было закрыто, Маккензи случайно узнал из теленовостей, что косвенным образом его унаследовал Вэлдон, темная личность, очевидно, пользовавшаяся расположением министерства внутренних дел… Это было тем более странно, что Вэлдон, чье имя не раз попадалось Ари в прошлом, был чем-то вроде ясновидца, сомнительным типом из парижских эзотерических кругов, заигрывавшим с различными сектантскими и оккультными силами и жившим на полулегальном положении. Когда Ари потребовал у начальства объяснений, с какой стати дело передали этому, по всей видимости штатскому, человеку, он не добился никакого ответа, а все двери перед ним захлопнулись. Ему предложили быть пай-мальчиком, вернуться в свой отдел по борьбе с сектами и заняться сводками.

Вчера речи отца привлекли его внимание к этому типу. Тебе надо пойти к доктору.В эзотерических кругах Вэлдона как раз и называли Доктором.

Именно с этого следует начать, если Ари вздумается тайно продолжить расследование дела о тетрадях Виллара из Онкура. Несомненно, отец указал ему на единственно стоящий след.

Закрыв папку, он сунул ее под мышку и поспешно покинул кабинет. Вошел в лифт, но на этот раз вышел на шестом этаже. Увидев сквозь стеклянную перегородку круглое лицо Ирис Мишот, он постучал и вошел, не дожидаясь ответа.

– Как, ты здесь? – удивленно спросила она слегка обиженным голосом.

– Угу. Еще сердишься за вчерашнее?

– Что ты тут забыл?

– Подумал, что ты была права…

– В смысле?

– Давай все-таки доведем до конца это расследование.

Ирис вытаращила глаза. Не в обычаях Маккензи было признавать свои ошибки.

– Ты пришел ко мне за этим? Тебе требуется помощь?

Ари смущенно ей улыбнулся:

– Не будь такой злопамятной. Ты прекрасно знаешь, что мне без тебя не обойтись. Ты, как никто, умеешь узнавать о людях всю их подноготную.

– Так мы и впрямь возобновляем расследование?

– Да.

– Честно-честно?

– Честно-честно. Ты соберешь информацию, если я назову тебе одну фамилию?

– Говори.

– Вэлдон. Но имей в виду, это скорее всего не настоящее его имя. Я пару раз сталкивался с этим типом в парижских эзотерических кругах. Он там что-то вроде серого кардинала.

– И это все, что ты можешь о нем сообщить? Псевдоним?

– Сожалею, но мне мало что известно. Он высокий, худой, лохматый, с ввалившимися щеками, немного похож на Распутина. Через несколько дней после того, как закрыли дело о тетрадях Виллара из Онкура, я видел его по телевизору, он словно случайно оказался рядом с министром внутренних дел и прокурором. Если помнишь, имя Вэлдон попадалось нам несколько раз во время расследования. Я уверен, что это тот самый человек. Мистик. «Посвященный», который также называет себя Доктором. Мне так и не удалось выяснить, что он собой представляет. Знаю только, что у него определенно длинные руки и он использует несколько псевдонимов, один чуднее другого. Например, Белламар, Ракоци… и разумеется, Вэлдон или даже, кажется, шевалье Вэлдон. Должно быть, принимает себя за воскресшего графа де Сен-Жермена… [19]19
  Известный авантюрист эпохи Просвещения, дипломат, путешественник, алхимик и оккультист.


[Закрыть]

– Могу себе представить. Я посмотрю, что тут можно сделать.

– Предел мечтаний, если тебе удастся узнать его настоящее имя.

– Посмотрю, что тут можно сделать, – повторила Ирис.

– Тут тебе нет равных.

– Знаешь, если бы ты однажды наконец решился воспользоваться компьютером, ты бы и сам прекрасно справился…

– Возможно. Но тогда бы я обошелся без тебя. Признайся, тебе бы меня не хватало?

– Ну…

– К тому же ты отлично знаешь, что я никогдане стану пользоваться этими чертовыми машинами. Я бумажный, книжный червь. В книгах никогда не бывает системных сбоев, им всегда хватает памяти, да и вирусы им не страшны.

– Ты просто ретроград.

– Я пошел, а то у меня Дюбуа на хвосте. Поеду домой, позвонишь мне, если что-то узнаешь.

Ирис кивнула. Ари поцеловал ее в лоб и направился к выходу.