Текст книги "Расколотое сердце кондитера (СИ)"

Автор книги: Анна Муссен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава 20

– И почему я не удивлён? – пробормотал Максим, заходя на придомовую территорию комплекса «Ореховый» через охранный шлагбаум.

Ещё не было и семи, когда он подошёл к нужному ему дому, вглядываясь в сверкающие под лучами утреннего солнца окна. Карамельного оттенка стены, встроенные в них софиты-подсветки, выложенные песочной плиткой дорожки, посаженные вдоль бордюров цветы, остриженные под ровные кубы кусты – первое, что бросалось в глаза. Потом были машины, припаркованные на специально отведённых для этого местах. Все они были до безобразия дорогими, блестяще-отполированными, без единой наклейки на стёклах. Максим не мог отделаться от мысли, что всё это место – это невообразимо идеальное, показушно-правильное место – ему не нравилось. Было в нём, в его красоте, отрицать которую не было никакого смысла, что-то отталкивающее. Но что именно, Максим никак не мог понять. Просто странное чувство, зарождавшееся в груди, противно скреблось в отчаянье и желании сбежать и никогда сюда не возвращаться.

Но бежать было нельзя, хотя и очень хотелось.

Тяжёлые двери подъездов комплекса огораживали внутренний мир дома от утренней дымки снаружи. В воздухе витала прохладная сырость. Максим подошёл к домофону и несколько секунд вглядывался в его чёрную сенсорную панель. К отполированной поверхности было страшно прикоснуться – не хотелось пачкать её следами от пальцев. А ещё в голове промелькнула мысль, удивившая Горького: неужели существовал человек, получавший деньги за протирку домофона? Мечта, а не работа.

Внезапно система автоматического открытия дверей пропищала противным звуком, и из подъезда вышел мужчина лет шестидесяти с двумя собаками: маленьким йоркшером и устрашающего вида ротвейлером. Максим отступил в сторону, недоверчиво поглядывая на большого пса. Но тот прошёл мимо него, даже не взглянув, так же поступил и йоркшер, следуя примеру старшего собрата. Мужчина бросил на Максима короткий взгляд, просвистел, сложив губы, чтобы собаки вели себя ещё смирнее, и выдвинулся на утреннюю прогулку.

– Не люблю собак, – пробормотал в сумке Максима Трюфель. – Они слюнявые, громкие и воняют.

– Тогда чем тебе не нравятся коты? – спросил Максим, опустив глаза.

– Взгляд у них недобрый. А ещё есть когти. И клыки острые. И от них пахнет рыбой.

Максим покачал головой и всё же набрал на домофоне цифры нужной ему квартиры. Автоматика издала быстрый писк. Потом ещё один. И ещё. А потом, после короткого писка, с раздражением в голосе ему был задан вопрос, интересующийся тем, кого там с утра пораньше принесла нелёгкая Судьба.

– Максим Горький. В этой квартире проживает Фёкла Кислая?

На несколько секунд на той стороне стало настолько тихо, что Максим подумал о неисправности домофона. Но после донёсшегося до его ушей испуганно-удивлённого визга, он понял, что поспешил с неверными выводами, безосновательно обвинив технику в неисправности.

– Горький!.. – повторила девушка, и Максим больше не сомневался, на его «звонок» ответила Фёкла. – Поднимайся!

Назвав этаж, Фёкла открыла входную дверь. Домофон несколько раз пискнул, магнит на двери размагнитился и Максим, дёрнув на себя дверь, вошёл в подъезд.

Оказавшись внутри, он невольно передёрнул плечами от неприятного ощущения, опять заскрёбшегося уже где-то у сердца. Обстановка внутри соответствовала наружному богатству комплекса. Максим словно зашёл в заморский отель, где на ресепшене ему приветственно должен был улыбаться портье. Ну или кто там встречал гостей на входе?

Сидевший в своей коморке консьерж не улыбнулся при виде постороннего и дежурно поинтересовался у Максима в какую квартиру тот направляется.Удовлетворившись его ответом, мужчина опустил взгляд обратно к книжке. А может к газете или планшету. Его глаза бегали слева на право, и обратно, будто перебегая со строчки на строчку и, решив, что консьерж всё-таки что-то читает, Максим направился к лифту, который, будто ждав его, сразу же открыл перед ним двери.

В кабине приятно пахло мятой. Не перечной, а мягкой, еле уловимой мятой, какую иногда добавляют к летним пирожным ради освежающего вкуса. Оббитые деревом двери бесшумно закрылись, и кабина плавно начала подниматься на нужный Максиму этаж.

– Помни, – выбравшись из сумки на половину своего роста, произнёс Трюфель, – ты должен просить о помощи вежливо.

– Я и не собирался грубить, – ответил ему Максим.

На самом деле, он уже несколько раз прокручивал в голове будущий разговор с Фёклой. Что было делать, если она или её покровитель вдруг откажутся помогать? Как заставить их открыть дверь? И как, что ещё важнее, отыскать в Цедре Лиду?

– Ты не собираешься грубить, но обязательно начнёшь, если они откажутся помогать, – верно подметил Трюфель. – Будь вежлив.

– Да когда я в последний раз кому-то грубил?

– Давненько уже не было такого, – согласился марципанец и, чуть подумав, усмехнулся. – Ты стал меньше грубить людям с тех пор, как познакомился с Лидой.

Щёки Максима резко запылали алым. Он зло глянул на своего покровителя, но к спасению Трюфеля именно в этот момент лифтовая кабина достигла нужного этажа. Двери разъехались в разные стороны, огонёк на кнопке этажа потух и Горький перешагнул через брешь в полу, разделявшую этаж и шахту.

– Ну надо же! – тут же протянула Фёкла. – Сам Максим Горький почтил меня своим визитом! Чем обязана такой сердечной щедрости?

Фёкла вальяжно облокачивалась спиной о дверной косяк двери, разделявшей два коридора – лифтовой и общий – и всеми силами старалась придать своему виду бодрости. Но глаза у неё были заспанные, общая помятость проявлялась и в пижаме – коротких шортах и безразмерной футболке – и в нервозной позе. Максим подошёл ближе и, вспомнив о том, что сейчас Фёкла была единственной, кто мог ему помочь, всё же проявил дружелюбие.

– И тебе привет, – ответил он на её насмешливое приветствие.

Трюфель выбрался из сумки и, насколько это позволяло его положение, поклонился.

– Госпожа Фёкла, доброго Вам утра.

– Приветик, – подмигнув покровителю Горького, отозвалась девушка. – Так чем обязана, любимчик марципанской королевы? Не просто же так ты заскочил поздороваться?

О какой именно марципанской королеве шла речь, Максиму оставалось только догадываться. Где-то на подсознании он понимал, что Фёкла, в присущей ей насмешливой манере, говорила о Лиде. Но ведь могла и о королеве Ваниль, фаворитом которой он и в самом деле был.

– Мне нужно в Цедру, – не рассусоливаясь, произнёс Максим. – Твой покровитель помог Лиде перейти в Птифур, мне тоже туда надо.

– Э-э?… С чего это ты решил, что Лида была здесь?

Максим нахмурился, ему было не до кокетства Фёклы. Тем более что девушка даже не попыталась скрыть в своём вопросе лживых ноток. Он не был в настроении шутить, противно зудело где-то в горле – плохое предчувствие. Наверное, что-то такое отразилось в его взгляде, потому что из глаз Фёклы исчез весь её шутливый азарт.

– Только не говори мне, что что-то случилось, – пробубнила девушка, нахмурив у переносицы брови. – Лайм сказала, что у Лиды всё получилось.

Фёкла отступила назад, покидая лифтовую площадку. Максим последовал за ней.

– Раз твой покровитель так сказал, то так, наверное, и есть. Мне просто нужно в Цедру и другого пути… Кротчайшего пути я не вижу.

В квартире, куда Максим вошёл следом за Фёклой, было прохладно и тихо. Стараясь не обращать внимания на обстановку вокруг, он продолжил разговор с Кислой, интересуясь у неё причинами, по которым Лида решилась вернуться в Птифур.

– О, наша королева решила предотвратить сладкую революцию, – сказала Фёкла и рассказала Горькому обо всём, что прошлым утром она и Федя обсуждали с Лидой.

Внезапно у Максима по спине прошёлся холодок, словно его окотили ледяной водой. Пазлы загадочных событий стали складываться в мозаику, общую картину, на которой изображалось будущее Птифура и тех, кто занимал в нём не последние роли. Вся эта история с отравлением, раздоры, зреющие то тут, то там из-за того, что монархом Марципана стал человек, недовольство знати – по отдельности всё это было мелочью, не стоящей, по сути, внимания. Но когда одно накладывалось на другое, то от осознания грядущих перемен становилось не по себе.

– Ты тоже думаешь, что на той стороне скоро всё полетит к чертям? – не оборачиваясь, спросила Фёкла.

– А тебе разве не всё равно? – вопросом на вопрос ответил Максим, встречаясь взглядом со спускавшимся по лестнице Федей.

Юноши кивнули друг другу, и Кислый, так же, как и его сестра минутой ранее, поинтересовался причинами, из-за которых Максим посетил их в столь ранний час.

– Мне нужно в Цедру к Лиде. Надеюсь, ваш покровитель посодействует мне в переходе на ту сторону.

Трюфель перевёл взгляд с Максима на Федю и обратно и, поспешив разрядить отчего-то накалявшуюся атмосферу, поздоровался с братом Фёклы.

– Это нужно спросить у самой Лайм, – сказал Федя после того, как ответил Трюфелю на приветствие. – Но не думаю, что она будет против.

Лайм действительно оказалась не против, лишь сонным голосом задала Максиму вопрос, который за прошедшее время он услышал уже трижды.

– Госпожа Лидия должна была встретиться с господином Зефиром в библиотеке Великого Цитрона. Мандарин и Угли содействовали этому, поэтому нет причин переживать об её безопасности.

Лайм собралась за считаные минуты и была готова провести Максима и Трюфеля в Цедру без лишних вопросов. Федя и Фёкла отвели гостей в комнату, из которой Лида и Марина днём ранее покинули человеческий мир.

– Совсем забыла! – стукнув себя ладонью по лбу, воскликнула Фёкла. – Она ведь с собой подругу туда потащила!

– Подругу?..

– Марину, – вспомнил имя незнакомки Федя. – Ты её знаешь?

– Да, знаю, – кивнул Максим.

«Зачем она взяла её с собой?», – задумался он над вопросом, ответ на который ему могла дать лишь сама Лида.

– А ты знаешь, что она?.. – начала было Фёкла, но Федя вовремя щипнул сестру за бок, проходя мимо неё к шкафу с книгами. – Ай! Ой…

Девушка прикусила губу и неестественно улыбнулась.

– Лайм, – обратился Федя к покровителю, не давая Максиму обдумать произошедшую заминку, – поспеши.

Максим удивился тому, как надёжно была спрятана от посторонних дверь Лайм. Но не собираясь думать об этом слишком долго, он без лишних слов направился к этому своеобразному порталу, попутно благодаря Кислых за помощь.

– Слушай, братец, – закинув руку на плечо Феде, произнесла Фёкла, – а у нас скоро в привычку войдёт творить добрые дела.

– Надеюсь, эти добрые дела перестанут приходить к нам в такую рань, – сказал Федя и, словно что-то услышав, испуганно обернулся к комнатной двери.

Не успел он открыть рот, чтобы что-то сказать, как дверь распахнулась и на пороге комнаты появилась женщина. Её внешнее сходство с близнецами не поддавалось сомнению, и потому Максим не сомневался – перед ним мать Кислых. Вспомнив о том, что за помощь людей следовало благодарить как можно чаще, он только было приготовился сказать «спасибо», как взгляд женщины скользнул по нему, потом переместился на пол, где стояла Лайм, а после и на открытую позади них дверь. В тот же миг её лицо исказилось, и она закричала.

– Что здесь происходит⁈

Максим набрал в лёгкие воздух, чтобы ответить, но подлетевшая к нему Фёкла толкнула его в открытую дверь, и в её взгляде легко читался испуг. Или же ужас, который лишил девушку и смешинок в глазах и надменной ухмылки. Но что послужило тому причиной Максим не знал, он уже плыл в потоке белого света, приятно пахнувшего цитрусовыми леденцами.

Глава 21

Трюфель накрыл оголённые плечи Лайм стёганым, оттенка изумруда, покрывалом, другой рукой стараясь удержать ещё одно, такое же, но чуть более блёклого цвета от падения со своих плеч. Всё-таки переходы между мирами имели один большой недостаток, о котором он, не собираясь покидать кофейню Воздушных этим утром, совершенно позабыл – одежда была хрупкой вещью.

Максим в это время разглядывал не слишком богатый интерьер чужого жилища, невольно сравнивая его с квартирой Кислых. Разница была столь велика, что Горькому становилось не по себе от одной только мысли об этом сравнении. Он обернулся к Лайм, сидевшей в кресле, и встретился взглядом со своим покровителем. Вид у Трюфеля был чуть менее подавленным, чем у цитронийки, но своей наготы перед Максимом он стеснялся выразительнее, чем Лайм, которая, как казалось, этого и вовсе не замечала. Погружённая в свои мысли, она только и делала, что периодически всхлипывала, бормоча что-то себе под нос.

– Я не знаю, в чём тут дело, – подойдя к Максиму, прошептал Трюфель, всё так же удерживая в кулаке два конца покрывала, – но посмотри на её руки.

– А что с ними не так?

«Руки как руки, должно быть», – решил он.

Но увидеть руки Лайм ему не удалось, те были скрыты от его глаз под покрывалом.

– У неё множество меток, – сказал Трюфель, показывая Максиму своё запястье.

На его коже золотом был вычерчен круг, внутри которого один-единственный завиток периодически менял своё положение, оказываясь то в одном месте, то в другом.

– Метка нашего контракта, – наконец-то понял Максим, взглянув на Лайм. – Раз у неё их несколько, то она много раз находила себе новых подопечных?

Трюфель покачал головой.

– Вряд ли. Их слишком много. Для нас – ваших покровителей – подобное недопустимо. Лично я не знаю никого, кто бы решился на подобное. Скорее всего…

Не закончив мысль, Трюфель замолчал и нахмурился, что-то обдумывая. Покачав головой, словно не соглашаясь с самим с собой, он вздохнул, плотно сжав губы.

– Скорее всего, это кто-то из её подопечных.

– Что кто-то из её подопечных?

– Бесчисленное множество раз разрывал и вновь подписывал с ней контракт.

От такого заявления Максим и Лайм, услышавшая слова Трюфеля, одновременно вздрогнули.

– Вы всё неправильно поняли! – воскликнула Лайм, рывком поднимаясь с кресла.

Изумрудное покрывало распахнулось и Лайм, наконец-то осознав, что вновь стала самой собой, зардевшись, опустилась на пол вслед за единственной вещью, способной скрыть её позор от чужих глаз.

– Вы всё неправильно поняли, – повторила она уже тише. – Это… Это не её вина, а моя.

– Её? – переспросил Максим.

– Матери госпожи Фёклы и господина Фёдора, я так полагаю, – пояснил Трюфель. – Лишь старший в семье имеет право разрывать контракт. Но… Почему ты позволяешь повторять это с собой снова и снова?

– Ты ведь можешь отказаться от контракта, – вторил за Трюфелем Максим, до конца осознав сложившуюся ситуацию. И всё же в его голос можно было услышать отзвуки сомнения. – Может же, раз он был расторгнут?

На обращённый к нему вопрос Трюфель лишь кивнул.

– Может. Поэтому я не понимаю… Если тебя принуждают к заключению контракта снова и снова, ты могла пожаловаться на это в Ассоциацию. Дорога в Птифур Кислым была бы закрыта навсегда. И твои метки… Они бы воспринимались как… Как… – Трюфель никак не мог подобрать нужного слова. – Не так.

Он хотел сказать, что в этом случае Лайм была бы жертвой и не более того.

– Господин Трюфель, – взмолилась Лайм, – прошу, никому не рассказывайте об этом. Меня всё устраивает, я не хочу покидать семью Кислых.

– Всё устраивает? К тебе относятся как к вещи. Как к собственности.

– Это не так!.. – не согласилась цитронийка. – Фёкла и Федя прекрасные дети. И оба такие талантливые. Особенно Фёкла. Под моим присмотром она станет прекрасным кондитером, а если меня не будет рядом… Конечно же она и без меня добьётся успеха, я в этом нисколечко не сомневаюсь, но… Со мной, с Птифуром у неё будет преимущество перед другими талантливыми людьми. Хоть я и понимаю, что говорить подобное бессовестно, но поймите меня правильно, господин Трюфель, для господина Максима Вы поступили бы таким же образом.

– Я не собираюсь разрывать с Трюфелем контракт, – сказал Максим. – И даже если когда-нибудь, по какой-то причине нам придётся расстаться, это будет по обоюдному согласию. Не сравнивай себя с ним.

Лайм прикусила губу от стыда и опустила взгляд на пол, через секунду зарыдав.

– Ты опять начал грубить.

– Ничего подобного. Я не грубил.

– Грубил, – выдохнул Трюфель, после вновь обращаясь к Лайм. – И всё же я прошу объясниться, раз уж ты просишь меня понять тебя и молчать об этом.

Лайм шмыгнула носом. Внезапная перемена тона Трюфеля удивила её. Она кивнула, собираясь с мыслями. Но стоило ей только забыть о слезах, как её щёки запылали ярче закатного солнца.

– Е-если в-вы не против, – начала она, заикаясь от волнения, – то д-для начала я… п-предпочла бы одеться.

Трюфель зябко пошевелил пальцами на ногах, и это действие вызвало на лице Лайм короткую улыбку.

– Да, пожалуй, для начала нам нужно одеться.

Лайм осторожно встала на ноги, сжав покрывало изнутри своего защитного кокона. Лёгкой походкой она прошмыгнула в соседнюю комнату, оставляя Трюфеля и Максима одних.

– И во что же ты собираешься одеться? – спросил Максим у покровителя, продолжив разглядывать интерьер чужой квартиры. – Твоей одежды здесь нет.

– Думаю, мы как-нибудь выйдем из столь неловкого положения, – произнёс Трюфель нарочито спокойным тоном.

Он пересёк комнату и сел в кресло. Поёрзал в нём, устраиваясь поудобнее, и тоже решил осмотреться.

– Никогда не бывал в гостях у цитронийцев, – сказал он, заинтересовавшись лампой, стоявшей на столике у кресла. – Но слышал, что в их домах полным-полно неведомых вещей, о назначении которых зачастую не догадаться.

Трюфель потянул вниз свисающую из-под маленького абажура ниточку – в лампе зажегся свет. Потянул вновь – свет потух. Словно ребёнок, он с восхищением повторял это действие вновь и вновь, пока, удовлетворившись затеей, ему не наскучило.

– Цитронийцы очень похожи на людей, – подытожил он, обводя взглядом комнату. – Такие же умные, как и вы.

– Я бы сказал, что они продвинутые, а не умные, – не согласился с ним Максим. – Просто их уклад жизни выигрышно выделяется на вашем. Но это не значит, что они умнее остальных.

Трюфель на такое высказывание лишь покачал головой.

Неожиданно Максим уловил за входной дверью какое-то движение – в коридоре снаружи скрипнула деревянная половица. Под дверью мелькнула тень, и через секунду через щель у пола было протиснуто письмо. Максим и Трюфель молча прислушивались, как «почтальон», постояв ещё немного, будто так же, как и они, прислушиваясь к звукам внутри квартиры, ушёл, оставляя после себя лишь скрип половиц.

Максим медленно, стараясь не шуметь, подошёл к двери. Подняв письмо, он повертел в руках белый конверт, на нём не было ни имени отправителя, ни имени получателя. Обернувшись к Трюфелю, Максим пожал плечами и вернулся к покровителю.

– Определённо это послание для Лайм, – сказал Трюфель, встав с кресла.

Он собирался отдать конверт цитронийке уже сейчас, понимая, что после времени на чтение письма у неё не будет. Но к тому моменту, как конверт оказался в его руках, Лайм, поправляя ворот на платье, уже вернулась в комнату, извиняясь перед гостями за долгие сборы.

– Это просунули под дверь, – сказал Максим, кивнув на конверт в руках покровителя.

Трюфель передал цитронийке письмо.

– Под дверь? – повторила Лайм, как и Максим повертев конверт в руках.

Вскрыв его, она достала само письмо и, развернув сложенную вдвое записку, быстро пробежалась глазами по написанным слегка корявым подчерком строчки. Её руки задрожали и, оторвавшись от чтения, она поочерёдно посмотрела на Максима и Трюфеля.

– Случилась беда, – сказала Лайм, протягивая Трюфелю письмо. – Большая беда.

Взглянув на дверь, она ахнула и, подобрав длинный подол своего платья, побежала догонять оставившего ей недобрую весть Танжело.

– Что случилось? – спросил Максим у вчитывавшегося в каждое слово Трюфеля, чувствуя, как от волнения у него начинали холодеть кончики пальцев на руках. – Что-то с Лидой, да? С ней что-то случилось?

– И да, и нет, – ответил ему Трюфель. – Как же нам теперь быть?..

Максим забрал письмо и, прочитав его содержание, наверное, впервые не нашёл нужных слов, чтобы описать все те мысли, вихрем пронёсшиеся в его голове.

«Князь и княгиня обвинили королеву Лидию в измене. Будь осторожна и не возвращайся», – гласило послание.

* * *

Фалуде, столица герцогства Парфе

– О, мой друг, на кого ты оставил свои владения? – не сдерживая смеха, говорил сам с собой Паша, уже в который раз перечитывая письмо из Цедры. – Кем себя возомнили эти цитронийцы? Они обвиняют Лиду в измене! Немыслимая глупость. Хотя… Ох, как же я скучал по всем этим интригам.

Паша выглянул в окно, вдыхая в лёгкие морозный воздух. Заснеженная Фалуде была прекрасна, блёкло-жёлтое солнце, скрывающееся в небе за неплотной дымкой, отражалось в кристалликах снега, заставляя город сверкать. Паше всегда нравился этот дворец, с тех самых пор, как он впервые здесь оказался. И ещё больше ему нравился вид, открывавшийся из окон.

– Вольфи, ты только подумай, – обратился Паша к игравшему неподалёку от него мальчику, – мою дорогую Лиду обвиняют в таком ужасном преступлении, как измена. Это же просто свинство какое-то. Моя милая Лида и предательство – две вещи несовместимые. Я не знал никого, кто был бы так же благороден как она. Интересно, как Лида отреагировала на столь бессовестные обвинения? Наверное, была вне себя от ярости.

Вошедшая в комнату Рибес остановилась у входа, зная, что заметив её появление, Вольфбери отбросит в сторону игрушки и помчится к ней. Так и произошло.

– Сестрёнка Рибес, ты слышала? – поинтересовался он, вцепившись своими маленькими пальчиками в её юбку. – Злые цитронийцы обвинили королеву Лиду в измене! Представляешь?

Рибес посмотрела на стоявшего у окна Пашу. Тот наблюдал за ними, и на его лице играла блаженная улыбка.

– Злые цитронийцы, – повторила Рибес, строго посмотрев на брата. – Разве можно говорить так о незнакомцах?

Вольфбери понурил плечи, стыдясь своих необдуманных слов.

– Конечно же они злые, – сказал Паша, будто вставая на защиту мальчика. – А как иначе, Рибес? Они обвинили Лиду в преступлении, которого она не совершала. Которого она даже не могла помыслить совершить.

Паша помахал перед своим лицом письмом от правящей семьи Цитрона. Правда получателем на конверте значился Джелато, но Паша и думать не собирался о том, чтобы давать герцогу больше, чем тому полагалось. Тем более он не собирался отдавать ему первенство решений в вопросах, касавшихся Лидии Воздушной.

– Неужели они не злодеи?

Рибес плотно сжала свои алые губы. В её руках был поднос, на котором стояли чашка и чайник, расписанные в белоснежно-голубых орнаментах. Из носика чайника клубился пар, и комната понемногу стала наполняться ароматом душистого чабреца.

– Вот видишь, моя дорогая Рибес, – улыбнулся девушке Паша, пряча письмо в кармане брюк. – Они такие же злодеи, как та кухарка, что заставила тебя принести мне чай. А ведь я говорил ей сделать это лично.

На последних словах голос юноши затих, и от того прозвучал грубее.

– Слуги боятся Вас, – обходя отцепившегося от её юбки Вольфбери, произнесла Рибес.

Она и сама боялась этого человека. Было в нём что-то странное, какая-то черта, неприсущая ни птифурцам, ни людям. Все слуги во дворце старались обходить стороной эту комнату, а некоторые даже поговаривали, что Паша по ночам бродил по коридорам словно призрак.

Рибес старалась не слушать чужих разговоров. Мало ли что болтали на кухне молоденькие служанки? Пустые разговоры, подслушанные то тут, то там, непонятно кем придуманные сказки. Но не могла она не согласиться с тем, что было в Паше что-то отталкивающее. Что-то, от чего смотреть на него совершенно не хотелось. Скорее всего… Да, наверное, так и есть, то была его улыбка. Изысканная улыбка, делавшая его и без того красивое, с правильными чертами лицо ещё красивее.

Паша был красив. Возможно не так красив, как первые красавцы во дворах всего Птифура, в чьих жилах текла драгоценная, поколениями взращенная знаниями, аккордами приятной музыки и вихрями танцев с первыми красавицами Птифура кровь, но назвать Пашу некрасивым язык не поворачивался. Он сладко говорил, играл с собственной интонацией, знал о манерах, двигался плавно, источая достойную аристократа ауру вокруг себя. И всё же вид его улыбки вызывал у Рибес на сердце чувство омерзения.

– О Вас среди них ходят дурные слухи.

Поставив поднос на стол, Рибес взяла в руки чайник и налила из него в чашку чай. Запах чабреца стал отчётливее слышаться в воздухе.

– Правда? – с детским озорством спросил Паша. – И какие же слухи обо мне пускают слуги, Рибес?

Паша обошёл стол и встал рядом с девушкой, пристально вглядываясь в её пылающие румянцем щёки. Рибес налила чай и поставила чайник обратно на поднос. Выпрямилась и повернула голову к Паше, её алые волосы, словно шёлковые нити, заструились по плечам и спине.

– Я далека от тех, кто их про Вас распускает. И я не стала бы слушать слухи о том, кто помог моему брату, – Рибес обернулась к вновь взявшемуся за игрушки Вольфбери, – полюбить его жизнь.

– Так значит, ты меня не боишься?

– За свою жизнь я много боялась, господин Паша, – призналась Рибес, и её щёки запылали ещё раньше, когда Паша накрыл её ладонь своей, – но Вас я не боюсь. Признаюсь, я Вас не понимаю, но точно не боюсь, ведь чувствую, что ни мне, ни моему брату Вы не желаете вреда.

Да, так и было. Пусть страх Рибес и жил в её сердце, она понимала, что те изящные улыбки, тот взгляд холодных глаз ещё ни разу не был обращён на неё или Вольфбери. А значит, ей можно было, не боясь играть свою роль при дворе герцога Джелато, оставаться подле Паши. Во всяком случае до тех пор, пока он не поможет Вольфбери избавиться от его болезни.

– От твоих слов у меня на сердце потеплело, – сказал Паша, проведя ладонью по щеке Рибес.

Девушка прикрыла глаза и тихо выдохнула, стараясь унять дрожь в пальцах. Ладонь у Паши была холодной, почти ледяной, будто только что покрывший дорожки снаружи лёд.

– Так уж и быть, прощу кухарку на этот раз.

Паша отступил на шаг, нашёл в кармане письмо из Цитрона и, ещё раз перечитав его, скриви губы в ничего хорошего не предвещавшей ухмылке.

– Ладно, посмотрим, что можно сделать с этим судом аристократов.