355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анна Емельянова » Фаворит богов » Текст книги (страница 8)
Фаворит богов
  • Текст добавлен: 17 апреля 2017, 01:30

Текст книги "Фаворит богов"


Автор книги: Анна Емельянова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 22

Германик вступил в брак в походных условиях. На его свадьбе не было ни кесаря, ни родственников, ни близких друзей. Но это его не огорчало, ведь он соединился с женщиной, которую очень любил.

На Рейн его легионы прибыли поздним вечером. Дул резкий холодный ветер, от которого трепетали кроны дубов и вязов. Следуя верхом, в центре кавалькады, Германик думал о том, что удалось ему узнать от солдат, устроивших стоянки на пути к главным лагерям.

На берегу Рейна находились два войска под командованием Гая Силия и Авиа Цецины. Солдаты Силия, выжидали, чем закончится мятеж, и не примкнули к восставшим. Однако воины армии Щецина испытывали безудержную ярость. Именно к ним в ту ночь и направился Германик, их предстояло привести к повиновению.

Запалив факелы, он велел свои людям трубить в фанфары сигнал, объявляющий о его прибытии. Перейдя через вал, который закрывал собой въезд в лагерь, он, окружённый несколькими командирами, появился перед вышедшими ему навстречу солдатами.

Лагерь озарили сотни трепещущих факелов. Германика, сидевшего верхом на коне, обступили хмурые суровые воины без страха и гнева. Это были люди, служившие в лучших легионах кесаря, они презирали и ненавидели Тиберия ещё в те годы, когда тот был лишь пасынком Октавиана без права на власть.

– Это Германик... К нам приехал сам Германик! – послышались голоса.

Некоторые из солдат просили дозволения поцеловать ему руку и, целуя, показывали ему обезображенные в сражениях руки или ноги.

Спешившись, он окинул всех собравшихся взглядом и заговорил:

   – Сыны Отечества, друзья, братья по оружию! Мы все сражались во славу Рима и тех, кто нами правил! Октавиан Август дал вам возможность отличиться в боях, он щедро оплачивал вашу службу и ценил каждого из вас! Не мне рассказывать о том, что он заботился о вас, как отец о собственных отпрысках. Но нынче боги дали нам другого господина. Тиберий – человек в расцвете лет, он умён, образован и так же, как в прошлом его предшественник, рассчитывает на вашу верность. Именно вместе с вами, легионы Германии, он одержал здесь много своих побед. Но почему же вы подняли против него мятеж? Почему вы отказываетесь повиноваться тому, кто спал с вами на одной траве и ел из одной с вами посуды?!

   – Тиберий легко забыл о своём походном прошлом и теперь предпочитает дни проводить в Сенате, а ночи – на пирах, предаваясь порокам! – выкрикнул какой-то солдат.

   – Мы служим по тридцать лет, а получаем жалкую плату! – завопили ветераны.

Остальные поддержали их дружными воплями.

   – Впрочем, – заговорил кто-то среди стоявших вблизи Германика легионеров, – если бы ты стал кесарем, мы бы согласились тебе служить. Ты не Тиберий. Ты понимаешь нужды простых солдат.

   – Слава Германику! – послышался нестройный хор голосов.

   – Не бывать этому! – воскликнул Германии пылко. – Никто не заставит меня забыть о верности Риму и о службе у законного правителя! Я истинный сын своей страны! Я люблю Отечество! И предпочту скорее убить себя на ваших глазах, чем нарушу долг пред моим государем! – с этими словами он обнажил меч, висевший у него в ножнах, и приставил его остриём к своему горлу. Его голубые глаза вспыхнули такой страстью, что ни у кого не возникло сомнений в том, что Германии способен осуществить свои намерения.

К нему тут же бросилось несколько командиров, схватив его за руки. Народ истошно завыл. На многих произвёл впечатление поступок Германика.

   – Пусть возьмёт мой меч, он острее! – со смехом перекрыл остальных рослый солдат в шлеме.

Эти слова вызвали в толпе взрывы возмущения. Солдаты по-прежнему любили Германика и хотели служить ему.

Издав вопль ярости, Германии сел на землю и вцепился ногтями себе в лицо.

   – Глупцы! Люди, переполненные яростью! Вы убили шестьдесят центурионов в лагере! Вы опозорили честь римских солдат! Но я бы всё это простил вам ради верности кесарю, ибо сам подаю вам пример такой верности! – вскричал он.

   – Слава Германику! – послышались возгласы.

   – Нет! Слава Риму! Слава кесарю! Слава нашему великому государству! – возразил Германик, поднявшись с земли и глядя на солдат сверкающим взором. – Каждый из вас должен гордиться тем, что служит в самой сильной и могущественной армии мира! Ибо лишь благодаря таким, как вы, правители одерживают свои победы! Не благодаря Сенату или наместникам, а благодаря вам! Без вашего оружия мы, знатные граждане, бессильны. Прошу вас, признайте государем Тиберия, и многие будут помилованы. В противном случае я уничтожу вас силами пришедших со мной легионов.

Вновь по рядам воинов прокатился гул возмущения. Мятежники начали теснить Германика и прибывших с ним командиров.

   – Вы вершите в лагере преступления и проливаете кровь своих братьев – римлян, но ради чего? Ради того, чтобы ваши требования исполнились? Не бывать этому! Не стану я вашим кесарем! У вас есть Тиберий Август, и ему вы будете служить! – воскликнул Германик и, вновь вскочив на коня, натянул уздцы. – Не покоритесь по доброй воле, я заставлю вас быть верными, подвергнув наказаниям!

И он в окружении спутников поскакал в сторону вала, защищавшего лагеря. Оставив позади взволнованную толпу, он возвращался к пришедшим с ним из Рима легионам. Он сомневался в том, что нынешнее его выступление заставит мятежников сразу же сложить оружие и смириться с властью нового кесаря, но был твёрдо уверен, что его приезд заставит многих задуматься о собственном будущем и о возможных расправах.

Цецина скрывался в нескольких милях к югу. На его поддержку Германик не мог рассчитывать до тех пор, пока не будет приведено к присяге большинство легионов. Не доверял Германик и Силию, который не прислал ему подкрепления, хотя его лагерь находился неподалёку.

Теперь Германик рассчитывал лишь на себя и силы своих воинов. Если нужно, он подвергнет мятежников жестоким расправам, но начнёт проливать кровь лишь в случае, если все остальные средства будут исчерпаны и не принесут никаких результатов.

ГЛАВА 23

Войдя в свой походный шатёр, Германик увидел возле очага Агриппину. Рядом с ней находилась Лиода, кутавшаяся в подбитый мехом плащ, – осенью в здешних краях было промозгло.

На Агриппину угнетающе действовал поход. Сначала она испытывала счастье, находясь возле любимого мужа, но постепенно её душой стали овладевать смятение и страх. Она боялась за Германика и за себя. Слыша разговоры солдат о том, какая ярость переполняет сердца мятежников, она понимала, что такие, как они, не остановятся перед самыми изощрёнными убийствами.

Германик видел её тревогу. Он уже жалел, что взял её в поход. Время от времени ему казалось, что он должен был оставить её в Риме дожидаться возвращения и лишь потом вступить с ней в брак. По слухам, Друз поступил таким образом и, вернувшись из Паннонии, женился на Ливилле.

В шатре было душно. Жарко трещащий очаг озарял стены, украшенные вышитым орнаментом. На столе находился ужин, который Германик предпочёл оставить нетронутым.

   – Ты не сумел убедить их присягнуть Тиберию? Ты не усмирил мятеж? – осведомилась Агриппина, хотя ответ ей был очевиден: хмурое лицо Германика передавало те мрачные чувства, что его одолевали.

Налив кубок вина, он залпом осушил его.

   – Нет, – коротко ответил он.

   – Будешь вновь пытаться повлиять на них?

   – Буду.

Она печально усмехнулась, опустив взор:

   – Говорят, Друз легко справился с мятежниками в Паннонии. У них были главари, которых он велел казнить. Солдаты испугались его жестокости и смирились...

   – Возможно, и мне придётся предать казням этих несчастных римских воинов.

   – Несчастных?! Ты сочувствуешь им?! – взорвалась Агриппина и её продолговатые глаза злобно заблестели. – Как ты можешь их жалеть, ведь они свирепые, кровожадные негодяи, которые не щадят никого, даже своих братьев по оружию?!

   – Я сочувствую им потому, что я солдат и я – римлянин! Скверно, когда мы начинаем проливать кровь друг друга! – ответил Германик, речь его прозвучала неожиданно резко.

   – Они бросили вызов кесарю! – воскликнула Агриппина. – И поэтому из римских солдат они превратились в предателей, которых нужно казнить!

   – Не люблю торопиться с казнями, когда есть ещё шанс спасти несчастных, – поморщился Германик. – Если они раскаются, я предам наказанию лишь главарей. Всех остальных помилую.

Тяжело вздохнув, Агриппина вновь опустила взор. Её одолевали сомнения.

   – Дай им бой, – глухо сказала она.

   – Нет.

   – Но почему?

   – Не желаю рисковать жизнями. Попытаюсь договориться. Цецина бежал, бросил их, они напуганы, растеряны... Но по-прежнему верят мне. Не Тиберию, а мне!

   – Поистине ты любишь свой народ, Германик, – произнесла Агриппина, изумлённая его великодушием. – Я преклоняюсь перед тобой как перед полководцем, любовь моя. И я думаю, быть может, правы те, кто считает, что из тебя получился бы лучший кесарь, чем из Тиберия.

   – О, даже не смей говорить такое! – возразил Германик и, поставив кубок на стол, приблизился к жене. – Нынче я был готов убить себя мечом, лишь бы солдаты не пытались провозгласить меня вместо Тиберия кесарем. Пока он сидит на престоле, я буду честно служить ему. Я буду ему верен, и никто не сможет уговорить меня стать предателем.

   – Неужели тебе нравится то, что этот угрюмый порочный человек, из-за которого моя мать находится в изгнании, правит Римом? – с презрением произнесла Агриппина. – Я тебя не понимаю.

   – И не нужно понимать, – ласково ответил Германик и запустил пальцы в медные кудри Агриппины. – Он наш кесарь, законный правитель Рима. Поэтому мы все, и в особенности солдаты, обязаны верно ему служить. На кого ему опереться, кроме как не на армию? На Сенат? Но сенаторы лицемерны, они никогда не будут ему поддержкой. Лишь войска всегда будут главной силой людей, правящих Римом. Я солдат, Агриппина. Поэтому, даже зная о том, что Тиберий меня не любит и боится, я всё равно останусь ему верен. Наши личные отношения с ним не могут повлиять на мой долг перед Отечеством. Я буду защищать Тиберия от всех врагов. Никому не позволю причинить ему вред. И если в Риме вдруг останется всего один преданный ему солдат, то этим солдатом буду я.

   – Видят боги, даже спустя много лет я не смогу забыть твои слова и твою верность, – прошептала Агриппина, нервно сжимая кулаки. Её охватил трепет при виде такой силы духа и искреннего благородства.

Положив руки ей на плечи, Германик взглянул в её синие сверкающие глаза. Она встала, глубоко дыша от волнения.

   – Послушай меня, Агриппина, для тебя сейчас лучше уехать, – молвил он. – Возвращайся в Рим. Здесь небезопасно, а я не хочу подвергать тебя риску. Когда мятеж будет подавлен, я приеду домой.

   – Нет! Я не хочу оставлять тебя! – воскликнула Агриппина, оттолкнув Германика. – И я не боюсь мятежа. Меня не страшат твои любимые солдаты. Позволь мне остаться в лагере.

   – Не позволю. Я слишком люблю тебя, чтобы поддаться твоим просьбам.

   – Германик, не забывай, что я внучка Октавиана Августа! Он воевал в походах всю жизнь! Если нужно, я могу выполнять обязанности простолюдинки, могу готовить еду солдатам или зашивать им рваные туники! Я не боюсь никакой работы! Дед воспитал меня так, что я всё умею делать! Прошу, не отсылай меня! Мысль о разлуке с тобой даже на короткий срок причиняет мне невыносимые страдания, – и Агриппина, громко зарыдав, спрятала лицо в ладонях.

Глядя на неё, Диода вновь вспомнила те предсказания, что сделала ей в Ноле. Старуха всегда знала, что Агриппина не будет счастлива в браке, но самое страшное было ещё впереди.

Обняв жену, Германик привлёк её к груди. Она попыталась вырваться из объятий, но он крепко сжимал её.

   – Любовь моя, поверь, что я тоже не хочу с тобой разлучаться. Но ты слишком много значишь для меня, чтобы я продолжал подвергать тебя опасности. Я ведь твой муж и обязан заботиться о тебе. Мы должны расстаться с тобой ненадолго. Как только я усмирю солдат, я приеду в Рим, и потом мы уже всегда будем вместе.

   – Но впредь ты не станешь брать меня в поход! – хмуро произнесла Агриппина.

   – Почему же? Стану! Однако здесь, в Германии, среди этих мятежников ты подвергаешься риску. Молю тебя, уезжай!

Германик взял её руку и поднёс белые плацы к своим губам. В его голубых глазах Агриппина видела столько страдания, что её охватило сочувствие к нему. Он был добрым. Он жалел солдат, грубых, ожесточённых войной людей. И, конечно, мысль об опасности, которой сейчас она подверглась рядом с ним, причиняла ему ужасные мучения.

   – Сколько боли я читаю в твоих очах, любовь моя! – прошептала она и погладила Германика по щеке.

   – Уезжай, – повторил он.

   – Я согласна... Я уеду.

   – Тогда поторопись. Мне придётся уже нынче отдать приказ готовить твой кортеж к возвращению в Рим. Как только забрезжит рассвет, ты уедешь отсюда.

   – Хорошо. Я покорюсь тебе, – сказала Агриппина.

Германик вновь обнял её и не выпускал в течение нескольких минут...

Приказ о её отъезде он отдал ночью, как и предупреждал. В поездке Агриппину должны были сопровождать преданные солдаты.

Едва взошло солнце, одарив своими тусклыми лучами лес, лагерь и водную гладь реки, Германик крепко поцеловав жену перед разлукой, посадил её в паланкин.

   – Заботься о ней, Лиода, – велел он старой рабыне.

Сирийка лишь молча кивнула ему и сжала пальцы Агриппины своей рукой.

Пробуждавшиеся мятежники и солдаты из легионов Германика видели, как кортеж его жены двинулся по дороге через лес к югу. Германик слышал их взволнованные голоса. Отъезд внучки Октавиана, государя, которого почитали в армии, вызвал среди восставших панику. Они поняли, что Германик больше не доверяет им.

ГЛАВА 24

Громкие вопли солдат разбудили весь лагерь. Со всех сторон к шатру полководца подходили толпы легионеров, охваченных смятением.

– Почему уехала госпожа? Почему внучка Октавиана покинула нас?! – звучали возгласы.

Германик, скрывшийся в шатре после отъезда Агриппины, резко приподняв полог, вышел к солдатам. Он был без панциря, в короткой белой тунике, иод его воспалёнными глазами залегли тени от бессонной ночи. Окинув народ взглядом, полным скорби, он произнёс:

   – Позор вам! Позор, сыны Отечества, ибо внучка Октавиана покинула вас ради своей безопасности. Это я так решил. Я не только не доверяю вам, но и боюсь за её жизнь. В другой ситуации я был бы только рад, если бы Агриппина находилась среди вас, служа вам поддержкой и опорой. Но не сейчас! Вы уже запятнали себя преступлениями, пролив кровь своих братьев – римлян. Вы хотели присягнуть мне на верность вместо законного господина – кесаря Тиберия. Отныне нет вам веры! Лишь боль и глубокое разочарование испытываю я, глядя на вас!

Жена мне не дороже Отечества, и если бы потребовалось, я бы и её принёс в жертву ради блага моего народа. Но теперь, замечая ваше безумие, я отослал её прочь, ибо вы действуете не ради блага народа, а ради утоления собственной ярости. Есть ли для вас хоть что-нибудь, на что вы не дерзнули бы посягнуть?.. Разве можно считать солдатами людей, решивших предать кесаря? Разве можно считать гражданами людей, не признающих власть Сената? Божественный Октавиан одним взглядом привёл к повиновению легионы, восставшие при Акции. В то время когда вся Италия сплотилась и поддержала Тиберия, лишь вы по-прежнему убиваете центурионов, держите под стражей легатов, обагряете лагерь кровью и, возможно, даже убьёте меня, человека, под чьим командованием служили!

Толпа истошно завыла. Многих охватило раскаяние. Опускаясь перед Германиком на колени, солдаты бросали оружие и простирали к нему руки. По их щекам текли слёзы. Некоторые разрывали на себе одежду.

   – Прости нас, великий Германик! – зазвучали возгласы. – О, прости нас!

   – Я бы с радостью простил вас всех, братья мои, ибо душа моя жаждет лишь одного – миловать, – ответил Германик.

   – Покарай виновных, а нас прости! Мы заблуждались! Мы ошибались! – вопили солдаты. Их голоса становились всё увереннее и твёрже. Та боль, что звучала в речах Германика, не оставила их равнодушными. Им стало стыдно.

   – Мне следовало бы убить себя в первый день моего приезда, когда я собирался на ваших глазах пронзить себя мечом! – мрачно продолжал Германик. – Тогда я бы не узнал того позора, которым вы себя запятнали. Ибо ваш позор – мой позор, потому что я такой же солдат, как и вы.

   – Мы будем покорны Тиберию! Прости нас! – орали солдаты.

Тотчас зазвучали присяги. К шатру Германика несли орлов легионов.

Наблюдая за ними, Германик не мог удержать слёз.

   – Всё же я не ошибся в вас, – прошептал он.

   – Возврати госпожу Агриппину в лагерь! – воскликнул кто-то. – Она внучка Октавиана! Она должна быть с нами!

   – Я не могу возвратить Агриппину, ибо дороги сейчас трудны из-за непогоды и близкой зимы, а она – слабая женщина, – возразил Германик.

   – Покарай виновных!

   – Покараю. Главари вашего мятежа будут наказаны.

   – Ave caesar! Слава Риму! – зазвучали крики.

Оставив солдат радоваться по случаю помилования, Германик вновь скрылся в шатре. Теперь ему предстояли расправы над главарями бунтовщиков.

Однако то, что стало происходить в лагере после присяги, пробудило в полководце тревогу. Те, кто ещё недавно заявляли, что не будут служить Тиберию, вдруг проявили рвение и принялись самостоятельно казнить главарей. Германик им не мешал, хотя кровожадность солдат пугала его.

Всю следующую ночь солдаты убивали тех, кто ещё недавно вдохновлял их на мятеж. Крики, полные ярости, смешивались со стонами погибающих. Тела, поражённые десятками ударов мечей, окровавленные, изувеченные, с выпущенными кишками, выкидывали в реку. Та ярость, которую ещё недавно солдаты хотели обрушить на представителей нового кесаря, теперь обернулась против их главарей.

Утром Германик отправил два послания. В первом, адресованном Цецине, он сообщал, что мятеж подавлен, и приказывал полководцу вернуться к легионам и принять командование. Второе послание Германик направил Гаю Силию, командующему вторым войском, стоящим на Рейне. Силию он приказывал подготовиться к своему прибытию и сообщал, что намерен проследовать с людьми вдоль побережья и проследить за тем, везде ли отряды римлян присягнули на верность Тиберию.

Таким образом, дав распоряжения обоим полководцам, он мог совершить небольшое путешествие вдоль Рейна и проверить дисциплину в войсках. На случай если ему вновь предстоит встретить неповиновение или варварские отряды местного вождя Арминия, он взял с собой лучших воинов.

Недавние мятежники провожали его бурно, со слезами. Пресытившись расправами над главарями, они, исполненные раскаяния, желали доказать кесарю свою верность. Но Германик всё ещё не доверял им.

Оставив своих командиров дожидаться в лагере приезда Цецины, он выступил в поход. Его непреклонность и верность Тиберию восхищали всех, кому посчастливилось служить вместе с ним. Он становился их героем, их кумиром. И чем больше он старался быть простым воином, тем сильнее разрастались его величие и слава.

ГЛАВА 25

Преодолев расстояние до лагеря Гая Силия и разбив несколько мятежных легионов, Германик отправил ко двору посланца, который передал Тиберию радостные новости.

В Риме простые горожане, патриции, сенаторы с восторгом обсуждали победы Германика. По возвращении его ждал триумф. Ко всему прочему, по слухам, Германик собирался, объединившись с Силием, нанести удар по жившим вблизи Рейна варварским племенам. Всё это вызывало ликование.

В свите Тиберия удача его племянника вызвала новую волну разногласий. Та часть приближённых, что поддерживала Германика, была счастлива, однако их враги насторожились и стали выжидать ответных действий от кесаря.

   – Когда Агриппина прибыла в город, в ужасе спасаясь от разъярённых солдат, я не мог даже представить, что мой племянник сумеет заставить их повиноваться, – говорил кесарь, прохаживаясь возле окна в комнате своей матери.

Ливия наблюдала за ним с сочувствием. Невзирая на то, что их отношения стали холодны и он не желал внимать её советам, она очень любила его. Победы Германика и всевозрастающая любовь народа отвращали подданных от её сына, который на фоне успешного полководца выглядел жестоким, угрюмым человеком, одетым в пурпур, но не заботящемся о подданных.

Он ужесточил законы. Теперь за оскорбление Величества людей арестовывали и бросали в тюрьмы. Все, кто насмехался над кесарем или осуждал его, попадали под суд. Некоторых даже казнили. Это вселило в души римлян страх, ведь прежде в их государстве процветала свобода. Даже сенаторы, ранее относившиеся к Тиберию с опаской, нынче трепетали перед ним.

Поэтому любовь народа к Германику всё возрастала, а Тиберий чувствовал себя скверно, думая о том. Германик, при желании, легко мог его свергнуть, но оставался верен Тиберию.

   – Нет повода взять его под стражу, – пробормотал кесарь.

   – Сын мой, я ведь с самого начала твоего правления знала, что он опасен, – хмыкнула Ливия. – И он хитёр. Зная, что ты его не любишь, он не даёт тебе повода, чтобы отдать приказ об аресте.

Впервые за долгие месяцы Тиберий беседовал с ней наедине. Кроме них, в большой комнате, занимаемой Ливией, никого не было. Сидя на скамейке у окна, вдова Октавиана выглядела решительной и уверенной. Её не сломило ни отчуждение, возникшее между ней и сыном, ни потеря былого влияния.

   – Говорят, ему удалось, объединившись с войсками Гая Силия, разбить варваров и взять в плен их вожака Арминия, – угрюмо произнёс Тиберий и опустился на скамейку возле Ливии. – Поистине он отличился в этом походе. А я, пока он сражался с врагами, предавался наслаждениями в своём новом дворце. Правы те, кто восхваляет его.

   – Почему же ты ненавидишь Германика? – спросила Ливия.

   – Потому что я завидую ему, – вздохнул Тиберий. – Никогда я не смогу стать таким, как он. Он милостив, а я жесток. Он благочестив, а я порочен. Он воин, а я патриций, которому позволили когда-то принять участие в походах... Поэтому я всем сердцем его ненавижу.

   – Кроме того, пока Германик среди нас и его восхваляют люди, твоя власть находится в шатком положении, сын мой, – сказала Ливия. – В любой момент Германик вдруг может пожелать себе престол кесарей, а подданные его поддержат. То, что этого не произошло на Рейне, не говорит о его дальнейшей верности. Тем более, Агриппина очень властолюбива, а он обожает жену. Быть может, что не сейчас, а через год или два он захочет стать кесарем. И станет им.

   – Возможно, за это время я найду выход из положения.

   – Лучше не рисковать, Тиберий! Считаю, что для сохранения твоей власти в Империи будет правильно избавиться от Германика, – придвинувшись к уху сына, Ливия шепнула: – Яд...

Вздрогнув, он устремил на неё взор, полный ужаса:

   – Что ты такое говоришь?! Неужели ты сама предлагаешь отправить своего внука, ведь он сын моего родного брата! Он – твоя кровь! – голос Тиберия задрожал.

Заметив его волнение, Ливия сжала его пальцы:

   – Я забочусь о тебе, ибо ты всегда был для меня смыслом жизни. Об Империи, ибо боюсь, что её будут разрывать распри. О юном Друзе, который после гибели Германика сможет претендовать на право твоего наследника. Иногда нам приходится принимать жестокие решения. Но подчас это необходимо.

Громко застонав, Тиберий отвернулся от неё и закрыл лицо руками.

   – Прочь от меня, беспощадная тварь! – воскликнул он. – Видимо, не знал Октавиан, на какой мерзавке был женат столько лет!

Но Ливия презрительно засмеялась в ответ:

   – Он всё знал и никогда не пренебрегал моими советами! – сказал она. – Поверь, что даже такой великий человек, как Октавиан Август, понимал, что время от времени наше коварство, а не сила оружия вершит судьбу Рима!

   – Я не смогу отравить Германика, матушка, – пробормотал Тиберий.

   – А тебе и не придётся. Мы найдём людей, которые согласятся действовать в наших интересах, – произнесла Ливия и обняла его за плечи. – Не переживай. Я всё устрою. Ведь я забочусь о тебе и не обижаюсь даже за то, что ты пренебрегаешь общением со мной.

   – Повременим, – глухо молвил Тиберий, высвободившись из её объятий. – Я хочу, чтобы Германик был арестован и осуждён по закону, ведь это не только устранит его, но и запятнает его репутацию. Он перестанет быть любимцем римлян. Если мы просто отравим его, мои подданные могут его обожествить.

   – Я согласна повременить, – отозвалась Ливия. – Но если ты поймёшь, что ждать от него нарушений закона бесполезно, мы поступим по-моему. Ты весь в меня! В тебе ум сочетается с жестокостью, и поэтому я сомневаюсь, что ты будешь колебаться, когда придёт время устранить врага.

   – Он не враг мне, матушка, и поэтому расправа над ним внушает мне трепет, – проговорил Тиберий. – Но если настанет момент, когда я сочту эту расправу необходимой, я её осуществлю. Бремя власти... Сколько раз я чувствовал, как оно давит на меня, а ведь я недавно стал кесарем! Люди считают нас, верховных правителей Рима, фаворитами богов, избранниками судьбы. Но на самом деле мы не фавориты, а жертвы. Ибо вся кровь, проливаемая в Империи, роняет брызги на наш пурпур. Мы несём ответственность за лишения, которые испытывают подданные, за их мятежи, их распри, их пороки... И я часто задаю себе вопрос: «Разве ты, Тиберий, фаворит богов? Кто из богов полюбил тебя настолько сильно, что наградил самым ужасным бременем в мире?» И не нахожу ответа. Боги молчат, потому что их не существует или потому, что я не достоин их услышать.

   – Я жаждала для тебя этой власти, сын мой, – печально ответила Ливия. – Когда я вышла замуж за Октавиана и он усыновил тебя, лишь мысль о том, что ты станешь кесарем, придавала мне силы. И я боролась каждый день за твоё право сесть на трон. Не буду спорить, что по-своему я любила мужа, но власть я всегда любила больше.

   – Никогда я не сомневался, что власть ты предпочитаешь любви, – ответил Тиберий.

   – Власть сына я предпочитала любви мужа, – уточнила Ливия и, вновь обняв Тиберия, прижала его голову к своей груди.

На этот раз он не противился ей. Крепко зажмурившись, он попытался вообразить, каким было бы его будущее, если бы Ливия не вышла за Октавиана. И понял, что в том будущем не нашлось бы места ни для его великолепного образования, ни для роскоши, ни для удовольствий. Ливия щедро дарила свою любовь Октавиану, желая лишь одного – видеть сына на престоле. И поэтому, несмотря на то что Тиберий испытывал муки из-за того бремени, которым владел, он был благодарен своей матери.

Ему предстояло вершить преступления, быть беспощадным ради власти, но обладая властью, он имел огромные преимущества. Ради таких преимуществ можно изредка переступить и через собственную совесть. Бремя власти, непосильное, мучительное, тяжёлое, ещё и привлекательно, ибо, владея им, кесарь владеет всем, что доступно человечеству.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю