Текст книги "Твёрдость по Бринеллю"

Автор книги: Ангелина Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

"Да, Ольга Федоровна, ты себя в обиду не дашь, все равно сверху окажешься, – вздохнула про себя Людмила, – не велико и событие, а все равно спуску не дала… – Хозяйка!"

13. Утоление страстей

Поздно ночью Людмилу разбудили громкие голоса – на террасе кто-то гомонил, не считаясь со временем и сном отдыхающих. Людмила разобрала возбужденные голоса хозяев, Светы и человек трех незнакомцев. Выходит, спала в доме только она, – ну, ее сон можно было не оберегать. Голоса были явно хмельные. По возбужденным вскрикам и междометиям Людмила поняла, что приехали новые гости, жданные, и, как видно, хорошие знакомые, если не друзья, хозяев.

Гудеж продолжался до утра. Утром, когда Людмила встала, она увидела: двое женщин и девочка спали в проходной комнате – там, где вчера спала Лялька с дочкой, а на террасе, за столом с остатками пиршества, заседали пьяный хозяин и его гость. Разговор, как поняла Людмила, шел уже доверительный и… довольно щекотливый. Из него явствовало (говорили довольно громко), что раньше Щербы и приехавшие к ним гости жили в одном городе, были друзьями, и вот тогда-то… Пьяный Щерба властно давил на чувства своего гостя:

– Я все помню, все, вы поехали тогда на рыбалку – ты, Николай, Бориса взяли; а я позвонил тебе – ты мне тогда лично ответил, что мест в машине больше нет. Для Щербы места нет! Нет, такого унижения я сроду не переносил. А ведь мы друзья были! Помнишь? Как Николай появился, ты меня на него променял – Щербу побоку, не нужен уже Щерба стал. Конечно, вы – с Николаем! А я один. Я это хорошо запомнил.

– Да не было этого, – отвечал ему не очень уверенно собеседник (по его тону было ясно, что он и вправду этого не помнит), – не сойти мне с этого места! Не было этого!

– Было, было, – ядовито, уничтожающе утверждал хозяин.

– Да не было – чего ты вдруг вспомнил?

– Нет, я этого тебе никогда не забуду, – упорствовал Щерба.

– Мне, что, теперь – назад уезжать? – спросил друг, лицом сильно похожий на недавно уехавшего Вову.

"Ах, ты, царек, – думала Людмила о хозяине, – улучил ведь момент, припомнил! Сколько лет, поди, ждал, лелеял свою месть. Все ясно: там, в шахтерском городке, Щербой пренебрегли, а сейчас он живет в Евпатории, имеет хату у моря, и уже не дружок его, а он заказывает музыку, вершит суд. А дружок сейчас, поди, начнет пресмыкаться, искать снова дружбы, чтобы все-таки получить возможность приезжать иногда из пыльной степи сюда, к морю, на дармовую квартиру. Теперь условия диктует он – обиженный, когда-то обойденный вниманием Щерба, а он не забыл, ничего не забыл, и пусть-ка теперь бывший дружок прямо с порога утрет несколько его плевков, а он еще припомнит – и не раз…"

Проснулась хозяйка. Спорщики обратились к ней за справедливостью. И теперь уже вдвоем муж и жена безжалостно макали гостя носом в дерьмо, припоминая давние обиды. Тот сник.

– Все, я сегодня же уеду.

– Да ладно, – тут же сменила тон более сметливая хозяйка. – Никуда ты не уедешь, вы же друзья, ну-ка, выпьем за дружбу, да обнимитесь!

Последовали объятия с кряхтением и похлопывания по спинам. "Видно, дружок для Щербы своей ценности еще не потерял. Поди и нужные запчасти для машины как раз привез", – заключила Людмила.

Отпив из бутылки хорошенько и совершенно успокоившись, друзья сменили тему беседы.

– Свою колымагу продать хочу, – поделился с другом задумками Щерба.

– Твою? – гость, забыв про обиду, захохотал.

– Да. И покупателя уже нашел – за три тысячи берет.

– Да ты что? За три? Сколько ж она у тебя накатала?

– Столько и не бывает. Да ты и сам видел!

Гость снова захохотал:

– Так продавай, не раздумывай, где еще такого чудака найдешь!

– Будь спок, дело сделано.

Они оба захохотали и выпили еще по одной.

14. Немного о родственниках

Людмила хмуро принялась жарить традиционную яичницу. Завтракать все равно надо, хотя стол был занят остатками ночного пира.

Покормив Танюшку, она снова потащила ее той дорогой, которой по утрам ходила уже две недели: в авиакассу. Билетов на самолет домой за две недели уже не было. Каждый день она приходила с утра, и каждый день ей отвечали: "Билетов уже нет". В этот раз, простояв снова огромную очередь и окончательно отчаявшись, Людмила решила взять билеты "куда есть", а были билеты в Ригу: все поближе к дому, хотя, может, и оттуда сейчас, в разгар лета, не выбраться – а деньги уже на исходе. Людмила вздохнула: придется опять у матери "сто приветов" просить, чтобы на Балтийском море еще пожить, а ей – бежать по родне, занимать… Но, во всяком случае, в Крыму она уже не останется – уж очень тут жить накладно, и от дома далеко.

Из кассы вернулись "домой" – Людмила мечтала завалиться поспать, но хозяйка оказалась дома, и Людмиле снова пришлось стать свидетельницей очередной сцены.

– Зачем ты приехала, зачем? – яростно допрашивала Ольга свою бесцветную дочь.

"Вот так так, – удивилась Людмила, – родной дочери не рада! А ведь как будто ждала…"

– Я не вернусь к нему, мама, – уже плакала Лялька.

– Уезжай назад, – грубо напирала на нее мать. – С работы приду – чтоб тебя здесь уже не было!

Подхватив сумку, она унеслась на работу – ее обеденный перерыв уже закончился.

Стол на террасе не пустовал. За ним сидели все те же – Щерба, его гость; зареванная Лялька и скромный молодой человек, совсем парнишка, – чуть-чуть поодаль.

– Племянник мой, машину я ему продаю, – представил его Щерба, как будто и не было утреннего разговора о продаже, своему другу.

– Молодец, молодец, покупай, очень хорошая машина, не пожалеешь, – замазывая прежний грешок, бесстыже нахваливал дружок развалюху дяди Миши.

– Продаю только потому, что племянник просит, так бы не продал ни за что, – чуть не прослезился сам Щерба.

– Конечно, дядя Миша, я ведь понимаю, – лепетал доверчивый парнишка.

Людмиле хотелось крикнуть ему: "Открой глаза!" – но она решила положиться на то, что, может быть, волей судьбы сделка все же не состоится, и дяде Мише придется еще попотеть с продажей своей рухляди.

Племянник, так и не удосужившись быть приглашенным к столу, но немало обнадеженный, вскоре робко попрощался и ушел.

– А на что новую-то будешь покупать? Денег хватает? – поинтересовался дружок.

– Любовница добавит, – захохотал Щерба, не стесняясь присутствия дочери. – Что, Щерба, первый раз слышишь? – пьяно обратился он к ней. – Учись, учись, – подковырнул он хлебнувшую мужской неверности Ляльку.

– Танюшка, пошли в столовую, – позвала дочь усталая Людмила. Однообразная картина на террасе ей уже стала надоедать.

15. На тропу войны

Но когда к вечеру они вернулись во двор с пляжа, стол снова стоял посреди веранды, и вся разгоряченная морем, солнцем и вином компания, включая гостей и хозяев, заседала за ним. Не было только Ляльки – видно, уже уехала и «внучечку» прихватила, освободила такое нужное сейчас для желанных гостей место. Гости как раз приступали к десерту: разрезали на столе огромную желтую дыню, которую привезли с собой. Танюшка никогда не видала таких дынь и, остановившись поодаль, с удивлением и любопытством, но, тем не менее, с достоинством, наблюдала за этой процедурой. Людмила прошла мимо стола в свою комнату и вдруг, вслед, услышала грубое Ольгино, сказанное явно Танюшке: «Чего встала? Брысь отсюда!» Людмилу словно током ударило: видно, под спокойным, изучающим взглядом ребенка у хозяйки кусок застревал в горле. На нее было зашикали женщины: окна на террасе раскрыты настежь, слышимость хорошая; но Ольга спьяну распалилась еще шибче: «Если ее мать не воспитывает, так я укажу, где ее место! Нечего ей тут стоять!» И это вместо того, чтоб угостить малышку кусочком дыни, как сделал бы любой, даже голодный, человек! У Людмилы кровь закипела: «Так вот оно как… Не то что с ребенком – с собакой так не обращаются!..» Она затаила обиду, а вечером вышла на тропу войны: впервые «забыла» пожелать «доброго вечера» при встрече хозяйке. И наутро как бы «не заметила» ее тоже. Но хозяйка, оказалось, все же была женщиной, а не бесчувственным бревном, поэтому, когда Людмила вечером готовила ужин, она сама подошла к ней, спросила небрежно:

– Что это ты, как будто здороваться со мной не желаешь?

– Да, не желаю.

Слова Людмилы прозвучали громом среди ясного неба. Все присутствующие на террасе окаменели, гости застыли с испуганно раскрытыми ртами: "Что, бунт? Какая-то козявка посмела…"

– Чем это я перед тобой провинилась? – уперла руки в боки хозяйка.

– Просто я слышала, как вы разговариваете с моей дочерью, – ответила Людмила как можно спокойнее, хотя ее трясло; нож валился у нее из рук.

– С ее дочерью, нет, вы посмотрите, – тут же заверещала хозяйка. – С ее дочерью!!! Ее саму подобрали, все условия ей создали, а она еще выкаблучивается! Миша, нет, ты посмотри, она со мной здороваться не хочет – думает, деньги заплатила, так можно теперь не здороваться! – метнулась Ольга в дом к мужу.

Из открытого окна раздался хриплый голос Миши:

– Да брось ты ей ее деньги, пусть катится на улицу, га-а-вно такое, гони ты ее сейчас же! – в один миг завелся Миша, отделенный от Людмилы только занавеской окна.

"Ах, ты, сволочь, вот как ты раскрылся, а давно ли сюсюкал? – изумилась Людмила. – Ну ладно же…"

– Да кто ее возьмет с дитем, кому она нужна, – тут же начала отыгрывать назад Ольга.

"Да уж, двести пятьдесят рублей на дороге не валяются, расстаться с ними – все равно что… серпом по яйцам полоснуть. Это мой месячный заработок, а для них – лишь двадцать пять дней с двумя постояльцами. А чего их не держать: ходить за ними не надо, заботы никакой не требуют. В доме канализация, розовый унитаз, а для приезжих – выгребная яма во дворе, еще времен турецкого ига; ни условий, ни уюта, только крыша над головой… Как же такое не выгодно! Жаль, деньги все сразу хозяйке отдала, сейчас уже не выцарапаешь…" – Людмила хоть сейчас же ушла бы отсюда после таких откровений хозяев.

Но Миша, что-то смекнув, больше не кипятился.

Покормив кое-как Танюшку, Людмила прошла мимо изумленно молчавших гостей и закрылась в своей комнате. "Дикий, бесчеловечный город, и люди-то – не люди, а волки…" – Людмила принялась размышлять о том, почему в городе – детском курорте – жители, богатеющие на детских болезнях, ненавидят детей…

16. О всяких манерах

Ночью за стенкой, где спали на двух кроватях гости, вдруг раздался плач – плакала и не унималась девочка, которая приходилась внучкой гостю «дяди Миши», то есть дочерью уехавшим Лене и Вове. Женщины начали шикать на нее, чтоб она замолчала, но ребенок все не унимался. Это могло не понравиться хозяевам… Дед девочки не выдержал, пришел с террасы, где он спал:

– Да уймите ее, заткните же чем-нибудь!

Людмила содрогнулась. Кошмар! Уже и заплакать ребенку нельзя – вдруг хозяевам досадит, начнут выказывать недовольство; а они сами, хоть и бывшие друзья, здесь – люди без прав, и не дай Бог им, как и Людмиле, тоже нарваться на грубость…

– Ушко у нее болит, перекупалась наверно, – оправдывалась бабушка перед дедом.

Людмила не выдержала, вышла к ним:

– Давайте я вам лекарство дам, как рукой снимет, я Танюшку свою недавно так лечила.

Она принесла таблетки. И анальгин снова сыграл свою чудодейственную роль: ребенок быстро успокоился и уснул.

– Господи, спасибо вам, вот спасибо, – зашептала, приоткрыв дверь Людмилиной комнатки, благодарная бабушка.

– На здоровье, – ответила Людмила. – "Оказывается, и среди них есть люди – хоть и шепотом, но поблагодарили…"

Но утром на Людмилу вновь смотрели как на прокаженную, и те же женщины ее как бы не замечали: ночные волнения были уже напрочь забыты.

Людмила очень-то и не огорчилась – к таким метаморфозам она еще у себя на работе привыкла, где с ней при начальнике никто не здоровался лишь потому, что он держал ее в опале. Правда, такое поведение ей казалось странным, и она никак не могла понять: то ли это манеры хорошего тона, то ли это подлость человеческая. Скорее, она склонялась к последнему. Ну да не первый раз таких людей встречает, и не последний. И вообще, может быть, в иных обстоятельствах, у себя дома, они все очень милые и хорошие люди… Не детей ей с ними и крестить!

17. Умение вовремя собраться

Людмила собралась весь день посвятить поиску билетов до дома, желательно на ближайшие числа – дальнейшее пребывание здесь ей казалось весьма кислым, и присутствие моря уже не помогало. Она решила поехать для этого в Севастополь – город закрытый, отдыхающих там меньше, билеты, значит, достать легче. А командировочным удостоверением в Севастополь она еще в родной конторе запаслась – на всякий «пожарный» случай. Вот оно и пригодилось: билет до Севастополя им продали беспрепятственно.

Отправились они с Танюшкой морем.

В городе нашли знакомую авиакассу, что недалеко от Херсонеса, и отстояли два часа в очереди – без очереди их не пустили, хотя, по советским законам, Людмила имела право взять билет без очереди, ведь ее ребенку не было еще пяти лет. Когда наконец Людмила добралась до кассира и попросила билет на Архангельск, услышала знакомое: "Билетов нет". Как будто вся страна в этом году отдыхала именно в Крыму…

– Ну, тогда дайте билет в Ригу, на самое близкое число.

Кассирша заворчала:

– Мне самой нужен билет в Ригу, только неделей позже, а я не могу купить – их нет!

Тогда Людмилу осенило (вот что значит экстремальная ситуация):

– У меня есть билет в Ригу на нужное вам число. Я вам его сейчас сдам, а вы мне продадите билет до Архангельска.

– Покажите билет! – кассирша тщательно его изучила и обрадовалась: – Сдавайте!

– Нет, сначала – билет в Архангельск!

Через пять минут все было готово: и в Архангельск билет нашелся, и от ненужного билета в Ригу, где живут такие же "детолюбивые" латыши, Людмила избавилась. Она вывела измученную Танюшку на улицу:

– Ура, Танька, теперь мы уедем домой раньше, и даже с точным попаданием! А сейчас – пойдем-ка смотреть Херсонес!

Облазав развалины, они вернулись на пристань. "Дома" неприятности их тоже не ждали, до конца вечера день ничего плохого не принес: хозяйка лепила пельмени, ей помогали все гости. Была полная идиллия. Танюшку впервые не прогнали и почему-то тоже разрешили принять участие в лепке, наградив за работу тремя пельменинами, впервые открыв (и даже похвалили), что она хорошая девочка и помощница. "Поздновато открытие сделали", – печально подумала Людмила.

Тем же вечером произошло и еще одно знаменательное событие: в комнате Людмилы, на столе, взорвалась банка с абрикосовым варевом, которую хозяйка когда-то милостиво предложила Людмиле, и к которой Людмила, после ссоры, прикасаться не хотела, а решила оставить эту банку хозяйке на память и тем самым хоть чуть-чуть, да досадить ей. Но Вышний Судия, который добродушно простроил весь сегодняшний день, распорядился по-другому, отняв у Людмилы единственную, казалось, возможность насолить Ольге: банка разбилась, содержимое растеклось, о чем Людмила торжественно и сообщила хозяйке. "Даже варенье не выдержало наших кислых отношений", – подвела черту Ольга, и Людмила согласилась.

Потом Людмила пыталась читать Танюшке "Тома Сойера", но Попугаихина собака во дворе так громко и противно тявкала, что чтение пришлось отложить и улечься спать.

"Странный город, странные люди, все странное…" – думала Людмила засыпая, а ночью ей снилось, что кто-то угнал из-под окна драндулет дяди Миши, и она радовалась тому, что его бесстыжая сделка с племянником не состоится…

18. Последняя капля

Но наутро машина стояла под окном и, мало того, вся компания, как видно, собиралась катить «на лиман» на двух машинах. «Значит, их сегодня не будет, – обрадовалась Людмила. – Урра! Красота!»

Людмила проводила, как всегда, заспанную Танюшку к выгребной яме и подстраховала ее над огромной зияющей дырой, чтоб она туда, не дай Бог, не провалилась.

Дорожка к яме проходила мимо Попугаихиных владений и "становища" семьи азербайджанцев, ее постояльцев. Семья, как всегда, готовила сочный и обильный завтрак во дворе. Затем мужчины – отец и сын, – по заведенному раз и навсегда распорядку, пойдут к морю и на рынок за мясом, а женщины – мать и дочь – проведут весь день во дворе, занимаясь стряпней. Потом, к ночи ближе, мужчины выведут их прогуляться на набережную, а завтра все повторится сначала. Если б Людмила не побывала уже в Азербайджане и не отудивлялась, глядя на отношения женщин и мужчин, там, она бы, может, удивлялась этим порядкам здесь. А так – все казалось ей нормальным, размеренным, степенным, хотя для нее – неприемлемым.

С утра они с Танюшкой направились в музей, на выставку старой фотографии, – посмотреть, какой была раньше Евпатория, еще до снесения ее куполов, и евпаторийская здравница тех лет. Фотографии поразили Людмилу тогдашней евпаторийской панорамой, грязевой лечебницей, красивыми, здоровыми на вид, ухоженными детьми, которые еще до революции отдыхали здесь, – не было и намека на тех ужасных инвалидов и дебилов, которыми сейчас заполонена Евпатория, и которых Людмила часто встречала на улицах и пляжах. Все сейчас изменилось в этом городе: сам город, его дети, его люди. И дети для жителей Евпатории уже давно перестали быть детьми – это Людмила не сегодня поняла. Дети здесь – объект бизнеса, их страдания – это только повод для выколачивания денег из их несчастных родителей; дети – это способ обогащения: кричащий, плачущий, раздражающий и нелицеприятный. И отношение к ним такое же: не как к детям, а как к необходимой неприятности – какая уж тут любовь, терпимость, ласка? Людмила вспомнила, как два года назад в Ейске, городе Ставрополья, к ее капризничавшей, плакавшей на улице Танюшке (Людмиле никак не удавалось положить ее поспать днем), относились люди: никто – ни мужчины, ни женщины – мимо не проходил, всяк старался успокоить, ласковое слово сказать, отвлечь ребенка чем-то, а маму и пожурить за невнимательность к ребенку. А здесь… Нет, странный город, странные его обитатели. Ни сочувствия, ни теплоты – особенно к детям.

Людмила и Танюшка съездили на пляж, погуляли по набережной, сфотографировались, а вечером, усталые, приползли домой. Оставив дочь во дворе, Людмила направилась в дальний угол, к "удобствам", мимо семьи азербайджанцев, которые на сей раз дружно жарили шашлыки – дух от них стоял на весь двор.

Не успела она прикрыть за собой дверь, как услышала ругань Попугаихи и плач Танюшки. Прислушалась – Попугаиха орала на ребенка. Людмила заторопилась во двор – действительно, это ее Танюшка, стоя неподалеку, плакала, а всегда молчаливая Попугаиха (не иначе из солидарности с соседями) орала на нее:

– Иди, иди отсюда, там арай, там арай, нечего тут арать, ишь, научилась арать, никогда не ходи больше сюда!

Людмилу, в который раз уже за последние дни, заколотило: "Ага, и ты решила свою лепту внести…"

– В чем дело? – обратилась она к Попугаихе.

– Ходит тут, арет – пусть туда идет, иди-иди, там арай! – тыкала пальцем Попугаиха в сторону соседской террасы.

Людмила взяла Танюшку за руку:

– Что такое, Таня?

– Мама, я к тебе хотела, пописать, а собака… – плакала, не успокаиваясь, Танюшка.

"Ясно – собаки испугалась…" Попугаихина собака никому по двору пройти не давала – всякого облает. И никакого уему нет. У Людмилы сколько раз нога чесалась дать ей под черный зад – ни на минуту ведь не умолкает со своим гавканьем. Но, значит, собаке можно "арать", а ребенку нельзя… "О, невыносимые, злобные люди, людоеды, чтоб вам всем тут провалиться, чтоб вас ваши же пороки заели!.." – взвыла Людмила. Осадив Попугаиху, она повела дочь в угол двора, на дыру.

***

Через несколько дней Людмила, подхватив тяжелые чемоданы, молча спускалась с террасы, молча их уход «не замечали» гости и хозяева дикого дома, но как только они с Танюшкой вышли за ворота ненавистного двора, она опустила чемоданы на землю и так легко вздохнула, как будто вышла наконец на волю из ужасной, страшной тюрьмы с ее уродливыми порядками. Но теперь она была свободна, никакие Щербы ей были не нужны, и она как на крыльях полетела к остановке трамвая, не замечая тяжести чемоданов и подхлестывая Танюшку: «Домой, Господи, домой!..»

В трамвае рыжий и ражий парень, которого она попросила помочь ей занести чемоданы, внезапно разразился бранью, обозвал ее "грязной кацапкой" и, под удивленным взглядом Людмилы, продолжал ругать ее, пока не вышел – наверно, очень хотел подчеркнуть, что он украинец, и что "грязных кацапов" ему здесь не надо; но Людмила не отвечала ему: она знала, что это последнее дикое проявление ее дикого отдыха; через несколько часов она окажется дома, в своей комнате, и еще на год отгородит ее стенами себя и дочь от диких, диких, диких, диких людей!..

1990