Текст книги "Твёрдость по Бринеллю"

Автор книги: Ангелина Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Эй, ты, подвинься, дай женщине сесть! – громко потребовала она, обращаясь к парню. Тот не шелохнулся.

– Подвинься, подонок! – словно молотком, криком ударила его Людмила.

Парень "проснулся" и нехотя сдвинулся на "полушарие". Вокруг, на скамьях, недовольно залопотали. Людмила поняла – прибалты.

– Детей, наверно, своих нет, – осуждающе кивнула на пару Ирина, втискиваясь кое-как, с ребенком на руках, на скамью. Старшая, Наташа, видя такую "приветливость" окружающих, попытаться присесть рядом наотрез отказалась, осталась стоять…

– Какие там у них дети – выродки одни! – еще раз крикнула, припомнив статистику рождаемости, Людмила. – Да еще собаки… – она замолчала, отвернувшись.

Но толпа на ближайших скамьях не успокоилась. Что-то едкое и, как видно, гадкое говорили они на непонятном Людмиле языке и тут же с надсадой хохотали, но Людмилу это не трогало. Она их издевок не понимала, зато они ее поняли прекрасно.

Вскоре объявили рейс на Ригу. Соседи тут же повскакивали со своих мест, освободив сразу несколько скамей – целая туристическая группа. "Так вот они откуда! А я-то в Ригу собиралась за культурой! – усмехнулась Людмила. – Хорошо бы они меня там встретили. Вежливости мне, вишь, захотелось, корректных отношений…" – проводила она взглядом группу.

Через час Людмила простилась с Ириной – подошло ее время уезжать. Еще через два часа и она с Танюшкой уже тряслась в автобусе. Не успели как будто усталых глаз закрыть, а уж выходить надо: Евпатория.

6. Поиски и находки

Людмила сволокла вещи в багажное отделение – надо было как-то устраиваться, искать жилье – и пошла, таща Танюшку за собой, вдоль вокзала. Завидела группу теток в платках и цветастых платьях – как видно, «хозяйки». Подошла – так и есть. Ищут постояльцев… Но только без детей. У Людмилы захолонуло сердце: «Вот так детский курорт… Кажется, не скоро тут крышу найдешь, особенно с ребенком…» Но вот к ним снизошла одна женщина, с белой мочалкой на голове, изображающей прическу:

– Пойдемте, у меня есть отдельная комната, вход в нее прямо с улицы, так что никому мешать не будете.

– Ну что ж, пойдемте, – Людмила подхватила Танюшку.

С двумя пересадками, на трамвае хозяйка доставила их до места. Море было совсем рядом – это хорошо. Но "удобства" – во дворе, а это плохо. Сама комната Людмилу поразила. Хозяйка открыла ключом дверь, выходящую, действительно, прямо на улицу, и Людмила оказалась в "комнате", выгороженной под лестницей в подъезде. Да, это был обыкновенный подъезд. Здесь стояла узенькая односпальная кровать – "на двоих", как пояснила хозяйка, – электроплитка, болталась на шнуре лампочка, а кругом – побеленные бетонные стены и – ни одного окна… Людмила смотрела на этот каменный мешок, в котором было темно, сыро и холодно, и вновь поражалась южному "сервису", а заодно и разворотливости местных жителей.

– И сколько же это будет стоить? – спросила она, скорее, из любопытства.

– Семь рублей, – вполне серьезно ответила хозяйка.

"Двести рублей заплатить за то, чтобы месяц прожить в одиночной камере?" – Людмила молча вышла на божий свет.

– Ну, я не заставляю, желающих более чем достаточно, – фыркнула хозяйка. – А вы, коль не нравится, идите к церкви – там, может, кто-нибудь и подберет вас…

Людмила кивнула и потащила Танюшку к церкви.

Под деревом, напротив собора, словно толпа беженцев, на вещах сидела толпа ожидающих. "Вторые сутки уже ждем квартиры", – вздыхали некоторые из них. Людмила ужаснулась и совсем упала духом. "С ребенком?" – редкие хозяйки, задав вопрос, отходили в сторону. "Н-да-а, кажется, зря я именно на детский курорт стремилась…" – Людмила сникла.

Но вскоре к ней подошла шустрая старушка, с рукой на перевязи:

– Надолго?

– На месяц.

– Тогда пойдем, тут рядом, – и она, нырнув в переулок, повела Людмилу за собой.

Дорога показалась Людмиле бесконечной. Кривой улочкой они подошли к одноэтажному дому, возле ворот которого стоял запыленный "жигуленок". Хозяин машины, протиравший стекла тряпочкой, окликнул старуху:

– Мать, ты кого это к нам ведешь? Нам не нужно детей.

– Молчи, Ольга сказала – нужно.

– Нет, не нужно!

– Много ты знаешь!

Такой "прием" Людмиле не обещал ничего хорошего, но она покорно вошла вслед за бабкой во двор и поднялась в дом.

– Вот тут, детка, располагайся, можешь ложиться отдыхать, я тебе постелю, – указала та на две кровати в проходной комнате, – семь рублей платить будешь.

"Опять за занавесочкой…" – обреченно вздохнула Людмила, но сейчас она была на все согласна: хоть десять рублей, только бы сейчас же лечь поспать. Ей, конечно, и в голову не приходило, что бабка наметанным глазом сразу определила их, очумевших без сна северян, – из них ведь можно веревки вить, брать голыми руками; и что эти авиарейсы с севера (на протяжении многих лет – только ночные) специально так рассчитаны, чтобы работать на этих вот хозяев: какой тут особенный спрос, какой тут выбор, когда человеку – лишь бы упасть где-нибудь поспать после дороги, и все… Ни о чем этом она в тот момент не думала. Уложив на кровать Танюшку, которая мигом заснула, она вышла за ворота – может, хозяин подбросит до вокзала, поможет вещи привезти? Но машины на месте уже не было. "Не очень-то он услужлив к жильцам, да и приветлив тоже…" Пришлось нанимать частника по местным диким "ценам договоренности". Втащив наконец чемодан "за занавеску", Людмила уснула на указанной бабкой кровати мертвым сном.

7. Новые лица и декорации

Разбудил ее голос – видимо хозяйки – явно повышенной громкости, чтобы сказанное долетело до ушей новой жилички.

– Что ты выдумала, мама, зачем нам дети? Визгу не хватало? – резко выговаривала женщина старухе с перевязанной рукой прямо перед раскрытым окном каморки, где спала Людмила.

– Идем, я тебе все объясню, – утащила ее в дом мамаша.

"Ох, и попали же мы…" – забеспокоилась Людмила, поглядывая на свой чемодан. Танюшка тоже проснулась от крика хозяйки и, заспанная, села на кровати. Осталось неизвестным, какие аргументы привела хозяйке мамаша – видимо те, что заломила дикую цену; но уже через пять минут Ольга (как запомнила Людмила) вплыла за занавеску, с милой дежурной улыбкой на устах:

– Ну, как отдохнули, детки, не жестко было спать?

"Ох, лиса…" – отметила про себя Людмила.

– Нормально.

– Ну обживайтесь, сходите к морю, тут все рядом.

Людмила нехотя поднялась – надо было еще поужинать, обследовать окрестности, осмотреться.

Их узенький двор, как оказалось, принадлежал двум хозяевам: Ольге и Михаилу Щербам, приютившим Людмилу, и одинокой молчаливой старухе. В хозяйстве Щербов имелся водопровод, готовить можно было на газовой плите прямо на открытой террасе. В конце двора находились "удобства" и сарай с попугаями, которых разводила старуха-соседка, – Людмила насчитала в нем двадцать семь попугайчиков. Двор охраняла бабкина собачонка, препротивное черное существо, не дававшее никому проходу своим лаем. И все это регулярно оглашалось протяжным криком неведомой близкой птицы: "Ку-куук-ку, ку-куук-ку"…

Обследовав двор, Людмила с Танюшкой вышли за ворота. Дом их, как оказалось, находился в старой части города. Кривые, узкие улочки, на турецкий манер, разбегались в разных направлениях. Заблудиться тут было делом плевым. Такая же улочка вела и к набережной – словно расщелину в скале, вход в нее трудно было найти в массиве домов, идя со стороны моря. Но ориентир все-таки имелся: улочка выходила на набережную как раз между действующим православным собором и отреставрированной турецкой красавицей-мечетью с двумя минаретами. Это Людмиле сразу понравилось – она любила старинную архитектуру, которая сразу придает уют самому незнакомому месту. Вообще, город не был похож ни на один город Крыма из тех, в которых Людмила уже побывала. Он был в большей степени азиатским, и это Людмиле почему-то тоже нравилось. Море, и в самом деле, было совсем рядом, магазин с детской одеждой – тоже, «едальни» – кафе и «Пиццерия» – под боком, в общем жить можно было. А самое главное, что место их обитания, словно сказочные декорации, замечательно украшали величественные сооружения церкви и мечети. Предстояло месяц прожить здесь как в сказке. «Надо заглянуть и в церковь, и в мечеть», – решила на будущее Людмила.

Она искупалась в море и, наблюдая, как Танюшка радостно булькается в воде, присела погреться на бетонные плиты набережной. Вечернее солнце ласкало, ветерок обдувал, и Людмила наконец, после дорожных мытарств и неопределенности с устройством, вздохнула спокойно: койка и крыша над головой есть, можно начинать отдыхать "у моря".

8. Храмы без богов

На другое утро, позавтракав, Людмила и Танюшка отправились на море, а по дороге зашли в церковь, где в то время была служба. Танюшке на месте не стоялось, и она все шмыгала между таких же зевак и верующих, которых в храме было немного. А Людмила благоговейно слушала службу и с любопытством разглядывала храм. Он был небогат, точнее, даже нищ – голые, покрашенные масляной краской стены, ни одной старинной иконы, ни одной раки с «мощью» – то ли он всегда был нищ, во что верилось с трудом, то ли из него все постепенно растащили и распродали сами же попы… Но сам храм выглядел празднично: огромный купол поддерживался восьмериком без единого столба, весь он был просторным и каким-то весенним – светлые, голубо-розовые тона красок, голубые и оранжевые ризы у священников, а хор… Он слышался откуда-то «с небес» – видимо с хоров – и звучал просто ангельски. Его можно было слушать бесконечно, можно было плакать, умиляться… Но Танюшка мешала Людмиле. Она суетилась, бегала, а потом и вовсе исчезла куда-то. Оказалось – уже вышагивает по улице в сторону моря. Пришлось Людмиле бежать за нею вслед.

На море они жарились недолго – к жаре надо было привыкать постепенно, да и Людмила вообще предпочитала сначала познакомиться с городом, погулять по его старинным улицам.

Они пообедали и потом пошли в мечеть: там оказался музей религии; потом пристроились в хвост какой-то экскурсии и пошли по улочкам старой Евпатории, слушая рассказ экскурсовода – неглубокий и путаный, но все же интересный. Евпатория оказалась городом заброшенных храмов, в ней уживалось когда-то огромное количество религий и верований: в старой части города стояли бывшая, ныне пустовавшая, синагога, заброшенная татарская кинаса, разрушенный монастырь дервишей, армяно-грегорианский храм, в котором сейчас был устроен спортзал; все было в упадке и еще ждало своего воскрешения и достойного применения, хотя вряд ли это кого интересовало в современной Евпатории: казалось, здесь люди давно забыли про существование Бога.

На пляже и в городе Людмила почти не слышала русской речи: это, действительно, был азиатский город. Здесь говорили по-татарски, узбекски, армянски, азербайджански, украински. Русскую речь – чистейшую, без акцента – Людмила услышала только от… чукчей. Даже в их небольшом дворике уживались армянская, азербайджанская семьи и две украинских – с Западной и Восточной Украины. Поначалу Людмиле показалось странным, что армяне и азербайджанцы приехали сюда отдыхать – разве у них на родине не так же тепло, разве нет моря? Но ей объяснили: идет война в Нагорном Карабахе. Где-то там, почуяв с некоторых пор самостоятельность и вседозволенность, азербайджанцы стали вырезать армян, а армяне – азербайджанцев… Люди, заботясь в первую очередь о детях, просто вывезли их подальше от опасности и дружно спрятались в одном украинском дворике… В воздухе начинал носиться душок национализма, которого на себе Людмила пока не ощущала, разве что вспоминалось странное поведение латышей в аэропорту…

9. О человеческом достоинстве

Хозяин квартиры, еще не старый, молодящийся мужчина, – «дядя Миша», как он отрекомендовался, решил сменить гнев на милость и подружиться с Танюшкой. Это выразилось в том, что он стал заигрывать и сюсюкать с ней, – ему уже стали нравиться дети, которые так много платят за ночлег. Но Танюшка от рождения была недотрогой и вообще не очень-то охотно шла на сближение с незнакомыми людьми. Во всяком случае, в дяде Мише она не видела ничего привлекательного. Она увертывалась от рук игривого постороннего дяди и шуток его не принимала. Сделав несколько неудачных попыток «заговорить» с ней, хозяин окончательно рассердился: как это так, какая-то малявка – и не удостаивает его вниманием! Если вежливостью бабуси-эстонки и Людмилы было – не мешать, то уважение, в понятии южан и дяди Миши, – это разговор, общение. «Что за ребенок такой, – пенял он Людмиле, – на ласку не отвечает, все дети играются, а эта – как бука, старушка какая-то, а не ребенок!» – дядя был недоволен, что его усилия пропали даром.

"Ну как ему объяснить, – недоумевала Людмила, наблюдавшая за его попытками, – что ребенок – это не котенок, что у этого ребенка обостренное чувство собственного достоинства, он с ним родился, он человек и помнит об этом, в отличие от дяди?"

– Вы с ней поосторожней, – хмуро пояснила Людмила, – она привыкает с трудом, но уж если привыкнет, то не надо будет ее отталкивать, когда она надоест, а то вы обидите ее. "Это ведь не мячик – поиграл и забросил в угол. Она живая, она такой же человек, как и все…"

– А-а, – кажется, понял кое-что дядя. Но своих попыток "подружиться" с Танюшкой не оставил – наверно, ему было просто скучно: он целыми днями болтался дома, как будто нигде не работал. Развлечений он искал и на стороне: вечером Людмила нечаянно подслушала, как хозяйка устраивала мужу сцену ревности: "Что ты делал за городом? – Ездил за запчастями. – Ты смотри у меня, я эту рыжую твою растреплю, если еще раз про нее услышу. – Да шо ты такое говоришь?" – безнадежно отбрехивался муж.

"И тут не все в порядке, – вздохнула Людмила. – Бегает мужичок-то по бабам… Да и то: он еще "мужчина справный", даром что седой, а она уже не девочка – нос картошкой, глазки маленькие, рожа красная, брюхо отвисло… От такой только и бегать."

Соседями по террасе у Людмилы оказалась пара молодых "хохлов" из Днепропетровска – Лена и Вова. Ей было лет двадцать, а мужу – года на три больше. По утрам они очень долго спали, потом степенно и чинно прогуливались вдвоем до пляжа, а вечерами она пилила его за каждую мелочь и глупо капризничала – Людмила слышала это через тонкую перегородку.

Познакомившись, однажды они все вместе отправились на пляж и расположились на бетонных плитах рядом. Вова разделся и, поигрывая мускулами, явно пытаясь обратить на себя внимание, стал заходить в воду. Жена, как оказалось, плавать не умела. Зайдя в воду по пояс, она повизжала там и вернулась назад. То же самое, по ее мнению, должен был сделать и ее молодой муж. Но он почему-то не вышел из воды, а поплыл вслед за Людмилой, которая плавала неплохо, и так они, совершенно безответственно, вдвоем несколько удалились от берега и стали любоваться из воды великолепной панорамой города. И вдруг до Людмилы донесся Танюшкин плач. Она поспешила назад к берегу и застала там такую картину: Танюшка вырывается из рук Лены, а та упорно тащит ее из воды.

– Лена, отпусти ее! – закричала из воды Людмила. Она знала, что Танюшка совершенно не выносит какого-либо насилия над собой, и сама так с ней никогда не обращалась. – Отпусти, пусть она идет, куда хочет!

Но Лена, не отвечая ей, с какой-то злой радостью и упорством продолжала тащить визжащую, упирающуюся Танюшку и выпустила ее только тогда, когда подбежала Людмила.

– Она ходит по скользким камням, может упасть, – спокойно пояснила Людмиле заботливая тетя.

А Танюшка, получив свободу, с ревом понеслась куда глаза глядят и быстро исчезла из вида на многолюдной, набережной. Людмила кинулась было за ней, но поранила ногу стеклом и вернулась надеть туфли.

– Бешеный какой-то ребенок, выпороть бы ее, – пожала плечами Лена.

"Да, ты бы это сделала с наслаждением", – угрюмо подумала Людмила и, надев туфли, побежала разыскивать Танюшку. "За что она ее так? Грубо, зло…" – недоумевала и беспокоилась она, ища Танюшку среди разношерстной толпы. И вдруг ее осенило: "А, так вот оно что… ревность свою на ребенке решила выместить! А я-то голову ломаю… Тьфу, примитивное создание! И ведь тоже – мать!"

Танюшку Людмила нашла с трудом – та улетела, не разбирая дороги, словно пуля из ствола. А с молодой четой Людмила больше никуда не ходила – для безопасности. Тем более что вскоре они собрались уезжать из Евпатории. Перед отъездом хозяева свозили их на своей машине "на лиман" – это, видимо, считалось у них особым расположением к отдыхающим. Ну и чета не осталась в долгу: Вова пообещал, что "папа непременно достанет запчасти для машины и сам сюда привезет". Вскоре они отбыли, а рассыпавшиеся в любезностях хозяева проводили их, почти как родных, и остались ждать приезда "папы", который, видимо, был им хорошо знаком.

10. Только свобода

На место четы в тот же вечер заселилась пухлая дама, жгучая блондинка, с мальчиком лет семи – как видно, старинная знакомая хозяев. Это Людмила определила по тому, какой елей разлила в голосе Ольга при встрече: «Наконец-то, а я тут для вас и оладушек напекла, ужинайте, гости дорогие». «Вот пройдоха, – изумилась Людмила, – оладьи-то вчерашние, да и те мамаша принесла!». Но новая жиличка приняла все за чистую монету. Во всяком случае, тоже отплатила какой-то безделушкой «от всей души».

Наутро, когда она, заспанная и сердитая, прошла мимо Людмилы, как мимо пустого места, та сразу определила: "Эта, видать, из наших, из северных". Так оно и оказалось: Светлана была учительницей из Мурманска. "Что ж вы не знакомитесь, ходите как неродные, вы ж землячки", – свела их в тот же день хозяйка. Ну что ж, коль землячки, надо дружить. На следующее утро Людмила и Светлана вместе договорились идти на пляж. Но Людмиле сразу же, не прошли они и квартала, пришлось свою индивидуальность запрятать поглубже: толстушка оказалась сильной натурой. Она решала, куда идти, где и сколько загорать, но, как видно, присутствие чужого человека все равно сковывало ее свободу и раздражало. На другой день она уже позволяла себе покрикивать на Танюшку: "Не брызгай на Толю!" – хотя дети вместе возились в воде, или: "Не мешай ему!" – хотя это Толя не отставал от Танюшки: ему с ней было интересно, потому что она была спокойной и знала больше, чем он. А Людмила почему-то молчаливо сносила даже то, что семилетний Толя, сидя на парапете, исподтишка бил Танюшку ногой по лицу, – расценивала это как игру: дети же. "Как это он еще играет с твоей, удивляюсь, – ревниво пожимала плечами Светлана, – обычно он к детям такого возраста и не подходит". Но Толя не только соизволял играть с "малявкой", а через пару дней без Танюшки уже никуда не хотел идти и, поскольку рос в семье единственным ребенком и был, в силу этого, диктатором, таскал за собой везде и свою волевую мамашу. Светлане это вскоре вконец надоело, и она запретила Толе подходить к Танюшке. А Людмила, обидевшись на такую несправедливость, запретила Танюшке подходить к Толе. Произошла старая, как мир, история: расколедились из-за детей… Но Толя, оставшись во дворе в одиночестве, продолжал приставать к девчонкам – Танюшке и ее сверстнице Лесе с Западной Украины, развлекаясь тем, что втихомолку щипал и толкал их. И когда Света в очередной раз сорвала зло на подвернувшейся под руку Танюшке, тут уж Людмила не выдержала – высказала ей все, что думала о ней самой, о методах ее воспитания и ее сыночке, который во дворе тайком, чтоб не видели взрослые, бьет четырехлетних девчонок, да не как-нибудь, а все норовит ударить по лицу!..

Светлана не ожидала такой отповеди от молчаливой и сговорчивой Людмилы, поэтому слушала ее, вытаращив глаза, и, как видно, мало что понимала: как это – ее обвиняют, но в чем, ведь она ничего плохого не сделала, кроме замечаний этой невоспитанной девчонке, а ее сын – такой умный, понятливый мальчик, и если он бьет кого-то, значит, так и надо! И чего это Людмила на нее взъелась? Светлана принялась яростно отражать атаку.

– Да тебя нельзя подпускать к детям, учительница, ты же их ненавидишь! – подвела итог их спору Людмила.

Света оскорбленно захлопала глазами.

"Господи, чего я на нее напустилась, – корила себя, поостыв и поразмыслив, Людмила. – Это же обыкновенный педагог: окрик, поучение – ее естественное состояние, она же во всех людях учеников видит, а учеников надо поучать, одергивать… То-то она и лупала глазами… Да так, видно, ничего и не поняла, с чего это я "взбесилась"…

На этом "дружба с землячкой" у них закончилась. Людмила, впрочем, только вздохнула свободно: она снова сама себе хозяйка и опять ни от кого не зависит. Того же мнения была и Светлана.

11. О дальних планетах

А Танюшка сдружилась с армянским мальчиком Ашотиком, который был еще меньше ее и которого тщательно опекали интеллигентные бабушка и дедушка. Жили они в соседней комнатке. Танюшка не уставала удивляться: «Мама, почему Ашотик такой маленький, а говорит по-русски и по-нерусски, а мы только по-русски?» Людмила тоже этому удивлялась и огорчалась: да, среди русских детей таких полиглотов немного сыщешь.

Но вскоре Ашотик с дедушкой и бабушкой уехали в свою родную Армению, а Людмила, с разрешения хозяйки, заселилась в ту комнатку, которую они занимали. Теперь в ее распоряжении была отдельная комната, а не кровать за занавеской. В ней была обстановка: затхлое раскладное кресло, кровать, пианино и колченогий, качающийся стол. На стене, в качестве единственного украшения, висел большой карандашный портрет, изображавший молодую девушку. Девушка была миловидна, но подбородок ее был явно длинноват. "Ошибка художника или точная копия? – рассматривала портрет Людмила. – Наверно, дочка хозяев, Лялька, как они ее называют". Под взглядом Ляльки Людмила начала располагаться в комнате. Теперь они стали совсем независимыми. Правда, платить за комнату ей пришлось на три рубля дороже – по десятке в день.

После переселения Людмила и Танюшка стали жить сами по себе. Светлана тоже наконец нашла достойную компанию: вместе с хозяевами по ночам они ходили купаться, устраивали маленькие ночные кутежи, уезжали в воскресенье на лиман. Людмила виделась с ними только на кухне и была этим довольна. Зато хозяева, не без стараний Светы, стали все чаще огрызаться на Людмилу: то ребенок ее "к пианино подходит", то абрикосы упавшие она с земли не поднимает…

Абрикосовое дерево росло над террасой и ежедневно роняло свои плоды на оную. Их, естественно, ежедневно и безбожно давили жильцы, что хозяевам было как нож по сердцу. Вот за это они Людмиле и пеняли. "Странно, я на эту работу, кажется, не нанималась", – злилась про себя Людмила и абрикосов принципиально не поднимала, что, как видно, противоречило правилам местного обитания. Света, из лени, абрикосов тоже не собирала, но Толю, который их нещадно, из вредности, и давил, поднимать заставляла. Не гнушалась собирать чужие абрикосы и соседка, бабка Попугаиха (так ее окрестила Людмила из-за попугайчиков), – но только те, что попадали на ее грядку. Наконец хозяину надоела грязь на террасе и бабкино нахлебничество, он собрался с духом и полез на дерево трясти абрикосы, а заодно спилил те ветки, которые нависали над бабкиной "территорией".

Вообще, отношения соседей по двору были довольно своеобразными: как будто эти люди жили на разных планетах. Однажды Попугаиха решилась, за чем-то, подняться на чужую террасу – нож ей был нужен, или закаточная машинка, – Ольга встретила ее на удивление приветливо и даже сказала ей: "Присаживайся, Семеновна". Для старухи эта милость была столь неожиданна, что она, с испугу, неловко плюхнулась на скамью, но тут же опомнилась, вскочила и принялась излагать свою грошовую просьбу. Ей милостиво не отказали, и она, благодаря и заверяя "вскоре вернуть", быстро удалилась, чтоб через минуту уже снова оказаться на своей отдаленной, совершенно отдельной планете, и ничего, кроме своего хозяйства, не замечать. Щербы к Попугаихе в гости ходили еще реже.

Собранные мужем абрикосы хозяйка сварила (разумеется, без дефицитного сахара) и, разлив варево по трехлитровым банкам, отдала их Свете, за что та ее премного благодарила и обещала "прислать как-нибудь из Мурманска балычка". И Людмилу хозяйка своим вниманием не обидела: соскребла то, что пригорело на дно таза, сложила в небольшую баночку и, закупорив, отдала ей со словами: "Кушайте на здоровье". Людмила не отказалась, понимая, что хозяйке ничего не стоило оторвать это от своих щедрот. "Пускай стоит, не выбрасывать же ее", – поставила она банку на колченогий стол.

12. За все надо платить

Людмила с Танюшкой каждый день продолжали исследовать Евпаторию: они побывали в краеведческом музее, на раскопках, обошли с экскурсиями и самостоятельно все древние памятники города, заглядывали частенько и в церковь, и в мечеть – для души. Танюшке это все было не в тягость: она была любознательной и запоминала все лучше Людмилы. Однажды, в одном из старых дворов Евпатории, они искали по путеводителю остатки ворот древней крепости Гезлев. По описанию, они должны были находиться именно там. Но двор был очень густо застроен, а обитатели его ничего о воротах и не слыхали. С удивлением и, казалось, с благодарностью смотрели они на странную «поисковую группу», а потом, разговорившись, с удовольствием повздыхали вместе с Людмилой о том, что никто не бережет старину, и, проявив вдруг неожиданный патриотизм, пожаловались ей на городские власти, которые уничтожают старинные памятники один за другим, не считаясь с историей и их, жителей, чувствами.

Но не только по историческим местам таскала Людмила Танюшку. Евпатория был город нескучный, там было куда податься. Часто они посещали базар и баню, хотя базар мало походил на восточный, а баня – на турецкую. В кинотеатре они впервые посмотрели американский фильм "Кинг-Конг", где Танюшка, якобы от страха, с удовольствием провизжала все две серии. Они ходили в чешский Луна-парк, гуляли по набережной, где было много всякой всячины: мгновенно тающее мороженое, сладкая "вата"; у каждого столба томился фотограф с фантастическим реквизитом – от кареты и королевских одежд до живых обезьяны и осла. Тут же рисовали с натуры портреты отдыхающих художники разных мастей. Людмила водила Танюшку в детский городок и, конечно же, на пляж, точнее на море, потому что до пляжа от них было далеко, и они купались на городской набережной, где ни купаться, ни загорать не разрешалось, но кто ж на это смотрел? Людмила с трудом выносила час-два на солнце, а Танюшка купалась в свое удовольствие.

Но однажды Танюшка перекупалась: ночью у нее заболело ухо, и она так отчаянно заплакала, что Людмила не знала, как ее успокоить. Она сама испугалась и не знала, как ее лечить: что делать сейчас, а что предпринять завтра, ведь придется искать врача, а разве его найдешь в чужом городе, полном детских санаториев? Пришлось Людмиле пойти на хитрость: она дала Танюшке таблетку анальгина и уверила ее, что вся боль тут же пройдет. Людмила не знала, что помогло: таблетка или внушение – скорее, видимо, уверенность, что лекарство поможет, – только Танюшка вскоре уснула и наутро о боли в ухе уже не вспоминала. Но зато за завтраком наотрез отказалась есть обычную яичницу, а захотела скушать яйцо всмятку. Людмила принялась уговаривать дочь: какая, мол, разница, яичница уже поджарена, а яйцо еще надо варить, а времени нет – надо идти на море. В общем, уперлась. Но Танюшка тоже упорствовала и, отстаивая свои права, подняла рев. Людмила знала: не успокоится, пока не получит свое. Сказывалась беспокойная ночь. Обычно Танюшкина усталость или нездоровье выражались в непереборимом упрямстве – как говорится, "хоть убей". Убивать не хотелось и уступать не хотелось: что это за мать, которая не может сладить с ребенком! К тому же было ужасно досадно, что хозяйка, которая была дома, все видит и слышит – как Танюшка капризничает, не унимается, а Людмила пытается ее переупрямить. Обычная история…

Не выдержала первой Ольга: решив преподать урок воспитания Людмиле, она сама пошла варить свое яйцо для Танюшки. Примирив тем самым их, она покачала головой:

– Вот и у нас внучка такая же. Чуть что не по ней – сразу в рев, и все равно своего добьется. Еще меньше твоей. Или ровесницы? Ох, черт-девка! Наверно, скоро привезут ее сюда.

Людмила была благодарна обычно не очень-то любезной хозяйке за ее понятливость и помощь. Сама мать всегда с ребенком сладит, так или этак, а вот когда все происходит в присутствии не совсем посторонних людей… Тут уж начинаешь нервничать, понимая, что и дети-то у тебя не очень хорошо воспитаны, и ладить-то с ними ты не умеешь, и что твоя глубоко личная жизнь становится достоянием чужих глаз, и, в результате, твоему же ребенку за это крепко достается. Потом его жалеешь, себя ненавидишь, а на не совсем посторонних свидетелей (которых, разумеется, отличает именно то, что им не совсем безразлично, как воспитан твой ребенок и какова ты сама) злишься и винишь только их в наказании собственного ребенка (потому что прекрасно понимаешь, что так оно и есть), желая им самим провалиться сквозь землю. Но хозяйка на этот раз каким-то бабьим чутьем спасла Людмилу от подобной ситуации, да еще и внучку свою капризную в пример привела; в общем, Людмила была ей благодарна за то, что не пришлось в этот раз наказывать Танюшку.

Прихватив умиротворенную победительницу, Людмила убежала с ней на пляж. А вечером, когда вернулась, в проходной комнате, где они раньше жили, на той же кровати, увидела спящих женщину и девочку – точно так же, как они когда-то. "Новенькие заселились наверно", – решила она. Но хозяйка с гордостью представила Людмиле женщину, когда та встала: "Это моя Лялька и внучечка".

Лялька совершенно не походила на свой карандашный портрет: он ей явно льстил. У нее было серое, длинное, изможденное лицо – ни на мать не похожа, ни на отца; рядом с ней даже они казались красавцами. Худенькой и остроносенькой была и ее дочь, Ольгина единственная "внучечка". Жила Лялька с мужем в Севастополе и приехала, как видно, неожиданно, не предупредив. Была она тихой, незаметной женщиной и, в отличие от своих энергичных родителей, как будто пришибленной судьбой. Дочка ее, по виду, была, действительно, ровесницей Танюшке и, точно, оказалась с характером, как и было обещано Ольгой.

Вечером Людмила с Танюшкой отправлялись на ужин и как раз проходили мимо, когда внучечка внезапно закатила истерику бабушке, дедушке и маме по поводу "не того бантика". Людмила удивилась мудрости жизни: не прошло и дня, как та поставила Ольгу точно в такое же неловкое положение, что испытывала Людмила утром, – ее внучечка тоже показывала свою избалованность и невоспитанность. Теперь Ольге было неудобно перед жиличкой за свое своенравное чадо. Но Ольга сама вышла из неловкого положения: "Ори, ори, тут у нас уже есть такие, которые орут", – кинула она в спину проходившей мимо и оказавшейся, на свою голову, свидетельницей Людмиле.