Текст книги "Твёрдость по Бринеллю"

Автор книги: Ангелина Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Миновав изгиб озера, они увидели в отдалении маленькую песчаную косу. Здесь берег был уже другой – повыше, и росли на нем сосны. Саша кинул сумку возле упавшего дерева: "Пришли".

Дарья разулась и босиком пошла по песку к воде, предоставив мужчине заниматься костром и чаем. Саша, сняв рубашку и брюки, обнаружил совершенно белое, но мускулистое тело и, сотворив на высоком берегу несколько акробатических этюдов, привлекших внимание горожанки, под ее одобрительным взглядом, размявшись, зашустрил с костерком. Дарья решила искупаться, что тоже на острове приходилось делать не часто: вода была теплой только в озерах. Она с удовольствием пофыркала, плавая, на совершенно спокойной зеркальной воде озера, в свою очередь продемонстрировала Саше все стили плавания (особенно эффектен баттерфляй), но, быстро устав, снова вернулась к пофыркиванию над спокойной темной водой гулкого озера. Наплававшись, она вернулась к берегу, опустила ноги, чтобы встать на дно, и вдруг песок под ее ногой ожил, провалился, за ним потек и стал проваливаться песок на берегу… Да это зыбучие пески! Такого явления Даша никогда не встречала и испуганно отпрянула назад, забарахталась на плаву. Ей казалось, что она обречена… Вдруг на берегу явился Саша и подал даме руку. Пловчиха была спасена.

Потом они пили густой, горячий чай с сахаром, смотрели на вечереющее озеро, и что-то теплое закралось в одинокую, черствеющую без любви девичью душу…

Тихо шли они вечерней тропинкой к дому, отмахиваясь от наседавших комаров, робко прощались у дверей.

"Попросить его остаться здесь, что ли?" – вспомнила Даша про ночные страхи. Но мужчин (а Саша относился к их числу) как отвлекающего фактора – Дарья знала, как они умеют выхолащивать мозги, – она боялась еще больше, чем нечисти…

– Послезавтра свожу за ягодами, за черникой, – нашел что сказать на прощание Саша.

На том и расстались. Эту ночь Дарья спала спокойно, а за новый день успела больше, чем за два предыдущих.

Потом с пунктуальным Сашей они ходили по ягоды – собирали чернику, грибы. В тот день Саша был к ней очень внимателен: поддерживал своей мягкой рукой, помогал взбираться на кочки, перешагивать упавшие деревья, и Дарья, уже не стараясь убежать от теплой Сашиной руки, несколько раз ловила на себе его грустный и как будто жалеющий взгляд.

– Через неделю придет сейнер, "дора" на ремонте, попадешь на нем сразу на материк, – внезапно под конец сообщил он.

Дарья разволновалась: "Как он узнал? Наверно, по рации передали. Что ж, даже лучше: у меня дней на четыре-пять работы, а там можно и вещички укладывать. Как раз кстати. Только почему так скоро?.."

Она нежно простилась вечером с Сашей и продолжила свое одиночное житье, с непременными ночными страхами и работой на целый день. Она уже не таскала машинку к озеру – было тяжело подниматься назад, а, пристроив ее на колоду у порога дома, сама садилась на бревно и стучала – хоть медленно, но неуклонно. Вскоре она наконец поставила последнюю точку и хотела подпрыгнуть от радости, но смогла только медленно разогнуться и потереть похудевшую спину. Буквы плыли перед глазами. "Отдыхать, отдыхать", – бормотала она кому-то. У нее еще был один день отдыха, а назавтра Саша приедет за ней…

Но весь "воскресный" день Дарья пролежала, а наутро едва поднялась: кровать, казалось, избила ей все бока, вытянула жилы, выпила соки. Она собрала потихоньку чемодан – свой неподъемный – и покачала головой: "Как с ним управляться? Здесь Саша поможет, несомненно, а там, дальше? Ох-хо-хонюшки, черт побери…"

Скоро приехал лесничий, и Дарья обвела прощальным взглядом свое тихое обиталище. Прощай, лес, прощай, озеро, прощай, избушка. Она взгромоздилась на мотоцикл между Сашей и своим чемоданом, и они втроем потарахтели к бухте, куда должен был прийти сейнер.

Спустя час неказистый МРС бросил якорь в виду избушки.

– Ну что ж, Дарья Семенна, пожалте, – Саша нежно подсадил Дашу в карбас и поставил рядом чемодан.

Когда карбас подошел к борту МРС, Дарья увидела у леера жадно вглядывающуюся в их посудину женщину, лет тридцати с небольшим. Завидев Сашу, она весело махнула ему и ловко спрыгнула с трапа в лодку, лишь только она ткнулась в борт. Саша подал ей руку, обнял… Куда девалась обычная робость? Сердце Даши зашлось непонятной ревностью: до сих пор на этом острове Саша принадлежал только ей, они успели как-то сродниться здесь, между ними протянулись невидимые ниточки, Дарья же чувствовала, что он к ней был неравнодушен, еще пять минут назад!.. Гневно она взглянула на Сашу, немо вопрошая: "Кто это?"

– Это моя… родственница, – наклонясь к ней, успокаивающе шепнул он.

"Родственница… Все они, мужчины, одинаковы!" – Дарья вцепилась в перекладины трапа и оскорбленно полезла наверх. Саша подталкивал ее снизу, потом передал матросу чемодан.

– Где ты такого одуванчика подцепил? – услышала Дарья, как шутливо спросил матрос, перегнувшись через леер и подавая груз лесничему. – Кандидат наук поди? Их тут немало по Островам шастает, куда только ни забираются, отчаянные ст… – последнего слова Дарья не расслышала.

Из карбаса ответили дружным смехом. Дарья надулась – наверно, он имел в виду ее панаму с этими дурацкими полями. А Саша-то тоже хорош – смеется еще… Она дернула свой чемодан и потащила его по палубе, но матрос ловко перехватил у нее поклажу:

– Что вы, что вы! Сюда, – он впустил ее в крошечный кубрик и показал место. – Сейчас выйдем в море. Если будет тошнить, бабуся, сухарики в миске, – он ткнул пальцем и исчез.

"Он что, рехнулся совсем, нашел бабусю, – разозлилась и без того сердитая, разобиженная Даша. – Я ему покажу бабусю…"

Она повернулась к зеркальцу, вделанному в стенку у нее над головой. "Что уж я, совсем…" – и осеклась: в зеркале она увидела старуху со сморщенным, как старая картошина, лицом, крючковатым носом, голубыми, будто выцветшими, глазами… Странное, знакомое лицо, где-то она видела его совсем недавно… Ах, да это ж Сашина мать, да-да, колдунья, очень похожа!.. Дашины брови полезли вверх, брови старухи полезли тоже; Даша открыла зачем-то рот – старуха ощерилась вслед за ней… "А-а-а!" – завопила несчастная Даша, а с ней завопила страшила из зеркала, но крик этот слился с прощальным гудком задрожавшего глухо сейнера, а остров Конец, мелькнув за кормой, растаял вдруг в тумане, как будто и не было его совсем.

1990

Прощание с Няндомой

– Приходи-ко сюда – удивишься!

Голос отца в трубке был таким, что я сразу насторожилась.

– А что случилось?

– Придешь – своими глазами увидишь.

Я тут же начала собираться. Раз отец зовет – значит, не зря. Не такой он человек, чтобы попусту кого-то беспокоить, тем более, когда время довольно позднее – около одиннадцати часов вечера. Но идти тут недалеко – два дома всего пройти; иначе он бы и не позвал.

Отец мой, отработав положенное, и даже сверх того, на заводе, на пенсию вышел с опозданием, но и тогда не успокоился – сначала долго работал "вахтенным матросом", а попросту сторожем, на лодочной станции, где и сам держал лодку с мотором, а сейчас работает ночным сторожем, а заодно дворником, при детском садике, что неподалеку от моего дома. Этот же садик посещала моя младшая дочь Алина совсем недавно.

Садик старый – с довоенной поры он в этом деревянном двухэтажном здании располагается. Когда отец пришел туда работать, рассказывал, что пришлось ему там и с домовым договариваться – чтобы по чердаку ночью не бродил, и с полтергейстом столкнуться (сейчас уже все учеными стали на предмет нечистой силы) – свет в садике, во всех помещениях, внезапно, ни с того ни с сего, несколько раз загорался… Я отцу верю – не тот он человек, чтобы привирать или подшучивать, к тому же он такой "экономист" старой закалки, что свет в помещениях сада вообще – ни вечером, ни ночью – не включает, перемещается по зданию при свете уличных фонарей – ему хватает этого освещения. Да и здание старое, довоенное еще, в нем все может быть…

Вышла, подхожу к детсадовскому двору; поздно, на улице ни души. Захожу в калитку и направляюсь к первому крылечку, над которым горит лампочка. От него ко второму крыльцу идет деревянный тротуарчик, сейчас припорошенный мокрым снегом – апрель на дворе. Иду по этому тротуарчику дальше, к следующему крыльцу – там должен быть отец… И вдруг резкий прилив необъяснимого ужаса, словно ветром, выбрасывает меня с тротуара в сугроб… На мокрой, ровной снежной поверхности я вижу огромный СЛЕД. Значительно поодаль – еще один. Еще один я миновала, не обратив на него внимания. Остановившись, я подошла ближе и стала рассматривать следы друг за другом. Впечатление складывалось такое, что здесь прошел-проскакал одноногий гигант: одиночные следы следуют ровной цепочкой, на расстоянии полутора-двух метров друг от друга.

На крылечко, завидев меня в окно, выскакивает отец в фуфайке и ушанке – спецухе дворника.

– Вот, – негодующе тычет он рукой в цепочку следов, – вот какие гости-то меня посещают, видишь?!

Он очень взбудоражен, я его таким и не помню. Меня тоже затрясло от возбуждения.

– А кто это? Ты его видел? Расскажи!

– Как не видел: я как раз на крыльцо вышел, а он мимо идет – прошел уже, я его только со спины видел. Вот – рукой ведь его мог достать! – отец почти кричит. – Высоченный – вон, до той ветки, – показывает он на березу, что растет напротив крыльца. Я прикинула: метра три будет. – Волосы до спины, весь зарос шерстью, руки ниже колен болтаются. Вот через этот, ближний, забор сюда перешагнул, – перешагнул, что ему! – прошел вдоль дома, а там через другой забор перешагнул – и калитка рядом открыта!

Я ничего не понимаю, хотя отцу верю: следы-то – вот они! Принимаюсь осматривать двор и следы, которые оставил незнакомец. Отец нервничает, ругается, оттого что я не все понимаю, задаю вопросы об, казалось бы, очевидном.

Незнакомец, действительно, перелез, точнее, перешагнул – один след за забором, другой перед – полутораметровый забор и прошествовал ровненько по заснеженной дорожке, оставив за собой мокрые черные, далеко отстоящие друг от друга следы, очень четкие – не голой ноги, но и не обуви; просто ровные, прямо поставленные, а не вывернутые кнаружи, как у человека. Далее он перешагнул через двухметровый забор, огораживающий детсадовский двор с другой стороны, и следы его затерялись на гололеде тротуара.

То, что "человек" вел себя не адекватно, перешагивая заборы даже рядом с открытой калиткой, причем по следам было видно, что шел, а не бежал, навело на мысль о ненормальном, "дурике", сбежавшем из дурдома: они в приливе энергии еще не такие преграды преодолевают.

Я зашла в дом и набрала номер экстренного вызова милиции – 02, спросила у дежурного:

– Скажите, нет ли у вас сведений о сбежавших из сумасшедшего дома больных? Не разыскивается ли кто-нибудь? – почему-то я была уверена, что дуриков, сбежавших из психдиспансера, должна разыскивать именно милиция.

Мне ответили, что никто не разыскивается. Тогда я вкратце, довольно возбужденно, описала ситуацию и попросила прислать машину:

– Приезжайте, разберитесь, случай интересный, это что-то невиданное!

Дежурный пообещал: хорошо, ожидайте.

Вместе с отцом мы пошли на улицу: посмотреть, откуда незнакомец появился. Проследили его путь до двора, что по другую сторону улицы. Начинались следы на обледенелой клумбе в промежутке между двумя домами, выходили на тротуар, миновали проезжую часть, а далее их владелец, это странное существо, легко перешагнул забор возле здания управления народным образованием, в три шага – глубокие следы остались в снегу – наискосок миновал палисадник и снова перешагнул забор, разделяющий дворы детсада и горуно.

В одиннадцать часов вечера улицы в городе пустынны. Темно. Вряд ли кто успел заметить пришельца. Что толкнуло моего отца – в момент, когда чудище проходило мимо, на крыльцо – не понятно. Что заставило чудище перейти улицу, перелезть через два забора, пройти мимо дома по двору в тот момент, когда отец вышел на крыльцо, перелезть еще через один забор и снова выйти на улицу, чтобы исчезнуть – тоже непонятно. Но столкновением с непознанным захотелось поделиться еще с кем-то…

В великом возбуждении я и отец остановили случайного прохожего – мужичонку, у которого, к сожалению, в глазах отсутствовали признаки какого-либо интеллекта, да и интереса тоже. Выслушав наши невероятные объяснения и мельком глянув на далеко отстоящие друг от друга следы, он кивнул головой и заторопился дальше…

Я решила как-то зафиксировать этот факт для истории – измерить хотя бы шаг незнакомца: нашла в помещении детского сада веревочку, мы вместе с отцом замерили расстояние между следами, потом измерили веревочку линейкой – оказалось, шаг равнялся полутора метрам, а кое-где и на двадцать сантиметров больше. Я прикинула рост незнакомца – он должен быть за три метра… Верзила! Откуда же он, такой, взялся?

Снова вернулись в дом, я позвонила в милицию:

– Алло! Почему машины до сих пор нет? (Иначе официально отметить появление пришельца, как запротоколировать милицией, мне казалось невозможным: репортеры уже все спали, а фотографировать в темноте было бесполезно). Приезжайте, посмотрите – здесь что-то необычное, непонятное!

Голос в трубке раздраженно ответил:

– У нас нет лишних машин на ерунду. Подумаешь – какие-то следы! Ведь никого не убили?

Я опустила трубку. Отец стоял рядом, беспокоился. Я видела – ему не по себе. Представляю – ведь он его ВИДЕЛ! Меня одни следы до смерти напугали, словно от них разило ужасом, а он сам видел это существо! Бывало, правда, у него и раньше в этом саду чудеса происходили, но то были его рассказы, а здесь – вот они, следы, во дворе! Ужасные, непонятные.

– Пап, пойдем ко мне, я тебя хоть чаем напою да валерьянки дам, тебе ведь здесь еще ночь сидеть, – позвала я его.

Он, нарушив все инструкции, чего раньше никогда не было, согласился. Вышли на улицу, собрались закрывать дверь – оказалось, что куда-то пропали ключи. Целая связка, от всех дверей. Кинулись в дом искать. Полчаса искали везде, потом пошли на улицу – туда, где бродили. "Вот так сторож, – удивленно отметила я, – ключи от своего объекта утерял! Бывало ли когда с ним такое? И не помнит, где мог положить!" За четыре года работы с отцом это первый раз случилось. Он явно был потрясен…

Ключи обнаружились на деревянном крылечке со стороны улицы – хорошо, что прохожих почти не было. Да, в такой растерянности отца я никогда не видела.

Закрыв садик, мы пошли ко мне домой. Отец все еще был как будто в легкой оторопи. Я дала ему валерьянки, напоила чаем. Спросила:

– Может, не пойдешь уже на работу? – (Вдруг опять снежный человек пожалует!)

Но он пошел все равно: как же – нельзя!

– Ну, если что – звони, – предупредила я его. Он кивнул.

Ночь прошла спокойно. Наутро я снова пошла к садику – посмотреть, не исчезли ли следы. Мало ли чего…

Во дворе сада, на деревянном тротуарчике, они были уже затоптаны. А те, что остались в глубоком снегу в палисаднике горуно, были видны хорошо, и оставались там еще неделю. И хотя утром мне все показалось еще более странным и уже не страшным, следы были вполне реальными…

***

Через два дня о снежном человеке я прочитала в городской газете: его почти в тот же день видели у заводоуправления – в поздний час он, внезапно появившись из кустов, напугал женщин, идущих с работы. Это было всего в двух кварталах от детского сада, который сторожил мой отец. А еще через какое-то время я обнаружила в газете большой материал об очередном странном посещении гостя: он до смерти напугал сторожа заводской поликлиники, которая примыкает к заводу. Ночью фигура, весьма похожая по описанию, вошла через двери первого этажа, пробив телом стекла. и, окровавленная, прошла мимо очумевшего от такого видения сторожа. Поднялась на второй этаж и, оставляя кровавые следы, прошлась по коридору мимо пустых кабинетов. А вышла через стекла окна второго этажа, также «не заметив» их.

Тут уже милиции пришлось по вызову сторожа подъехать… Были обнаружены кровавые следы, которые вели от стены здания, по снегу, до забора поликлиники, перешагивали его (высота забора – полтора метра), а за забором… исчезали. Глубокий снег оставался дальше нетронутым.

Лучшего объяснения, что в поликлинику забрел, наверно, пьяный мужик, у милиции, естественно, не нашлось. Но по городу, особенно среди газетчиков, поползли слухи.

***

К чудесам в городе, и вообще в стране, за последнее время стали привыкать: сообщения и рассказы о НЛО, снежных людях, полтергейсте и прочих духах стали появляться в печати часто.

Первое сообщение о чудесах в Архангельской области пришло из Няндомы: туда зачастили летающие тарелки, там, в одной из воинских частей, на крыше казармы солдатики видели снежную бабу с маленьким детенышем. Все это, считали люди бывалые, было не к добру. И я, поразмыслив в жизни над многими явлениями, анализируя их, тоже поняла, что нечистая сила так просто людям не показывается. А уж если кому-то явилась – жди беды…

И беда не заставила себя ждать: вскоре отцу пришла телеграмма из той самой Няндомы. В ней сообщалось, что деда – его отца, у которого там был свой дом и хозяйство, – хватил удар, он находится в больнице, при смерти.

Отец выехал в Няндому, но дед в сознание так и не пришел и его не узнал. Ждать его кончины было бессмысленно. Отец вернулся домой. А дед через неделю скончался.

На этот раз втроем: отец, я и Алина – мы поехали в Няндому на похороны. На станцию прибыли, как обычно, рано утром, в пятом часу, и пошли прямо к дому деда, магически притягиваемые его смертью, на окраину – туда, где за два года до того я видела неопознанное, необъяснимое явление: летающие светящиеся "апельсины".

На сей раз ночью в Няндоме было темно и тихо. Но когда мы подошли к дому деда, сердце у меня екнуло: в одном из окон горел свет. Постучав в дверь, мы не дождались никакого ответа. Стало совсем жутко: вдруг там покойник, и – один…

Наконец в доме проснулись. Младший сын деда, Евгений, открыл дверь и впустил нас. Нехорошее предчувствие не обмануло: покойный дед в своей последней люльке ночевал дома – так было принято в Няндоме: из больничного морга деда привезли в родной дом на ночь. Евгений, кратко рассказав о смерти отца, согрел нам крепкого чаю и отправился досыпать в бабушкину маленькую каморку. В комнатке за "залом", посреди которого стоял гроб, спали его дочь Наташа и жена Галина, которая только появилась поприветствовать нас и сразу ушла назад. Почему они все ночевали в доме деда, я тогда не поняла, но такое тесное сожительство с мертвецом казалось странным.

Напившись чаю, мы втроем расположились в дедовой каморке, рядом с кухней, хотя из-за тесноты это было сложно. Я и Алька улеглись на дедовой высокой кровати, а отец – на маленьком деревянном диванчике, на котором можно было лежать только согнув ноги, или вытянув их через подлокотник, что отец и сделал. Алька мигом заснула, а я уснуть никак не могла. В избе было не топлено, но и не холодно, и, тем не менее, я стала замерзать. Особенно, как показалось, холодом тянуло от самой кровати – мерзла спина, словно я лежала на сырой земле, и она вытягивала тепло из тела.

Мысль о том, что хозяин постели лежит, едва успев остыть, в соседней комнате и что забраться на его ложе я поторопилась, не оставляла меня. Но было еще раннее утро, деться было некуда, и я постаралась уснуть. Я подсовывала ладони под свой замерзающий зад, потом повернулась на бок – ничего не помогало. Кровать оставалась ледяной!..

Наконец в дом стали собираться люди: кто – проститься с дедом, кто – помочь в организации поминок, да и вообще, мало ли в чем. В комнаты стали набиваться женщины, которых я не знала. Началась суета: как мне показалось, она длилась очень долго. Если в нашем городе на кладбище стремятся управиться с похоронами до двенадцати часов, то в Няндоме с двенадцати только начинают. Чем позже вывезут покойника из дома (но не в потемках конечно), тем лучше.

Все это время в комнате вокруг покойника сидели люди, которые то и дело менялись – дед считался крепким хозяином и был уважаемым в округе человеком. Пять лет без бабушки он прожил очень достойно. Зарились на него, восьмидесятилетнего, соседские "невесты", и ему кто-то нравился, да только дальше этого дело не пошло…

Несмотря на стойкий непривычный запах, я иногда, для приличия, тоже заходила в комнату, чтобы последний раз посмотреть на деда. Он был таким же, как всегда, только мертвым. А Алинка терлась у гроба без всякого страха и стеснения; что-то, казалось, даже исследовала.

Наконец, часа в два, пришла машина, катафалк; на веранде выставили окно – в коридоре было не развернуться – и гроб с телом вынесли на улицу. Последнее, что запомнилось – это шов, пересекающий лысину деда: желтая пергаментная кожа, стянутая грубыми бурыми нитками…

Поминки слегка омрачились оглашением завещания: все движимое и недвижимое имущество дед оставлял младшему сыну (чувствовалось, что семейка Евгения неплохо поработала в этом направлении, вряд ли дед сам догадался бы оставить завещание), совершенно забыв про своего старшего сына и дочь Раису. Сам Евгений считал, что завещание вполне справедливо. Я начала понимать, почему все семейство ночевало в доме: столбили свое имущество. А всего накопленного денежного богатства деда, о котором ходили легенды, по словам Галины, в связи с инфляцией, едва хватило лишь на похороны…

Отец мой и Раиса, выслушав завещание, сильно обиделись, но против воли деда не попрешь, к тому же апеллировать было уже не к кому, да и не принято.

По наказу моей матери, которая, не любя Няндому, с нами не поехала, я спела для "мамонов", как она называет местных жителей, которые, по ее словам, "креста не умеют наложить", "Вечную память" по деду (об этом дед, зная местные нравы, еще при жизни сам ее просил), хотя так же, как они, мало смыслила в этом. Но действительно, попа на похоронах не было, и никто из старух не крестился и по покойнику молитв не читал, хотя дед сам был очень религиозен и объехал все храмы Архангельска, Каргополя и всех ближних к Няндоме городов.

Когда мы покидали Няндому, отец прихватил с собой лишь портрет своего деда, моего прадеда, висевший над кроватью покойного, и зарекся в дальнейшем ездить в дом, который когда-то сам помогал строить молодому ещё отцу.

***

Вскоре после возвращения из Няндомы в детском саду, где работал отец, ночью вспыхнул пожар: к счастью, не в его дежурство. Но за ним все равно прислали. Загорелась будка теплоцентра, где, видимо, ночевали бродяги, или баловалась ребятня. Огонь удалось быстро потушить.

Коснулись несчастья и меня: в конце апреля меня выгнали с работы, я оказалась на улице, как многие безработные в непонятных нам ранее капстранах оказывались – всегда и во веки веков. Двое детей на руках и ни копейки на существование, невозможность найти работу, из-за повальных увольнений в организациях, и хоть как-то пропитаться – вот что с этих пор ожидало меня…

Было это страшно, дико, я оцепенела от черной несправедливости новых порядков, но… Надо было приноравливаться к новому стилю жизни. Вскоре появилась возможность зарабатывать деньги хотя бы торговлей на улице: в это время торговали все, всем и на всех углах – я попробовала. Появились деньги на пропитание, но соседи перестали со мной здороваться, а собственная мать стала меня избегать… Отец ругал меня, называл тунеядкой, заметно запил: сам-то он продолжал работать на прежнем месте – его зарплата при "капитализме" резко повысилась; но того, что происходило вокруг, он не понимал.

Через какое-то время в детском саду произошел новый казус: выпучилась бревенчатая стена старого здания и грозила обвалом. Создалась аварийная ситуация. Из двух групп срочно эвакуировали детей и произвели ремонт стены… Но было ясно, что старому зданию приходит конец, и наступил день, когда сад, находившийся в нем, расформировали, а детей и недоумевающий персонал раскидали по другим детским садам.

Отцу предложили (рекомендации у него были отличные) работу в садике, который был на другом краю города, но, опять по какому-то стечению обстоятельств, именно тот, который в последний год перед школой посещала Алина – ходила в логопедическую группу. Отец согласился, хотя здоровье у него начинало сдавать: он стал приволакивать левую ногу, хотя ходил без палки; к тому же все он чаще "поддавал" и стал позволять себе приходить на работу выпивши: пенсия его все увеличивалась, а водка все дешевела… Участок уборки на новом месте значительно вырос, энтузиазма у старика, естественно, не прибавилось, но отказать людям он не смог.

Но и на новом месте, в здании сада, стоящего по другую сторону шоссе от городского больничного морга, его снова во время ночных дежурств начал посещать полтергейст: двери внезапно сами распахивались, хотя были закрыты на задвижку, свет сам включался. Обстановка была такой, что его напарники-сторожа, обладающие более слабыми нервами, по его словам, "не вылезали из больницы". Всего отец не рассказывал, но многозначительно поднимал брови и делал вид, что хранит тайну, которую всем знать не обязательно. Я и верила и не верила; одно знала точно: голова у отца всегда была крепкой, никакая доза алкоголя никогда не могла лишить его разума или памяти, в любом состоянии он действовал осознанно, всегда был начеку. Но в садике ему частенько приходилось работать за двоих, а это было тяжело, да и к чему? В общем, проработав пару месяцев, в ноябре он окончательно забросил профессию сторожа и дворника детского сада и ушел на покой, в свои шестьдесят семь лет.

Но, тем не менее, и в собственной квартире полтергейст не оставлял его в покое, не удивляя разнообразием: то почему-то внезапно вспыхивала люстра, когда свет был выключен, то происходили прочие странные мелочи, которые подтверждала уже и мать. И опять становилось ясно, что это не к добру, хотя никто, казалось, этих явлений так не расценивал – ведь ничего особо страшного и не происходило.

Но весной, в апреле, когда позвонили из Няндомы: "Приезжайте, умер от сердечного приступа Евгений", – пришлось припомнить все, в том числе и няндомского снежного человека… с детенышем. Вот он, детеныш-то… Младший.

И снова "похоронная команда" – отец, я и Алина – поехала в Няндому. И снова те же обычаи были соблюдены в доме, как ровно год назад – будто мы и не уезжали, – только лицо покойного в гробу на этот раз было прикрыто марлей. Когда ее откинули, я увидела на правом виске и щеке Женьки синяки и то, что покойник уже начал раздуваться, хотя было еще рановато, – то ли от тепла, то ли от того, что уже успел залежаться… Но гроб его был еще не готов к погребению: не хватало траурной ленты по крайчику, и я, вспомнив свою бывшую профессию судового разметчика и то, как лихо, по восемь часов в сутки, колотила молотком по керну, взялась за дело. Сколько гвоздей вогнала я тогда в гроб по его периметру, закладывая попутно на ленте складочки и бесстрашно поглядывая на покойника (он не реагировал), – одному Богу известно. Но – много…

Пока родственники прощались с Евгением, жена его, Галина, все, как-то излишне стыдливо, прикрывала лицо покойника марлей, а потом, всю дорогу к кладбищу, куда гроб везли на грузовике с откинутыми бортами, пролежала на раздувшемся теле мужа – видимо, так полагалось в Няндоме вдове…

Похоронили Евгения в глубоченной двухметровой могиле, навесив над гробом деревянный щит, который должен был создавать покойнику защиту от тяжеленной толщи песчаника, что насыпали над ним сверху. На поминках запомнилось то, что Женькин сын, Анатолий, которому покойник обязан, по меньшей мере, одним из трех инфарктов, обильно проливал слезы и, держа на коленях маленького Женькиного внука – единственного продолжателя рода, – снова обещал начать "новую жизнь". На меня похороны подействовали гнетуще: ведь мой дядя Евгений был лишь на четыре года старше меня.

Уезжая из Няндомы, на этот раз я забрала с собой портрет отца в юности – бравого девятнадцатилетнего офицера. Портрет всегда висел над кроватью бабушки. Кроме того, что это оказался и вылитый портрет Алины, теперь он здесь все равно никому не был нужен. Ведь дом и хозяйство, год назад завещанные сыну Евгению дедом, сейчас отошли в чужие руки Галины – его невестки…

Отец лишился возможности приезжать в родительский дом – и потому, что там не осталось родни, и потому, что он сам вскоре потерял способность передвигаться где-либо, помимо собственной квартиры, – ноги у него после похорон единственного брата стали все больше отказывать. Но вот выпивать он не бросил. И иногда, опрокинув стопку-другую, он вскидывается, обращаясь ко мне: "Напиши!.. Напиши об этом…" – он не знает, как назвать чудовище, что явилось ему во время дежурства у детского сада, но это, как я поняла, пожалуй, самое впечатляющее событие после Второй мировой войны, которое так сильно его потрясло.

Я пообещала написать. Но иногда меня терзают догадки: а какие же коллизии пришлось претерпеть сторожу заводской поликлиники? На него-то пришелец нагнал еще большего страху…

1996