Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"
Автор книги: Андрей Рощектаев
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Рощектаев Андрей Владимирович
Верховный Издеватель
Верховный Издеватель
"Боже Мой! Боже Мой! для
чего Ты Меня оставил?"
Мф. 27, 46
Бог стал Человеком,
чтобы человек стал богом.
Свт. Афанасий Великий
Часть I. Август 14-го
– Скверная весна для королевства, -
как-то обмолвился король Филипп
в присутствии его высочества Валуа.
– Не забывайте, что сейчас
четырнадцатый год, – отозвался
Валуа, – а четырнадцатый год каждого века отмечен бедами.
Морис Дрюон
1. «А может, не поедем?»
Началось всё с того, что Ромка поперхнулся зубной пастой. В самый неподходящий момент, в спешке. Это, конечно, уметь надо, но он как-то сумел – и успешно заглотил её не в то горло. Вот-вот уж выходить пора, а он всё кхекал, как кот Шампиньон, что регулярно поперхался своей шерстью, умываясь. Уж и по спине стучали, особенно Кирилл («А-а, не убивай!..» – смеялся сквозь кашель избиваемый Ромка) и пить, и полоскать давали. Не помогало. А время-то, не в пример Ромке, мчалось: ему ни зубы чистить, ни прокашливаться над раковиной не надо! Так и опоздать недолго...
Тут Кирилл, честно говоря, чуть было не раздумал ехать. И так-то колебался, а на грани опоздания как-то совсем на всё стало наплевать.
– Может, не поедем вообще, а? – сказал он с досадой.
– Не-не-не! поедем-поедем! – смешно запротестовал-закашлялся Ромка. – Как это так не поедем! Ещё как поедем!
И прямо в ванной начал одеваться.
– Я же не монстр. Зубы же у меня не в горле находятся, как эт я так... вместо зубов, получается, горло почистил! Ну, тоже хорошо, – бормотал он.
– Ты давай-давай не умничай! а давай-давай в темпе!.. – рассердился Кирилл. А у самого что-то ёкнуло в сердце: "И зачем я согласился ехать? От себя же не убежишь. Куда ни пойдёшь – всюду Я поджидаю. Куда ни поедешь – опять всюду Я! Тьфу! Никак не вырваться из этой блокады! Может, и в этот раз не стоит никуда?.. А то опять в свою же засаду попаду!"
"Может, не надо?.." Но это уже последний комариный писк лени: сейчас поворотом дверного ключа путешественники включат фумигатор. Последнее напоминание вечного буддиста, что микробиком сидит в позе лотоса в каждом из нас: "Лучше ничего не делать, чем что-то делать!"
"Может, не поедем?" Но за несколько минут до поездки выглядело это примерно так, как если бы внутриутробный плод мог заговорить и в последний момент засомневался: "А может, всё-таки не рождаться?" Да нет, всё уже решено, всё уже предрешено. От нашего хотения-нехотения теперь, кажется, уж ничего не зависит.
Если человек говорит себе: "Ещё не поздно!.." – на практике обычно бывает как раз уже поздно. И в мелочах, и в главном.
Разумеется, все родятся! Разумеется, все поедут! Все там будем...
"Что ж, отсутствие выбора облегчает выбор. Будем "свободно" идти дальше и дальше по неосознанно уже выбранному нами пути. Раз как-то однажды родились, значит всё... поздно передумывать".
Так с ромкиной зубной пасты в горле началась в то августовское утро памятная поездка в Лавру. Из разряда тех, когда с самого начала всё идёт не по плану – всё как-то неуловимо сворачивает Бог весть куда. Когда едешь за одним, а получаешь в итоге совсем другое. Настолько другое, что потом, взвешивая, всё ещё не знаешь, жалеть, что так оно вышло, или радоваться... но какой-то уж очень странной, непонятной для многих радостью. "Есть Радость Другая", – как написал один поэт.
– Ты – виновник нашей поездки и ты же виновник, что мы опоздаем, – опять подзудил Ромку Кирилл.
Но они – не опоздали.
Поездку организовали по-семейному: от прихода, где все друг друга знали, от воскресной школы, куда ходил Ромка. Люди собрались тихие, толпу не любили, потому на само 700-летие преподобного Сергия, 18 июля, не сунулись, а вот недельки через три... "Ажиотаж – пройдёт, благодать – никогда!" – говорила директор воскресной школы Наталья Сергеевна. Желающих набралось, считая её, 18 человек. И дети, и взрослые. Наняли маленький, но вполне комфортабельный автобус.
Вообще-то поехал Кирилл почти случайно. Не то чтоб хотелось именно в паломничество, но хотелось просто куда-нибудь съездить, пока лето и каникулы не кончились. Развеяться! Паломнические поездки не в пример дешевле туристических. А Москва и Подмосковье – не худший маршрут. Пока там паломники будут стоять "в Покровский к Матронушке" (а это, говорят, до-олго!), потом ещё куда-то заедут, можно просто погулять по столице в своё удовольствие.
Ну, а потом... почему бы и не в Лавру?
Относительно верующим Кирилл вроде бы был. Даже всё Евангелие как-то любопытства ради прочитал. Когда поступал в универ, молился Сергию Радонежскому – помогло. И всегда потом брал на экзамены его маленькую иконку – помогало. Так почему б теперь за компанию не заехать к тому же Сергию Радонежскому? Может, поможет... только неизвестно, в чём.
А в общем, поехал даже как-то неожиданно для себя. Ну, предложили – ну, не отказался. Хуже точно не будет.
Были вообще-то ещё причины...
Ещё весной после крупного личного разочарования Кирилл думал: "Вот ведь – сказка Колобок! Ведь не волк крутой его съел, не медведь-качок, а маленькая хитрож... лисичка. Подыграла ему: какая хорошая у тебя песенка! подойди поближе, я плохо слышу! Чисто женское: подольстить, подпустить поближе... Да это ж не сказка, это просто учебник психологии! Заяц, Волк, Медведь – это разные типы мужчин. Но все они с Колобком действуют предсказуемо: да, во-от ключевое слово – предсказуемо! А Лисичка ломает схему. Она, вроде, такая добренькая, такая пушистая и совсем не страшная, и съесть вовсе не хочет...
И – ап! И схавала!
Вот оно: мы никогда не поймём, что у них там, в мозгах. Они под свои эмоции как-то умудрились подстроить логику".
С некоторых пор, после ряда жизненных разочарований, ему вдруг неосознанно стало страшно, что некого любить. Какой-то интуицией он давно понял, что счастье – всегда не что, а Кто. Кто-то, кто должен быть в сердце: Бог или человек. Но «До Бога высоко, до человека – далеко». Очень далеко от нас до нас! Что толку, что есть и Бог, и человек, если они – вечно «далеко», чтобы их любить.
Источник нашей жизни – точно не в нас. Пока мы его не нашли, мы не очень-то и живы. Пока мы только в себе, мы – не очень-то и мы.
И Кирилл ехал – найти себя. Интуитивно. Собрать себя по кусочкам, как мозаику.
"Вот так вот отправишься в путешествие – и вдруг узнаешь, как устроен мир. Едешь ведь не для того, чтоб что-то сильно новое увидеть, а для того чтоб... увидеть то, чего и не увидишь. Чего и увидеть нельзя. Раз – и поймёшь! Раз – и озарит! Раз – и всё на место станет!.. Да блин, что же я говорю-то? это же никому не понятно, в том числе и мне..." – неожиданно додумал Кирилл.
"Я даже ведь не знаю, как это и назвать, Господи. Ты – знаешь! Домой я хочу – вот".
Люди ездят в паломничества. Преодолевают сотни, а то и тысячи километров, чтоб хоть на секунду приложиться к мощам любимого святого... Именно что любимого! Но что такое время и расстояние? Не наполняет ли одна секунда смыслом и все дни поездки, и все годы ожидания поездки? То есть наполняет-то, конечно, не сама секунда, а то, что в ней, но что неизмеримо выше. Что вообще неизмеримо. Ехать или не ехать – не вопрос. Иметь смысл жизни или не иметь – вот в чём всё дело! Наполнить её из неведомых колодцев тем, что выше – или вовсе не найти никогда никаких колодцев.
Можно всё изъездить и ничего не найти. Можно никуда вообще не ездить и найти всё. Значит, внешние путешествия – только частный случай путешествий других, которые совершает наша душа...
– "Что такое честность?" – вдруг оборвав мысль Кирилла, спросил Ромка: вернее, прочитал вслух мелькнувшую за окном социальную рекламу.
– Это честные консервы! – тут же прочитал в ответ Кирилл.
– Почему???
– Да вот сам смотри.
И показал ему банку с соответствующей надписью.
– Опс! – обрадовался Ромка. – У меня теперь уж целая коллекция выходит! Каталог тупой рекламы. "Умная мебель", "честные консервы", "мясной рай". Да, а ещё "Вкусное детство"... Это вообще су-упер! написали бы уж сразу: "Вкусные дети. Кафе для людоедов".
Кирилл смотрел на него... снисходительно-благосклонно.
Всё-таки, как ни крути, именно Ромка, из-за которого сегодня чуть не опоздали, был главным инициатором того, что их семья отправилась в эту поездку (ну, правда, все, кроме отца Кирилла)...
Семья? Ну да, семья – хотя и весьма своеобразно сложившаяся.
11-летний Ромка не был родным братом 22-летнего Кирилла. Просто три года назад их родители поженились. Отец Кирилла и мать Ромы.
Прежняя история у обоих супругов была непростая, но главное, что они любили друг друга – это было видно за версту, – и Кирилл совершенно нейтрально воспринял их отношения... отметив где-то в сноске к подсознанию: "Вот бы у меня когда-нибудь такая любовь нашлась!.." "Довесок" новой семьи в виде сводного братишки ему тоже нисколько не досаждал... да Ромка, пожалуй, вообще неспособен был никому всерьёз досаждать... разве что невсерьёз, весело. Этот "чудо-юдо напиток ром" своим появлением даже слегка разнообразил жизнь Кирилла. Он-то был не навязчивый, да вот к нему трудно было не привязаться – уж на что Кирилл казался на вид флегматичным пофигистом.
Разница в возрасте между сводными братьями – 11 лет, не шутка! Была бы двадцать – Ромка вообще годился бы в сыновья. А так – занял ровно срединное положение между братом-погодкой и "как бы сыном".
Кирилл не застал его в том капризно-озорном дошкольном возрасте, когда обычно происходит наибольшее количество конфликтов между старшими и младшими. Для него-то Ромка "родился" в 8 лет... (появление человека в нашей жизни – это всегда какое-то новое рождение).
Ромка был не из тех, кто мешает старшим жить. Не зануда, не ябедник и совсем не капризный. Самодостаточный. Да, если уж описать его одним словом, то пожалуй это именно – самодостаточный. В меру шустрый, в меру спокойный, – он занимал, казалось, совсем немного места... вот только без него это место было бы пустым.
От него постоянно исходила какая-то "весёлая радиация". Как шутил Кирилл:
– Он меня облучает.
– Ого! я, оказывается – Чернобыльская станция! – констатировал Ромка.
Единственной формой их полушутливых стычек была иногда борьба за место под солнцем у компьютера. Сидит-сидит Ромка, играет или там переписывается. Потом, глядишь, и Кирилл, вернувшись домой, подойдёт. Подойдёт-подождёт... "Ну, давай всё, теперь брысь" – и Ромка послушно ускачет. Понимающий братишка! Пару раз по загривку шутливо получал для лучшего понимания... но никогда не обижался и даже к этому относился с юмором. Просто не брат, а подарок.
Мать его слишком-то "церковью не перегружала", как выражался Кирилл (хотя причащались они регулярно – духовник о. Павел благословлял на самое главное с поблажками во всяких формальностях). Как-то она сказала:
– Я думаю, Детство – это и само по себе одно сплошное богослужение. В детстве человек так счастлив, что в этом-то счастье и есть Бог. В детстве ты всё о Нём знаешь, только словами выразить не можешь. Ну, а потом... – вздохнула она. – человек вырастает: тело тяжелеет, мысли тяжелеют... Жизнь тяжелеет. Слишком тяжёлое для рая существо получается.
Кажется, Кирилл её понимал...
2. В двух шагах от истины
Он – там, где мы хоронили дождь,
Он – солнце, тонущее в реке...
Ю. Шевчук
Лавра, величественная, как целое царство, и собранно-пёстрая, как каменный цветок, встречала усталых паломников неправдоподобно румяными закатными отблесками. Сумерки совсем сгустились, но церкви и башни стояли, словно залитые вишнёвым соком. Казалось, они никак не хотят отпускать даже вечером «невечерний свет» со своих стен. Уже и Солнце давно зашло, но они готовы были оставить при себе свет даже и без светила.
И облака над ними висели – как брызги того же подсыхающего вишнёвого сока, который из бордового постепенно делается густо-фиолетовым. То ли земля здесь отражает небо, то ли небо – землю?..
– Бог иногда даёт людям вдохновение, чтоб сотворить какую-то такую красоту... какой никогда не было и никогда уж больше не будет, – говорила Наталья Сергеевна. – И потом от этой красоты ещё много веков люди, когда её видят, становятся... счастливее, что ли. Как будто к ним Бог спустился и наконец что-то сказал – ответил на их вопросы ...
И Кирилл как бы в ответ подумал: "Вот ведь как бывает: едешь куда-то кому-то задать вопросы... а они вдруг исчезают прежде, чем их успеваешь задать. Дома они есть, а здесь нет! Кто-то удалил их, как вирусы: «В тот день вы уже не спросите Меня ни о чём».
А Наталья Сергеевна добавила:
– Одна у меня мечта: вот в этой-то красоте навсегда бы остаться. Но... дела!
Да, правда: вот место, в котором ты точно знаешь, что Он есть.
Красивы стены, башни, купола... но красивей всего Тот, Кто за ними стоит! Если бы не было Его, никогда никому ничего не открылось бы в мире красивое. А в Нём открывается всё. Вот Бог – а вот Сергий, в котором Он отразился.
Даже если б всё послепетровское российское дворянство не дало никого и ничего, кроме Пушкина, его существование уже можно было бы считать небесполезным – и воздерживаться от желания называть его тунеядским сословием. Даже если бы вся допетровская Русь не дала миру вообще никого и ничего, кроме Сергия Радонежского, одного его было бы достаточно для оправдания этой странной для многих цивилизации.
Один Сергий – это уже явление всемирного масштаба. Сергий со своими учениками – это вообще целая эпоха вселенской истории.
Сам себе в том не признаваясь, Кирилл испытывал чувство, отдалённо похожее на то, с каким древние просители приезжали к царю: Лавра – столица, Сергий – "игумен земли Русской". Вот он – как бы главный в России после Бога... можно так неуклюже выразиться. Если у кого-то что-то просить – то вот она, единственная по-настоящему высшая инстанция в нашей стране.
А о чём же ещё просить в 14-м году, как не о мире!?
Война, даже если она далеко, калечит души на расстоянии. Самое дальнобойное оружие – пропаганда и истерия. Пропаганда метко бьёт навесными сверху, а истерия, как отравляющие газы, самотёком расползается понизу. Разве что редкие монахи-затворники в бомбоубежищах келий полностью защищены от этого оружия.
Даже аполитичного Кирилла контузило далёкими, но тяжкими разрывами... Как человек, ещё не совсем разучившийся думать, он реагировал на официальную пропаганду одной тошнотой. Более тревожного и мерзкого года, пожалуй, ещё не было за всю его недолгую жизнь.
Телевизор можно было хоть вовсе не включать! Но и выходя в Интернет, он чувствовал себя в информационном поле какого-то сумасшедшего колхоза, где уже не осталось людей, но обильно росли "укропы", водились "колорады", и одни жрали других. Говорят, после Великой Войны дети долго ещё играли в "наших" и "немцев". Причём, никто не хотел быть немцами: обе стороны себя считали "нашими" – а "фашистами" была, разумеется, противоположная сторона.
Разве не то же творилось сейчас – только уже не по игре? Весь год убивали людей под аккомпанемент тошнотворно-пафосных речей.
Энергетика большой политики вообще отвратительна. Как гоп-стоп в переулке. Как наглый толсторожий пограничник в поезде "Москва-Запорожье". Как пьяный патриот с матюгальником и матюгами. Но у войны самый отвратительный запах из всего, что есть на Земле, и чувствуется он за тысячи километров. Когда идёт противостояние, и обе стороны утверждают, что они правы, это звучит так же убедительно, как если б "конкретную" братву послали читать лекции в МГИМО.
Вот он, как в капле воды (яснее нарочно не придумаешь!) – весь многовековой конфликт здравого понимания интересов страны с психопатриотичным. Вся ситуация – лакмусовая бумажка для определения, кто есть кто: либо ты осмысленно живущая личность, чей идеал осмысленно живущая Россия – либо угарно-шовинистическая шпана, которой главное, чтобы все дрожали, чтобы уважали: «Бей своих, чтоб чужие боялись!»
Совсем недавно Кирилл спорил с однокашником:
– Да чтоб защищать интересы России, надо эти интересы сначала хотя бы осознать. По-моему, интересы России – в том, чтоб у нас всегда были хорошие отношения с Украиной. Стало быть, любые действия, которые этому противоречат, противоречат интересам России! Нечего нам было лезть и будоражить этот Донбасс!
– Это же защита русского населения...
– Да уж, замечательная получилась защита! Результаты просто потрясающие: тысячи убитых, полтора миллиона беженцев... Пока не "защищали", ни одна живая душа там не погибла. Совершенно мирный край, который никто не трогал! А как нашлись непрошенные защитники и захватили весной сначала администрации, потом целые города, началась бойня, которой конца и края не видно. Мы же в этом году повели себя с Украиной... просто как отвергнутый жених-маньяк с бывшей невестой: "Не досталась мне целиком – так достанься хотя бы по частям!" Но невеста вот почему-то, как ни странно, стала сопротивляться. А мир, как ни странно, тоже не вошёл в положение обманутого жениха! Ну, надо же, как несправедливо устроен мир...
Да, главная беда России – наши вечные антигосударственные «государственники»! У нас, как обычно, столько записных патриотов при власти, что становится страшно за страну! Казалось бы, аксиома: если ведёшь себя агрессивно, окружающие объединяются не вокруг тебя, а против. Чем «решительней» ломишься в чужой дом, тем меньше шансов остаться при этом «братом».
Хоть ты, преподобный отче Сергий, Игумен Земли Русской, защити нас от нашего же "патриотизма", не дай ему вконец погубить страну! Даруй нам мир... только мир... умоли Бога о мире... Вразуми или отстрани всех, кто хочет войны. Ты наша надежда и упование, сам будь "международным наблюдателем" и хранителем мира над Россией и Украиной. Аминь!
На следующее утро, после долгой монастырской службы, они пошли с экскурсией по Лавре. Это был – целый город. Но город, построенный так... как если б Адам не терял Бога. Как если б весь мир был – один рай. Одна Церковь. И стоит Она – как образ потерянного Царства. Но не насовсем потерянного, а потерянного и найденного. Ворота же всегда открыты– только заходи.
Вот удивительный "игумен Земли Русской": сохранил свой монастырь! Лавру не только не разорили в советское время, а даже отреставрировали – лучше, чем была! Убрали все позднейшие наслоения... И Саров, и Дивеево, и Оптина, и Валаам, и Александро-Свирский монастырь... – там хоть и тоже великие святые, но их-то монастыри от разрушения это не спасло. А вот Лавра устояла. Её даже не пришлось воскрешать, как Лазаря – она и не умирала.
Какое ещё нужно наглядное доказательство, что Сергий Радонежский – всё-таки "верховный" русский святой! Что именно он у нас всем невидимо управляет.
У Натальи Сергеевны, похоже, всюду были знакомые. Ездить с ней по святым местам – значило, видеть эти места в каких-то новых, прежде недоступных ракурсах. Вот и теперь с отцом П. она договорилась сводить группу на лаврскую колокольню. Так и побывали нежданно-негаданно на одной из величайших звонниц России... 88 метров была её общая высота, – правда, площадка, до которой долезли, располагалась где-то на 50-метровой отметке: дальше – уже куранты.
Поглазели на знаменитый 72-тонный колокол – самый большой в мире из действующих. Несколько лет назад, еле-еле, с предосторожностями, его смогли привезти из Петербурга, заранее проверяя по дороге все мосты. Он звонит несколько раз в год, по праздникам: только чтоб раскачать язык, нужно восемь человек!
Бывает какое-то особое, почти сказочное удивление, когда видишь предмет, вроде бы, знакомый – но невероятной величины. Перед этим колоколом все испытывали минутное замешательство – примерно такое, как если б человеку преподнесли книгу размером с автомобиль или карандаш размером с копьё. Он был так велик, что под ним поместилась вся их группа.
– Гляди, Лавра – корабль, а мы – на мачте! – первым свесился с перил пират Ромка. И прищурился одним глазом, по своей давнишней привычке.
Ближе всего, у подножия (смотреть надо отвесно вниз!), была сама Лавра – беленькое "лукошко", как назвал её польский пан Зборовский, пока осаждал... правда, взять лукошко ни он, ни кто другой за всю историю не смог. В лукошке лежали купола. Всё получалось наоборот: внизу – несоизмеримо маленькие, игрушечные храмики и часовни... – всё, что должно бы быть большим, но поместилось на миниатюрном стенде Земли. А здесь – "колокольчик" размером с целую часовню... как-то поднятую в воздух, висящую как будто ни на чём!
Да, странно было видеть церкви, в которые только что заходили, далеко внизу под собой. Только что мы были гораздо меньше их – как букашки, а теперь они меньше нас: все на ладони поместятся. Будто они превратились в собственные макеты на аккуратно прибранном музейном столе.
Красивей всего смотрелись грандиозные, пузатые, звёздчатые купола Успенского собора вровень с пролётом колокольни – близкие, как ёлочные шары перед глазами ребёнка. Боковые синие ясно отражались в центральном золотом, как в кривом зеркале.
Дорожки у подножия соборов, казалось, разлиновали цветными мелками – вроде как для игры в классики. Оказывается, брусчатка была везде разная: с огромной высоты это смотрелось удивительно красиво и, одновременно, странно. Всё такое полосатое, пёстрое, детское.
Дальше раскинулся во все концы сам городок Сергиев Посад! Он был таким зелёным, что казалось, Лавра выросла посреди сада или холмистого леса. Пока не поднялись так высоко, трудно было даже представить, что в городе, кроме лавры, ещё столько церквей! Весь пейзаж: холмы, овражки да купола... и опять холмы, и опять овражки... малые домики в гуще больших деревьев – и среди них, как ёлочные игрушки, всюду что-нибудь да мерцает. Городок-то невелик, а лавра, оказывается, рассыпала по нему свои отростки, как кустик клубники.
"Да нет, это уже не при лавре – это обычные городские приходы", – пояснил монах.
"Столько приходских храмов! – поражались гости. – И что, на всех хватает людей!? Да, у вас, действительно, святой город!"
Малые огоньки всё мерцали и мерцали над святым городом. Искры дальних куполков так ощутимо дрожали в солнечной дымке, что сходство со свечками становилось просто неотразимым! Везде вокруг Лавры – свечи-свечи. Будто она – один большой мощевик Сергия Радонежского
Такая красота... что кажется, уж в этом-то городе люди точно живут без ссор, подлостей, глупостей, горя. Будто здесь настоящие люди – как мы в детстве представляли себе Людей. Как мы представляли себе Жизнь. Простую, как небо, без глупых обманов. Счастливую – потому что несчастья не бывает. Ровно такую, как ты хочешь – потому что все же хотят хорошего... так зачем бы ей быть такой, какой никто не хочет!
В детстве мы были проницательней, мудрее: мы просто ясно, как день, видели мир до грехопадения... только не знали, что это так называется.
За час до прощания с Лаврой перед самым закатом хлынул грибной дождь. Весь мир, как новогодняя ель, украсился золотой мишурой. Рассыпчато-мокрое солнце реставрировало помутневший от зноя пейзаж. Мерцающий свет изгонял духоту, как бесов. Искристым воздухом стало легко дышать, а от щекотных разрядов на теле при попадании капель легко смеяться. Миллионы метеоров-смешинок несли и несли с небес радость – свежую, не успевающую на лету испортиться. Капли невероятно звонко тенькали о шлемы куполов. Пунктирные золотые линии с неба пересеклись с золотыми линиями крестов. Соединили пол и потолок Великой Церкви мироздания.
Дождь всегда переключает наше восприятие действительности на иную программу. В дожди включается светлая ностальгия по всем предыдущим дождям – по всем периодам жизни, когда шли дожди. Да нет, это и не ностальгия даже, а живое чувство выхода из времени. Ты снова там: в той реке с неба, в которую можно входить дважды, трижды, четырежды, стократно...
Дождь ждёт тебя, а ты его.
Так ждут любви, так ждут сына, так ждут Бога.
Дождь – знак перемен в нашей жизни. Изредка, конечно, и он бывает ложным (дорожные знаки и то порой вешают ошибочно), но всё же в самые ответственные моменты душа обычно не ошибается. И Бог присылает ей дождь в помощь. Чтоб она не сомневалась... что теперь-то уже всё меняется!
И Кирилл отчетливо почувствовал это удостоверение.
Грибной дождик в несколько минут весело обмахнул всех мохнатым кропилом и тихо пошёл гулять дальше – ведомыми ему одному дорогами.
Всем было весело, только одна промокшая девочка ворчала, боясь простудиться...
А Солнце, клонясь к закату, тихо разжигало колокольню изнутри, как кадило. Огромными дневными звёздами смотрели на мир мирно голубые успенские купола. Сказка, ставшая реальностью, никак не хотела кончаться... но уже пора было уезжать. Уже совсем пора! Уже...
Наше самое большое земное счастье – это всегда стояние в двух шагах от истины. Ближе к ней во временной жизни уж никак нельзя: за этими двумя шагами – конец всего временного и начало Вечности. Даже в моменты самого большого земного счастья, каждый из нас находится как бы в роли полководца, выигравшего битву, но ещё не войну. Нет и не может быть в этой жизни полноты! Полноту нам пока заменяет надежда.
– Да это ведь и хорошо, что не всё успели посмотреть – будет что увидеть в следующий раз, – утешала Наталья Сергеевна. – Плохо, когда ты какой-то город, какое-то место выжал, как лимон. А уж Лавру выжать невозможно, сколько ни приезжай!
И все соглашались. И душу каким-то теплом согревал пусть и не обещанный, но хотя бы упомянутый "следующий раз". А вдруг он действительно будет? Такие места всегда покидаешь, мысленно оглядываясь – и, в мечтах прокрутив время, уже приезжаешь снова: второе путешествие в них начинается с момента отъезда. Как в древнем присловье: "Всякая дорога из Иерусалима должна стать дорогой в Иерусалим".
Все благодарили Наталью Сергеевну за чудную поездку как-то вразнобой. "Надо бы лучше, да не бывает!"
– А я в сентябре обязательно поеду к Симеону Верхотурскому, на его праздник. Всех приглашаю с собой! Там, за Уралом, рай земной.
И все соглашались. Да, надо бы съездить. Да, там, за горами – рай.
А кто видел рай?
Комфортабельно зашумели за их спиной выдвижные двери, и автобус тихо тронулся, поплыл по безбрежному морю ночи. Едва покинули монастырскую стоянку, шофёр для экономии выключил свет. Ещё и стёкла были тонированные, так что в автобусе воцарилась, можно сказать, удвоенная тьма. Восемнадцать человек растворились в ночи, слившись со своими сиденьями. Только что спешили-спешили, а тут... тишина, просто волшебная! В дороге мы передаём часть нашей суеты тому неодушевлённому предмету, на котором едем – и через это обретаем покой.
В счастливом мраке дышится легко. Вдыхаешь и выдыхаешь словно не воздух, а какой-то восторг, разлитый в мире. Когда глаза ничего не видят, всё видит душа.
Ехали в темноте как бы по огромному собору, и даже нескончаемый ряд оранжевых фонарей вдоль дороги ассоциировался после Лавры со свечами. Всем было тихо и благостно, кто-то задремал, кто-то наяву (или почти наяву) пересматривал ещё раз счастливый сон сегодняшнего дня. Невидимый метроном начал как-то неслышно отсчитывать последнюю его минуту...
"Вздремнуть, что ли?" – подумал Кирилл, нажав кнопку, откидывающую сидение.
Тут же все ударились с маху об откуда-то взявшуюся невидимую волну. Один и тот же вал сломал сначала автобус, потом всех, кто в нём. Резкий звук мигом преложился в резкую боль, будто она вытекала из него неизбежным эхом.
Всё сорвалось с мест в этом грохочущем чёрном салюте. Сила инерции превратилась в нечистую силу. Как в редком по убедительности кошмаре невидимые, но осязаемые бесы хватают человека и швыряют во что-то беспредельное: гильотину, пыточную камеру, ад, так здесь... сила, с которой не поспоришь, бросила всех лицами, головами, рёбрами в твёрдую и скрежещущую гекатомбу. "Тьма и скрежет зубов".
Автобус разом вмялся внутрь, как консервная банка под каблуком. Рваное железо резко полоснуло по людям. Всё, что ещё полминуты назад служило комфорту и уюту, стало внутренностью мясорубки. Вдребезги стёкла, кости, зубы... неживое и бывшее живое. Последняя мысль была банальна и почти спокойна: «Так не бывает. Это всё не с нами...» Удар сломал календарь.
Мир – или миг, – коротко включился... или сделал вид, что включился. Кирилл проснулся... или показалось, что проснулся. Пара мёртвых «зайчиков» от телефонов бредово металась вокруг в какой-то сумрачной техногенной жути. То ли мотыльков, то ли чертей кто-то ими отпугивал?
Тёмное разлилось по вздыбленному полу так обильно, что было даже непонятно, как из такого небольшого количества нас смогло столько натечь? И из кого? Голоса будоражили мрак... но доносились будто из другого мира. И что-то творилось со Временем: иногда в ушах, как в огромном гулком эфире, включали замедленную запись, иногда – ускоренную. И передавали нечто странное.
– Не смотри.
– Что-то... ногу мешает!.. я посмотрю.
– Не смотри! Дай я тебе глаза завяжу.
– Я боюсь!
– Не бойся, маленькая... просто не смотри. Не бойся и не смотри!
– А где Таня?.. Та-ня! ты где?
– Она рядом. Она просто пока не может ответить... Не волнуйся! Только пока не смотри...
Да что же за жмурки такие?.. Женщина и девочка, вы во что там играете?
А вообще этот ли свет на белом свете?
Свет опять включился...
3. Силоамская башня
Где ты был вчера?
О чём ты думал?
Почему ты вдруг решил,
что это будет не с тобой?
А. Макаревич
Свет включился. Кирилл лежал. Над ним стоял огромный монитор. Нет – окно. Но до чего же потрясающее зрелище показывало это включившееся вместе с ним окно! Вдоль горизонта тянулась длиннейшая орочья стрела с ярко пылающим наконечником. Или магический посох с набалдашником солнца.
Давно не было в мире такой волшебной, совершенно фэнтезийной зари! Такой идеально ровной щели в облаках. "Рассвет или закат!?" – ошеломлённо прикинул Кирилл точно так же, как прикидывал: монитор или окно? На восток или запад оно смотрит?
Что-то с миром странное творится, если мы вдруг не можем определить, рассвет в нём или закат.
Солнце начало медленно-медленно скрываться. Закат! Ну конечно, закат... Но... почему-то огненный диск заходил вверх, а не вниз! В висящее облако – не в горизонт. Как будто лампочка сама собой вползала в потолок. Рыла в нём нору.
Значит, рассвет? Да, через минуту лампочка просверлила себе дыру в верхний этаж и засияла во всю полноту уже там. Рассвет? Ну, точно рассвет!
Почему-то Кирилл обрадовался, что это рассвет, хотя непонятно, чему тут особо радоваться! Просто тому, что ночь кончилась? Что она навсегда осталась во вчера: "Ночь та – да обладает ею мрак, да не сочтётся она в днях года, да не войдёт в числа месяца. О, ночь та – да будет она безлюдна..." (1). Но ночь та, к сожалению, была не безлюдна. Тут уж даже самый волшебный рассвет ничего не исправит.
