Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"

Автор книги: Андрей Рощектаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

А на них – метель с астрономическими снежинками? океан с невиданными морскими звёздами? проросшие лучистые сады наших снов? Марина как-то давно говорила, что восьмиконечные звёзды символизируют Богородицу... но здесь они были только не восьми-, а многоконечные: разноконечные в разных ярусах.

Матерь Божья, помоги... надо, чтоб у всех была мать.

Вот и вновь вошли в сад этих куполов. А ведь ехали-то в Москву... Ну, вот и приехали! Чем тебе не столица? Вот тебе кремль. Вот тебе Игумен Земли Русской вместо "национального лидера".

Иногда кажется, что с миром на его заре произошло духовное землетрясение. Тряхнуло неслабо, и всё раздвоилось в глазах человечества. Тогда, выходит, настоящая Москва – это и есть Лавра. А то, что мы называем Москвой – всего лишь смещённый на 70 километров иллюзорный двойник. Ехать в настоящую Москву – это значит, ехать в Лавру. Нам не стоит ни с чем путать свою столицу. В Троице, в отличие от «Третьего Рима» нет державности – есть святость. Державе можно только покоряться, святыню – только любить.

Было похоже, что все остальные монастыри, какие они видели в путешествии, – это такие малые детишки, а Лавра – их мама... Она – всем родная! Даже кто видит её первый раз, узнаёт тут же. Будто до «первого раза» были ещё нулевые. Все её знают, все помнят, все любят. Приезжают к ней, как к себе домой. Не знать её – невозможно, не помнить – странно, не любить – немыслимо.

Чудится в слове "лавра" что-то древесное, видится душистый лавр... посреди русской равнины. Процвёл здесь когда-то... человек!

"Святой пришёл, чтобы каждый обнаружил себя, кто он есть" – вспомнил Кирилл из Жития.

Почему-то в прошлогодней беде Сергия Радонежского даже он ни в чём не винил – только Бога! Иногда ведь святым даже жалуются на Бога.

Святые были людьми, и потому мы их "понимаем" лучше, чем "неприступного" Господа. Поэтому многим людям святые кажутся даже "ближе", чем Сам Бог. С ними как-то "легче", спокойней, что ли? Есть даже такие, которые не любят Бога (и не верят в Него), но любят одного-двух "избранных" святых.

Говорят, моряки в старые времена могли порой и ругнуть Господа, но никогда, ни при каких обстоятельствах – Николая Чудотворца!

– Сергий Радонежский – это как наш русский Николай Угодник! – как раз в этот момент объяснил Рома Саше.

В Лавре был такой избыток красоты, что на первых порах взгляд "терялся": остановиться на чём-то одном или разбежаться во все стороны сразу? Как в детстве на поляне, где много-много земляники – не знаешь, с какой начать собирать! так бы все сразу и взял...

На Земле, наверное, всего несколько уголков запредельной красоты!

Но самое красивое на ней место – то, где мы однажды нашли Бога.

Там никогда не бывает плохо – там только иногда не бывает нас.

Здесь жива была Наталья Сергеевна и Таня... и вообще все живы. «Жив Бог и ты живой, не оставлю тебя», – вспомнил Кирилл слова не то Марины, не то пророка Елисея. Всё правильно! Если все живы, то самое главное – никого не оставить.

Главной "машиной времени", настроенной на прошлый год, была, конечно, колокольня. Она вставала каскадом пяти лёгких ярусов, необъятная, воздушно-голубая, вся в белых колоннах и узорах, слепленных то ли из снега, то ли из облаков... И венчала её корона-солнце? Дневная Вифлеемская звезда?..

Какую-то бесконечно знакомую и древнюю, как мир, мелодию проиграли куранты. Ангелы звуков, посланцы Вечности, всколыхнули мир. Воздух тонко дрогнул, слыша родной Голос. Душа, тоже сразу узнав Его, стала детской-детской: чуть что – слезы брызнут.

Этот троицкий, сергиевский воздух и звук! Будто сама молитва претворилась в кислород. Здесь даже само дыхание – уже любовь.

Та, которая – не страсть.

Та, которая – везде.

Та, которая – как атмосфера, как сама жизнь.

Кирилл снова поднял глаза. Облака раскинулись в обе стороны, будто у колокольни вдруг отросли крылья.

"Ну вот, в тот раз ещё мы поднимались. А в этот раз она сама обзавелась крыльями... как некоторые из наших, кто был на ней в тот раз. Царство Небесное..." И было чувство, что они – такие родные... всего два дня в жизни виделись, но... дай Бог увидеться опять!

Когда не остаётся никаких земных надежд, тут-то и выступает, прежде заслонённая ими надежда небесная. Как эти крылья.

– В Лавре столько нарисованного винограда, что прямо вкусно! – сказал вдруг Саша. ("Может, это как раз тот виноградник, который хотели отобрать у Навуфея?" – вспомнил Кирилл маринину повесть).

А Рома не шутил. Он шёл задумчиво, с рюкзаком за спиной, шлёпая сандалиями по цветным плиткам лаврских аллей. В сегодняшнем мире он был? или в прошлогоднем? или в двух сразу? – трудно сказать. Что лучше: когда тебе ломают ноги или когда хотят отобрать брата?

А Красота тем временем раскрывала перед ними всё новые страницы.

Беседка над источником казалась огромным кадилом... или фонарём для крестного хода. Если заглянуть под её лазурный свод, там – одна-единственная крошечная лампадка, как Полярная звезда на небосклоне. Соборы заглядывают со всех сторон в арки меж колоннами и, кажется, задевают за них своими куполами. Зачем заглядывают? Хотят посмотреть на лампадку? Но она – такая крошечная, а они – такие огромные... Зачем она вообще им нужна? Зачем мы Ему нужны?

От навеса над Водой Живой, от лампадки сама площадь казалась церковью под открытым небом. Вообще, разве не весь мир задуман как Церковь? Разве не везде должно быть так же хорошо? Отчего же нам НЕ хорошо? Лампадок на весь мир не хватает? Заряда небесной батарейки?

Кирилл вспомнил арки Рядов в Костроме, под которыми ребята беззаботно бегали и дурачились. Как давно это было! Беззаботность – то, от чего жизнь нас быстро и эффективно лечит... Но, что бы ни случилось, Троице-Сергиева лавра – проталина с подснежниками посреди вечной зимы.

Островок, где несчастье пресуществляется в счастье, как хлеб и вино – в Тело и Кровь Христову.

Троицкий собор, где мощи Сергия Радонежского, душа нашла сразу, "наощупь". Он был меньше других да и стоял не в центре, в углу – но ноги как-то сами подвели именно к его дверям. Люди входили один за другим под его узоры. И в углу этого угла ждал всех Сергий.

Кирилл вспомнил, как Наталья Сергеевна в прошлый раз говорила про этот собор: "Ты как будто внутрь иконы попадаешь!" Всё было именно так...

Троицкий собор был тесен, но закапанный свечами сумрак расширял его, и казалось, за этим сумраком стоит невидимое и бесконечное. Перед древними образами горели лампадки – маяки на краю безбрежнего океана. И на сколько измерений простирался этот океан?.. Это тебе не Рыбинское водохранилище! Сердце трепетало от вхождения в мир... неземной, но совсем не чужой – именно свой... любимый и памятный всегда... отчего? Заходишь в незнакомое - и вдруг оказывается, что как раз оно-то знакомо тебе изначально, извечно... а незнаком, непривычен, абсурден весь наш мир – тот, который мы называли «нашим».

Дом Божий – наш дом. Не вечно же нам быть бомжами! Когда мы дома, нам нет необходимости верить или не верить в существование нашего жилища – оно просто есть. Мы ничего не анализируем – мы живём.

И может быть, это даже не Дом, а... Тело. Может, собор – сердце, а нескончаемая вереница людей к мощам – аорта. Всё вокруг – живое! всё – невидимо-единое. Можно ли, чувствуя пульс, приложив руку к сердцу, сомневаться в существовании живого Тела. "Да будут все едино, как Мы с Отцом едины".

В уголке этого тесно-бесконечного собора – куда тянулась, огибая столпы, очередь, – искрилась "ёлка" разноцветных огней. Лампадки в полумраке напоминали рождественские гирлянды, а морозно-серебристая сень над мощами – праздничный вертеп. Мягкий свет, блики на узорах, чувство тайны, которая всё ближе, как сердечный стук. Окошко света и тепла. Будто каждый огонёк, как ангельский зрачок, видит всю твою душу! Нет, не укоряет, не осуждает, просто видит! Охраняет Свет, который в тебе, от всего плохого, что... в тебе же.

Душа вдыхает этот свет и тянется к нему.

Когда Кирилл приложился к раке, вдруг словно нарыв внутри лопнул... что-то огромное, давящее вскрылось. "Гос-споди... неужели!" Обновление случилось как-то мгновенно, разом. Кирилл физически почувствовал, что у него есть душа – по тому, как она остро болела и вдруг, вздрогнув, встав на место, перестала болеть. А то, что её так мучило, прорвалось и излилось.

Что-то мягкое и тёплое, как бархатный покров на мощах, как епитрахиль священника, принакрыло душу... и смута вмиг сменилась ясностью. В чём эта ясность заключалась, передать вслух так же немыслимо, как рассказать музыку словами. Но всё же внешняя жизнь из слов состоит. И если перевести на человечий язык то, что открылось – перевести самой простой фразой, – это звучало бы примерно так:

"И будет Бог всё во всём".

Давая заповеди, Господь обращается на ты ко всему народу: «Слушай Меня, Израиль». То есть в Его глазах все – как один и один – как все. Он приглашает нас увидеть весь мир, как самого себя. Мир, как единого Адама. Значит, вообще нет чужих. Значит, «все – я»!?

Кирилл вспомнил, как ему в прошлый раз казалось, что у него болит ромкина нога. Как ощутил своё сиротство в сиротстве Саши – увидел в нём свою альтернативную жизнь. Как впал в депрессию от депрессии Веры.

ВСЁ ЕДИНО, и если мы этого не видим, то чувствовать-то можем совершенно явственно.

Как Саша и Рома в игре начинали иногда "путать" друг друга: кто из них кто.

Одно из самых живых впечатлений, что ближний и ты – одно, бывает от чтения «Канона молебного при разлучении души от тела». Когда тот, кто читает, обращается к Богу от имени того, кто умирает, полностью отождествляя себя с ним. Но при этом оставаясь самим собой! И оставаясь пока на Земле.

"Если Один умер за всех, то все умерли..." – как говорил апостол Павел. Умерли с Ним, чтобы в Нём воскреснуть.

– Но ведь человек может быть только тем, кто он есть... и никем другим он быть не может... разве это не аксиома!? Если кто-то думает иначе, то это шизофрения! – живо представил себе Кирилл диалог со скептиком.

– А если человек вместил кого-то ещё – или даже всё человечество?

– В переносном смысле, что ли?..

– Нет, в прямом!

– В прямом, это уж, извините, диагноз! Раздвоение личности!

– А если личность не "раздваивается", а остаётся единой. Единой как... Троица.

Кирилл замер! Троица! Вот ключ-слово к тайне, что мучила его всю жизнь. Концы с концами сошлись

"Каким-то странным образом в нас живёт интуиция, что бытие единое... Натура наша создана по образу безначального Абсолюта, Который говорил: АЗ ЕСМЬ СУЩИЙ, "Бытие – это Я, и ничего другого нет, кроме Меня"(1).

Но ведь и каждая личность сохраняется, словно ипостась Троицы – вот что поразительно! Мы клетки, но мы же и личности. Мы – частицы, но в нас заключено – ВСЁ ЦЕЛОЕ. Ум за разум зайдёт от этого... но не от сложности, а от предельной простоты!

Когда ничто ничему не противоречит – это и есть Божия простота.

Но ведь как раз единство-то этого Тела и вызывает наши страдания. Всё, что в Теле болит, болит как бы везде. Мы страдаем не просто сами по себе, а как цельный организм. Попытка отбрыкаться: «Это твои проблемы» – от проблем не спасает. Палец не может сам отрубиться от Тела из-за того, что болит, например, зуб.

А земной коллективизм – издевательская пародия на единство всего сущего во Святой Троице. Коллективизм – самый страшный грех против подлинной любви, самая опасная, многотысячелетняя "социальная ересь" человечества. Бог призывает к Себе, в Себя, каждую личность, но не толпу. Толпа как Толпа не подлежит спасению. Можно и нужно спасти Сашу из интерната, но не сам Интернат.

С одной стороны – Интернат, с другой – Святая Троица...

Бывает, истина сначала мелькнёт ослепительно – а потом тускнеет и забывается в суете. Марина тогда уже говорила, на древе... о всеединстве Тела.

Истины-то мы узнаём, но ими не живём – и от этого они теряются.

"Где премудрость обретается? и где место разума? Не знает человек цены её, и она не обретается на земле живых. Бездна говорит: не во мне она, и море говорит: не у меня... Аваддон и смерть говорят: ушами нашими слышали мы слух о ней. Бог знает путь её, и Он ведает место её" (Иов 28, 12-23). А раз ведает, то кому хочет, открывает.

С этим знанием никогда не будешь одинок! Точнее... никогда – пока помнишь его. "Это и есть Царство Божие: мы чувствуем, что свободны от обладания. Хотя ничто не наше – так, чтоб это нельзя было бы у нас отнять, – однако всё это у нас есть. Всё, чем мы обладаем, есть дар и свидетельство любви Божией и любви человеческой; всё – непрерывный поток Божественной любви... А всё, что мы загребаем в собственные руки, чтобы присвоить, бывает тем самым вырвано из области любви. Да, оно становится нашим, но любовь потеряна. И только те, которые отдают всё, получают опыт подлинной, всецелой, окончательной, неизбывной духовной нищеты – и обладают всей любовью Божией, выраженной во всех его дарах"(2). Это знание равносильно любви. С ним не-любовь невозможна и абсурдна.

Но как же это опять не забыть!.. Как не забыть то, что превышает нас и потому долго в нас не задерживается. Значит, снова и снова страдания (наши или «чужие» – общие!) будут напоминать. Стучаться – и вновь сообщать через порог (порог боли?) знакомую нам истину. Она не умирает – она только засыпает. А всякая встряска её будит.

Марина повела ребят в сувенирную лавку, но Кирилл, ошеломлённый открытием, остался в соборе – буквально метрах в четырёх от мощей. «Я пока тут... вы меня потом позовите – или я сам вас найду...»

Сколько продолжалось его стояние, он не знал. Кажется, уже все детали собора душа успела ухватить и сделать родными. И вдруг в этой знакомой обстановке логично встретилось знакомое лицо – знакомое, но из прошлого. Словно святое место – "портал" для появления людей. Как апостолы, по преданию, были перенесены в Успение со всех концов земли к одру Богоматери.

Здесь уже ничему не удивляешься! Здесь всё всегда – так, как надо...

Перед Кириллом (то есть перед ракой св. Сергия) стоял шофёр Сергей из ожившей "вчерашней" поездки. Тот, кто досрочно завершил их прошлое путешествие...

Кирилл страшно обрадовался, словно увидел родного человека:

– Здравствуйте!

Да, если "все одно", то вот тебе и подтверждение. Всё живое разными путями стремится к Троице.

Было о чём поговорить с места в карьер – год-то, мягко говоря, вышел насыщенный.

– Ну, что было? что было? суд был... – отвечал на расспросы Сергей. – Вот недавно вот каким-то чудом – сам не верю! – меня оправдали.

– Слава Богу! – сказал Кирилл.

– Да уж, слава Богу! Только Ему. На Него надежда и оставалась. Всё уж, казалось, было ясно: кто за рулём, тот и виновен. У нас это уже заранее всегда так... ну, если, конечно, за рулём не сын большого чиновника. Только... не здесь будь помянут! – рогатый-то всегда в деталях: всё на свете решают какие-то сантиметры, миллиметры, секунды, какие-то пол-градуса траектории соседнего авто. Поначалу с этим не очень-то хотели разбираться: зачем заморачиваться, когда виновный – вот он.

Но Настя – это дочка моя, – оббегала все пороги. И откуда силы взялись... в девятнадцать-то лет! Интернет-сообщества подключила, общественные организации всякие, такой шум подняла!.. через друзей лучших адвокатов нашла. Вот она, оказывается, сила общественного давления! Все вместе настояли на повторном расследовании. Всякие дополнительные экспертизы делали (благо, сохранилась запись не только с моего регистратора, но с соседних авто!). Ваши показания – всех пострадавших, – тоже очень многое дали: спаси вас всех, Господи! В общем, слава Богу и спасибо моей Насте, как раз в день святого Сергия меня в этом году оправдали. Я, собственно, и приехал-то сейчас преподобного Сергия поблагодарить.

– Да-а. От кого мы ехали в том году – к тому же и приехали! – сказал Кирилл. – И здесь вот встретились!

– А Настя моя, – продолжал выговариваться Сергей. – Она у меня... с кем даже сравнить? знаете вот известный случай, почти притчу, когда к Николаю I на аудиенцию девушка пробилась: за отца хлопотала. Отца её, какого-то очень мелкого бедного чиновника из провинции, судили будто бы за какие-то растраты. И вот сколько она там тысяч вёрст проехала, сколько инстанций преодолела – добралась-таки с прошением до самого царя. Каким-то чудом добилась приёма и, совершенно не смущаясь, не боясь, что говорит с САМИМ... всё до того чётко, ясно и просто изложила, что Николай I, говорят, был потрясён и сказал: "Ну, если человек вырастил такую дочь, то ему можно простить всё!" И тут же подписал прошение о помиловании... Вот так и подумаешь: действительно, ТАКИЕ дети – наше единственное оправдание в жизни. И не перед царём даже – перед Богом.

Да, снова и снова мыслями и словами они невольно возвращались в страшный 14-й: словно до сих пор ногами стояли там и только головы для разговора подняли в год 15-й.

– Я ведь тогда только что похоронил сестру. Она... повесилась – а я был сликшом далеко. А тут из фирмы, как назло, звонят: "Выходи! больше некому!" Вот если б не к святому Сергию – не поехал бы ни за что, послал бы всех, хоть увольняйте. А тут решил: ну, значит, видно, он зовёт – воля такая. И единственное место на Земле, где хоть как-то, хоть что-то легче станет – Лавра. И поехал! Вас повёз! Так тошно было, и накануне столько не спал, что за рулём сердце прихватило – а на обочину встать не успел: уже на мост въехал... ну и... дальше что случилось, вы сами знаете! Только то себе простить не могу, что согласился ехать... но назад же уже не открутишь. Уже не вернуть ни то, когда сестру можно было остановить (если б я тогда знал и был в их городе!), ни ту ночь, когда... Царство Небесное Наталье Сергеевне и Тане! Теперь уж надо исправить то маленькое, что ещё можно... – не совсем понятно добавил он.

А Кирилл подумал: "Вот что значит земной суд! Судили шофёра, но кому же было судить Илью – подлинного, как теперь ясно, виновника смертей и катастроф: он-то так и остался во всех случаях за кадром. Прости уж Ты и его, Господи... дай ему как-нибудь не то, чего он просит для других!"

Кирилл поразился: когда он с Сергеем наконец вышел из собора, часы на колокольне показывали 3.30.

Всё разъяснилось само собой. Оказывается, как только суд закончился, Сергей подал все документы на усыновление племянника Саши, и вот... Марине отказали: предпочтение при прочих равных условиях отдаётся, конечно, родственникам. Растерянный Саша чуть ли не одинаково любил и дядю Серёжу, и тётю Марину – и после колебаний "соизволил дать согласие" на дядино усыновление... только при одном условии: половину времени он будет проводить в "той семье".

– Ну, что уж тут, значит, будем через тебя дружить семьями! – подытожил Сергей. – Чай не утопнем!

Даже Ромка в несколько дней перестал дуться и понял, что никакого "брата не теряет": Саша в их городке, точно как в Костроме по раз заведённой традиции восходил на порог каждый день ("новый восход кота"! – вспоминали они)... ну, за исключением тех дней, когда, наоборот, Ромка забегал к нему. Жили-то они, как оказалось, всего в паре кварталов. И дети бегали друг к другу... даже не "в гости", потому что своих гостями не называют, просто – друг к другу: к себе! Дом раздвинулся и семья раздвинулась. Может, и взаправду всё на свете – Дом, а все мы – Семья? Дети без особых усилий живут по такому принципу. Взрослым он даётся иногда... по мере подлинного взросления. По мере научения от собственных детей.

– Вот теперь вот мы - три брата. Прямо классика какая-то получается! – говорил Кирилл. – Конечно, не Карамазовы, фамилии-то у нас у всех разные, но... в общем, всё равно теперь.

– Да уж, какая-то совсем огромная семья получилась. – смеялась Марина. – гораздо больше, чем мы думали, когда хотели усыновить Сашу!

– У Него самые фирменные приколы и обломы! Вы разве не знали!? Во-о, приколист! Тот ещё! – показал большим пальцем Саша. – То, что кажется плохим, то, блин, и получается хорошим.

– У дяди Серёжи? – не понял Кирилл.

– У дяди Бога!

(1). Архимандрит Софроний (Сахаров)

(2). Митр. Антоний Сурожский

11. Ловец человеков

Не наложу на вас иного бремени;

только то, что имеете, держите,

пока приду.

Откр. 2, 24-25

– А может, всё-таки не поедешь? – нарочно пародийно отговаривал Ромка. – А то как бы чего в дороге... ну, по традиции.

– Не-не-не! ещё как поеду! – сказал Кирилл и поправился. – Поедем! С Настей. Надо ж всё-таки у Петра и Февронии благословиться на новую жизнь.

– Ну, Муром так Муром, новая жизнь так новая жизнь.

– Ну, теперь в нашей многодетной семье ещё и дочка будет, – подмигнула Марина. – А там... ну, Бог даст, наверное, уже и внуки.

– А как только у вас с Настей будут дети, мы-то с Сашей станем дядями, – сделал вывод Ромка. – Нас будут звать дядя Рома и дядя Саша.

– Ой, не неси-ка чепуху, дядя Рома! – не выдержал Кирилл.

Как-то давным-давно, до всей этой истории, Кирилл спросил про Марину:

– Пап, да что ты вообще нашёл-то в ней? Ну, честно...

Отец усмехнулся. Он как будто ничего не ответил, но через полминуты пикнула кнопка телефона и Кирилл услышал знакомую музыку.

Если б ты знал эту женщину,

ты бы не стал пить с ворами...

ты не стал бы ходить по грязи

и разбрасываться волосами.

Правда всегда одна

Это сказал фараон...

"Точно... – вспомнил влюблённый Кирилл сейчас. – Правда всегда одна. Только фараон тут ни при чём".

Божие добро отличается от нашего не как белое и чёрное, а как совершенная окружность от первой детской попытки нарисовать колесо. Выучившись чертить круг, человек знает, что именно это он и пытался сделать с самого начала(1).

И ещё мельком вспомнил Веру. Вот никогда не говорите, что знаете Божью волю! Есть наше нездоровое «знание» о Божьей воле, но Бог-то, в отличие от нас, здоров.

"Я боялся попасть в свою засаду, но, к счастью, попал – в Его..."

(1). Клайв Льюис

Приложение

Размещение упомянутых фресковых сюжетов церкви Илии Пророка в Ярославле

1. "Жатва" ("Смерть и воскрешение сына Сонамитянки") – I ярус росписей основного объёма, западная стена.

2. "Смерть и воскрешение сына Сарептской вдовы" – II ярус основного объёма, над предыдущим сюжетом.

3. "Вознесение Илии Пророка на колеснице огненной" – II ярус основного объёма, северная стена перед иконостасом.

4. "Потопление воинства фараонова" – внешняя стена западной галереи (откос окна)

5. "Корабль еретической лжецеркви" ("Змей-кормчий") – северо-западный угол галереи.

6. "Вавилонское столпотворение" – свод северной галереи.

7. "Всемирный потоп" – свод северной галереи.

8. "Побиение камнями Навуфея" – II ярус основного объёма, северная стена – цикл жития Илии Пророка.

9. "Побиение камнями архидиакона Стефана" – III ярус основного объёма, южная стена.

10. "Древо царей Всероссийских" – своды лестницы северного крыльца.

11. "Точило гнева", "Отворение кладезя бездны" ("Звезда Полынь"), "Саранча" и др. сюжеты Апокалипсиса – западная галерея и лестница западного (главного) крыльца.

(С) Андрей Рощектаев

2014-2016 гг.

193