Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"

Автор книги: Андрей Рощектаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– Хотел до тебя закрыть, чтоб ты не ворчал. Всё пробовал-пробовал. Стекло не держится. Вроде, закрыл, а оно... опять открылось.

– Горе с тобой! Вот будешь теперь знать, как на ночь открытым оставлять.

Кирилл, хлюпая по полу, бросился к иллюминатору, получив возле него охлаждающую порцию прямо в лицо. Пахло свежей бездной. Водой и электричеством. Иллюминатор он резко захлопнул. Ловкий выпад следующей волны разбился о круглый щит, лишь брызнули по сторонам два веера в щели. Но едва Кирилл отпустил, круглая стеклянная крышка снова издевательски откинулась, громко и с наслаждением стукнув его по голове. Кирилл матюгнулся. Ладно, Ромка не слышал от грома. Опять с силой захлопнул. Стеклянная крышечка старинных часов... Ма-аленькая, всего где-то полметра в диаметре! На сей раз железная рама-ободок уже куда прочнее вошла в пазы, и Кирилл сумел что-то там завинтить по бокам. Вроде, больше не откидывается.

Кирилл вздохнул с облегчением. Серая драконья шкура за стеклом мерно вздымалась и опускалась – тоже от бездонных вздохов. Было в этом утробном дыхании бездны что-то грозное, как в агонии. Очередная молния отразилась как плывущая змея. Берегов не видать нигде. На плоском театральном горизонте тучи плыли над водой, как дым. Горит там что-то? Или это вода горит, как бумажный лист. Горизонт тлеет: мир – нарисованный, намокший и подожжённый. То и дело дым зловеще, со страшной скоростью подлетал к кораблю, и только тогда становилось заметно, что это просто набегают резкие порывы ливня. Они прогуливались над водой, как призраки, с шумом и стоном гонялись друг за другом. Причудливыми силуэтами шагали над волнами. И над всем этим хаосом почти без перерыва мигала молния – одна-единая Молния молний! Сирена тревоги, возвещающая конец света. Хотя она-то и есть свет! Зрелище было настолько нереальное... что на миг показалось, будто иллюминатор – просто дыра в другой мир. «Чаша» из прошлогоднего сна. Море диагональю стояло перед самым носом, почти упираясь в него, в нескольких сантиметрах. И то подступало снизу, как тошнота, то обморочно опрокидывалось на пару метров под иллюминатор, образуя между ним и собой мини-пропасть. И каждый раз казалось, этот наклон будет всё расти-расти: фиолетовая прозелень воды, как в термометре, поднимется выше окна, выше мачт корабля и мы будем медленно-медленно вниз головой погружаться на самое дно... а дна-то и нет! Но вдруг вектор падения зеркально менялся: иллюминатор неестественно задирался к облакам, молниям, и казалось... мы утонем, но не вниз, а вверх: не в море, так в дымном небе.

Кирилл отшатнулся от бесноватой дыры. Пусть себе там воплощённый жидкий ужас вздымается и опадает. Главное – сквозь закрытое стекло он уже не ворвётся внутрь каюты, не затопит наше осаждённое убежище. Так отшельники терпели-молились в келье, пока снаружи ярились и стучались бесы.

Отошёл от окна, собираясь вытереть воду. Однако через широко распахнутую дверь она от качки уже сама перекинулась-прожурчала в коридор по крошечному водопадику порога. Только блестящий след остался от ручьёв. Водные змеи переползли – и нырнули, как в норы, в толстый половик коридора, впитавшись в него без остатка.

Хлопала от качки – судорожно зевала, как при сердечном приступе – оставленная открытой створка двери. "Ну, Ро-омка! То иллюминатор, то дверь не закроет!.." Но от такой вот возможности поворчать было не так страшно. Хорошо, что он со мной!

Только... со мной ли!? Растеряли мы друг друга во тьме египетской! Чёрный коридор поглотил Ромку. Как до этого маму и Сашу. "Бум-бубум", – хлопала дверь в полнейшей пустоте, словно это был бой каких-то метафизических часов, возвещающих всеобщий конец.

Кирилл выбежал в коридор но, поскользнувшись на мокром полу, мгновенно растянулся, а дверь в каюту так же мгновенно захлопнулась. Полная чернота. Ловушка? Свет съеден? Последний человек из их каюты съеден. Что-то скрипело вокруг, как в гигантской мясорубке. Это голос железной черноты – так она и должна скрипеть. Ничего живого: только мёртвые, скрипящие, как ножи, стены.... Так выглядят коридоры в том прошлогоднем сне. Нет, не прошлогоднем – вечном...

К наружному шуму волн добавлялся треск и скрежет самого корабля: стыков, креплений, переборок – всего этого полувекового "хозяйства". "Корабль времён Гагарина!" – помнится, выразился кто-то. Он и на обычном-то ходу дребезжал, как старая дрезина: все его переборки продолжали своими колебаниями вибрацию двигателей, как движения крыла продолжают движение птичьих мышщ, а стучащие зубы продолжают ритм лихорадки.

Сейчас корабль не то что лихорадило, а... будто гигантские жуки-точильщики работали в каждом углу его кают, коридоров и салонов. Вдруг среди этой скрежещущей мертвенности послышались какие-то человеческие звуки за стеной. «Конец! конец!.. Господи, спаси и помилуй!..» Кирилл вздрогнул. Ему стало страшно за Веру – за тот страх, который сейчас испытывает она.

В темноте Кирилл неожиданно наткнулся на кого-то. На миг ему показалось, что это Вера раздвоилась – присутствует одновременно и в каюте, откуда только что доносился голос, и здесь, в преисподнем мясорубочном коридоре. Но тут над ухом прозвучал привычный ромкин голос: "Дело сделано... Возвращаемся втроём". Опять послышались причитания из вериной каюты.

– Что, ей там совсем плохо? Или это мы правда тонем? – поинтересовался Саша.

Он, как и Кирилл, пока не решил, что из этого хуже.

– Ну, а может, это даже что-то типа конца света? – продолжил перебирать варианты уже Рома.

– Не, Ром. Если тебя тошнило, то это точно не конец света. В конце света уже никого не будет тошнить. – сказала Марина.

На ходу сам собой открылся такой симптом Апокалипсиса. Ромка хмыкнул.

– О! У меня, оказывается, в кармане фонарик был, а я забыл! – обнаружил вдруг он. – Да будет свет!

Марина тем временем постучала в дверь:

– Вер, пойдём наверх. Постоишь с нами за компанию, пока шторм кончится.

– А он не кончится!

– Всё на свете когда-нибудь кончается, – сказала Марина...

– Ваш мир кончился, а шторм не кончится, – буркнула Вера.

– Пойдём с нами! – позвал через дверь и Рома.

– Нет, я здесь останусь! Здесь лучше умереть.

– Что делать, мам? – вопросительно посмотрел Рома.

– Идти пока на верхнюю палубу! – решительно сказала Марина, понимая, что паника заразительна, а трюм во время шторма опасен... для психического здоровья.

Ромка потом сознался, что в каюте чувствовал себя, как в лифте, везущем на нижний этаж океана. Все торопливо пошли наверх!

От качки то и дело натыкались на стены, как пьяные. Луч метался так, что казалось, Ромка фехтует световым мечом. Да, настоящий световой меч из "Звёздных войн". Бело-синеватый, он стукался о стенки коридора с бесчисленными закрытыми дверями. Что-то в этом длиннейшем коридоре было зловеще-величавое.

– Как в компьютерной игре! – не удержался от сравнения Ромка. – Щас монстры полезут.

Монстры лезть не спешили, но всё вокруг ревело, а фонарик по-прежнему оставался единственным источником света в вибрирующем "подземелье".

– Интересно, а "шторм" и "штурм" не от одного слова произошли?

Кирилл был не специалист в филологии – но порадовался, что Ромка и в опасности ничуть не утратил извечного любопытства.

– Исследователь! Профессор! – потормошил он брата за плечи ("Ой, хоть ты не тормоши – и так качка. Ты меня ещё больше раскачаешь" – полушутливо пропищал тот). – Если б тебя вели на казнь, ты до последнего думал бы над проблемой: есть ли связь между "казнью" и "казной".

– А есть ли связь между "казнью" и "казной"?

– Е-есть!.. И шторма со штурмом, и казни с казной, и идиота с идеей.

– Ну, уж идиота с идеей вряд ли! – засмеялся Ромка.

– Почему! Где идея, там и идиоты... которые её обязательно исказят.

– А между казнью и казной тогда – какая связь?

– Большая! Ты что: и то и другое относится к власти! "Наказывать" – значит, "править": такой изначальный смысл. "Наказ" – это "закон". "Казна" – это то, чем власть владеет. "Казённый" – значит, принадлежащий власти.

– А "казнённый"? – переспросил Рома.

– А "казнённый"... значит, теперь уже то-очно не принадлежащий власти! Отправленный в мир иной.

– Получается, казнь лишает казну людей! – сделал парадоксально-логичный вывод Рома. – Зачем же тогда царь казнит, если у него от этого меньше «казны»?

– Спросил бы ты у него сам в том сне?

– Так он бы мне ответил: "Казню, потому что я – царь"!

– Ну, вот видишь – ответил.

– Вот как раз он-то, по-моему, самый большой идиот! Самый главный!

Когда страшно, не важно, о чём говорить – лишь бы говорить.

– А вдруг этто ваш царь Веру там, без нас, казнит?.. – вмешался Саша. – А мы-то ладно... Чай не утопнем!

На средней палубе, куда наконец поднялись, в коридоре везде горел ровный свет. Но регулярные белые всполохи за стёклами были гораздо ярче его. Удивительный контраст внутреннего и внешнего. Похоже на космический корабль, проходящий сквозь метеорный поток.

Вся надежда – только на правый борт: может, хоть там виден берег. Но... глянули в окно – только молния выросла мёртвым кустом прямо из воды. Ослепила всех и отпечаталась на внутренней стороне век. Никакого берега. Нервный световой зигзаг, а за ним – ничего. Мёртвая магниевая вспышка в полной пустоте. Только пласт низкого неба и пласт воды бесконечно уходят в дым, сближаясь, как тиски. Пространство, как смоделированное в компьютере, из трёхмерного постепенно, но неуклонно становится двумерным. Скоро небесно-земные челюсти совсем сомкнутся и расплющат нас. Молнии, соединяя их заранее, уже предчувствуют это и бесятся от радости. Какие-то пьяные гиганты там и тут утробно и надсадно урчат в тучах, будто их неудержимо рвёт. Тоже от качки?

Может, всё-таки Небо и Земля раскачались – а не один только маленький теплоход... "И силы небесные поколеблются..."(1). Веришь и не веришь собственным глазам. Почему столько воды... и почему так темно!? Фосфорные угличские часы Кирилла (он всегда носил их в память о маме, когда-то бесконечно давно их подарившей) показывали 6 часов и 6 минут. Прямо как в «предсказании», о котором говорила Марина! Кирилл, признаться, оторопел... Что же эти зловеще светящиеся цифры означают? Кроме простого напоминания о «больном Лобачевском». Они означают две вещи. Две "вещи, во тьме преходящия", говоря языком псалмов.

Первое – не рассвело. Как бы ни были густы тучи, но ведь по-любому в шесть утра в летнюю пору – практически уже день-деньской. Пока же нет ни намёка на свет или полусвет, неизбежный даже во время самой сильной утренней грозы. Вспомнилось из Толкина: "На следующий день не рассвело". И всё. Лаконично и просто.

Второе. Отплыли от Череповца вчера в шесть вечера. Сколько ж мог занять путь по Рыбинскому водохранилищу!? Оно, конечно, огромное, но всё же не до такой степени, чтоб плыть по нему ровно полсуток и до сих пор так и не приблизиться к противоположному берегу! По расписанию, ещё в 4.00 должна быть короткая техническая стоянка в порту, носящем символичное название Волга, а за ним начинается уже обычное волжское русло, совсем не похожее на море! Неужто и вправду весь мир затопило?.. Правда оказалась хуже вечерних фантазий?.. И бесстрастные корабельные часы на стене пунктуально подтверждают, что сейчас шесть...

(1). Лк. 21, 26

7. Битва в небе и на земле

Смотри, Господи: крепости от крепости – страх.

Мы, Господи, дети у Тебя в руках.

Научи нас видеть Тебя за каждой бедой.

Прими, Господи, этот хлеб и вино,

Смотри, Господи, вот мы уходим на дно...

Научи нас дышать под водой.

Б. Гребенщиков

Кто-то упорно дёргал и терзал пергаментный лист неба, усиленно и с треском отрывая от него какую-то печать, которая всё не хотела отрываться. Небо колыхалось и дёргалось.

Носовой салон был единственным на средней палубе, где не горел свет. В таинственной темноте он казался какой-то старинной астрономической обсерваторией. Его широкая стеклянная дуга позволяла обозревать весь плывущий навстречу горизонт, на 180 градусов. В свете молний как-то совсем уж "не в тему" мерцало полированное пианино. Оглушительно щёлкал за окнами корабельный флаг, как цирковой бич. И разыгрывалось представление: Светопреставление? Все вчетвером прильнули к хрустально-зернистым от брызг стёклам. Молнии казались следами стекающих капель, а следы капель – отпечатками молний.

Такие ночи, как сегодняшняя, в народе называли "воробьиными": когда от вспышек светло, как днём. Когда молнии прыгают, как воробьи. Играют многозарядно и припадочно. Когда Илья – в небе, а бесы в панике – везде. Когда в крошечной деревенской избе равно страшно от сил небесных и сил подземных. Но здесь... – здесь, к сожалению, не изба! Здесь ещё и силы подводные.

– Интересно,а какая тут глубина и сколько до берега? – прикинул вдруг Ромка.

– Кому что, а лысому расчёска! – в привычном стиле отреагировал Санька. – Вот какая вот тебе, на фиг разница, если ты всё равно плаваешь, как топор!? Сто метров до берега или сто тыщ километров...

– Мне из принципа интересно! – возразил Ромка.

– А мы никогда не вернёмся к берегу!.. никогда к нему не вернёмся!.. – послышался истерический голос Веры. Она всё-таки вышла вслед за ними из каюты и нашла их в салоне. – Берега – нет, и мы никогда не вернёмся! Запомните!

– Берег есть всегда! – веско возразила Марина.

"Берег" ли от слова "беречь", или "беречь" от слова "берег", ясно только, что они – одного корня. Вера в берег сейчас стала равносильна вере в Бога.

Боязнь глубины – это отсутствие опоры. Бездна проверяет нас всех, «взвешивает»: чего стоят все опоры нашей человеческой жизни?

– Не-не-не, это не совсем всемирный потоп. – догадался Ромка. – Прикиньте: вот по сравнению с земным шаром, Рыбинское водохранилище же – просто капелька. Значит, нас просто застигла... буря в стакане воды.

– Но если стакан вот так вот взять и выплеснуть наружу, это будет буря уже не в стакане. А вдруг нас выплеснуло куда-то, и это вовсе не Рыбинское водохранилище... и даже вообще не Земля?

– И "не на Земле" – тоже Бог! – логично сказал Ромка.

– А мне кажется, скоро всё кончится, – почему-то уверенно предположила Марина.

"Мне тоже уже кажется, что скоро!.. Пора писать выпускное сочинение на тему «Как я провёл жизнь» – в духе чёрного юмора подумал Кирилл.

– Мам, смотри! бе-ерег!.. типа острова! – крикнул Ромка.

Да, "типа". Никаким континентальным берегом не пахло и в помине. Но даже от этого клочка суши (метров сто длиной) во вселенском океане стало не так одиноко! На рваном куске земли трепался рваный кусок леса. Деревья мотались во все стороны, как ворсинки. Крутились, как головы на сеансах Кашпировского.

Словно кто-то ими дирижировал. "Бешеный остров!" – сказал Ромка. Да, явно это не тот спасительный Берег.

То и дело кто-то из деревьев с треском и хрустом падал, в панике расталкивая соседей или запоздало цепляясь за них руками ветвей.

Мимо проплыл сломанный у корня гигант – как усатый передвижной остров. Или подлодка, замаскированная кустами. Чуть-чуть не зацепил нос корабля десятками своих растопыренных крюков. Еле разминулись!

И тут же в такт его движению мимо окна по палубе бешено проскакали стулья. Кирилл проводил глазами эту дикую орду. Белые, как привидения, пластмассовые сиденья, кувыркаясь, прыгая друг на друга и яростно обмениваясь тычками, промчались по ветру до кормы. Мурашки запоздало пробежали по коже, когда Кирилл оглянулся. Словно это было то самое стадо свиней, в которое, по слову Христа, вошёл "легион". Два стула бросились в воду за кормой... Прочие яростно таранили фальшборт, не сумев прыгнуть так высоко. И заплясали, застучав зубами ножек.

А если кто-то ещё захочет... Кстати, где Вера!? Только что ведь стояла рядом?

Всё походило на какую-то большую сумбурную битву, где непонятно, кто побеждает, и все перемешались, и тысяча событий происходит за одну минуту – здесь одно, там другое... и все ждут какого-то неопределённого, но неизбежного рубежа, за которым наступит ясность. Надо только до него дожить, хотя бы для того, чтобы узнать... И вообще надо дожить.

А пока в небе распускались ослепительные актинии. Оно стало прекрасным и хищным. Молнии сверкали, но это было только внешнее отражение битвы. Это даже не надводная часть айсберга, а так... «спектакль на тему». Как в балете каждое движение что-то условно обозначает: это – любовь, это – ненависть, это – борьба. Великая невидимая война почти никогда не становится видимой. Даже самая страшная гроза может лишь отчасти намекать... Вот она и намекнула.

Молнии чертили в небе проекты каких-то сложных сооружений. Словно это – гигантский альбом масона Гулливера, дипломированного Архитектора. Страшные и грозные проекты. Куда уж там какой-то Вавилонской башне! А корабль-ковчег почему-то всё время оказывался в центре, внутри, во чреве: то под куполом, то под пучками растопыренных как-то по-паучьи колонн, то под брюхом гигантской многоножки – реформированного, «просвещённого» неба.

Возникающие всего на миг чудовищные конструкции в стиле "хай-тек" грозили всех раздавить. Новые Эйфелевы башни, лествицы в небеса – но под высоким напряжением, как ловушки: мосты из никуда в никуда. Проволочные заграждения и противотанковые надолбы в облаках. Бесноватые сооружения безмерно могущественного инженера, не знающего чем же ещё удивить и ошарашить и без того ошеломлённое, в основном покорное ему человечество. "Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса". Что общее между молниями и творениями сюрреалистов? Если не общий знаменатель, то общее знамение. Созданное одним глобальным Сюрреалистом.

Но невидимая битва тихонько идёт, под шумок грозы, в каждом закоулке, и никогда ещё Кирилл не чувствовал, что всё находится в таком подвешенном над бездной состоянии. И похоже, все эти молнии, вся буря – лишь отвлекающая атака...

– Когда же наконец кончится гроза!? – сказал Ромка после долгого молчания. – Она всё идёт и идёт... и идёт. Так же долго не бывает!

– Не бывает, – согласился Кирилл. – Не бывает, но есть.

"Откуда столько молний, столько электричества, откуда его столько может поместиться..." – подумал Кирилл. Действительно, гроза идёт уже много суток, а не часов – и может продолжаться бесконечно. Но сейчас вовсе не это "грандиозное" важно, а один маленький человек.

Друг другу пока не озвучивали самое страшное предположение, но Богу в один голос, одними внутренними словами говорили, прося Его: "только бы этого не случилось". Сейчас ничто другое не имело значения. Если бы был миелофон и все бы слышали «дословно» мысли друг друга, то, наверное, ничего бы нового не узнали – это был бы такой же эффект, как если разные радио на одной волне работают в разных смежных комнатах.

Даже если б наш "корабль" был размером с планету, мы всё равно искали бы на нём того, кого надо найти. Иначе как же нам тогда дальше плыть-то? Ведь не можем же мы так... без тех, кого надо найти. Пусть это конец корабля, пусть это конец света, а всё равно... надо найти. И остановить.

Иногда шизофренический мир атакует человека на суше, как Робин Гуд, иногда – на воде, как Чёрная Борода. В любой точке пространства и времени завязывается свой Армагеддон... потому что битва за душу каждого человека – это и есть малый армагеддон.

За стеклом, как в вольере, бесновался сумасшедший мир. Где-то здесь, по всей логике, должна была находиться Вера... И она здесь находилась. Ромка первым разглядел её сквозь стеклянную дверь в носовой части. Она ползала по бортовым перилам, кажется, примериваясь, где там будет проще и красивее стартовать в воду. Подбежали остальные, но... открыть дверь было невозможно: на неё давила с той стороны вся буря! Вот что значит чувствовать себя мухами на стекле...

– Бесполезно! это же носовая дверь! – первым понял Кирилл и побежал через коридор к другой.

Та тоже поначалу никак не поддавалась. Ураган обтекал зёрнышко корабля, полируя его, конопатя и блокируя своими струями все выходы. Воздух ведь – а какое чудище! Кто же задумывался, что мы всё время живём внутри невидимого монстра, который обычно дарит нам жизнь, но стоит только ему прибавить скорость – и уже никто на свете с ним не справится. Дверь, когда на неё изнутри нажали, упруго завибрировала, как рука борца в армрестлинге. Когда порыв на секунду чуть-чуть ослабел, она приоткрылась, как бы приглашая протиснуться. Продавиться меж челюстей. Фонтан брызг резко ударил навстречу, словно буря нарочно играла, устраивая из почти трагедии почти аттракцион.

Кирилл, крепко рванувшись, в тяжкой борьбе с дверью протиснулся первым. За ним – Марина и как-то опередивший Ромку Саша. Марина вдруг резко поскользнулась в луже за самой дверью и, опрокидываясь, полетела затылком прямо на латунный косяк.

– Мама! Осторожно! – крикнул Саша, хватая её. Как-то у него это вырвалось.

Они вдвоём шлёпнулись на мокрую палубу, но прокатились так, что голова Марины всё-таки остановилась в паре сантиметров от металлической грани.

– Спасибо!.. сам-то не расшибся?

– Не-е... вставайте, я помогу!

Кирилл вернулся и тоже помог Марине подняться. В этот момент корабль сделал очередной бросок, мотнувший и буквально притиснувший их к стенке.

– Э-эй! Я не могу открыть дверь! – задыхаясь, сказал Ромка: всего-то в метре от них, но по-прежнему по другую сторону. Будто кто-то невидимый опять навалился. Всё было как во сне. Время ускорилось, и несколько событий вмещалось в каждую секунду.

Корабль, как огромное пьяное существо, качнуло в другую сторону, и дверь сама распахнулась, вышвыривая Ромку.

Но на этот раз уже поскользнулся и упал оглянувшийся на него Кирилл. Ромка, сам едва удерживая равновесие, инстинктивно удержал его, схватившись другой рукой за внешний косяк. В следующий же миг корабль, естественно, накренило на другой бок, дверная пасть хищно захлопнулась, а Кирилла ткнуло плечом и головой в стенку. Правда, не слишком сильно. Через несколько секунд они с Ромкой почти в обнимку, вполуслепую, двинулись вдоль палубы – вдоль края света. Это был длинный балкон в космосе, который бомбардировало из бездны чем-то неживым, холодным и секучим.

– Ну как ты? – бросил Кирилл.

– Всё о`кей! – откликнулся Ромка, неопределённо потряхивая рукой. Тушил о мокрый воздух пожар в красных, отшибленных дверью пальцах: вроде, сейчас пока не до пальцев, чтоб о них говорить.

Она сидела на перилах, как на жёрдочке. «Курица!» – выругался про себя Кирилл.

– Оста-вьте! – крикнула она, завидев приближение спотыкающихся о ветер людей. – Я умереть быстрее хочу... чтоб не мучиться!

И с отчаянной надеждой глядела вниз. Взборонённая водная пашня всегда готова принять зерно, которое, в отличие от евангельского, никогда не прорастёт.

Да, есть такая степень страха смерти, по сравнению с которым и смерть не страшна. От конечности жизни убегают в её конец. От "морской болезни" – в море за бортом.

Почему-то мало кто задумывается, что "конец света" – это самоубийство мира. Это не Бог с какой-то горячки мир уничтожает, это мир с какой-то горячки отпрыгивает от Бога – стало быть, и от Жизни. Мир окончательно бросается в «спасительные» объятия своего мёртвого «царя», а тот по определению на жизнь неспособен, потому и губит всё по принципу «тонешь сам – топи другого». Боясь шторма, прыгай в шторм.

Крылатая фраза из "Айболит-66" (кстати, и номер-то до чего "символичный"!): "Прыгай в костёр, мартышка!" Вот пришёл Бармалей-Антихрист – так чего ж ещё осталось, как не бросаться! Он же такой обманщик-бяка, – как же всем порядочным мартыш... людям не "прыгнуть в костёр" в качестве протеста.

О самоубийствах со времён античности писан такой короб, что вокруг этого "акта" поневоле вырос чуть ли не лавровый венец – зажёгся ореол чего-то... если не совсем уж героического, то по крайней мере, величественного и волевого. Но на деле эта сценка выглядит, оказывается, совершенно шизоидно, а величественного в ней не больше, чем в чьём-то поносе или рвоте. Кто хоть раз в жизни, хотя бы мельком видел то, что увидели сейчас Кирилл, Марина и ребята, до конца дней не забудет чувство гадливости от чьей-то истерики в квадрате, называемой "волей к смерти". Всё, что решает за человека сидящий в нём глист, всегда по-червячьи омерзительно.

Первым успел подскочить Саша.

– Ты чё, дура!? – крикнул он Вере, как раздражённый взрослый несмышлёному ребёнку. И так крепко, не церемонясь, хватанул за руку, что ей было уже не вырваться. На секунду показалось даже, что сейчас он отвесит ей затрещину.

Когда-то слишком поздно было спасать маму...

В пару секунд всё разрешилось. В следующее же мгновение подбежал Кирилл. Веру быстро сняли с её "жёрдочки".

– Да оста-авьте! Оста-авьте! – билась она в истерике.

Но теперь её ставшая неопасной истерика уже мало кого интересовала.

– Так-то мне ещё никого не приходилось спасать!.. – прозаически пробормотал Саша.

– Учись... – просто ответила Марина.

"А ведь у сашиной мамы и у Веры один "духовный отец"!" – только сейчас вспомнил Кирилл. Жизнь наша устроена так, что все параллельные в ней когда-нибудь пересекаются.

– Ты нам обещаешь, что больше не выбросишься!? – решительно повторяла Марина, держа Веру за обе руки. – Ты обещаешь... ради нас! Это очень важно. Ты не имеешь права! Даже если мир кончится, тебе мы кончиться не разрешим.

– А если это действительно конец?

– Мир может делать что хочет, а тебе мы не разрешаем. – повторила Марина.

Здесь и сейчас именно она управляла мирозданием.

Только так и можно общаться в подобных ситуациях с подобными людьми!

– Слушай и запоминай! Всё, что тебе тогда в твоей "церкви" предсказали, мы здесь вчетвером отменяем! Всё! Властью, данной нам, отменяем конец света! Тебе этого достаточно.

Кирилл вспомнил евангельский вопрос фарисеев:

"Кто дал Тебе это право и какой властью Ты это делаешь?"

Но вопрос-то был именно – фарисейский. Христос знал, какой властью. И ещё Он знал: "Дела, которые Я творю, и они сотворят, и больше сих сотворят..." Кто "они"? Христиане! Мы! Бывают такие исключительные ситуации, когда не место и не время разыгрывать псевдо-смирение. Просто: властью, данной нам, отменяем ложь!

Вера осталась у них в каюте. Как-то она сразу присмирела: похоже, всеобщее внимание для такой болезненно-демонстративной особы было – именно то, что надо.

– Ладно, я хоть кому-то в жизни ещё нужна! – всхлипнула она. – Хоть кто-то в мире не хочет, чтоб я сдохла.

Волна в очередной раз шмякнула в стекло, и Вера вздрогнула.

– Теперь я под воду смотреть не могу, – призналась она.

– И не смотри.

– Мне всё кажется, там мертвецы сидят... и меня хотят...

– Не думай про них!

– Они сами думаются. Я знаю: они умеют сами думаться... когда ты этого не хочешь. Ты не хочешь – а они хотят. Они за тебя думают.

И вдруг закончила:

– ...Потому что они все вечно хотят, чтоб мы стали – как они.

– Да... – невольно подтвердил Кирилл со знанием дела, не в силах с этим спорить.

– И тогда уже мы станем их добычей. Совсем!.. как те дохлые рыбы в том шлюзе – для чаек. Потому что мы же можем! мы же можем стать полностью как они – полностью! кроме... только слабее! А над слабыми они...

Потом вдруг добавила:

– Я думала, это не вы! Там, на палубе думала – не вы...

– Как это так не мы? А кто же тогда? – удивился Ромка.

– Я думала, всё поменялось, и вы – уже не вы, и... никого нет. Вообще никого.

– А как же ты всё-таки узнала, что это мы?

Она пожала плечами и попыталась улыбнуться.

– Значит, не всё поменялось? – предположила Марина.

– Выходит, не всё! – Вера даже почти обрадовалась.

Только что было "никого нет"... и вот – "я есть". Да, я – есть: как тут не замрёшь от потрясения. «Я есть, ты есть... я – живая!.. ты – живой!»

Ад не властен над живыми, он – страна мертвых, а Бог не есть Бог мёртвых, но Бог живых. В этом смысле мы живые, только когда кто-то может сказать про нас, что мы – есть. Когда кто-то нас узнает. В аду все разобщены и неузнаваемы. «Лица без лиц».

Узнать - значит, помянуть: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоём».

И наоборот: "... не знаю вас, отойдите от Меня, все делающие беззаконие".

Всё просто: знать ведь можно только живых!

8. Царство живых

Но сами в себе имели приговор к смерти для того,

чтобы надеяться не на самих себя,

но на Бога, воскрешающего мёртвых.

2 Кор. 1, 9

Итак, сыны свободны.

Но чтобы нам не соблазнять их,

пойди на море, брось уду и первую рыбу,

которая попадётся, возьми; и открой у ней рот,

найдёшь статир, возьми его и

отдай им за Меня и за себя.

Мф. 17, 26-27

Вера уснула в их каюте.

– А ты чего такой счастливый? – тихо спросила Марина.

– Да он теперь не боится, что мы умрём по отдельности, – объяснил Кирилл за Рому.

– Ну, типа того, – подтвердил Ромка.

– А-а, ну тогда всё понятно...

И впрямь, чего ж тут ещё не понять?

Ромка умирал часто. Уже постоял одной ногой на том свете – вернулся-протиснулся... и как-то даже ногу успел за собой вытащить, в отличие от Данила. «Мам, я живой!» Так что же? Неужели спаслись тогда в автобусе только для того, чтоб на следующий год утонуть на теплоходе!? Или Ромка тогда так весело махал, что он живой, чтоб потом умереть не одному?..

– У нас уже просто какая-то вредная привычка попадать в дорожные переделки! – весело проворчал он.

– Да! – поддержал Кирилл. – Как в наполеоновской армии был такой особо храбрый генерал Жан Рапп: за всё время его, кажется, больше 20 раз ранило. И когда в очередной раз – под Бородином, – его принесли сразу с пятью ранами, Наполеон проворчал: "Опять ранен?". Он ответил: "Виноват, ваше величество, дурная привычка".

Все засмеялись. Из четверых, кроме Саши, все в своё время были ранены – так что знали по себе, о чём речь. Делили тайну на троих.

– Непутёвые мы – вообще, жуть! зря ты с нами связался! – сказал Ромка Саше.

– Почему это?

– Ну, вот видишь: нет же пути – непутёвые! Точнее, путь-то есть, только вечно на нём что-то происходит.

– Тогда, наоборот вы – перепутёвые! Я понял: все ваши пути – это такая классная игра!

– А в чём её смысл?

– Вы-играть! – придуряясь, ответил Саша.

– Да ка-ак?

– Ну-у – пройти все клетки на карте и стать ферзями.

– Это ж тебе не шахматы.

– Ну, значит... не ферзями там, а... царями, что ли!

– Королями?

– Нет, лучше царями!

– Значит, теперь-то мы уж точно все – цари, – сделал вывод Ромка. – После всего-то, что было... И едем в Москву на коронацию!

– А я – в первую очередь! – ехидно ввернул Санька.

– Да, ты – в первую очередь, – охотно согласилась Марина. – Ты у нас сегодня главный герой дня.

– Вернее, ночи, – уточнил Ромка.

– А где то-орт!? герою и царю!

– Вон торт... самый большой в мире!.. со взбитыми сливками из пены, – показал за стекло Ромка.

Заплёванный ливнем иллюминатор белел в свете молний, как зимнее окно – замёрзшее, заиндевевшее, играющее тысячами искр. Свет через каждую секунду белой метелью сметал весь мир и волной ударял в стекло, оставляя за собой лишь ядерную зиму. Всё сгорало, обращаясь одновременно в пепел и снег.