Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"
Автор книги: Андрей Рощектаев
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
– Нет, почему же не Нимрод! – неожиданно для сына возразила я, тоже уже всё поняв. – Его-то как раз звали именно Нимрод... и это единственное, что он тебе не наврал!
– Да ты-то откуда знаешь, мам?
– Великого царя, который решил объединить всех людей и построить Вавилонскую башню до небес – посоперничать с Самим Богом, меньшее его не интересовало!.. так вот этого царя звали – Нимрод (кстати, внук Хама... ну, про дедушку своего он тебе благоразумно не рассказал...) Ты обманулся по созвучью: слишком уж по-толкиеновски, по эльфийски звучит. Но... как не всякий царь – Царь Небесный, так не всякий Нимрод – родственник светлой Нимродэли. От Хама он, от Хама, а не от Нимродэли!
– Да-а!.. – потрясённо протянул Ромка. – Вот надо же нахал, а: слетал себе в прошлое, исправил там задним числом ник на толкинистский... чтоб я ему поверил! Вот тебе и "Короля назовут королём..." А уж какой Новый Минас-Тирит на вид красивый!..
Да, красивый! Именно на бесчестной жалости к «обездоленным», «Богом обиженным», диктатуры-то и строятся! Людей подсаживают на иглу «справедливости», чтоб они согласились на всё! Вот ведь ловит нас Верховный Издеватель: сам же издевается, сам же заставляет «жалеть» и «бороться».
Пока Ромка общался с Нимродом, острова Заонежского архипелага отступили, началось «открытое море». Накануне, по дороге к Кижам, мы благополучно миновали его ночью, так что Ромка ровно ничего не заметил. Теперь же ему предстояло созерцать воду без берегов – причём, много часов подряд, до ночи. Какой-то совсем «морской» у нас получался круиз! И хоть серьёзной качки пока не было, но подмывающая душу плавная вибрация утлой щепочки, плывущей по бездне, уже начинала ощущаться. Тихие колебания палубы поддразнивали вестибулярный аппарат. Правда, от настоящей «морской болезни» это отличалось так же, как слабенький насморк от гриппа. Кто путешествовал не впервые, говорили, что нам повезло: мы изведали не шторм, а чуть заметное подобие качки. Совсем-то без неё на гигантских онежских просторах не обойтись!
Именно от "первого дыханья" этой качки и рухнула Вавилонская башня, а Ромка проснулся. Но теперь, к моей гордости, он переносил всё вполне мужественно.
– У бабули есть такая же кресло-качалка...
– Может, "такое же", – машинально поправила я и тут же сама засомневалась. – Если кресло, то "такое".
– А если качалка, то "такая"! – засмеялся Ромка.
Вместе со словом в нас обоих попала глупенькая смешинка, и мы долго потешались над "такое" и "такая", показывая пальцем у виска...
– А я и здесь в каюте сделаю себе качалку! – обещал Ромка.
– В честь Вавилонской башни что ли? – подхватила я.
– Нет, в честь "короля иного"... Шалтая-Болтая! Который сидел на стене и свалился во сне.
Всё-таки сын очень на меня похож! Или это я со временем становлюсь на него похожа? Интересно, кто на кого сильнее влияет?..
9. Клаустрофобия
Ночь похожа на лифт,
в котором умер поэт...
Ю. Шевчук
Штиль. Утро на теплоходе – это какое-то совершенно особое ощущение. Спросонья сначала никак не можешь понять, где ты... и вдруг ослепляет – ярче, чем солнце в глаза! – осознание абсолютного счастья. Сама Жизнь искрится переливами водных бликов по всей каюте. «Утро», «лето», «путешествие», «детство», «жизнь»... всё это, оказывается, синонимы! Первое... всё – самое-самое первое на Земле... всё – только Начало! Будто заново родилась. Вот и сынёнок потягивается, словно раздвигая перед собой невидимую скорлупу, вылупляясь в новый день. В единственную Эру Благоденствия, которая существует на самом деле. Ещё не открыл глаза, а уже улыбается. Он у меня тоже сейчас заново родится.
Мы с сынишкой – друзья настолько давние, что... его ещё и не было, а мы уже были друзьями! Я всегда о нём мечтала, даже в собственном детстве – и в мыслях болтала с ним на много лет раньше, чем он из меня появился. (Вот как сейчас: ещё не проснулся – но ведь он всё равно со мной! Я поняла: до рождения мой сын просто не проснулся).
Проснувшись, он тут же подбежал к окну, ожидая увидеть опять воду до горизонта... но берег обманул его и оказался совсем рядом. Шёл третий день путешествия. Мы поднимались по узкой Вытегре. Казалось, вчерашнее Онежское озеро точно так же приснилось, как "Чермное" море: ни того, ни другого в природе не существует. Столько воды, иначе как на глобусе, не бывает. А как знать, может, ромкин арбуз – более точный глобус, чем тот, что в школе? Сейчас пейзаж за окном привычным зелёным цветом как бы подтверждал "арбузный" вариант географии.
– Всё-таки кла-ассно, мам... – вздохнул Рома.
– Что классно?
– Когда после моря опять суша!
"Суша" он сказал с каким-то придыханием, почти ласково.
Вскоре показался маленький городок Вытегра, одноимённый реке. Хотя он довольно старинный, ровесник нашего Питера, оказалось, главная его достопримечательность в наши дни – подводная лодка, превращённая в музей: в двух шагах от пристани.
Побывав на субмарине, Ромка думал-думал – и наконец озвучил наболевшую мысль:
– А вот, наверное... не прикольно было в Ноевом Ковчеге знаешь кому?
– Кому?
– Всем, у кого клаустрофобия! Там же всё – точно как в субмарине: всё везде закрыто, законопачено, чтоб сверху дождём не затопило.
– Ну, про Ноя и его родных на счёт клаустрофобии ничего не сказано. А остальные там были – животные.
– А может, мам, у животных тоже бывает клаустрофобия... мы же их не спрашивали. Представляешь так: и снаружи клаустрофобия, и внутри клаустрофобия! И вообще всё везде – клаустрофобия.
– А снаружи-то – почему?
– Ну, вода же – до горизонта! Нигде нет берега! Вся Земля – сплошной океан... ведь ужас же, мам, согласись?
– Не-ет, дорогой! ты мне не путаей клаустрофобию с агорафобией! Боязнь открытого пространства – это уже агорафобия: от греческого «агора» – «площадь».
– Ну, значит... – вздохнул Ромка, переводя разговор на себя, – значит, у меня одновременно и клаустро... и ещё как эта... агора... Я боюсь лифтов (кроме стеклянных – в них прикольно!) и боюсь, когда вода до горизонта. Но в чём-то это даже и хорошо оказалось! Клаустрофобия же спасла меня от Нимрода.
Я вспомнила из какого-то анекдота: "Мне нельзя в ад – у меня клаустрофобия!.. И в рай нельзя – у меня агорафобия!"
Я приобняла Ромку:
– А может, ты боишься лифта, потому что в нём умер поэт?
Ромке, почитателю ДДТ, не требовалось пояснять эту фразу.
– Но ведь поэты умирали, наверное, не только в лифте? – подхватил он.
– Да... иногда умирали и на площади... агоре! – подтвердила я. – Но в лифте – оно страшнее. Знаешь, все люди боятся лифтов, как и ты.
– Неужели! Все?
– Да, представь! По крайней мере, есть такой лифт, который один раз в жизни – он слишком тесный и душный: люди его очень не любят, даже если он поднимает потом в просторный мир.
– Значит, у всех клаустрофобия?
– Выходит, что у всех... ну, может, кроме святых.
– А может, Шевчук имеет в виду, что из лифта мог бы получиться поэт – но не получился? – предположил Рома.
(Кто бы со стороны послушал этот разговор!..)
– На фресках же нарисована лестница Иакова, но не нарисован лифт. – продолжал Ромка. – Почему? Да потому что на лифте страшно подниматься даже в рай! Нимрод это не понял, и его «лапша» на мне не повисла!
– Почему же лифт не нарисован! – возразила я. – А колесница Ильи Пророка? Разве это – не лифт!?
– Ну, это открытый лифт!
– Всё равно лифт!
Я представила себе Дом: средний этаж нашего мира, этажи ада и этажи рая. Столько всего в прессе говорится про необходимость "социальных лифтов", но нигде не говорится про духовные.
– Почему же лифтов нет? – продолжала размышлять я. – Если просто подвижничество – это лестница, то мученичество – это уже скоростной лифт...
10. Книга Бития
– Ваше превосходительство, кадет такой-то умер. Что прикажете делать?
– Пороть! – стандартно махнул директор.
– Как?
– Конечно пороть, что же ещё!
– Простите... но он умер.
– А, умер?.. А я сначала не понял – думал, что-то
натворил. Ну тогда – Царство ему Небесное.
Старый анекдот про кадета
– Мам, смотри, что я придумал!
Ромка, как и обещал, смастерил себе над кроватью гамак из покрывала и сейчас самозабвенно покачивался в нём, как в коконе.
– Полный балдёж? – весело осведомилась я, подсаживаясь на кровать и нарочно подтолкнув его в бок, чтоб сильнее качался... колбаса!
– Угу-м, – ответил сынёнок, млея.
– А так?
– Угу-м...
– А вот та-ак!?
– Ай, не надо меня бить, – захихикал он.
– Да как же тебя не бить – ты же такой хороший! Ты представляешь: как же такого не бить!
(Наверное, есть в этом какая-то особая прелесть святотатства – бить понарошку того, кто из тебя произошёл!)
– Я не знал, что ты садистка, мама. А вот смотри, как раз для тебя тут на стене написано: "Памятка. Штрафы за порКу вещей: За порку ключа – штраф 150 рублей, стакана – 100 рублей, полотенца – 500 рублей, графина – 1000 рублей, мебели – 3000 рублей".
Действительно, в памятке стояла опечатка.
– Это, видимо, для тех маньяков-порольщиков, которых даже неживые предметы... как бы это сказать... соблазняют на порку.
– Нет... я просто подчиняюсь законам мироздания! Солнце всходит и заходит, а рука бьющего поднимается и опускается.
– Да, это действительно, можно было бы поставить эпиграфом...
– К чему?
– Ну, к книге Бития.
– Что за книга такая? – спросил Ромка.
– Хочешь написать роман о царе – и её не знаешь!? Выучить назубок!
– Может, это Книга Бытия? – переспросил Ромка.
– Не-ет. Книга Бытия – это о Боге, а Книга Бития – о нашем с тобой старом знакомом. О царе, который батюшка. Только этот батюшка любит до смерти бить своих детушек.
Я подумала. Я бы начала эту книгу так: "Битие – это мера власти! Самая точная мера рабства одного существа перед другим определяется возможностью его бить. И убить. Иметь власть и не бить – это то же самое, что иметь крылья и не летать. При этом причина бития – только сама власть, а повод может быть каким угодно.
Без повода неинтересно, потому что "царь" и его сатрапы играют с Богом в справедливость... и они должны всегда получать максимальное удовольствие от этой игры. Обладая властью, они знают, что повод найдётся всегда – но им интересна и увлекательна бывает сама процедура его поиска..."
Колоритного вида учитель в кантонистской школе с длинной палкой в руках прохаживался перед строем новичков.
– Смотрите, вот вы так плачете, как будто мир перевернётся от жалости к вам... а он всё не переворачивается. Мир стоит: царь построил его прочно на горьком плаче таких, как вы. Ваше бессилие – его сила. "Ну больно же!" Потрясающая фраза! Вы говорите это, прям как будто всем больно вместе с вами. «Ну больно же! Мне больно» – а от этого мир должен перевернуться и сказать: «Ой, извини, больше не буду!» Но мир-то не переворачивается, а уж извиняться, и подавно, не собирается. Тебе больно, а тому, кому ты это воплем сообщаешь – нет. Кому-то больно, а кому-то от этого о-очень даже приятно. И кричать ему, что тебе больно – «же!» – это так же умно, как орать свинье: «Ну, ешь же! ешь!» – а она и так ест! Наивные вы – с вашим «бо-ольно!» Весь мир построен по кирпичику на этом самом «больно»... а вы криком «больно» возмущаетесь, получается... чем?.. самим устройством мира? Вам сам Бог не нравится, что ли!? Значит, вы святотатцы. Значит, вас-то как раз и есть за что бить! А посмотрите-ка, что делает наш Царь во все времена со святотатцами? Включите-ка экран! Посмотрим перед нашей традиционной экзекуцией учебный фильм.
На экране появились царь и царица.
– Ну как это: я царь, а виноградник – не мой!? То есть, вообще всё моё... а вот один вот этот виноградник – не мой!? Почему я вынужден завидовать своему подданному, что у него есть то, чего нет у меня!? Не выходит у меня из головы... Да я даже есть не могу!.. спать не могу! не могу забыть, как он отказал!
– Не забыть его надо, а забить! – с улыбкой подсказала царица. – Он оскорбил тебя. Что за царство будет, если ты это так оставишь. Ну-у, садись, милый, и ешь спокойно. Ну-у!.. Дорогой ты мой! Я сама напишу и с ним сделают всё, что надо. И виноградник будет твой. Было ваше – стало наше!
– Да, правильно. Не хочет как лучше, будет как больнее! – пробурчал себе под нос царь.
Экран переключился на площадь и народное собрание.
– Мы собрались здесь, чтобы побить камнями некого гражданина Навуфея, который хулил Бога и царя. Он смертельно оскорбил царя... У него была собственность и он просто хотел оставить её за собой. Он просто считал её своей. «Просто...»!.. А всё – не просто! Царь учит, что у нас ничего нет. И самих себя у нас нет! Нет на свете ничего, кроме царского, казённого! Доказана вина Навуфея? Виновен?
– Виновен! – заорала толпа. – Забить его!
Забили...
– Подождите, не расходитесь! Есть ещё вопрос повестки дня. Заодно решим, чтоб лишний раз не собирать наше достопочтенное собрание. Надо рассмотреть дело ещё одного преступника, хулившего Бога и царя. Давайте посмотрим его видеодосье.
На площади включился большой экран. Теперь кантонисты видели экран на экране. Юный человек с сияющими глазами вдохновенно говорил:
– Но Всевышний не в рукотворенных храмах живет. Как говорит пророк: Небо – престол Мой, и земля – подножие ног Моих. Жестокие! люди с необрезанным сердцем и ушами! вы всегда противитесь Духу Святому: как отцы ваши, так и вы. Кого только из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвещавших пришествие Праведника, убийцами Которого сделались ныне вы. Вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога...
Вся толпа немедленно дружно заорала, как один, и так же дружно заткнула уши, чтоб не слышать.
– Значит, как я понял по вашей единодушной реакции, решаем порешить?.. Вина данного преступника – больше, чем предыдущего. Гражданин Навуфей не пожелал отказаться в пользу царя от виноградника земного, а гражданин Стефан – от того Виноградника, который они называют Телом Христовым. Забьём же это тело!
Забили...
Небо смотрело на это. Облака на закате казались синяками, налитыми понизу кровью. "Не вмени им, Господи, это во грех" – успел помолиться казнимый.
– И наконец, ещё один вопрос. Ещё один святотатец с подходящим для такого нечестивца неблагозвучным именем Ипатий. Он один раз уже очень сильно оскорбил нашего зме... ой, царя!.. и мы это ему тоже попомним! Есть такое святое понятие – месть! Но ещё больше нас возмущает, что он развращает наш народ, уча, что Бог милостив и прощает грехи. Наш бог никогда, никому, ничего не прощает!.. И вот нечестивец Ипатий прямо тут и убедится в этом на собственной шкуре. Наш бог-царь установил издевательства здесь – и бесконечные издевательства там. Ибо это истинно по-царски и по-божески! Один Верховный Издеватель на небе и на земле. Одно царство, одни законы и одни подданные. Гражданин Ипатий, уча, что Бог не такой, отказывается быть подданным нашего царя-бога... и мы предоставим ему возможность эмиграции. Как и первым двум преступникам и вероотступникам (1)! Так!?
– Истинно так!? – заорала толпа.
– Тогда приступайте!..
Приступили. Тюк-тюк и готово...
Булыжник – оружие не только всех угнетённых, но и всех правоверных. Всякую неправду легко исправить с помощью булыжника! Неотразимый аргумент богословских споров. Серая вещь, похожая на мозги... которой вправляют мозги раз и навсегда. Хорошо идти по жизни с булыжником! в груди, на плечах и в руках...
Стоило только об этом подумать, как вдруг все бьющие без малейших усилий сняли с себя головы и разом от души запустили их в цель вслед за булыжниками.
– Во-от... – резюмировал учитель в классе, когда экран погас. – Чем плакать "больно!", учитесь дружно-весело делать больно другим. Начинайте пока друг с друга... Бей своих, чтоб чужие боялись!
Но Рома каким-то образом досмотрел то, чего экран остальным уже не показывал.
– Загрузить тела казнённых в мусорный контейнер! – распорядился "председатель народного собрания".
Безголовые люди с энтузиазмом побросали врагов царя в мусорку... оказавшуюся вдруг лифтом. Невидимо и неслышно для отсутствующих глаз и ушей, скоростной лифт поднялся на небо. А работяги без голов так и разошлись, вполне довольные собой.
Какая важная работа: открывать небо! Тюк да тюк – вот и готово! И что бы мы делали без этих трудяг!
Хотят закрыть небо, получается – открывают...
– Мам, ты мне объясни! – взволнованно говорил Ромка. – Почему они такие!? В чём смысл, что целая толпа должна дружно забить кого-то одного!?
– А весь смысл: "Никто не виноват". Человек-то убит – но никто же в отдельности его не убивал! Игра любого тоталитарного режима, чтоб каждый считал: «Я ни в чём не виноват! Я только исполнял приказы, я только исполнял законы, я только исполнял свой долг...»
Коллективный обход заповеди "Не убий!" – в этом удобстве есть что-то вечное... Бей своих, чтоб чужие боялись! Недаром такая древняя казнь жутко полюбилась тиранам Нового времени – причём, независимо от их веры. Что прусский король-масон Фридрих II, о котором ты недавно читал, что "истинно православный русский царь" Николай I – они очень любили именно забивать людей. Только камни заменили на палки-шипцрутены – «прогон сквозь строй». Тоже ведь: никто не убивает, все только по разочку-другому ударяют. А получается... прямо какая-то круговая порука! Заставить людей мучительно убивать-забивать себе подобного – и чтоб в этом участвовали все без исключения... э-это какая-то тирания в квадрате! Высшая форма... высший уровень прокачки «царя»! Вот она, Ром, толпа-а... запомни: что в толпе, что в строю человек – уже не человек.
– А пиранья! – продолжил за меня Рома. – Каждый по немножечку кусает...
– Без толпы не было бы и "царя"! Биомасса – тот навоз, на котором он растёт.
– Что же делать, мам?
– Просто не быть с толпой... даже если за это побьют камнями.
И подумала: "Что может мать перед лицом диктатуры? Родить и воспитать детей непричастными к ней. Вот появляется на свет человек и до какой-то поры живёт так, будто и нет на свете никакого "царя". Дети по природе – демократы. Все! Недаром, оказывается, тот фараон сказал, что все – евреи! Человек же вообще изначально – истинный «проклятый демократ», хотя совсем не подозревает об этом.
Если б все люди с детства помнили, что они граждане Царства Небесного – вечного Израильского рода (то есть настоящие «евреи» – не по национальности!), они бы никогда не прельстились на «царя» земного.
Свобода, свобода!
Так много, так мало
Ты нам рассказала,
какого мы рода!.. (2)
Действительно, очень мало успела рассказать... про наш род.
"Ведь сей [царь], ухищряясь против
рода нашего, притеснял
отцов наших, принуждая
их бросать детей своих,
чтобы не оставались в живых".
Деян. 7, 19
Царь-то тоже торопится. Эх! Нам бы сделать всё от нас зависящее, чтоб наши дети никогда не встретились с этим "фюрераон". Ни с одним его воплощением! Ни с его толпой... Ни с его школой жизни.
Примечание:
(1). Навуфей забит камнями в IX веке до Р.Х., в правление нечестивого царя Ахава (см. 3 Цар. – гл.21). Его мученичеству посвящён один из фресковых сюжетов в церкви Ильи Пророка. Св. диакон Стефан забит камнями за проповедь Христа в 30-е годы I века по Р.Х. – стал первым мучеником в истории новозаветной Церкви (см. Деян. – гл. 7). Сцена его побиения присутствует и в церкви Ильи Пророка, и в соборе Ипатьевского монастыря. Св. Ипатий Гангрский забит камнями толпой фанатиков-новатиан («безжалостно благочестивых» сектантов, учивших, будто Церковь ни в коем случае не должна отпускать людям смертные грехи) ок. 362 г. по Р.Х.
(2). Ю. Шевчук
Часть III. Мама
Только тот, для кого семья священна,
способен противостоять Государству.
Г. К. Честертон
1. Послекнижие
Да и вообще бояться нечего...
В мире нет ничего страшного.
Во всяком случае, до тех пор,
пока этот мир говорит с тобой;
потом, с какого-то непонятного момента, он начинает говорить
о тебе.
В.Пелевин,
"Онтология детства"
Кирилл обомлел! Он достоверно, несомненно узнал себя в Ромке, описанном в повести. «Роман о Романе» оказался романом о Кирилле. На Ромку настоящего литературный образ был не очень-то похож – зато своё компьютерное, «ролевое» и пожалуй, чересчур сентиментальное для мальчика детство (которого Марина, вроде бы, никак не могла видеть!) вспомнил сразу. Даже то, что ему было тяжелей всего пережить в мыслях вновь: «расставание с Ильёй» – мамой, которая «ушла», как раз когда ему было 11 лет... слишком уж убедительно описано! И кем!? мачехой? "Да ну, это пошлое словечко в отношении Марины никуда не годится! Так во-от с чего реальный Ромка получился куда сильней и меня, и «Ромки» из повести: Марина же воспитывает его теперь уже как второго сына – с учётом ошибок, «допущенных» в фантазии в воспитании первого. Не должен мальчик быть похожим на девочку!"
Как-то невероятно "заглянула" Марина и во многое другое из его потайного мира. Всю осознанную часть жизни Кириллом владел неизбывный страх... теперь-то он сформулировал, что у страха этого было имя. Кирилл годами стоял перед Змеем заворожённо-парализованно. Перед всеми его казёнными учреждениями, перед всякой Неволей: от интерн-ада – до просто ада. И больше всего боялся стать «кантонистом» – земного ли царя или... псевдонебесного. Он всегда до боли мечтал служить ближним (только до последних дней, до ранения Ромки, не представлял, как это делается!) и пуще смерти страшился служить «чуждому». В этом смысле даже само слово «служба» было для него одним из самых пугающих – ключевым словом его внутреннего кошмара.
"И как это Марина умудрилась "подглядеть" ровно то... что я, боясь сформулировать, гнал даже из своего подсознания! Подглядела, конечно, не во мне, а в жизни – но сейчас, задним числом, получилось, как будто бы во мне! Да уж, моя книга – словно мной самим когда-то в состоянии гипноза написанная".
Вот удивительная тайна творчества: кто-то что-то описывает – а люди узнают себя в придуманных (да придуманных ли?) персонажах. Такое абсурдное ощущение, будто человек знал тебя гораздо раньше, чем ты появился в его жизни. Значит, бывает знакомство прежде знакомства!? Родство прежде родства.
Да это ж надо, какое попадание!.. Да бывает ли такое? не снится ли?
"Значит, я что?.. сын её фантазии? её тогдашней мечты?"
Мы пишем, о нас пишут... нас пишут! Да если бы не было Единого Автора всего этого, никто б никогда ни с кем не встретился по-настоящему, никто бы никого не узнал: не прочитал! «Подглядеть» жизнь друг друга можно только если есть какая-то Общая Жизнь: не жизнь-она, а Жизнь-Он – Тот, в Ком мы все пребываем.
Но кроме связей всех нас с Ним... что за вечная неразрезанная пуповина обречена связывать Мать и Ребёнка? Любовь, в которой, кажется, изначально уже затаилось что-то больное – какой-то иррациональный страх потери с обеих сторон. Кирилл помнил его по своему детству – с одной стороны. Теперь увидел в книге Марины – с другой. Всё сошлось. Духовный закон: боишься – потеряешь! «Совершенная любовь изгоняет страх...» Но вот относится ли это «изгнание» к материнской и сыновней любви? Может, необходимо понять в жизни как раз то, что поняла Марина, чтоб хоть отчасти его изжить. Насколько?
– Да уж все мы – не Софии. И уж, тем более, не Авраамы! – будто в ответ на его мысли сказала Марина и вздохнула. – Всё-таки мученичество наших детей... Лучше бы уж, думаешь – самой...
– Да, самой... – это часто бывает! – опять нырнул в память Кирилл.
Мать его отправилась в единственный в своей жизни авиарейс. Как и перед нынешним путешествием, ни у кого и в помине не было никаких предчувствий. Колесницу никто не увидел. Милоть не упала – упал самолёт. Чего же ещё ждать от августа!..
Всё, что мог бы сказать Кирилл по этому поводу, уже сказал за него Ромка в повести. (Интересно только, что произошло раньше – Бог 11 лет назад написал ту катастрофу или Марина те строки?).
– Вообще не люблю я август! – вырвалось у Кирилла.
– Да я тоже не очень-то люблю, только это мой месяц! – призналась Марина.
– Ваш? – удивился Кирилл. – У вас же, вроде, в апреле день рождения.
– Да, день рождения-то в апреле, а жизнь-то вот – августовская! Август – это ж месяц взрослых людей, Кирилл. Всех, чья жизнь недавно за половинку перевалила. Август – это, брат, диагноз! Август – это возраст! Первый звоночек Суда Божьего: мол, какие ты туда плоды принесёшь? Посмотри-ка ты, человечек, на деревья, на грядки. Скоро осень. Может, она будет золотой, может, не очень... может, её для тебя вообще не будет – если в августе случится вот такая вот авария. Но одно ясно: плоды, Кирилл, их не по осени, а уже по августу считают. Я бы так сказала: красивый, тревожный и очень уж ответственный месяц.
– Ну, один-то плод у вас уже точно есть! – улыбнулся Кирилл. – Он ужасно похож на вас – вы просто не представляете! Есть такая английская пословица: "Не стремитесь воспитывать детей – они всё равно будут похожи на вас: воспитывайте сами себя". Ну, вот с этим у вас, похоже, здорово получилось!
– Да теперь... что уж получилось, то и есть, – потупилась Марина.
– Да хорошо, хорошо получилось! – чуть иронично подбодрил её Кирилл.
– Не представляю, что бы я делала, если б не он! Если бы да кабы... Вообще, кто б мы были в этой жизни, если б не наши дети? Одинокие неудачники, пародию на жизнь принимающие за жизнь? Сухие ветки на дереве мира? Ох, и глупый же народ феминистки! Оскорбительней для настоящей женщины, по-моему, просто ничего не придумаешь: утверждать на полном серьёзе, что материнство, рождение детей ограничивает человека, мешает какой-то там «самореализации»!.. Ну хорошо, ты «реализуешь» своё одиночество, тебе никто никогда за всю твою игру в жизнь не скажет «мама». После «Бога» слово «Мама» – самое ключевое, самое счастливое в мире – и ты его никогда не услышишь... Мне кажется, – без шуток! – иногда даже мужчины завидуют нам в этом одном-единственном... Помнишь песенку:
Папа может, папа может всё, что угодно!..
Только мамой, только мамой не может быть.
Кирилл засмеялся.
– А когда дети рождаются у молодых родителей, – продолжала Марина, – нет ещё опыта, как их там надо воспитывать – и просто исходишь из того, что вспоминаешь себя в детстве: что мне было бы интересно и важно, какими глазами я бы смотрела бы на то, на это... И ребёнок, подрастая, быстро превращается в твоего "друга детства"! В чём-то не такого, как ты! в чём-то совсем другого... а всё равно – ещё какого друга! Ты опять растёшь вместе с ним. Проезжаешь на машине времени те же самые, давнишние, уже знакомые края – но другим, неожиданным маршрутом... так что становится ещё интересней. Сама порой удивляешься: ну, надо ж, вот это-то я не видела, не помню (как смогла проглядеть, объехать, не обратить внимания?), а вот это вот – моё, да, моё, то самое... ещё б не помнить! Выходит, то ли ты – экскурсовод для сына по своей стране, то ли он для тебя – по своей. Оба массу нового о мире и о себе узнаете!..
– А вот ещё вспомнилась сейчас другая поговорка: носите детей на руках молитвы. Но уж это-то я по-настоящему, по-моему, только в автобусе и ощутила: когда преподобный Сергий в ответ на мой мысленный крик мне Ромку, действительно, чуть не на руках поднёс. Живого!
– А вот меня некому было носить на руках молитвы, – погрустнел Кирилл. – Ромке по жизни повезло. Знаете, что меня в нём больше всего восхищает! Ты думаешь, что человеку плохо – а он всеми дурашествами показывает, что ничего подобного! Челюсти жалости захлопываются... – и мимо! Мимо! Его там просто нет, где ты его жалеешь.
– А дети же, действительно, всё по-другому переносят! Это ж мы за них больше переживаем, чем они за себя! Пока мы не поймём, что в их мире всё другое, мы вообще ничего о жизни не поймём... Вот у моей подруги в Питере живёт очень весёлый, замечательный талантливый отец... инвалид детства! У него ещё в три года (кажется, от полиомиелита) ноги отнялись. Так он мне рассказывал: "В детстве я был счастливейший человек! Вот, веришь, Марина, ни на каплю не чувствовал себя обделённым – наоборот же!.. Че-етверо братьев: у всех по дому дела, у меня – отдых! все тебя любят, заботятся, в школе тоже особо строго не спрашивают – что ещё нужно сорванцу для счастья. Дурачился, шалил, друзей всегда полно было! Жизнь – праздник. Едешь, бывало, в школу – старший брат на санках везёт, где побыстрей прокатит... а ты его ещё и шарфом погоняешь: «Но-но-о!». И знаешь, Кирилл, что я ещё в жизни поняла. В отношении любой беды (случившейся или пока что не случившейся – не важно!), как в отношении гопоты, – никогда нельзя показывать, что ты её боишься! Рогатые – это та же гопота поднебесная. Мне этот светлый человек очень многое помог понять.
"Да-а!.. Вижу теперь, от кого это у Ромки... – понял Кирилл. – Уже не удивляюсь!"
– Как говорил мне один старый батюшка, прошедший лагеря, – продолжала Марина, – духовный закон – не тюремный: в нём из трёх только одно "не": "Верь: не бойся – проси!" И даже когда что-то уже произошло, и когда что-то может произойти – верь Богу и проси. А вот бояться нечего. «Что вы так боязливы, маловерные», – сказал Христос во время бури.
– Оттого и боязливы, что маловерные! – ответил Кирилл вместо апостолов.
– А вот дети-то как раз и не маловерные. Они, может, и не сознают, но живут они в состоянии реального чуда. Их мужество – это мужество чуда, мужество сказки. Они же у нас сказочные богатыри – всемогущие: с верой, что всё у них получится. Но это только для маловерующего, для боязливого – сказка. А в Боге все до единой «сказки» – реальность! Абсолютная! Идеализм детей – по-моему, куда более адекватная картина Божьего мира, чем наш будто бы «трезвый» взгляд. «Трезвый» бред!
– Э-эх, а всё равно во взрослом возрасте эту боязливость уже никуда не денешь! – воскликнул Кирилл.
– Вот уж тавтология, конечно, Кирилл, но я боюсь: то, чего мы боимся – это и есть настоящая жизнь. А то, чего не боимся... этого бы и стоило бояться! – ответила Марина.
"Обалдеть, да вот же она, точнейшая формула нашего искажённого "страха Божьего": мы боимся как раз Того, Кто есть Жизнь. Именно потому, что Жизнь-то – настоящая! Самый-то ужас, что настоящая:
Днём со свечками искали
выход в Жизнь, где всё не так.
Дырок много – все слыхали.
Да не выскочить никак!..
Нет, это неправда: это только наше милое самооправдание, что "не выскочить". На самом-то деле боимся мы этой Жизни! До паники боимся любых «дырок» – аварий, трагедий... да что уж там – вообще всякого дискомфорта, неуюта. Голгофа ведёт к Воскресению – а вот Голгофы-то мы и боимся... стало быть, и Воскресения. Вот почему исчезло давным-давно из нашей жизни Воскресение – остались после детства одни будни. Тянутся-потянутся... – и мы ещё умудряемся бояться, что их кто-нибудь да прервёт. Ох, и заманил же нас «фараон» в свой «Египет»! И когда уж, действительно, расступятся эти стены из воды: сработает Лифт. Прав Ромка из повести: боимся мы и Лифтов, и Моря... Смесь клаустрофобии с агорафобией!"
