Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"

Автор книги: Андрей Рощектаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Вера засмеялась.

– А вот посмотрите ещё мои стихи. Мне очень интересно ваше мнение! – вручила она ему большую папку.

– Ого, тяжёлая! Спасибо. Только я ведь, это... наверное, не быстро прочитаю.

– А кто вам сказал, что я вас тороплю. Сколько надо, столько и держите. Как прочитаете, так прочитаете. Только мнение своё мне честно скажите – не льстите! Не люблю лести.

– Уж постараюсь!.. – дежурно пообещал Кирилл: то ли не льстить, то ли прочитать.

"Не знаю пока, как её стихи... но вот в рисунках, кажется, что-то такое есть..."

Ему вдруг вспомнилось из старой песни про художника:

И осталось всего ничего разве только холсты.

А на них – неземные закаты, и лошади скачут.

Только в них, как ни странно, живёт ожиданье весны,

И весна безусловно наступит – а как же иначе!

– Мне кажется, эта лошадь – прямо как Божий знак нам! – проникновенно сказала Вера.

– И что он, интересно, может значить? – улыбнулся Кирилл.

– Догадайтесь... – интригующе сказала Вера.

– Какой-то я недогадливый, – пожал плечами Кирилл. – Тупой, наверное.

– Не-ет, вы не тупой! Вы видели, как лошадь сразу к вам потянулась? Они чувствуют людей... Они же всё чувствуют. Это у вас да-ар! К вам и животные, и дети тянутся – вы заметили? Потому что вы добрый.

– Здесь мне, наверное, положено шаркнуть ножкой и потупить глазки! – отшутился Кирилл.

– Ну, ладно – не буду вас смущать! Просто я, действительно, очень люблю лошадей и чувствую их. Жаль, что я так и не научилась ездить верхом. Надо было заняться конным спортом, но я ка-ак ударилась...

Кирилл, конечно, подумал, что речь о падении с лошади, но Вера после паузы пояснила:

– В молитву! Замолилась, проще говоря. Потом-то мне уже объяснили, что это была прелесть... а тогда я видела на молитве "нетварный свет", слышала голоса. Но я же тогда ещё ходила не в нашу церковь, а в одну "истинно православную". А там такие вещи с каждым вторым происходили. Там нам всегда твердили одно: молитесь, молитесь, молитесь... бдите, бдите, бдите... ночью никогда не спите – молитесь: мир погибает! уже погиб! всё грех, грех, грех... о конном спорте даже и думать – смертный грех... так я не стала думать о конном спорте, а стала думать о конце света.

– Да-а, что ж тут скажешь... – пробормотал Кирилл, и вправду, не зная ,что сказать. – Лучше уж конный спорт!

– А скажешь то... что я всё-таки спаслась! – торжествующе объявила Вера. – От спасения спаслась – это самое сложное! Они меня спасали, а я от них спаслась.

– Ну, и слава Богу! – поддержал Кирилл.

Странным образом, как в дежавю, он ощутил, что прекрасно знает эту «церковь» – именно ту самую – уже «спасшую» однажды сашину маму. Речь идёт именно о ней, родимой... хотя сект в наши дни великое множество.

– А как уж она, эта "церковь", называется? – переспросил он.

– Подлинная Истинная Православная Единая Церковь, – отбарабанила Вера: ушла-то ушла, но разве такое забудешь!

"Неудивительно, что "церковь" с такой аббревиатурой только и думает, что о конце света. Всё о конце да о конце! Индивидуальный-то конец они уже обеспечили... я думаю, не одной только сашиной маме!"

– А у вас не было случайно такого проповедника – раба Божьего Ильи *-на? – спросил Кирилл.

– Как же не было! Он – любимый ученик нашего "старца"! Он постоянно проповедует. "Старец" его благословил заниматься с новоначальными, вести катехизаторский курс. Я же как раз его курс посещала. Он у нас "младший авва", так это называется... Ой, тьфу, то есть, слава Богу, теперь уже не "у нас" – это я так по старой привычке сказала, извините! К счастью, отец * из Троице-Сергиевой лавры меня своими молитвами вытащил из этой лжецеркви! Он ещё такой молодой, но он, знаете... он святой человек! Я ему по гроб жизни благодарна! Он... знаете, как я его люблю, отца *! Я ему так и сказала: батюшка! вы для меня – всё! вся моя жизнь! разрешите, я всегда-а буду при вас, буду вашей келейницей!.. Но он меня почему-то не благословил с ним остаться. Я уж долго плакала, уговаривала, но он сказал, что нет Божьей воли, что мне надо в мир идти и хорошего мужа себе искать. А он за меня будет молиться. Я каждый день чувствую, что он обо мне молится. Вот просто чувствую... я без его молитв давно бы уже умерла! Это он благословил меня искать мужа, и я ищу...

– Ну, и помоги вам Бог... найти.

– Хорошего человека найти всегда трудно.

– Трудно, – согласился Кирилл.

– Я подумала-подумала, помолилась и решила...

Она набрала побольше воздуха и выдохнула:

– А давайте это будете вы.

– Что-о! – оторопел Кирилл. – Но почему я?

– Вы – добрый... Я давно просила Бога, чтобы такой добрый, чуткий человек стал моим мужем. Отцом моих детей.

"Вот тебе на! Добрый я, видите ли... Уже – отец... ещё несуществующих детей. Неужели это её лошадка так надоумила?"

– Неужели вы не видите, что если Бог посылает вам человека, то это воля Божья! – воскликнула Вера.

Кирилл не знал, что отвечать на столь запальчивое и несколько тавтологичное высказывание.

– Бог просто хочет вас спасти через меня, а меня через вас. Это же ясно! Мы же нужны друг другу. Он ничего просто так не делает. На свете ничего просто так не делается!

Она говорила как-то уж слишком убедительно. С прошлого года понятие "Божья воля" стало значить для Кирилла гораздо больше, чем прежде. Что-то неотвратимо-стремительное, как авария, и мистическое, как воскресение... тайна, которая всегда есть, перед которой замираешь в оторопи, никак не в силах её разгадать, пока она тебя или не ударит... или не погладит по голове.

Эти слова были ключами к его сознанию... – но в чьих руках они сейчас?

Иногда встречи, незначительные для нас, вдруг становятся значительными для людей – вот это уж никак не предусмотришь! То, что мимолётно для одного, "судьбоносно" для другого. Жаль, чужие глаза нам не даны – дано лишь задним числом удивляться чужим словам. Так вот, оказывается, как короткая встреча может видеться человеку, с которым мы разговариваем! Поистине, надо полностью стать этим человеком, чтобы додуматься...

Что-то шевельнулось в душе у Кирилла – почти как в тот момент, когда он впервые её увидел: красивая, одинокая, беззащитная... может, и вправду, есть воля Божия, а? Какой-то промысел? Ведь вообще-то Кирилл вполне мог бы и не ехать в это путешествие – никто его не тянул. А вот поехал... Вдруг это Бог за сотни километров бережно подводит одного одинокого человека – к другому одинокому человеку. Совершается признание... пусть даже в такой неуклюжей форме... – ну, а разве вообще объяснения в любви бывают "уклюжими"?

Странный у неё характер? ну, да все мы странные. "Странники мы в этом мире – оттого и странные", – была у Веры поговорка. Зачем-то все в этом мире друг другу нужны.

И... вот ещё вопрос: всегда ли мы именно влюблены в тех, кого любим? Не начинается ли всё часто с простой симпатии, которую даже не сразу можно распознать?

Да, это уж вечный вопрос: если человек ждёт твоего "да" и он тебе, как минимум, не противен, то достаточно ли это, чтоб такое "да" ему подарить? Бог знает, что из всего выйдет дальше... – но Вера-то говорит, что она знает.

"Воля Божья" – последний критерий истины. Только... "Такое ощущение, что некоторые люди лучше осведомлены о воле Божьей, чем Сам Бог!" – улыбнулся Кирилл над убеждённостью Веры, обдумывая уже в одиночестве её странные слова.

"Вот тебе и лошадка! Вот тебе и знак! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!"

Весь вечер он думал, даже довольно долго молился, но ни в мыслях, ни в молитве никак не мог получить ответ: это ли та самая "Божья воля"?

И небо, и сердце молчали.

Почему-то было неуютно...

3. Отложенный разговор

Есть ещё миг. Малый, но срок,

Пока не спущен курок...

А. Макаревич

На следующий день грандиозность Кирилло-Белозерского кремля – монастыря монастырей, даже большего по площади, чем сама Лавра! – отвлекла Кирилла от его внутреннего смятения.

Казалось, за этими сверхнеприступными стенами вообще всё мирское уже неактуально. Этот замок Господа Бога (иначе не назовёшь!) по суровой мощи аскетичного облика был совершенно несравним с вечным праздником Лавры или Ипатьева. Он отличался от них, как Пост от Пасхи. Кирилл дышал здесь другим воздухом и... забыл всё вчерашнее. К тому же, впервые в жизни он приехал к своему святому! И кажется, только сейчас это осознал.

– Монахи за нас молятся, но мы – не монахи! – напомнила вдруг Вера, многозначительно сжав ему руку на экскурсии.

Ну, спасибо! Приземлила с небес на землю. И опять "мы"...

Кирилл читал «стихи» Веры – и ему становилось всё более тошно.

"В чём же вечный вселенский секрет... банальности? Тайна как раз того, в чём, по определению, не может быть никакой тайны. Вот почему сами мы, будучи людьми, мягко говоря, не сильно оригинальными и до пошлости предсказуемыми, бежим, как от дурного запаха, от банальности чужих фраз и поступков? Нет ничего более несовместимого с любовью и даже просто симпатией, чем банальность. Уж скорее ненависть перейдёт в любовь, чем скука!

Две гордыни сталкиваются и отскакивают? Одинаково заряженные частицы отталкиваются друг от друга? Или мы просто всю жизнь отчаянно ищем того, чего в нас нет. А если встречаем то, что, по определению, есть в каждом, нас мутит от помноженной, возведённой в квадрат скуки. А помноженная скука – это уже тоска!"

Я хочу любить и быть любимой.

Без любви жизнь человека – пустыня.

На Земле и Небесах любовь необходима.

Боже, я кричу, дай мне любовь,

Если надо, я пролью за неё свою кровь!

"Господи, да так она никогда не найдёт любовь! – чуть ли не с ужасом подумал Кирилл. – Есть графомания в поэзии – и графомания в чувствах. Как в переполненную бочку уже ничего не нальёшь, так в полном графине графомании настоящему просто не найдётся места".

Шаблонные фразы не становятся менее шаблонными, если их зарифмовать. Наоборот, делается безотчётно тоскливо от какой-то, увы, не литературной (если бы только!), а глубоко человеческой подмены. Неужто это ВСЁ, человече, что ты можешь сообщить себе подобным? «От избытка сердца говорят уста». Подмена в творчестве отражает подмену в душе: «любовь-кровь», похоже, напрочь вытесняет из жизни любовь... И вот это уже, действительно, «пустыня»!

Говорят, любовь – это чудо. Но в том-то всё и дело, что есть чудеса – и лже-чудеса. Вера в форме невроза порождает и "любовь" в форме невроза. От того и от другого одинаково хочется бежать – это инстинкт самосохранения. Фантомные чувства пугают нас, как привидения. Ненастоящая жизнь равносильна смерти. Человек борется вовсе не за выживание, – как животные, как вчерашняя лошадка, – а за сохранение Личности. Личность же, по определению, может быть только подлинной. Подлинный Бог, подлинный друг, подлинная любимая....

А тут! Погонишься за новыми впечатлениями – наступишь на старые грабли.

Так и хотелось крикнуть:

"Ну что у нас за жизнь такая, люди! Вырвавшись из одной ловушки, тут же загоняем себя в другую. Прям без передышки! Вот стоило только этой Вере спастись от выдуманной веры – чтоб так сразу вляпаться в выдуманную любовь!"

То, что она "выдуманная", у Кирилла теперь не было сомнений.

"Нафантазированная "Подлинно-Истинная церковь"; нафантазированная "малая церковь" – семья!.. ну да! непременно с человеком, которого ты видишь первый раз в жизни. И за что это она сама себя так мучает!

Жаль и хочется помочь, да ведь не притворством же! Ни один человек не может дать то, чего у него нет. Если б я вообще никого никогда не любил, то, наверное, ещё бы мог поверить, что иногда "любят" вот так – одним умом. Что это "воля Божья"... Но то, чего требует бедная Вера – это воля... какого бога? Опять нашего старого знакомого?"

Первый раз Кирилл попал в такую ситуацию. До этого он знал только ту неразделённую страсть, когда он любил, а его – нет. Думал, если наоборот – это легче, оказалось – гораздо тяжелее. Неприятно быть предметом чьей-то страсти! Неприятно вообще быть предметом. Вроде, аксиома – а вот и она познаётся только опытом.

В нашем мире подмен всё время идёшь по минному полю. Страсти – и свои, и чужие, – взрываются там и сям, как "растяжки". Обезвреживать их умеют, кажется, только сапёры-аскеты – но их единицы на всё мироздание. Тяжко без карты! Минируют все и всё, без всякой системы... и каждый из нас сам изнутри тоже заминирован.

Но ясно одно: страсти – не любовь: особенно несомненно это видно со стороны (сами в себе мы это различие распознаём задним числом, уже подорвавшись). Главное содержание всей нашей жизни, её главная формула – крайняя необходимость любви при крайнем неумении любить. Эта крайняя необходимость любви - единственная движущая сила жизни, единственный её подлинный стимул. Эта возможная невозможность – единственная цель... «Невозможное человекам возможно Богу».

Любовь – самое сверхъестественное, что только есть на свете. Она, действительно – "сверх" всего, к чему мы привыкли в обыденной жизни. Но тут... тут атака "влюблённостью". Авианалёт.

Нет ничего отвратней Подмены... не только образа Бога, но и образа человека-избранника в нашей душе.

Подмена хуже измены.

Вот ты ищешь-ищешь всю жизнь Единственного Бога, а находишь... того, кого в псалмах называют чуждым. Ищешь-ищешь единственного в твоей жизни Человека и находишь... бесконечно чужое тебе существо. Мы все друг другу – ближние, но всякий раз, чуть только речь заходит об одном исключительном ближнем, претендующем на единственный трон, катастрофически часты ошибки. Ближний – он и есть ближний, но стоит лишь сотворить из него кумира (или ему из тебя), как он сразу же становится чужим.

Однажды кто-то сказал: "Как бы хотелось запретить в себя влюбляться! Знак повесить дорожно-запретительный, что ли!? Если б в меня не влюблялись, я бы любил".

А пока человек не нашёл себя, он хватается за соломинки... нет, даже и не за окружающих, а за свои фантазии о них. Заодно – за свою фантазию о Боге. О Его воле. А ты со стороны растерянно смотришь и не видишь, где же в человеке человек, чтобы его полюбить. Есть его всеобъемлющая самофантазия – но где он сам? Раз даже он себя не нашёл, как же тебе его найти? Вообще... где же в нас мы: самый главный вопрос! «Господи, дай нам Тебя и себя отыскать».

А может, вся эта история-истерия показывает, как тошно не любить!

Это самое страшное состояние во Вселенной. Вот не любишь – и всё тут. И ничего не можешь с собой поделать. Ад – это не когда нас не любят, это когда мы не можем любить. Вот не можем и всё!

Не-любовь властью врывается в наше сердце, как кусок "яблока" Адаму в желудок. Не-любовь мучает нашу цивилизацию. Не-любовь – как у современной Украины с Россией: насильно же мил не будешь! Худшая из всех агрессий: попытка заставить себя любить. Опять вспомнился фильм «Про Красную Шапочку». «Тебя излупят плётками, и ты как миленькая полюбишь меня!»

Потом Кирилл утешил себя:

"Но всё же такие ситуации доказывают хоть от противного, что любовь существует. Если есть подмена – и мы как-то сразу безошибочно, по одному тошному чувству осознаём её именно как подмену! – значит, есть и то, что подменили. Если есть болезнь, есть и здоровье (хотя бы как точка отсчёта, от которой мы определяем болезнь). Если есть Верховный Издеватель, есть и Спаситель от него.

Жутко тягостно, когда снаружи ждут ответа "Да", а душа говорит "Нет". И ничего не поделаешь: наша личность в данной ситуации неотделима от "Нет". Всё можно – только нельзя перестать быть самим собой.

"Нет, это я ей потом скажу. Не сейчас! – понял Кирилл. Человеку, зацикленному на саморефлексии, иногда трудно разрешить как раз самые простые вещи. Вот почему-то стыдно сказать «Нет!», когда надо сказать «Нет». Совесть от Бога или лже-совесть от лукавого, заставляет нас быть дипломатами? И наша «дипломатия» – это смирение или боязнь ответственности?

Тоска давила такая... как после того прошлогоднего сна. и тех «псалмов». Кирилл сам не понимал, что это на него такое нашло! С чего вдруг резко выцвели краски мира? С чего это с ним и надолго ли? Наваждение!

Всё банально, всё повторяется из раза в раз. Мы – зануды перед Богом. Но ведь и страдания занудны и банальны в своих повторах.

Впрочем, всякий, кто хоть раз пытался наблюдать за своим унынием со стороны, неизбежно придёт к совершенно "научному", опытному выводу, что в основе своей оно – иррационально. Это – именно "не нашего ума дело"! Это даже, если угодно – авария нашего "я". Это именно – атака извне на наше подсознание бурей помыслов: "Чужой, сильнейший ум с нашим борется", – как говорил Силуан Афонский и другие вышедшие победителями в этой борьбе. Кто победил, тот знает,. Кто не победил – пусть хотя бы поверит. Или проверит – и придёт к тому же выводу.

Тоска всё сгущалась. Теплоход остановился из-за тумана. Кирилл смотрел во мглу...

Белая ночь.

"Туман", "тумен", "тьма" – тайна русско-татарского имени: имени бесчисленного множества. Множество... чего? кого? Бездну отражённого в белой воде белого неба открыли, и от этого его пустая белизна закурилась, задымилась, расслоилась – взошла, как дрожжи и заполнила мир, стирая все его краски.

В этом призрачном мире мы то ли стоим на якоре, то ли... висим на ниточке его каната. Висим на волоске от полного растворения в бездне!

Якорь будто хочет что-то нащупать – там, в глубине, где всё неведомо для нас: не по нам, не по нашим меркам. Не "нас ради человек и нашего ради спасения"! Он, как зонд, спустился искать... сгинувший в Великий Потоп колдовской мир. Но более всего странно, как он, такой маленький, держит такой большой корабль. Не иначе как неведомой силой. А кто держит нас?.. чтобы не погибли, не упали в ту «чашу»!?

Вдруг Кирилл заслышал на палубе голоса Ромки и Саши.

– Видишь, тут их сколько? – продолжал разговор о ком-то Ромка.

– Кого? – вклинился Кирилл, чтоб хоть чем-то отвлечься от дум.

– Комаров? видишь?

– Точнее, слышу, – сказал Кирилл, прихлопнув на себе очередного писклявого кровопийцу.

Действительно, многоголосый звон стоял, как на пасеке! Пока корабль на ходу, комары за ним не очень поспевают, но стоит чуть остановиться, и их атака начинается, как авианалёт камикадзе... Север, река, лес – рай для комаров! Туман... и из него вылетают маленькие твари. В таких количествах, что на них буквально натыкаешься, как на снежинки в сильную метель. От страшного до смешного, от кошмаров до комаров – один шаг! Со всеми нашими проблемами – так...

– Кирилл, мы тут решили себя испытать! – торжественно объявил Ромка. – засеки время: сколько кто из нас сможет выдержать, не отмахиваясь!

Кирилл не стал Ромку отговаривать. Он же не лошадь, чтоб его жалеть. В конце концов, человек и вправду должен испытать, на что способен!

– Ты засек?

– Да.

– Скажи "старт".

– Старт!

Ребята, застыв, как памятники самим себе, смешно наморщили носы и даже глаза скосили так, будто носами хотели отогнать комаров или смахнуть их взглядом... Но время шло – а оба терпели, не двигались.

– Может, хваток? – предложил Кирилл.

– Не! лучше скажи, сколько времени?

Прошла почти минута, но Кирилл соврал, что две.

– Я три постараюсь выдержать... – сказал Ромка.

– А я четыре... – мученически выдавил Санька.

А нос разве что круги вокруг своей оси не описывал. Кирилл помахал рукой поодаль, чтоб хоть ветерком отогнать пикировщиков.

– Не-е! Не отгоняй, нече-естно! Для чистоты эксперимента надо, чтобы не было движения воздуха...

Кирилл уже сам с нетерпением смотрел на секундную стрелку, пока она опишет ещё хотя бы полкруга: полминуты надо выдать за минуту – а то, если меньше, оба "спортсмена" почувствуют, что арбитр явно подсуживает. Время, казалось, растянулось бесконечно, пока каждая писклявая секунда щекочуще жалила героев. Кирилл никогда не думал, что полминуты – это так одуренно много!

– Всё-о! – выдохнул он. – Три минуты! Может, хватит!?

– Может... – будто сонно выдохнул "медитирующий" Санька и вдруг подскочил, как со сковородки. – Всё-о!!!

Тут и Ромка, словно ожив, начал барабанить по себе – каждое ноющее место просило спасения, не в силах ждать своей очереди, и нужно было, наверное, сразу сто рук со всех сторон.

– Просто свои возможности надо познать заранее, – пояснил Ромка. – Вдруг бы какие-нибудь орки взяли нас в плен и стали пытать комарами.

"Вот уж, действительно, ребята "готовы отдать свою кровь", – усмехнулся про себя Кирилл, вспомнив верин шедевр. – Комары, оказывается – символ любви: они всегда готовы принять нашу кровь, которой всегда так щедро жертвуют на словах поэты. Правда, мальчишки – не поэты, поэтому поят они их не "за любовь", а "за просто так".

Да, оказывается, чаще всего нас выручают соломинки. Не Ангелов с небес, а других слабых людей посылает Господь защитить нас. Дети рядом с нами вступают в сражения с депрессиями, чудищами и комарами. "Вот вечно в мире так: тирания, тоталитарщина – а ей пытается противостоять какая-то слабосильная, слабохарактерная «интеллигенция», – вспомнил Кирилл слова Марины. – А почему слабосильная-то? Вопрос – только к ней! Может, всё потому, что, чем мы «культурнее», тем больше себя, дорогих и любимых, ценим и бережём. А уж деток своих бережём-балуем вдвойне!.. А может, правильней-то: они – не только наши! И сами мы – не только свои. Я иногда пытаюсь, сколько умею, относиться к своему сыну... как к сыну Божьему. Он – мой, но... ведь не только мой! Божий больше, чем мой. Я знаю: с ним никогда ничего плохого не случится. Даже если он вдруг... Нет, конечно же, он никогда не умрёт!.. но даже если вдруг... то всё равно ничего не случится.

А я б дала один дурацкий, но полезный совет родителям. Будьте зверски безжалостны к детям во всём, что касается их подвижных игр и шалостей. Именно зверски – вот как звери в природе. Безжалостно разрешайте всё (кроме того, что жестоко по отношению к другим). Пусть лазают, бегают, падают, ушибаются, простужаются, получают неопасные для жизни травмы... – и чем больше, тем полезней... для здоровья и характера. Чтоб были не стеклянные, а человечные. Не «маменькины», а Божьи!"

И тут всё Кирилл понял! "Я же тоже терпел-терпел свои сомнения, как мальчишки комаров, а теперь пора сказать: "Хваток!" Депрессия приходит только когда мы откладываем назревшее решение – будто зуб всё ноет и ноет, а мы всё не идём и не идём к врачу. Так маленькая проблема благодаря нам становится большой...

Нет уж! Глупо тянуть кота за хвост.

Умение сказать "Нет" – одно из главных в нашей жизни. Без этого жизнь давно превратилась бы в пародию на саму себя. Право вето – то, что отличает суверенную личность. А умение им пользоваться – главный критерий ответственности.

"Да будет у вас "да, да", "нет, нет", а что сверх того – то от лукавого".

Вся наша ответственность определяется двумя словами: "да" и "нет". Как + и – определяют направление тока.

Вдруг показался над морем тумана , медленно восставая из него, какой-то многокупольный силуэт кремля... Кирилл даже глаза протёр: не галлюцинация? не мираж? Над земным облаком отчётливо взошёл небесный град – преподнесённый как бы на белой подушке. Выше тумана, выше комаров... Вот пятиглавие одного храма, и византийская горка другого, и столбик одной колокольни, и кувшинчик другой... всё это плавало над белым месивом, как видение... восставало на глазах из недр. Это – что-то более реальное, чем сама "реальность", и потому запредельное для человеческих глаз. Неправдоподобное, сверхъестественное.

Всё белым-бело от белой ночи – и "город", и облако мглы, держащее его на весу.

Потом лохматый туман опять зашевелился, как живой... и, поворачиваясь всеми крыльями и щупальцами, начал торопливо-суетливо заслонять видение. Ангельские крыла смахивали и затирали то, что смертным не под силу созерцать долго, ибо им становится почти страшно от такой Красоты и такой Тайны. И под сенью мелькнувшего и скрывшегося Града стояли на палубе три человечка. Боялись говорить о важном, вообще боялись говорить, боялись спугнуть что-то, и только ёжились, как "ёжики в тумане".

Какое-то чувство воскресения из мёртвых охватило Кирилла. Перед ним приоткрылся на минуту Воскресенский Горицкий монастырь, сосед знаменитого Белозерского.

– Оказывается, это мы напротив Гориц бросили якорь! – пояснил он ребятам.

– Горицы – слово какое-то хитрож... непонятное: то ли "гора", то ли "горе"? – начал и поправился на ходу Санька.

– Значит – скатился с горя, как с горы! – мигом соединил смыслы Ромка.

– Ну, ты у нас прямо творец новых поговорок. Могучий народ в одном лице!

К Кириллу подкралось на цыпочках тихое ощущение Чуда... покоя и одновременно – каких-то грандиозных перемен в жизни... вернувшегося прошлого и одновременно – разом открывшегося будущего?.. вообще – единства всего-всего в мире, что только можно себе представить. Исчезновение границ, времён и возрастов... дня и ночи. И вообще – словами об этом нельзя, можно только музыкой.

И ты узнаешь тогда:

Пройдёт любая беда,

И нету слова "никогда",

И всё – суета!

Но мы с тобою всё-таки – есть,

И наше место именно здесь,

И время прочит Добрую Весть,

И дорог не счесть!(1)

* * *

– Вера, я думаю... вы ещё найдёте себе другого человека. Вы уж меня извините, но... вы во мне ошиблись! – сказал Кирилл утром.

– Откуда вы знаете, что я ошиблась, – резко сказала вдруг Вера. – Вы же не знаете, ЧТО я про вас думаю! Мне не нужен "другой человек"! Не нужен! Мне нужны ВЫ! Мне вас Бог послал.

"Опять Бог! И опять послал!"

– Послушайте, Вер, я говорю честно. У меня своя жизнь, у вас – своя. Нельзя из первого встречного сотворить себе кумира.

– Я не творю из вас кумира! это вы там себе что-то вообразили! – раздражённо воскликнула Вера. – Может, я-то как раз и вижу все ваши недостатки. Все! Может, вас вообще, кроме меня, и терпеть-то такого никто не сможет. Я понимаю... у каждого свои недостатки, но... надо же смиряться! Я буду терпеть вас, а вы меня.

– Да заче-ем!?

– Затем, что Бог так заповедал. Мы же с вами православные люди! Ведь у человека должен быть или монашеский путь, или семейный – всё, только два пути спасенья – третьего не дано! Нельзя быть ни рыбой, ни мясом. Нельзя! Если вы православный, жить надо – как учит Церковь. На монаха вы не похожи, поэтому у вас должна быть жена.

– Будет ещё время определиться... – пробормотал Кирилл, не зная, улыбаться ему или насупиться.

– А сколько можно определяться? Так вы до конца жизни будете определяться! Жизнь уже сама за вас определила. Вы вот столько читаете, читаете – а в воле Божьей разобраться не можете... Ау! перед вами не книга – перед вами живой человек! Ж-женщина! И если вы её упустите, другой такой случай может никогда и не представиться.

"Да. Когда человек говорит о себе в третьем лице, это уже серьёзно!" – подумал Кирилл и ответил:

– Кстати, про монашество и брак, вправду, говорится, что это – два пути спасения но... нигде не говорится, что – только два пути. Во все времена бывали холостые праведники в миру. Как Симеон Верхотурский, например...

– А вы сравниваете себя с Симеоном Верхотурским!?

– Да нет, ни с кем не сравниваю. Просто привёл пример.

– Просто ничего не бывает. Всё бывает со смыслом!

Кирилла, честно говоря, уже начинало раздражать, что так назойливо лезут в его личную жизнь.

– Вера, успокойтесь...

– Я спокойна!

– Ну, если вы так спокойны, то что тогда считать неспокойствием?

– Ну, это же Божья воля, что мы встретились... Как вы не понимаете! а ещё православный.

– Знаете, Вера... это уже, по-моему, не православие! Это уже учение о предопределении. Это Кальвин. Или карма. Или что там ещё. Но только не наша вера. Будто Бог за нас помимо нас уже всё заранее решил!

– А разве не так? – искренне удивилась Вера.

– Нет, не так...

– Всё равно нам надо быть вместе – я это так чувствую.

– А-а! Вот это вот уже честнее: это вы так чувствуете. Это не Бог так решил. Большая разница!

"И ведь все мы, горе-влюблённые, верим в предопределение! – вдруг понял Кирилл с горечью, вспомнив самого себя прошлогоднего. – В то, что их "любимый", "любимая" – уже запатентованная где-то там собственность. Выражение «Браки заключаются на небесах» – если его в таком смысле понять! – в сущности, одно из самых кошмарных предположений, какие только выдумало человечество! Это ничуть не лучше того учения, что одни заранее предназначены для рая, другие – для ада. Та же хула на Духа Святого! На Богом данную свободу!"

Кирилл понял только теперь, ЧТО вызвало в нём накануне такую особенную тоску в словах Веры. Он восстал сейчас против ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЯ! Да, пусть повод оказался такой нелепый... Но в том-то всё и дело: у нелепых теорий – нелепая практика. И в большом, и в малом всякая вера в предопределение – симптом болезни. И Кириллу стало ясно, что он чуть не заразился от Веры! И страсти, и заблуждения, оказывается, ещё как заразны! Потому что все мы, на самом-то деле, друг на друга похожи. И от похожести заражаемся.

Но ничто на свете не предопределено. Какая радость знать и помнить это. Любовь не предопределена – на то она и любовь. Авария не была предопределена. Война на Украине не была предопределена. Всё как-то возникает в результате наших действий: вольных или невольных, осознанных или не очень... но – наших! Бог подправляет, направляет, подсказывает... больно лечит - это когда нам самим от себя совсем уже караул... но – не насилует нашу волю! и любовь, и война – дар свободных людей. Вот как Ромка и Саша свободно терпели комаров. Значит, зачем-то уж им самим так нужно было.

– Ну хотите, я вам буду сестрой! – чуть сменила направление Вера. – Не женой, а сестрой! Это же вас ни к чему не обязывает. Я вас ничем не стесню. Будем жить как брат и сестра во Христе. Вместе спасаться. Мы же и так все братья и сёстры во Христе.

– Вот именно, что – и так! – поймал её на слове Кирилл. "Для неё же будет лучше, если я буду сейчас жёстче!"

Как по сироте не видно, что он сирота (уж это-то Кирилл знал по себе), как по вдове не сразу скажешь, что она вдова... так и душевная болезнь – не ОРЗ: её по кашлю и насморку не определишь. Наивное представление о "ненормальности", будто бы сразу бросающейся в глаза, характерно только для тех, кто ни разу не общался с такими людьми. Люди как люди... – и лишь в очень определённых ситуациях начинаешь вдруг замечать, что они... в плену. У кого-то, кто внутри. Разум будто на очень длинном, временами почти свободном поводке... но всё же на поводке. Пока кто-то на той стороне не дёрнет, всё нормально. Или пока ты человека нечаянно не дёрнешь... не в ту сторону, куда его мягко ведут.

У Веры началась истерика:

– Я не знаю, что мне теперь делать! Из-за вас! Я так верила, что это воля Божья... А теперь мне всё равно! Да и вообще скоро конец света – поскорей бы уже... – неожиданно заключила она.