Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"
Автор книги: Андрей Рощектаев
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Нет, к сожалению, такой приоткрытой двери.
Нет у нас возможности для такого подслушивания.
Через некоторое время, после очередной успешной сдачи в инстанцию очередной порции документов (вроде бы, наконец, последних), Кирилл бросил вскользь:
– Такое ощущение, что мы каждое лето сдаём экзамены.
– Да ты и так каждое лето сдаёшь экзамены, – не понял Ромка.
– Нет, это другие экзамены. Без предварительного лекционного курса.
– Было у меня такое чувство, как будто Бог даст ещё одного сына... не знала, что – так, – улыбнулась Марина.
– А я всегда хотел брата... вот прям точно такого же возраста, как я! – подхватил Ромка. – Но это же невозможно... было бы, раз уж у меня нет близнеца. Кирилл – он старший, это классно! Но это ж совсем другое. А если б, мам, кто-то прям сейчас у тебя родился, он был бы мне младший, совсем ещё ма-аленький братик... А вот брата-ровесника всё равно не было бы.
– Ну, зато теперь есть! Дра-аться теперь с тобой будем!.. – задумчиво-весело предсказал Санька, возводя взгляд в потолок, словно говорил о чём-то возвышенном.
– Зачем? – не понял Ромка.
– Как зачем! Чтоб братья да совсем не дрались – так же не бывает! Вот и будем... иногда... для поддержания традиции. Ты, к тому же, мой младший брат.
– Фигушки, мла-адший! – смешно возмутился Ромка.
– Младший-младший! На целых два месяца младше... да ведь, мам? – нарочно обратился он к Марине.
– Да.
– Ма-ам! ну уж ты-то меня не предавай!
Лето в этом году выдалось прохладное: только поманило жарким июнем, а потом обмануло надежды. Осьминоги циклонов, сплетаясь щупальцами, облепили Северное полушарие. Ураганы, как сквозняки, пробегали по старому дворику Европы то тут, то там – не уследишь, но пока, вроде, где-то неблизко. Вот так оно и в жизни: то ветры перемен, то перемены ветров...
Наконец все предварительные процедуры были завершены и осталось только ждать: комиссия – предполагалось, уже на следующей неделе, – должна будет объявить окончательное решение.
Так что коротенький круиз по Волге (в который они собирались давно и тут наконец вырвались вчетвером на несколько дней невольно приобрёл форму ещё и паломничества с одной-единственной просьбой к Богу: у кого что болит, тот о том и говорит.
Марина договорилась с секретаршей в РОНО, что в слуаче любых изменений – ускорений или "поворотов" дела, – та им немедленно позвонит. В случае чего-то экстренного (что маловероятно), из любого города на их маршруте можно доехать до Костромы за считанные часы... Всё путешествие-то их было – почти по кругу: длинное только когда плывёшь по реке. Автобусов они уже перестали бояться – сами не заметили, когда это случилось.
Ну, кажется, ВСЁ сделали – и теперь пора просто ехать. Дальше – Божье дело, и такое ощущение: уезжаешь в такие моменты – чтоб Ему не мешать. Путешествие – способ передоверить Ему всё, что от тебя уже не зависит.
Можно честно спать.
Можно честно путешествовать.
Вал событий запущен. Всё будет так, как будет.
Маршрут – просто подарок для тех, кто любит древнерусские города и монастыри. По Волге и Шексне до Белого озера, а оттуда обратно через верховья Волги до Москвы. Ярославль, Тутаев, Рыбинск, Горицы, Белозерск, Мышкин, Углич, Калязин, Дмитров. Часть "Золотого кольца" и "Северной Фиваиды" – всё самое древнее и интересное в Верхневолжье и Заволжье, до чего только можно добраться по воде.
Но на Сашу наиболее магически действовало само слово "Москва". Для тех детей, кто ни разу в столице не был, Москва – это страна в стране... причём, очевидно, волшебная. Если не предел мечтаний, то по крайней мере, что-то, ради чего можно пойти на великие жертвы ("Я буду хороший – только возьмите меня!") и великие трудности пути (если бы они в наше комфортное время были).
– Ну ты и царь! – пошутил Кирилл. – В Ипатьевском монастыре уже был – в Москву ещё поедешь.
– Да, а чем я не царь! – приосанился Санька. – Александр... какой там по счёту?
– Четвёртый.
– Ну, всё правильно! Вчетвером едем, и вот я с вами – четвёртый.
Саша, конечно, не знал теории "Москва – Третий Рим", но для него она, несомненно была и Римом, и святым градом Иерусалимом, и всем остальным... центром его личного мироздания, пределом мечтаний. Столица ждала своего царя. Для всех это было просто путешествие. Для Саши – путь или в детдом, или в семью.
Но уверовав в семью, так же не хочется в детдом, как уверовав в Бога – в ад. Если бы предали сейчас Сашу – это значило бы для него ровно то же, как будто Бог его предал... в очередной раз.
"Своими поступками мы клевещем на Бога. По могуществу-то, мы – почти боги по отношению к детям. Бог ребёнка – это Взрослый. Если взрослые кругом предатели, то и бог для него тоже – предатель. Лето – это безжалостно мало! Лето превратится в предательство, если мы не продлим его на всю жизнь. Москва превратится в предательство... Не будет никакого Третьего Рима".
Вечером перед отъездом у Марины было безотчётно тревожное, подавленное, даже какое-то чуть муторное настроение... Оно почти зеркально повторилось и у Кирилла.
– У меня как-то не было никаких предчувствий тогда - ну, когда авария... а сейчас – что-то какие-то предчувствия нехорошие, – со странно сжавшимся сердцем сказал вдруг Кирилл.
– Это называется: собака лает, когда вор уже всё вынес... Нет, ты не бойся, Кирилл – Бог нас хранит!
– Хотелось бы верить... Но, Марина, а вот как по-вашему? Как всё-таки отличать интуицию от лени? Вот когда мы в последний момент не хотим куда-то ехать или что-то делать, что, вроде бы, уже наметили – это предупреждение внутреннего голоса, к которому надо прислушаться, или это наше вечное малодушие, к которому прислушиваться ни в коем случае нельзя, иначе мы так никогда ничего в жизни вообще не сделаем? Как определить:
Время жечь мосты и взлетать?
Или время спать? (2)
Когда вред – дело, а когда – неделание?
– Да в том-то и беда, Кирилл, что на практике человек давным-давно и напрочь разучился отличать голос Бога от голоса лукавого. Как и вообще – Бога от лукавого... Главная и худшая путаница всей нашей жизни! Я же вот тоже долго думала, с чего у меня тоска... и вдруг как-то, знаешь, в одну секунду успокоилась, как только поняла: это же месть – просто месть! а значит, мы движемся в правильном направлении! «Бес бесится!» – как говорит в таких случаях мой духовник о. Павел. Иногда перед чем-то важным нас прямо-таки пытают неожиданным депрессивным состоянием – и всегда «за дело»! Да, это ж натуральная пытка – чтоб мы отказались или хотя бы заколебались в принятом решении. Вот, – говорит бабушка, – была в наших краях старая народная припевка:
Ах ты, ад-адушка!
Ах ты, гад-гадушка!
В том смысле, что уж, мол, знаем мы тебя как облупленного – зря маскируешься! Люди-то были простые, а в таких духовных вопросах куда мудрее нас! А я хоть и не разбираюсь, как они, но всё-таки в таких случаях всегда говорю себе: "Делай что должно – и будь что будет!"
– Будь что будет... – повторил за ней Кирилл и отправился спать.
"Время выключить свет – и дожить до утра..." – как поёт Шевчук.
Перед некоторыми важными событиями волнуешься почти как перед смертью: представить завтрашний день иногда так же трудно, как загробную жизнь. То есть мы почти одинаково достоверно знаем, что и то, и другое есть... но вот как оно там!? Главный вопрос «как»... Что нас ждёт по ту сторону ночи?
И как это вообще можно представить, что "сегодня" вдруг превратится в бесповоротно улетевшее "вчера", а пока не существующее "завтра" – в самое настоящее "сегодня"!?
Где же рождается настоящее?
"Господи, обнови во мне всё, что надо обновить, и уничтожь всё, что надо уничтожить", – помолился Кирилл, уже почти засыпая.
(1). «Литургия» – дословно переводится: «общее дело» (греч.)
(2). А. Макаревич «Рождественская»
Часть IV. Царство
Пилат сказал Ему: итак, Ты -
Царь? Иисус отвечал:
ты говоришь, что Я Царь.
Ин. 18, 37
Всё мёртвое плывёт по течению,
против течения может плыть
только живое.
Г. К. Честертон ,
"Вечный человек"
1. Тутаев
На дорогу надел струны новые...
Ю. Шевчук
Путешественников, как только они миновали трап, окутал особый, едва уловимый запах теплохода – ни с чем не сравнимый, как несравним запах метро. Длинные половики в коридорах, глуховато-мягких и уютных, как хоббичьи норы, латунный блеск перил от ныряющих и возносящихся трапов: большой дом на воде, плавучая гостиница.
Всё живое так преображённо-светло отражается в воде, что вдруг, помимо всяких научных теорий, понимаешь, что из воды-то оно и произошло. Из неё вышло – и к ней тянется. Материнская ласка воды к миру как-то особенно явственно чувствуется в таких путешествиях. Даже в одном созерцании воды есть что-то очистительное, а уж полным погружением в неё ещё Иоанн Предтеча "крестил в покаяние". Вода-жизнь, вода-очищение, вода-возвращение... ведь возле воды мы все – немножко дети! Путешествие на теплоходе – самое детское путешествие...
"Реки связывают города, как любовь людей. Поволжье – семья. Наша семья сейчас – у неё в гостях. – думал Кирилл. – Путешествие по реке – просто какое-то откровение. Тут тебе не океан: берег всегда рядом. Смотришь всё время на землю – и в то же время ты всё время на воде. Кругом суша – но ты-то на корабле! Это... как подвижники смотрят себе на мир, всё в нём видят, во всём участвуют, даже, представьте, живут в нём, но сами – не его! Ну, мы-то «подвижники» только в том смысле, что всё время куда-то движемся".
Такое ощущение, что путешествия живут самостоятельной жизнью – как некие субстанции, персонификации Вечного Пути. Порой приходишь к выводу: это не совсем мы выбираем маршруты – это они сами как-то выбираются, естественно складываются. Географическая мистика в чём-то сродни биографической: и тут, и там как-то непостижимо сочетается наша воля с волей Творца – и выходит непредсказуемый, но всегда очень логичный конечный результат. Мы куда-то едем и где-то оказываемся.
Всякое путешествие, осознаём мы или нет – немножечко репетиция Главного Пути, который нам всем предстоит. Маленькое, пока временное расставание с привычным нам мирком. Превращение земных, оседлых проблем в неактуальные...
Путешествие из дома... домой. Коротенький прорыв в экзистенциальное, говоря умным языком. "Кто решился, тот прав, даже если не прав в мелочах"(1).
Погода стояла ветренная. По небу показывали сюрреалистический мультфильм про странных зверюшек, спещащих куда-то. Теплоход медленно плыл туда же, куда и облака – пунктирно очерченная река в небе полностью совпадала по течению с рекой земной.
Планета вертится, и реки ветров плавно текут над нами. Поэтому где бы мы ни были, мы всегда – на вечной Реке. Иногда кажется, что всё человечество живёт на её берегу... На древних фресках так и изображался водный поток, исходящий от Престола Божьего (позже его место стал занимать змей человеческих грехов – смысл изображения поменялся на прямо противоположный). Река всегда в чём-то сродни фрескам, а фрески – реке.
На теплоходе в воде не искупаешься, зато можно всю дорогу купаться в воздухе. Над потоком – другой поток. Приподнимаешь ладонь – и она плывёт в невидимой струе. Струи ощутимо обдувают-омывают тебя...
– Ветер сам держит руку! Как море! – восхитился Ромка. – Ещё прям ладонь так ныряет то вверх, то вниз. Вот сам попробуй.
– Ага-а! Рука прям в воздухе лежит! – подтвердил Санька.
Оказывается, это вполне доступно: пока не умеешь летать сам – зато уже летает хотя бы твоя рука. Частичная невесомость!
– Чай не утопнем! – привычно хихикнул Санька.
Потом вдруг обернулся к Марине, держа ладонь по ветру:
– А я за руку с Богом здороваюсь!
– Какие хорошие слова! – вдруг отреагировала стоявшая рядом девушка и обратилась к Марине. – Как вы хорошо воспитали своих сыновей: они у вас, действительно... без Бога ни до порога!
– А как вы угадали, что мы её сыновья? – хихикнул Санька.
– Да вы очень похожи на маму, что ж тут угадывать! – простодушно объяснила девушка.
– Что правда, то правда – о-очень похожи! – подмигнул Саша. – Я Александр, а это Роман... а вот этот вот, ну самый такой сыни-ище! – это Кирилл. Будем знакомы.
– А я – Вера.
Кирилл присмотрелся к Вере. На вид она была примерно его ровесницей. Приятное лицо... правда, что-то в нём было слишком вдохновенное. Из тех видов вдохновения, которые заставляют выражаться штампами. Сразу видно убеждённо верующую девушку – немного, наверное, не от мира сего... но разве ж это плохо? В её глазах было что-то под стать проплывающим пейзажам, где много берёз и церквей... – словно из одной она только что вышла и как-то сразу перешагнула на их корабль.
Тутаев возник по обоим берегам совершенно неожиданно, как самый сказочный город, какой только можно себе представить на наших просторах... – сказка о той России, которой нет, не было да и быть не может. Как заповедник Руси посреди России, как совсем уж неправдоподобная Божья выдумка о том, какой могла бы быть страна – но люди, живя в ней, в эту выдумку не поверили. Таким, каким Тутаев открылся – таких городов не бывает... увидели – не верьте своим глазам! Ущипните себя – может проснётесь?
Тем россиянам, кто искренне говорит, что Россия – говно, лучше Тутаева не видеть, чтоб не разочароваться.
– Когда долго не бываешь в древнерусских городах, начинаешь испытывать... ностальгию в своей стране по своей же стране. – выразилась Марина. – Даже не той, "которую мы потеряли", а той... которой и не было, но которая могла бы быть. Мы все могли бы быть другими. Бывает же такая частая описка: вместо «страна» пишут – "срана". А по-моему, мы дружно всей своей жизнью делаем эту описку: несколько поколений творим как будто всё от нас зависящее, чтоб буква "Т" выпала. А так бы хотелось уже вернуться в страну!
В этом городе-стране Бог сотворил для людей зелёные пирамиды холмиков, аккуратно разрезал их оврагами и ровно расставил их вдоль берега, люди же сотворили для Бога церквушки, расставив их то на макушках, то на откосах, то у фундаментов пирамид. Неправдоподобно красивый пейзаж вдвойне неправдоподобно отражался и неправдоподобно удваивался. Теплоход проходил сквозь строй церквей и колоколен. Ярко-красочные, словно нарисованные, они смотрели и сверху, и снизу – с высокого берега и из воды. Луковки и шатры в самых разных сочетаниях составляли силуэты, по выразительности напоминающие что-то живое – то были, если угодно, лики русского зодчества.
Бывает, что в красоте построек отчётливо виден не стиль архитектуры, а стиль жизни. Причём – внутренней, молитвенной. Это когда Человек и Бог здороваются, а не просто одинокие люди на унылых берегах скучают. Здесь даже нет места отдельным чудесам, потому что всё – чудо.
Когда находишься в таких городах, трудно воспринимать мир невидимый менее реальным, чем видимый! Настоящее – воскресенское, преображенское, архангельское – окружает тебя настолько тесно, что ты "чувствуешь себя внутри фрески". В них – какое-то другое пространство. Будто сама «обратная перспектива» затягивает тебя внутрь. В мир какого-то святого измерения. Тебя окружает что-то бесконечно здоровое и естественное. Оптимальное соотношение покаянного и радостного, постного и Воскресенского.
Путешествие по древним городам России само по себе способно воцерковить человека... если он "имеет глаза, чтобы видеть".
– В лес идут за грибами, а в древние города – за Богом, – сказала Вера. И тут же пояснила. – Где-то я это прочитала.
– А я вспомнила Аксакова... кажется, об Угличе, что он имеет "религиозную физиономию". – поддержала разговор Марина. – Хоть на современном языке и забавно звучит – зато самая суть! В те времена ещё обычными считались выражения типа "физиономия здания", "физиономии башен". А здесь – "религиозная физиономия города". Вот так и проходит перед нами череда городов-личностей. Город-мученик Углич, город-митрополит Ростов, город-монах Сергиев Посад, город-князь Владимир, город-царь Москва. Общаешься – как с людьми, и если «город верующий», он много нового может поведать тебе о Боге.
Стоянка в Тутаеве (на которую почему-то рассчитывала Вера) была запланирована лишь на обратном пути. Так что сейчас теплоход просто «принимал парад церквей». Всё важное обычно так и происходит: сначала только первый взгляд, потом – настоящая Встреча как таинство.
Река тянулась ровно, как коридор: картинная галерея холмов и храмов. Даже страшновато оттого, что здесь Он так близко. На тихоходном кораблике не убежишь от встречи. Для того, чтоб остаться «спокойным» атеистом, здесь надо приложить немалое усилие!
– А где же сам город? – удивился Саша, видя всюду только поселковые дома и палисадники.
– Да во-от же – ты что, слепой!
– А где большие дома?
– Да вот как-то уж без больших домов...
– Получается, такой милипизерный, Богом забытый городок?..
– Нет! Богом-то как раз не забытый... людьми пока забытый. А Богом... Вон Его здесь сколько!
Пламенеющая в зелени Казанская церковь по правому борту казалась паромом, который вот-вот спустится на воду и соединит берега этого удивительного городка. Другие церквушки отступили от воды подальше и даже пытались спрятаться за деревцами и домами, но не слишком-то старались – высокие купола и барабаны, в любом случае, их выдавали.
– Бог играет с нами в прятки... но всё время поддаётся, чтоб мы Его нашли. – сказала Марина. – Только ведь мы до того "умные", до того отучились от детских игр, что умудряемся даже и так Его не найти. Может, потому Он и говорит всем: "будьте, как дети", что дети-то, в отличие от нас, всегда найдут спрятавшегося взрослого. От них и прячься не прячься – увидят.
– А Тутаев – это от слова "тут"? – перебил Саша.
– Нет, это в честь какого-то "героя гражданской войны". – сказала Марина. – Но все его давно забыли, и поэтому сейчас можно считать что – "тут". Всё – тут! Главное, Бог – тут, а не "там". Он всегда тут .
– Это-то я уже понял! – сказал Саша.
– Но когда-то город назывался не Тутаев, а Романов. – добавила Марина. – В честь князя Романа Угличского.
– О! привет, князь Роман! – похлопал Саша Ромку. – Это твой город?
– Это моя импе-ерия! – гордо ответствовал Ромка.
– Да маленькая что-то!..
– А мне большой и не надо – я не жирный!
Всякому Человеку было приятно обустраивать под Богом своё княжество, как свой дом. В самих государствах того времени пожалуй было что-то домашнее, уютное, простое. Может, в силу самих своих размеров, патриархальности, каждое из них было ещё – не государство-Левиафан, а государство-семья. А что? Буквально все всех знают лично! Князь – батюшка... – не без амбиций, конечно, но даже сами амбиции-то у него пока какие-то провинциальные, нестрашные, наивные. Вроде как народ в каждом княжестве считает: "Наш батька круче!" – а тот и старается всеми силами подтвердить, что так оно и есть. По-простому жили. Империй не знали. Бывало, воевали друг с другом – ну так, скорее, крепко хулиганили, чем воевали. Какой-нибудь епископ приходил – мирил.
И не то, чтоб так уж хорошо жилось людям – но как-то... правдивей, что ли, естественней, ближе к земле... да и к Небу немножко поближе... словно сам мир был меньше, как эти государствочки: от неба до земли лесенки-стремянки стояли. Шатровые колокольни в память о них остались.
Диво-то какое: тогда, до империй, как-то ещё слишком мало мучили, мало убивали... мало врали (даже ещё не придумали СМИ!). Может, оттого-то так уютно в древних городках центра России! Русская провинция, в отличие от Москвы и Петербурга, вся какая-то – простая, неимперская (до-имперская!). До-державная. Чистая даже в самих своих мифах – как чиста память о детстве. Детство Руси просвечивает здесь на каждом шагу.
Будто царь-змей сюда ещё не приплыл...
Светлые церкви, проплывая, отражались в глазах Веры... но что таилось по ту сторону этих глаз? светло ли было там? Только ли Царство Божие «внутри вас»?
Кириллу вдруг стало её жаль и он сказал мягко, как ребёнку:
– Ну, улыбни-итесь уж пожалуйста... всё же – так красиво!
Медленно прошествовал навстречу кораблю этот крестный ход. Тихо, без пения и звона, спустилось по течению видение. Задержалось оно лишь ровно настолько, чтоб поверить, что всё это не померещилось. Что всё это – "тут".
Кирилл оглянулся. Улыбнулся, увидев удивлённое лицо Веры и решил хоть как-то, хоть невпопад, объяснить свой слишком растерянный, слишком странный вид:
– Знаете... Когда я мельком вижу какие-то очень красивые места, мне кажется, что это не я, что меня здесь нет. Они мелькнули – и я мимо мелькнул, и меня с ними уже не осталось. Вы понимаете? Когда красиво и быстро, всё как будто не взаправду. Раз – и уже ничего нет. Я иду временно, вижу – временно, радуюсь – временно. Мы же все тут именно бываем, а не есть...
Он не понял, поняла ли Вера.
(1). А. Макаревич, «Улетай»
2. Лошади
...Но, слышишь, я стучу. Открой!
Так причисли нас к ангелам среди зверей,
Но только не молчи – я не могу без огня!
И где б я ни шёл, я всё стучусь у дверей:
Господи мой Боже, помилуй меня.
Б. Г.
Саша стоял в церкви Ильи Пророка в Ярославле, конечно, не подозревая, что видит те самые фрески, по которым Марина написала целую повесть. Некоторые сюжеты она ему, правда, успела объяснить. Про вознесение Ильи Пророка Саша с сожалением заметил, что «лошади ускакивают прямо за иконостас и у них лиц не видать».
– Да что уж ты, лошадиных морд никогда не видел, что ли? – усмехнулся Кирилл, а он серьёзно возразил:
– Ну, это ж тебе не простые лошади – может, у них там какое-то особое выражение лиц? Может, я гляну им в глаза – и сразу всё пойму.
– А что ты хочешь понять?
Саша пожал плечами...
– Рыбинск – наверное, самый христианский город на Земле! – сказала вдруг Вера.
– Почему?
– Рыба же – символ христианства.
Рыбинск поражал грандиозностью своего собора – самого большого во всём Верхнем Поволжье, – и своего гидроузла, породившего опять-таки самое большое (в мире?) искусственное море. Здесь теплоходу предстояло пройти шлюзы и торжественно вступить в ночь и водохранилище.
Был уже вечер, когда пенно и шумно заработал могучий водный лифт, поднимая корабль на новый речной этаж. Причём, лифт, пассажирам которого не грозит клаустрофобия. Вместо крыши – небо, и отсюда, из искусственного ущелья, оно кажется особенно синим и глубоким. С каждым метром плавного подъёма оно всё ближе.
И для Саши, и для Ромы это было первое в жизни прохождение шлюза. Чем-то оно всегда завораживает и детей, и взрослых.
– Ой, это же как Стена Плача в Иерусалиме! – всплеснула руками Вера. – Там люди так же стоят, я видела.
Народ собрался вдоль палубы, сосредоточенно глядя впритык в зеленовато-чёрную от ила стену, словно она вдруг стала чем-то самым важным на свете и даже могла им о чём-то поведать. Массовое любопытство иногда смотрится со стороны, как молитва. Если б здесь оказался первобытный человек, он бы точно решил, что люди поклоняются стене.
Но самым волшебным было то, что она уменьшалась на глазах – и скоро, без сомнения, должна была сойти на нет. Вода, как длань Божья, плавно возносила корабль в тот простор, где стен уже нет. И нет необходимости им поклоняться. И плакать перед ними.
– А вы бывали в Иерусалиме? – сделал вывод Кирилл.
– Да, с паломничеством ездила, – сказала Вера. И через секунду то ли всерьёз заявила, то ли скаламбурила:
– Вере надо бывать в Иерусалиме. А Рома бывал в Риме?
– Почему "была"? Я не была, а был! – поправил Рома, которому очень не хотелось, чтоб его из-за длинных волос перепутали с девочкой (ему отчего-то послышалось "была").
– Ну да! я же вижу, что ты мальчик... что ты – был! Ну и как там?
– Да не был я в Риме, – неожиданно сказал он.
– Так ты же только что сказал – был! – запуталась Вера.
– Нет, я только сказал: "Не была, а был..." Но я – не был!
– Не был, но знаешь! – засмеялась вдруг Вера. – Это как поговорка про ад: лучше там не быть, но знать, чем не знать, но быть!
– Смотрите! – восхищённо закричал вдруг Ромка, случайно подняв голову...
У шлюза стояла белая лошадь. Как-то замедленно, полусонно двигая губами, она ела всё, что ей протягивали с палубы, давала себя ласкать и похлопывать прямо через перила, чем особенно были довольны дети. Подавляющее большинство из них вообще никогда так близко не видали лошадей... Два мира соприкоснулись, как в сверхъестественном явлении, и только маленькие перила разделяли их. Тем более удивительно, что при этом она всё-таки стояла на берегу, а пассажиры всё-таки оставались на корабле.
Лишь потом стало ясно, что лошадь – слепая. Для неё не существовало ни шлюза, ни корабля: она чувствовала только протянутые к её морде ласкающие ладони. Она регулярно, несколько раз в день, выходила им навстречу, как-то ощущая прибытие того, чего не видела. Непонятным для людей образом она распознавала пропасть, в которой пенилась и бурлила, двигая корабли, то вспухающая, то опадающая вода. И как-то она до сих пор в неё не свалилась! Хранимая Кем-то, спокойно стояла на самом краю искусственного потопа и ничего не боялась. Кто-то из работников шлюза, сказал, что живёт она тут давно – они её приютили, и теперь "она вот так вот здоровается с каждым кораблём".
Казалось, лошадь вот-вот зайдёт на палубу – точь-в-точь как ослепительно-белый единорог на ярославских фресках первым входит в Ноев ковчег. Но... лошадь не была единорогом, а теплоход – Ковчегом, и двум мирам предстояло разминуться, оставив лишь смутную память друг о друге.
Восторгу Ромки буквально не было предела:
– Вот смотрите, мы же поднялись в шлюзе, как в лифте – а нас встретила лошадь!.. Да? Помнишь, мам, ты говорила вчера про... духовные лифты? Значит, эта лошадь – она как бы уже в раю. Раньше нас поднялась! Лифт опередила...
Потом, через некоторое время, он воскресил уже не раз повторявшуюся тему:
– Мам... ну, ты всё-таки отдашь меня в конную школу?
– Посмотрим... – отвечала Марина. – Если уж так сильно хочешь...
"После сломанных ног – как раз в самый раз в конную школу! Может, тогда уж лучше сразу в рай, за лошадкой". – подумал Кирилл. Но он уже знал, что Марина Ромку точно не "пожалеет". И знал, что Ромка буквально с ума сходил от лошадей:
– Ну вот что там кошки или собаки? Я так-то их, конечно, тоже люблю... но на них же не покатаешься! – рассуждал он. – А на собак у меня, кстати, ещё и аллергия. А на лошадей... наоборот: аллергия, когда их долго не вижу!
– Что ж, у каждого свои предпочтения! – сказала Марина. – Помню одноклассника, который больше всего на свете мечтал, чтоб родители подарили ему крысу... вот именно крысу и никого другого. Много лет мечтал. Родители таких симпатий не разделяли и так и не купили!.. а сейчас симпатий не разделяет жена. Ну, что поделаешь: нет в жизни полного счастья!
Через некоторое время Марина нашла уже Сашу задумчиво сидящего с ногами на палубной скамейке и крепко обхватившего коленки.
– Что сидишь, как Алёнушка?
– Лошадей жалко! – сказал вдруг он.
– А с чего ты решил их жалеть – они тебя об этом просили?
– Нет, я серьёзно... – сказал Саша. – Они же за себя не могут постоять! Как и все животные перед людьми!
Это на него опять напало "философское настроение".
– ...А вот если, допустим, не только человек, но и Бог хочет их обидеть, тогда им что делать! а? Ну что?
Детская логика всегда поразительна и безапелляционна, как Суд над всем миром.
– А с чего ты взял, что Бог хочет их обидеть?
– Ну, а всемирный потоп-то, а!?. если он, конечно, в самом деле был... Помните, тёть Марин, сколько на фресках нарисовано тонущих лошадей? Вот я даже сфотографировал на телефон. Щас покажу. Я считаю, это вообще несправедливо у Бога устроено! Если люди и вправду согрешили, если мы такие с-сволочи... то почему за нас лошади-то должны страдать? И вообще все животные... За нас, идиотов!
Марина вспомнила диалог за компом, когда они с Ромкой играли в какую-то стрелялку.
– Убивать коров или лошадей – это всё равно что детей убивать! – говорил Саша. – Это вообще только садюга может! Их даже нечаянно задеть жалко!
При этом простых юнитов они гробили сотнями без всякой рефлексии.
А ещё вспомнилось, как Ромка в раннем детстве жалел тараканов. Как-то они ненадолго завелись – заползли от соседей, пришлось, хочешь не хочешь, травить. Ромка потом сокрушался:
– Они так усиками и лапками шевелили – жить хотели!.. а мы их отравили. Даже маленьких!
И повторил где-то услышанное слово:
– Мы совершили геноцид тараканов!
Вид у него был такой, словно он действительно хочет честно предстать перед Гаагским трибуналом.
И откуда это у самых разных детей с самым разным воспитанием: судьбы зверей – как мера человечности. Нет, даже больше: как мера справедливого или несправедливого устройства всего мироздания.
– Ну, давай посмотрим сюжет, который тебя так возмутил!
– Вот!
Над светло-голубой водой торчали улыбающиеся морды белых лошадок. Так же по-доброму улыбалась какая-то коровка. Казалось, они все купаются в жаркий день и получают от этого большое удовольствие.
– Ну, вот их-то зачем надо было топить!? – возмутился Саша.
– Стоп, стоп! – осенило Марина. – А вдруг это и есть как раз те будущие "небесные лошади", по лицам которых ты сегодня скучал – которые потом вознесли Илью Пророка. Ты же сам хотел их разглядеть, чтобы что-то понять. Вот, считай, и разглядел! Только в другой клеточке. Если уж Бог про что-то однажды сказал: «Да будет...», значит, оно будет всегда – никто же не может отменить слова Самого Бога: ни смерть, ни время, ни потоп!
– В смысле, они что: умерли в воде – и стали летучими лошадьми на небе? – улыбнулся Саша. – И потом подняли туда на колеснице Илью Пророка. Это уже интересно!
Он посмотрел на "фотографию" всемирного потопа каким-то новым взглядом. Теперь она уже не выглядела таким "геноцидом". Всё живое - живое всегда.
– Лошади меня знаете как вдохновляют! Только лошади и вдохновляют... Сейчас я вам кое-что покажу, – говорила Вера. Она принесла Кириллу рисунки лошадей. Целый альбом с конными скачками и... полётами. Копыта и крылья. И развевающиеся в небе гривы.
Под одним рисунком стояло четверостишие:
Я думала, счастье – лошадь,
Но как далеко ипподром?
Я думала, счастье – где-то...
А оно оказалось кругом.
– Это я нарисовала, а стих мне подруга сюда вписала, – пояснила Вера так смущённо, словно стояла перед строгим учителем и её могли наругать.
Кирилл вспомнил девочку Настю в больнице с её кошками: "Кошек же рисовать проще, чем людей!"
"И лошадей – проще. – подумал он. – Вот ведь как выходит: Творчество – эксклюзивная особенность человека, но почему-то олицетворение творчества – не человек, а лошадка с крылышками".
– Да уж. Приделаешь лошади крылья – выйдет Пегас, – заметил Кирилл. – Приделаешь рог – выйдет единорог. Тут – Творчество, а там – Чистота: прямо все свои лучшие качества люди дружно перевалили на лошадей! Наверное, чтоб самим не заморачиваться на эту тему.
