Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"

Автор книги: Андрей Рощектаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– ...А вот видишь, там из ноги торчит такая спица и к ней грузик привешен... вон посмотри с той стороны... да, это на неё моя нога надета. Во-от... пиццу мне в ногу вставили!

– А там, где бинт – там что, ещё и рана у тебя?

– Типа раны. Там просто кость сломанная торчала, – спокойно пояснил Ромка.

– Крови много было? – зачем-то спросил Кирилл, поёжившись.

– Не-е, не очень много. Вот Данил – он, говорят, много крови потерял... – Ромка вдруг многозначительно поднял палец. – Если видишь на себе кровь, не бойся: может, это просто Бог прихлопнул на тебе комара.

– Сам придумал? – удивился Кирилл.

– Типа того.

Вся неслабая активность шустрого Ромки перенеслась теперь на руки, туловище и голову. Нижнюю его половину как будто заколдовали, заморозили, окаменили, обездвижили. Для его же пользы. Верхняя жила своей жизнью, словно бы совсем отдельной – абсолютно противоположной. Это была просто какая-то обезьянка! Специальная перекладина над койкой, за которую Ромка то и дело цеплялся руками, "карабкался", только усиливала ассоциацию.

– Осторожно, не сломай себя дальше... ты и так уже сломанный, – напоминал Кирилл. – Это королю Карлу Безумному в XV веке казалось, что он – стеклянный сосуд, и он очень боялся: ведь заденут и разобьют нечаянно! А ты хоть и не король и не стеклянный, но ты же на растяжке.

– Да. Вот если б можно было так на время самому из себя выйти!.. – мечтательно сказал Ромка. – Или отстегнуть ноги. Как-нибудь так подшутить над кем-нибудь, а потом вернуться. И, когда сестра зайдёт, лежать с таким невинным видом, моргая: мол, чё это вы на меня так смотрите, а? сами же видите, что я уж то-очно не мог этого сделать! А ещё!.. А ещё была бы это такая антигравитационная кровать! было бы классно полетать. Хоть мир сверху посмотреть. Не скучно было бы лежать! Лежишь так – и путешествуешь... Ну, а если бы... была б здесь гитара, я бы хоть играть учился – и время бы вообще с пользой прошло.

– И с какой бы песни начал?

– Ну-у, уж со "Звезды по имени Солнце", конечно. Мы же все с неё родом.

– Как это?

– Да так: все гитаристы со Звезды по имени Солнце свалились, – объяснил Ромка и, подумав, добавил. – А чтоб с неё свалиться, надо сначала до неё добраться.

Кирилл показал ему большой палец.

Самое поразительное, что Ромка едва ли задумывался про себя: "Я сильный!.. Я мужественный!.." Жизнь задала ему взрослый экзамен, но замаскировала под уличное происшествие. А "Происшествие" – от слова "прошло". То, что было, то прошло – потому... зачем его бояться! То, что будет... а будет выписка – поэтому будущее-то, как ни крути, в любом случае хорошее. Главное только, его дождаться – и не помереть со скуки. А от скуки помогает веселье. Тот врождённый иммунитет от уныния, что живёт в каждом сорванце, оказался сильнее искусственного «крутого» псевдомужества, происходящего у многих взрослых от гордости.

Да, Ромка остался самим собой – и это было самое главное! Первая по-настоящему хорошая новость для Кирилла за все дни после аварии. Перед ним был братишка. Перед ним был... Человек.

Кирилл, конечно, догадывался, что весёлость Ромки отчасти-то связана с его приходом – когда тот совсем один, ему, наверное, скучно до одурения вот так вот всё лежать и лежать. Не повернуться тебе набок, ни тем более, на живот, ни шевельнуть ногой – лежи неделями, пускай себе корни. Кровать-то – не антигравитационная! (Правда, братишка уверял: "Не-е, мне тут с планшетом некогда скучать!"). И всё же! Какую надо иметь внутреннюю силу, какую энергию жизни, чтоб так воспринять всё происшедшее. Хоть бы одна жалоба!.. Не, от Ромки не дождётесь.

С ним было так легко, будто и больница – не больница. Будто это они в гостинице в другом городе (и правда, в другом городе!) – путешествие как бы продолжается, просто это такой сильно затянувшийся привал. В окно выгляни – и, может быть, увидишь Лавру в сотне метров.

– А я ни разу не видел, что там, за окном, – уловил его взгляд Ромка. – Только слышал.

– А что слышал?

– Ну, как всякие голубьи по утрам чирикают.

– Чего?

– Тьфу, то есть воробьи. Думал про голубей, а сказал про воробьёв. Ну, я же и сам – Воробьёв, ты же знаешь! Меня учительница, когда к доске вызывает, всегда говорит: "Ну, Воробьёв, прочирикай нам что-нибудь!"

Опять вошла сестра:

– Получите из кухни ужин. Сами принесёте и отнесёте – у нас так все делают.

И вышла.

– А где кухня? – спросил Кирилл. – В какую сторону идти?

– Вот это понятия не имею – ни разу не видел, как там...

Ах, да. Для него коридор был уже другим, неведомым миром. Точь-в-точь как люди про тот свет многозначительно говорят: кто же знает, что там! Там... Правда, Ромка атеистом не был и в существовании коридора не сомневался.

Внесли его сюда, конечно же, через коридор – только тогда он "кажется, спал" и о коридоре так же ничего не помнил, как ничего не помнит человек о своём рождении. Вошли коридором и коридором выйдем. Не вечно же лежать в палате и лечиться!

– Я знаю только, – сказал Ромка, – это мне говорили, что вон за той стеной – палата Даши, а там за стеной – Настя. А та-ам, за Настей и ещё одной палатой – там Данил.

– Ой да, кстати! я же хотел их тоже навестить!

– Ну, так сходи. Оно... конечно, без навигатора сложно – но авось найдёшь. Вдруг!

– Да, Ром. Я быстро! Я к тебе где-то, наверное, через полчаса вернусь.

Он принёс Ромке ужин, а сам отправился в путь.

8. Отроки Эфесские

Существует присловие: "На Страшном

суде никто тебя не спросит, был ли ты

святым Петром, тебя спросят -

был ли ты Петей".

митр. Антоний Сурожский

Кирилл навестил трёх девочек, но больше всех запомнилась ему Настя – лучшая подруга той самой Тани, которая погибла. Они сидели в автобусе вместе, но перед аварией – всего минут за двадцать! – поменялись местами. Тане захотелось поближе к окну и... как говорил один очевидец, «её собирали, в гроб по частям складывали». Настя же отделалась переломом ноги, ключицы, двух рёбер – причём, всё время от первой секунды до операционного наркоза была в полном сознании. А глаза ей никто не закрывал, в отличие от той везучей девочки, которую угасающим сознанием слышал Кирилл. На всю жизнь он запомнил галлюциногенный диалог в темноте:

"А где Таня? Тань, ты где!?"

"Таня пока не может ответить".

Таня пока не могла ответить, потому что у Тани было полголовы.

"Слушайте! не знаю уж, как вас по имени... но вы были правы, тот "странный дядечка" на велике. Вот так вот и открываются порталы. Система земных дорог, оказывается, куда более разветвлена, чем мы думали: в некоторых случаях она сшивает миры.

Оказывается, иногда поменяться местами – означает поменяться судьбой. Кому-то выписан билет на жизнь, кому-то... тоже на жизнь, но в другом мире. Кто бы мог подумать, что "ближе к окну" означает – ближе к окну на тот свет. Перед кем-то вдруг открывается одна дорога, перед кем-то – другая. Самое странное, когда, делая выбор, ты не знаешь его цену. (Только в каком-то духовном смысле, при самой глубокой вере, можно искренне сказать, что... не проиграл никто).

И Кирилл снова в изумлении замер перед вечной головоломкой человеческих жизней в руках Бога. (Даже подумал, что само слово "головоломка" очень уж натуралистически-жестоко подходит к ситуации).

Наверное, не самое худшее – из дома под названием Детство уйти в дом под названием Небо. Главное, и там, и там ты дома, а дома всегда хорошо. Вот только остающимся это трудно объяснить – оставаться тяжело! Такие уж мы люди: здесь нам ничего не объяснишь, а там и объяснять ничего не надо будет.

Настя сказала вдумчиво и серьёзно:

– Я ведь вот знаю, что она жива там!.. а почему-то всё равно плачу. Почему?

– Христос воскресил Лазаря... а всё равно почему-то перед этим плакал, – погладила её по голове мать, утешая.

Срабатывают всегда почему-то самые странные "утешения" и самые странные "объяснения"! А всё прямое, не странное – не работает. Настя задумалась.

И Кирилл задумался:

"Самый большой абсурд: смерть побеждена... – а все, встречаясь с ней, плачут. Все... – начиная с Самого Богочеловека, Который её победил... У Бога всё – абсурд... но почему-то только от этого абсурда мы и остаёмся Людьми, а не машинами".

– Ну, и как мне теперь жить!? – сказала Настя (видимо уже далеко не первый раз!) – Это же я должна была погибнуть – а получается, она погибла вместо меня, а я осталась.

– Значит, ты и осталась за двоих, – спокойно и уверенно сказал вдруг Кирилл. – Как Ксения Петербургская жила и за себя, и за мужа. Вот ты здесь, и теперь вся ваша дружба - на тебе! Представляешь, какая у тебя полная должна быть жизнь! За двоих-то... И любовь, и дружба – они никогда никуда не деваются, ты это ещё увидишь... просто если ты по-настоящему Таню любишь, ты можешь как бы подарить-посвятить ей свою жизнь: ну, реализовать что-то такое хорошее... такое!.. чтоб Бог за вас двоих радовался, и Таня бы там радовалась.

Кирилл и сам не понимал своей уверенности, своего нового настроения: только что ведь "судился" с Богом – а Бог вдруг с Себя перевёл тему разговора на эту девочку.

– Здорово вы сказали! Наверное, теперь только так и получится... Я же тоже об этом уже думала, – совершенно по-взрослому призналась Настя. И тут же вдруг улыбнулась:

– О! вот Ромка мне смску прислал: "Ты ещё не нарисовала всех нас кошками в гипсе?=)" Щас отвечу: "Пока ещё нет. Рука сломана, а левой я рисовать не умею".

Странным было бы в обычном мире целыми днями общаться смсками с ровесниками, которые в соседних комнатах, через стену от тебя. Но больница – мир особый, и в нём ничему не приходится удивляться. Так и шныряли себе буквенные червячки из палаты в палату, помогали ребятам общаться и быть в курсе всего. Уж в этом случае никак не придерёшься, что дети "зависают" на телефонах! Когда ты скован ортопедическими кандалами, смски шустро бегают вместо тебя.

– А почему ты должна была нарисовать всех нас в виде кошек? – не понял Кирилл.

– Кошек же проще рисовать, чем людей, – пояснила Настя. – Поэтому людей я рисую... в виде кошек.

– Как это?

– Ну, например, я однажды весь наш класс нарисовала в виде кошек и котов. Или всякие сюжеты по истории... у меня там тоже всё кошки! Как-то нам рассказали про хождение в Каноссу – и я изобразила котами папу Римского Григория VII и императора Генриха IV. Все очень смеялись, даже учитель. Только Жанну д`Арк я не стала изображать кошкой... потому что это, наверное, было бы...ну, неправильно как-то! Это точно так же, как Таню я уже никогда не нарисую кошкой.

Прощаясь, Кирилл пожелал:

– Скорей бы уж у тебя всё срослось.

– Спаси-бо! Всё срастётся... как на кошке! – засмеялась Настя.

Вот и сленговое выражение "Всё срастётся!" (которое Кирилл много раз в жизни, не задумываясь, употреблял), приобрело вдруг прямое значение.

У кого есть чему срастаться – срастётся. Правда, к Данилу и его маме это не относится...

"Насколько связаны судьбы родителей и детей! – в который раз поразился Кирилл. – Вот у Ромки открытый перелом ноги, и у Марины – открытый перелом ноги. Данилу ногу вообще оторвало... и маме его ногу – оторвало! Просто зеркально получилось. Такое ощущение, верь не верь, что у этой аварии есть разумный автор, который всё как-то странно учёл!"

Да, больше всего он боялся за встречу с Данилом: "ЧТО я ему скажу!? Чем вообще можно утешить человека, потерявшего ногу! Как?" Утешать не пришлось.

В палате у Данила... Кирилл за несколько секунд сделал ещё одно ошеломляющее открытие (да что за день такой!): самый сильный свет на Земле – тот, которого не видно. Данил сиял. Совершенно натурально. Как это изобразить?.. ну, а как вообще изобразишь то, чего глаза не видят!

Они видят одно: ноги нет – улыбка есть. Абсурд Царя Небесного. Вопиющее логическое хулиганство! Когда тебе вдруг показывают то, чего быть не может... но ты же глазам-то своим ещё привык верить: Бог тебя на этом нахально, бессовестно ловит... – «Ловец человеков»!.. И ладно бы был просто Бог где-то там далеко. Но зачем же Он вбрасывает в нашу жизнь святых! Чем нам от них заслонить свои глаза? Они... они у нас как-то начинают слезиться от слишком сильного света. Нечестно!

– О-о, привет! – Данил обрадовался Кириллу как родному.

– Привет. Я это... брат Ромы... ты, наверно, меня помнишь?

– Коне-ечно помню! Ромке от меня вообще респект!

"Наверное, он смотрит на меня, как на брата Ромки – именно в таком качестве меня и воспринимает. Ромка клёвый – значит, брат Ромки клёвый. Вообще, все люди – клёвые. Солнце греет всех..."

– Знаешь, я тогда в автобусе вообще-е удивился: вот Ромка мужественный!.. – сказал Данил.

– А что он?

– Ну, я же тогда спал в автобусе, какие-то кошмары снились... это я щас думаю, что, наверное, не спал, а без сознания был... И вдруг просыпаюсь – всё разбитое, а Ромка так на меня светит своим телефоном и говорит: "О, наконец-то Данил проснулся. При-вет!" – знаешь, прям как будто в летнем лагере ночью, ещё таким прикольным тоном. Я ему тоже: "Ну, привет! Чего скажешь?"

Данил засмеялся.

– А дальше что было?.. – Кирилл ловил каждое слово.

– О чём-то даже там поболтали, пока спасатели не пришли: уже не помню, о чём: я потом отключился... Но я ещё так подумал: вот Ромка челове-ек – даже совсе-ем не испугался. Прям вообще так держался – ну, как обычно! как будто бы совсем ничо не произошло – ещё всех подбадривал, шутил... я ему тоже, помню, что-то типа шуткой там ответил.

"Да, Ромка мужественный – а о себе ни слова!.." – подумал про него Кирилл.

Такой вот диалог двух израненных мальчишек а "уютном" ночном автобусе, среди луж крови, у одного ногу вообще оторвало, у другого обе перебиты: "Привет" – "Ну, привет". Может, на этих приветах и мир стоит.

Неприятное, конечно, приключение вышло, не того ожидали... ну, чего уж Бог послал. Чего-то там сломано или чего-то не хватает (кажется, ноги), завтра будем считать... или врачи за нас посчитают. Утро вечера мудренее. А пока что: "Привет". Как бы и всем людям, всему свету – привет!

– Наверное, просто Ромка ещё обрадовался, что ты всё-таки жив! – постарался зачем-то объяснить Кирилл реакцию брата. И в ту же секунду подумал: зачем!?

Да, мальчишки – они и в промежутках между потерями сознания вели себя, как мальчишки. В том-то всё дело, что оба вели себя как дети – это было чисто детское мужество. Эти мудрые, заслуживающие уважение личности были вовсе не «старше своих лет», а в самую меру. Возраст, если так можно сказать, «обеспечил» им благодать, а благодать – силу для терпения. Самое чудное, что мужество это облекалось в такую несерьёзную форму, что его невозможно скопировать – так можно только жить.

– А мне всего месяц назад скутер купили, представляешь! Жаль, теперь уж не скоро получится поездить... наверное, только на следующий год, когда протез нормальный поставят.

В детском сознании нет непоправимого! Не бывает "навсегда", бывает "до следующего года".

Да, самое большое восхищение, какое только можно испытать в этом мире (кроме прямой встречи с Богом!) – это восхищение Человеком. Удивляешься чьей-то красоте души. Удивляешься настолько, что от этого меняется всё твоё представление о мире. Если люди такие, то каков же Бог, который их сотворил!

По одному апокрифу, тот самый ребёнок, которого Христос привёл в пример апостолам, когда вырос, стал великим святым Игнатием Богоносцем. Стало быть, если уж вырастаешь из детства, надо, хочешь не хочешь, становиться Богоносцем. В противном случае, и вырастать-то не надо было.

Всё наше восприятие детских страданий вдруг меняется при виде их неожиданной силы. Вот кто и когда научил Ромку или Данила так держаться? Не придумали пока ещё такой школы, в которой учат иронизировать и не унывать, когда у тебя что-то раздроблено или оторвано (практическое задание на лето: сломать себе что-нибудь!). Кто даёт им силу? Получается, тот же Бог, которого мы обвиняем?..

Но у них-то о Нём совсем другое мнение.

Ещё не видно, кем человек будет, но уже видно, кто он есть. Нет профессии – но уже есть личность. Нет жизненного опыта (точнее, не было до этого случая...) – но есть неосознанное мужество: похоже, на все случаи жизни, авансом. Конечно, никто не знает, что будет потом (всякое «потом» – в руках Божьих), но здесь и сейчас...

Оказывается, когда реально встречаешься с ребёнком, терпящим... ну, скажем так, испытания, вся предрассудочная дребедень, вся литературщина и сентиментальщина на избитую тему "детских страданий" куда-то отлетает. Оказывается, всё гораздо проще и ясней, чем мы себе представляли. А представлять и не надо: такие вещи просто есть и всё. Их не стоит воображать (всё равно адекватно не получится!) – их можно и нужно только увидеть. Трусость здесь неуместна. И теоретическая жалость авансом тоже неуместна.

Замечательно общаться можно и при поломанных ногах, и при побитой голове... только не при глупой голове.

Вот так! Едешь чуть ли не "официально" о чём-то просить Бога через великих святых – а Бог вместо святых вдруг подсовывает тебе в посредники мальчишек... причём, тех, которых ты знал давным-давно!

И снова у Ромки.

– Я заметил!.. – говорил братишка, шурша конфетами в тумбочке, – Когда думают, что тебе больно, несут много всего вкусненького. Это, наверное, чтоб с одной стороны – больно, а с другой стороны – вкусно. Какая-то компенсация получается... Но мне-то даже и не больно.

– Да не может так быть! Я всего лишь голову ушиб – и она у меня болела. А ты не ушиб, а сломал ноги – и они у тебя не болели? Непорядок какой-то!

– Так то голова-а, а то всего лишь ноги какие-то! – возразил Ромка. – Ноги же – не голова: когда сломаны – думать можно.

– Нет, наоборот!! и голова – не ноги! – весело возразил Кирилл. – Когда она болит, ходить можно.

– Ну вот, ты ходишь, а я думаю, – подвёл итог Ромка. – Вдвоём мы – человек!

– Да, у кого что болит... Ты много бегал – у тебя пострадали ноги. Я много думал – у меня пострадала голова...

– Вывод!.. – азартно прервал его Ромка. – Вывод: не надо ни бегать, ни думать – и будешь совсем здоровенький! Я где-то читал: в специальной капсуле человек может прожить 400 или даже 500 лет и никогда ничем не болеть. Да... Но я бы так не хотел! Лучше болеть, но быть человеком.

"Да ты и так человек!" – подумал Кирилл. Однако продолжил спор:

– Но это всё-таки невозможно, чтоб совсем не болело.

– Вполне возможно, что это невозможно! – с хитрым видом согласился Ромка. – Говорят, по законам аэродинамики, майский жук не может летать – но, к счастью, он об этом не знает и летает.

– Ну ты и ж-жук! – только и осталось ответить Кириллу.

Он вспомнил, как буквально месяц назад, заинтересовавшись, читал что-то о "боксёрском" восстании 1900 года – "китайском бунте, бессмысленном и беспощадном": пожалуй, вообще самом бессмысленном и самом беспощадном, какой только можно себе представить. Подробности того, что там делали с китайскими христианами, даже он, "чувак ХХI века", привычный к интернет-ужасам, частенько пропускал. Но не пропустил эпизод, когда изувечили 8-летнего Иоанна Цзи, сына священника – и он, сидя с такими ранами, которые и перечислять-то тошно, улыбаясь говорил, что ему не больно: "За Христа – вообще не больно!"

("Ну, вот ещё б добавил, как в моём детстве: вовсе и не больно – курица довольна!") Кирилл тогда ещё не знал, как относиться к такому чуду. Оно часто встречается в житиях древних мучеников: "Не больно!" Однако то, что было всего век назад, чисто психологически почему-то воспринимается достовернее, чем, скажем, семнадцать веков. А тут... тут уж совсем «достоверно»: не китайский мальчик и не век назад, а братишка – вот здесь и сейчас. И тоже: «Не больно» ему, видите ли.

Кирилл задумался. Да, конечно, от шока человек первое время не чувствует боли – это уж давно известно. Но именно – первое время! Ну, хорошо, Ромка ничего не чувствовал в автобусе. А потом? Потом его видели только врачи – не мама, не друзья... Ну, ещё видел Бог. И если верить, что Он может всё (если захочет), тогда Ромка, возможно, действительно не чувствовал боли? Но это только если допустить чудеса.

Вот почему нам всё-таки хочется верить – хотя бы задним числом, – что им было не больно?

Вообще-то, наверное, есть простая математическая формула. Если сила благодати больше силы боли, тогда боль стремится к нулю. Да вот только есть ли на свете эта самая благодать? Глядя на Ромку или Данила, невольно начинаешь думать, что есть...

А ведь так-то всё верно выходит! Терпение, как ни крути, сколько ни спорь, даётся благодатью. Во взрослых её мало – потому им тяжелее. Значит, Бог, на самом деле, бережёт детей куда больше, чем мы их "бережём". Со стороны это не кажется заботой – но только со стороны.

Когда они болеют, Дух Божий особенно явно действует в них... хотя по-человечески-то, конечно, хочется, чтоб они никогда не болели!

Есть Смерть – и есть Боль... почти такая же страшная, как смерть. Ромка каким-то чудом прошёл по узкой тропочке, по самому краешку обоюдной пропасти. По краю того, чего человек боится больше всего. Он жив и – если ему верить, ему "не больно". Вот два самых весомых повода для абсолютного, всеобъемлющего, победоносного счастья. Счастья детей и бессмертных.

Так они умеют радоваться жизни и душой, и телом! Даже когда тело... несколько травмировано.

На его примере оказалось вдруг возможным понять жития мучеников. Победа над Болью?.. То, во что человечеству трудней всего поверить... даже, пожалуй, трудней, чем в победу над смертью. Потому что боли боятся сильней, чем смерти! То, что раньше казалось Кириллу приторной фантазией позднейших пересказчиков житий, оказалось теперь... не таким уж неправдоподобным! В тексты-то можно верить или не верить... а вот весёлая мордашка раненого 11-летнего братишки, которую ты видишь – это уже не предмет Веры или неверия.

В чём же тогда подвиг мучеников? В том, что во всём доверились Богу. Бог – не садист. Поэтому Подвиг измеряется не «децибелами» перенесённой боли – а степенью упования на Него. С болью-то у всех всё было по-разному, но уж если кого-то, по вере, Он избавлял от неё полностью, то разве это умаляет величие простого факта, выразимого одной фразой: они верили и потому не боялись.

– А может, это уколы такие сильные? – рассуждал между тем Ромка. – Прикольный смысл обезболивающего укола: делать больно, чтобы не было больно!

Да, дети почти проникли в самую тайну страданий – не хуже Иова... но у них нет ни философского образа мысли, ни словарного запаса, чтобы своё знание выразить. Мы можем только смотреть на них и поражаться той совершенно очевидной истине, что Бог с ними.

Их предельная беспомощность как-то зримо сочетается с предельной защищённостью. Их?.. – но ведь тогда, стало быть, и наша? Мы – это они... но только выросшие.

Бог нас иногда так крепко тюкает, что от нашей "взрослости" мало что остаётся. Сильная болезнь делает человека либо стариком, либо ребёнком. Старик, который в нас, вечно ворчит, причитает и всех винит. Ромку же, который в нас, видите ли, жизнь "учит быть весёлым". Довольно суровыми методами учит, я бы сказал! Но зато, уж кто научился... спасибо ей потом скажет. Теперь-то я это по себе знаю! Обычно мы не задумываемся над мудростью самых простых – кажется, даже банальных словосочетаний. "Попасть в переделку" – это значит, попасть в ситуацию, которая тебя переделает. Жизнь – самое главное творчество, и для него некоторым из нас даются путёвки в своё Переделкино. «Неприятность», «несчастье» – слова совершенно непродуктивные. «Переделка» куда точнее передаёт то, что происходит в душе.

– Вот тут все говорят, что ты мужественный, – как-то неопределённо сказал вдруг Кирилл, глядя на Ромку. – Верить, что ли?

– Не-не. Не! Всё, что про мужество – это не про меня! – решительно отмежевался Ромка.

– А про кого же?

– Ну... про кого-то. Про Данила, например!

– Да, тут уж я согласен! Данил, конечно – очень мужественный.

– Во-во. Значит, про него! Пусть ему икается. А я такой слабенький, такой маленький! уа-уа!

Как написал когда-то Клайв Льюис: "Чувство такое, словно вы увидели морского змея, не верящего в чудищ, или истинного рыцаря, никогда не слыхавшего о рыцарстве".

Да, полезно увидеться с человеком, который видит мир по-другому, чем ты. Особенно, если этому человеку 11 лет.

"Это же я не то что Ромку навестил. Это же я в его царство приехал!" Жизнь другого человека – суверенная страна. Чем больше мы про эту жизнь узнаём, тем больше своего суверенитета нам человек добровольно делегирует. И чувство чего-то огромного, бесконечного, во что его пригласили, выдали бессрочную визу по вызову брата, обновило Кирилла.

Закатное небо, полосатое, как вафля, от продольных облаков, вдруг глянуло в окно. Однообразно-белые больничные стены на полчаса стали розовыми. Кирилл смотрел с изумлением – только в эту самую секунду он вдруг открыл для себя, что мир, оказывается, не изменился. Совсем! Изменилось лишь его личное восприятие – но сам-то мир не стал хуже!

Один из первых симптомов выздоровления души после долгой депрессии: в какой-то момент неожиданно узнаёшь мир. Выглядываешь – а он там, оказывается, такой же, каким был в детстве. От заката мир досрочно стал пламенно-осенним. И казалось, глядя на него, можно, как в портале, проскочить все дни, оставшиеся до великого праздника Выписки.

Есть какая-то удивительная тайна не-одиночества, когда преображается весь мир.

Стоял тот закатный час, когда все даже самые грязные, самые пыльные (а ещё лучше, подбитые!) стёкла на свете становятся дивными розовыми витражами. Даже хорошо, что на них не изображено ничего... кроме самого Света. Райская картина, в которой нет совсем ничего, кроме Света – противоположность "Чёрному квадрату" Малевича.

Вечере-вечная капелла, вся исполненная светом витражей! "Да что это я! Это ж больница... здесь принято "уважать и почитать боль", чтоб и настроение было соответствующее. А Ромке наплевать – у него другое настроение. И поэтому здесь – капелла".

И вот в такой поздний вечерний час "Свет невечерний" торжествует и на время смывает всё тёмное. Хорошо в Нём жить! Хорошо сквозь Него видеть мир!

Вдруг где-то за стеной, будто совсем рядом, раздались гулкие и мелодичные удары колокола. Было как раз примерно то время, когда начинается вечерняя служба.

– А у вас тут что, не только церковь, но и колокольня своя есть? – удивился Кирилл.

Ромка рассмеялся.

– Да-а, это уж вообще така-ая колоко-ольня!.. можешь даже в коридор выйти и познакомиться со звонарём!

Кирилл любопытства ради выглянул. Какой-то хулиганистый "инвалид" лет десяти стоял у пожарного щитка и мелодично ударял костылём по огнетушителю. Явно у него был неплохой музыкальный слух. Увидев Кирилла, он тут же ускакал-уковылял за угол, хихикая на лету.

– Видел? – задорно спросил Ромка. – Вот так! Не верь ушам своим! Когда человеку делать нечего, у него даже огнетушитель превращается в колокол! Это наша местная знаменитость. Я его даже видел – "в Контакте". Переписываюсь с ним.

Особенные закаты провожают особенные дни в нашей жизни. Как отдельные ударные предложения завершает восклицательный знак.

Бог обычно дарит нам тюльпан заката в день нашей личной победы. И мы не забываем потом этот закат всю жизнь!

Такая уж у Него традиция...

Давно стемнело, но Ромка был не из тех, от кого хочется уходить. Так бы и остался с ним: в детской больнице вместо взрослой, раз уж «впал в детство».

– Мне уж, наверное, пора... – неуверенно и совсем неохотно напомнил Кирилл, словно ждал (и правильно ждал!), что его сейчас будут отговаривать.

– Не спеши-и... – сделал большие страшные глаза Ромка и таинственно зашевелил пальцами. – А то на обратном пути тебя ждёт здесь кошма-арный лабиринт, где повстречают тебя при-израки, все в белом... да-а!

– Пророк ты, что ли? – удивился брат.

Лабиринт уже был во сне Кирилла – но сейчас ничего не знающий Ромка своими "кошма-арными" словами взял да и девальвировал его... как рубль!

И всё разом стало сказочным. Будто и палата – не палата, и растяжка – не растяжка, а просто это Емеля путешествует себе на печи в края неведомые, небывалые – и ждёт его там царевна и полцарства... а может, и не ждёт! А может разом добудет он всё царство, а не какую-то там половину: всё настоящее на половинки-то не делится! Ну, в общем, он уж там сам разберётся...

И вспомнилась пророческая песенка из "Там, на неведомых дорожках":

Будешь ты богатым, как Буратино,

И очень умным, как Иван-Дурак.

А уж там пошли сами собой вспоминаться разные детские песни, и Кирилл даже вполголоса пропел – то ли для братишки, то ли для себя:

Но, конечно, но, конечно,

Если ты такой ленивый

Если ты такой пугливый -

Сиди дома, не гуляй.

Ни к чему тебе дороги,

Косогоры-горы-норы,

Буераки-реки-раки...

Руки-ноги береги!

– Да, "руки-ноги береги" – хороший совет... – заметил Ромка. – Но очень запоздалый! Значит, этот закон не для нас.

А Кирилл вдруг вспомнил (только, из какой книги – забыл!): "Лишь послы великого Царя не обязаны соблюдать все законы страны".

– Какой-то ты сегодня ... совсем светлый, – решил он расщедриться на комплимент, прощаясь. – Как будто внутри у тебя что-то светит!

– Не-не-не! я лампочку не глотал! – сразу замахал руками Ромка. – Лампочку это ты у нас глотал – в том году, когда желудок исследовал.

Иногда беспричинное счастье так же стремительно врывается в жизнь, как и беда. Не успеваешь моргнуть, а паникадило в душе уже зажглось – там вдруг началась праздничная служба. Не по расписанию. Впрочем, если б оно и было, кто же это расписание внутри-то себя может прочитать. Там, в себе, у нас глаз нету. Только слышишь – поют, слышишь – звонят... значит – опять Пасха. Целое Царство Божие внутри нас!

Шёл седьмой день после катастрофы: «день седьмой, недельный» и день Семи Отроков Эфесских. День особого свидетельства о всеобщем воскресении из мёртвых (1).

(1). Семь отроков Эфесских – пример заботы Бога о детях. Мученики – но какие!? Их замуровали в пещере, чтоб они медленно умирали, а они... взяли и уснули. Особым, конечно, сном – Божьим. На полтора века. А потом проснулись-воскресли.

9. Жало жалости

Такого Бога, как Христос,

мог бы "выдумать" только сам Бог.

митр. Антоний Сурожский

Росток, согретый солнцем, всегда

найдёт дорогу через каменистую

почву. Чистый логик, если

никакое солнце не тянет его к себе,

всегда увязнет в путанице проблем.

Сент-Экзюпери

Одна женщина – соседка Марины по палате, – везла с собой Смоленскую икону Божьей Матери в красивейшей серебристо-белой ризе. Сначала большая икона стояла над её кроватью, но во второй приход Кирилла её уже не оказалось. И женщина, смешавшись, вдруг почему-то сама, без вопросов, пояснила: