Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"

Автор книги: Андрей Рощектаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Жалко, что книга не дописана, – сказал Кирилл.

– Да жизнь сама допишет, – махнула рукой Марина.

– По-моему, она это уже делает... – согласился Кирилл. – Вот ведь здорово, что ваша книга попала мне именно после "псалмов". Теперь-то я вижу, кого ненавижу... И не Бога! И не человека. И не Отечество. Того одного, кто выступает от их имени. Правильно вы его назвали Верховным Издевателем. Есть книги, которые... даже не то что хорошие или плохие – они наши. Вот эта вот – моя! Вы её написали как будто нарочно для меня! Я понял всё это так – это великолепная книга о подмене. О самой большой подмене в жизни человека... ну, и государства тоже. Мы ведь то и дело капризничаем, то и дело жалуемся на Отца. А тем временем служба ювенальной юстиции... она и внутри нас, и около нас! – она только таких жалоб и ждёт, чтоб тут как тут изъять нас из Его семьи: «защитить от насилия». Духовным сиротой стать о-очень быстро – только глазом успей моргнуть. И новая «приёмная семья» очень быстро сыщется. Собственно, и искать не надо: всё это в нас самих уже есть. Как написал Некрасов:

В мире есть царь,

Этот царь беспощаден.

Голод названье ему.

А я бы сказал, что тут – другой голод. По настоящему Богу. Голод с каждым человеком врождённо... вообще всю жизнь. И если мы Его не находим, то голод когда-нибудь обязательно находит нам божка-Самозванца. А уж его мы либо ненавидим – потому что он же изверг, и ненавидеть его очень даже есть за что (но ведь думаем-то, дураки, что ненавидим Бога!), либо уж поклоняемся этому извергу: страх переходит в рабское почитание. А что ещё нужно, чтоб человек стал рабом, марионеткой... муравьём? Недоверие к Богу – и, соответственно, – к ближнему. И всё! И этого достаточно. Где неверие, там недоверие. Да лиши ты человека опоры, дай ты ему тревогу и недоверие – и он обязательно найдёт себе опору другую. Где нет доверия к Личности в нормальном смысле, там будет культ личности... уже в ненормальном. По-моему, огромное количество людей поняло и восприняло из всего христианства только то, что они – «рабы Божьи»". Потом незаметно улетучилось и то, что «Божьи», остались просто рабы. Кого, чего? Явно какого-то царя и явно не Небесного. Да царь-то этот – не столько Грозный, сколько Грязный. Он же – в нас. Мы творим его по своему образу и подобию... А я не стыжусь нисколько даже сейчас, что ругался с ним... стыжусь только, что по глупости перепутал имя и адрес. Тот «господь», от которого я бегал во сне, тот «господь», которому, Святейшая Инквизиция кадила дымом из еретиков... этот «господь», действительно, во всём на свете виноват! Вот с ним я, сам того не зная, и ругался. А с нашим Богом, сам того не зная – никогда!.. Всё-таки не любить, например, Гришку Отрепьева – и не любить царевича Дмитрия...

Вдруг раздался резкий звук – наверное, где-то что-то уронили в коридоре или в другой палате, – и Кирилл буквально подпрыгнул: вздрогнул так, как никогда прежде не вздрагивал.

– Блин!.. Ой, извините, Марина. Что-то нервы... Видимо, уж после аварии – везде авария!

– Да что уж тут извиняться! Это ж не только тебя потрясло. Даже тех, кто не видел, а только слышал. Знаешь, сколько знакомых мне звонят и говорят, что не понимают, как это случилось: "Как же так могло быть? Это такое потрясение!" А я им говорю: "А вы знаете что такое потрясение? «Я был спокоен, а Он меня потряс, взял меня за шею и избил меня». Это Иов не про гопников, а про Бога так сказал. Бить Он нас, может, и не хочет, но вот трясти – трясёт. Иногда. Это не значит, что Он не любит нас, это значит, что Он... не очень любит наш покой".

– Что не любит, это точно, – согласился Кирилл.

– Он нам просто доверяет, поэтому мы и страдаем. – договорила Марина. – Просто идёт битва: с тем самым Змеем, только и всего-то. Бог его уже победил, но теперь хочет, чтоб ещё мы его победили, чтоб все плоды по-честному нам достались, а не Ему. А Змей увидел бы, как даже дети его побеждают! Победа уже предрешена, но нам дана честь – просто дотерпев – попасть в разряд «держав-победительниц», получить все её плоды без исключения. Вот Россия, ты же знаешь, благодаря большевикам заключила Брестский мир – и лишилась всех плодов победы (до которой оставалось 8 месяцев). А нужно было всего-то даже не победить, а дождаться победы, дотерпеть до неизбежного. А мы вот хотим во время войны всей своей жизнью изображать мирное время – не получится. Мы можем страдать или как пленные – если уже сдались, – или как бойцы на поле боя. Вот весь выбор. Дети на этой войне тоже «сыновья полка».

Кирилл улыбался. "Вот угораздило же меня познакомиться с победителями... даже жить в одной семье с ними. Даже... чуток самому пострадать с ними".

– Марина! а вот вы то говорите, что главное в жизни – любовь, то – что вся жизнь битва?

– А знаешь, если битва – с самим собой, тогда любовь и битва – вообще одно и то же. Кто видит в Христианстве только одно или только другое, тот хочет разделить неразделимое. И впадает в ту или другую крайность. Или фанатизм, или сентиментальность. А ты почитай, например, преподобного Силуана Афонского: вот уж у кого любовь так любовь... и вот уж у кого битва так битва!..

– Ну что ж, битва так битва! – повторил Кирилл, неожиданно даже для себя соглашаясь. – Но только что же дальше-то будет? Как бы нам Бога об этом спросить?

Марина искренне засмеялась:

– Да что у Бога спрашивать про нашу жизнь, когда Он всю жизнь спрашивает нас!? Есть всего один вечно повторяющийся вопрос: как мы поступим? Вот как поступим на очередном развилке, такой жизнь и будет. До следующего развилка. Пока все развилки не кончатся! Спроси Его – а Он тебе же и переадресует вопрос. Так уж, Кирилл, вся наша жизнь обустроена: Бог спрашивает – человек отвечает, а не наоборот!

– Да уж, хочешь жить, умей отвечать! – опять, вроде, согласился Кирилл. – Отсюда, наверное, и «ответственность» берётся – от наших «ответов». Да ведь причины-то страданий – у всех разные! и вот как нам их все разглядеть-то, а? Если город провалился под воду, это может быть Содом, а может – Китеж. Если человек страдает, это может быть Каин – а может быть Иов. Утешительно, конечно, всю жизнь представлять себя Иовом, но, может быть, это не совсем так. Страдания страданиям рознь... Как тапок – тапку!

– Почему тапок? – с удивлённой улыбкой спросила Марина.

– Да это мы недавно с Ромкой болтали... и сочинили. Вот я даже записал на диктофон. Назвал:

"Платоновская Чистая Идея Тапки". Вот послушайте нашу философию:

– А ты думал когда-нибудь, что одна и та же вещь бывает... разной? Вот тапок... – говорил Ромка.

– Тапка, – машинально поправил Кирилл.

– Неважно. Тапок можно носить. Тапком можно бить мух. Тапком можно бить... всех! Тапок можно использовать как пенал или карман для ножниц или ещё чего-нибудь там, если прибить его к стенке. Можно... как футляр для мобильника!

– Можно даже – как дистанционный пульт телевизора! – добавил Кирилл. – Так запускаешь точно-точно – и телевизор включается...

– Вот именно! – подхватил Ромка. – Значит, в одном Тапке помещается, что? мно-ого разных тапок!!!

– Вот и страдания! – продолжал Кирилл, выключив запись. – Есть чистая идея Боли, которая на практике многофункциональна, как Тапок. Одни страдают потому что как Каин, "заслужили", другие – потому что, как Иов, заслужили... но победу. Да кстати, про разницу... А как там сейчас наш водитель, вы что-нибудь слышали?

– Суд будет... – вздохнула Марина. – Хотя у человека и у самого-то несколько переломов. А нам всем предлагают ещё на него заявление подать – на денежную компенсацию – "за ущерб здоровью". Но, слава Богу, по крайней мере, все с кем я разговаривала, подавать не будут. Никто из нашей группы! – твёрдо сказала Марина.

– Слава Богу, – повторил за ней Кирилл. – По-моему, это было бы уж совсем не по христиански! Нельзя, чтобы Государство (у которого и без того во все века руки по локоть в крови) нашим именем ещё расправлялось с теми, чья "вина" – случайность. Написать заявление на тех, кто тебе без умысла причинил вред – всё равно, что написать донос в годы репрессий. Что сутяжники, что доносчики "Царства Божьего не наследуют".

– Да уж, "Прощайте и прощены будете", – подхватила Марина. – Вообще оставили бы уж всех стрелочников в покое. Мёртвых всё равно не оживишь, инвалидов не поставишь на отсутствующие конечности! Нет, государственной машине надо помахать кулаками после драки! Мы – власть. Мы – назначим виновного, на то мы и власть. Накажем... ой, накажем... уже наказанного судьбой! Вся наша юридическая система направлена, если так задуматься, не на смягчение последствий любой трагедии, а на её расширение. Увеличение числа пострадавших за счёт обязательной (!) расправы над «виновными» – случайно виновными. Найти их любой ценой, в любой ситуации: ату, ату их! если их просто нет, то придумать – и раздавить всей мощью Государства. Казалось бы, по-Божьему-то уж всё ясно – трагическое стечение обстоятельств, никто осознанно не виноват. Водитель и так до конца дней будет носить в себе эту трагедию, это чувство вины за случайность – он и так уже сам себя наказал! Зачем бы ещё прокатываться по нему катком!? Оставили бы уж его в покое, на свободе... Да нет, не оставят! Нет, всё-таки жутковатая это штука – Государство! Не Божья она. И даже не совсем человеческая. Прямо иногда мистическая оторопь охватывает от некоторых его сторон. Вот ведь: заведомую несправедливость чрезмерной мести – холодной, казённой, копытной, – преподносить как справедливость! И в этом духе воспитывать граждан. Господи, защити во веки веков всех «стрелочников»!

– Анархисты вы, что ли, что так государство ругаете? – усмехнулась соседка по палате.

– Не-ет, это у нас не анархизм! – за себя и за Марину задорно ответил Кирилл, чувствуя полное родство с ней. – Анархисты говорят: Государство – это зло, поэтому его надо уничтожить. А либералы говорят: Государство – это неизбежное зло, поэтому уничтожать его никак нельзя, но ограничить – можно. А раз можно, значит – нужно. Нужно, чтоб было как можно меньше сфер жизни, куда оно имело бы право лезть. «Самое лучшее правительство – то, которого не замечают». В частную жизнь не пускать его вообще! В этом либеральный взгляд стопроцентно схож с духовным – хотя во всём остальном они могут сильно расходиться. Потому что либерализм – это всё-таки учение о земной свободе. А уж кто как этой земной свободой воспользуется в духовном смысле – это опять-таки личное дело каждого. То есть либерализм сам по себе не плохи не хорош. Либерализм в одном человеке – Божий, в другом бесовский. Зато гипертрофированное Государство – плохо в любом случае, без исключений! Государство не может основываться на любви... стало быть, государства не должно быть много. Пусть оно, сколько может, мешает творить зло и произвол, но и само будет недостаточно сильным, чтобы творить зло и произвол. Где-то между анархией и монархией есть золотая середина. Назовите её как хотите: не нравится опошлённое в последнее время слово «либерализм» – придумайте какое-нибудь другое название!.. «Не мешающее государство», что ли? Как бы сделать так, чтоб оно не лезло к нам в душу, знало своё место. «Место, Государство! Ну-ка место!» – как собачке. Государство, не знающее своего места – худшее из всех зол, какие только могут быть.

"Но если столько в нашей жизни самозваного, ненастоящего, откуда же берутся в ней настоящие люди? – в ту же секунду подумал Кирилл. – Матери, братья, сёстры? Самая главная тайна человеческих отношений: как среди всей этой казёнщины неродные люди вдруг становятся родными(1). В этом – всё!

Нужно время? Да нет, необязательно. Один день, – вот такой, как сегодня, – может значить больше, чем три года.

Нужна сильная встряска? Тоже необязательно. К счастью, не все родные люди и не всегда попадают в катастрофу. Нужен... не что, а Кто: Тот, Кто объединит. Тот, Кто вместе усыновит. Когда мы в Нём, то человек человеку – радость. «Христос воскрес, радость моя!» – как говорил Серафим Саровский. Одной фразой все тайны выдал.

Со светлым человеком и рядом-то находиться светло! Большинство верит в Бога, но верят Богу единицы. Марина, кажется, тот человек, который именно верит Ему! Странное ощущение «трансляции счастья»: стоит только «попасть на волну» человека, как ты уже чувствуешь то же, что и он. Оказывается, счастливые в Боге люди выполняют прямо-таки величайшую миссию одним своим существованием! Мы ими впитываем счастье. Они – тот орган человечества, которым мы общаемся с настоящим Царём.

– Я вот всегда немножко удивлялся: как это вы из Петербурга – да к нам переехали? – признался вдруг Кирилл.

– Как это меня угораздило? – весело перевела Марина. – Ну, во-первых, врачи велели – прям строго-настрого приказали. Климат, оказалось, категорически противопоказан. Да и недолго я там прожила. На историческую родину вернулась. Рома у меня уже в нашем * родился... А то, что с Русским музеем рассталась?.. Но... в общем-то, для меня теперь Русский музей – это вся Россия. И сами мы – музейные экспонаты!

– Да уж, особенно здесь! – хмыкнул Кирилл, обводя глазами экспозиционный зал палаты. И задним числом вдруг страшно обрадовался – что когда-то, давным-давно, Марина переехала. А иначе... иначе ведь всего этого бы не было: просто страшно представить! Ничего бы не было! И его счастливого отца, и их семьи... ну, и аварии бы тоже не было? а может, и была бы... Но только сейчас даже это уже не важно!

"Беда", оказывается – самый прочный сорт цемента. Если уж она связала людей, эта связка – сильнее любой радости. Всё сложилось. И авария – кирпичик.

– Ой, Кирилл! – прервалась вдруг Марина, резко приподнявшись-присев в кровати. – Посмотри-ка в окно!

– Вот это да-а! – вырвалось у Кирилла, когда он выглянул.

Небо нависло свинцовое, чуть ли не чёрное. Но под тучей по земле сеялся такой контрастный свет, что буквально ломило глаза. Деревья, дома, стёкла, улицы... всё превратилось в какой-то "Лориэн", как тут же назвал внутри себя Кирилл; мерцающий город-лес.

– Я по-онял! – воскликнул он. – Тучу пригнали сюда для того, чтоб всё, что под ней, светилось!

"Беда – для того, чтоб вся жизнь по контрасту с ней светилась в полную силу. И ведь, за каждым мрачным событием или мрачным периодом обычно приходит свет. Становится не то что хорошо, а лучше, чем было! Что годами не решалось – разрешается. Что не клеилось – склеивается. В общем, сдал экзамен – и поступил из школы в ВУЗ. Из ВУЗа в аспирантуру. В нашей жизни – не «искушения» (очень не люблю почему-то это слово: не к месту его употребляют!), в нашей жизни – экзамены".

Нищее небо, в рванине, склонилось над землёй. За лето оно обанкротилось... но ведь это было всего лишь навсего земное небо, а ему свойственно рано или поздно разоряться: уж теперь-то Кирилл это знал... Какая-то мелочь – редкие проблески солнца, – сквозила в дырявых карманах. "Этот август – бомж наших земных надежд! У нас ничего больше нет! Мы просто живы и всё... как говорится – блаженны нищие духом. Господи, да от какого же количества дребедени я за несколько дней освободился!"

Вторая половина лета – это долго стоявший букет. Слишком долго, в уже заплесневелой воде. Вазу пора освобождать, воду выливать – оттого и дожди. Скоро всё бывшее красивое кончится. Бывшему нет места. Кажется, настоящее начинается.

Осень рвала небо в клочья, сдирала старые обои. Начинался очередной долгий ремонт мира... а чем он закончится – как всегда, время покажет. Или – как всегда, не покажет.

– Ты как себя чувствуешь? – вдруг чуть встревоженно спросила Марина, видя, что Кирилл как-то побледнел, глядя в окно.

– Чувствую себя... Диогеном, который наконец-то нашёл человека.

Вернувшись в свою палату, Кирилл долго обдумывал прошедшую Встречу: и книгу, и разговор... да нет, не книгу – Человека, который ему открылся. Он как-то совершенно непроизвольно сравнивал её с теми женщинами и девушками, с которыми прежде общался и... честно говоря, не находил аналогов. В фильме «Про Красную Шапочку» есть замечательный диалог с избалованным человеческим детёнышем:

– Я ребёнок! – с вызовом говорит ребёнок.

– Не говори глупостей! Ты человек! – веско возражает Красная Шапочка.

И вот когда некоторые кумушки говорят:

"Я же – жже-енщина!" – так и хочется твёрдо отрезать словами из этого фильма: "Нет! Ты – человек".

Марине этого не надо было говорить – она сама это говорила. Наверное, именно такого человека искал и не находил Кирилл. Не находил как раз в тех, кого «находил»! Ему совсем не нравилось чьё-то право низвести себя до уровня курицы, оправдывая это словом-заклинанием «женщина». Когда видишь настоящую Женщину, Мать, которая свою слабость не оправдывает... ставишь под сомнение это право и для других.

"Катастрофа обнажила в нас человечность: не «женскость», не «детскость», а именно человечность. Меру того, кто мы есть. Эх, если я хоть когда-нибудь всё-таки найду женщину, как бы я хотел, чтоб она была... как Марина!"

Начало её имени было – как у слова "мама", и Кириллу порой казалось, что он как-нибудь нечаянно оговорится.

Одна катастрофа мать отняла, другая... – подарила?

"И последние станут первыми и неродные станут родными! Вот оно – Писание всей нашей жизни: права Марина, жизнь – это та же Библия".

1. Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной (Мк. 10, 29-30).

2. Выписка

Дай мне оправдать Твою безжалостную милость,

верными аккордами подыскать ключи

в Сад, где все начала, все концы, куда стремились

мы, когда нас резали и штопали врачи.

Ю. Шевчук

I.

Больница, помимо прочего, подавляет ещё и тем, что в ней у тебя нет своего уголка. Ты – весь на виду. Тебя видят и слышат, ты видишь и слышишь.

Больные курили в форточку, и казалось, продолжение сигаретного дыма порождало за окном ворон. Крапал очередной августовский дождик. Воздух был сырой и, казалось, надсадное карканье делает его ещё сырее. "Ворона, сыр, сырость... – вечная русская ассоциация. Крылатый Крылов... Интересно, лежал ли Крылов когда-нибудь в больнице? А впрочем, нет, не интересно. Сейчас уже ничего не интересно, кроме выписки".

Вороны – какие-то осипшие, словно пропили свой голос. И занудные в своих речах, как все алкоголики. Сообщают глупому миру в который раз важное откровение. Скорее всего что-то вроде: "мы существуем! э-эй, мы есть! вы ещё не поняли!?" Но миру, похоже, было одинаково наплевать что на ворон, что на людей.

Солнце невидимым пальцем провертело крохотную дырку в пелене облаков и прильнуло к ней глазом: лучистый зрачок в сотни раз меньше самого солнца странной искрой глянул в сумеречный мир. И спрятался опять.

Забинтованное, загипсованное небо.

Только человек способен одушевлять мир по аналогии с собой да ещё и делегировать ему своё настроение. Мы – по-прежнему Адам, только "со сбившейся программой": даём всему имена, выражающие самую суть... но, раз программа сбилась, "суть" теперь тоже выходит какой-то странной, зависящей только от наших очередных болячек.

Жизнь в палате текла размеренно. Весёлая жизнь – весёлые разговоры! Делились диагнозами, рассказывали об интересных процедурах: клизмах, зондировании, пересадках кожи, ампутациях...

"Больница – это такой добрый, гуманный, деликатный ад. Всё эстетично и технологично, все в белом, а не в чёрном, мучения – не "мучения", а "лечение". Добрые и совсем не страшные медсёстры утешают грешников перед процедурами. Белые одежды – чёрный только юмор". Раз как-то у "бывалых" больных вышла дискуссия, где лучше-хуже: в травматологии, онкологии, или в ожоговом центре?.. "Вот ведь проблема-то!" – лежал-слушал Кирилл: что ж делать, уши-то не заткнёшь. Наконец, после долгих споров и основательных аргументов, сошлись на том, что всё это ещё куда ни шло, а вот круче всего... в психбольнице.

"Логично! – мысленно согласился Кирилл. – Надеюсь, после такой травмы головы я туда не загремлю? Вот... ни в чём, оказывается, нельзя быть уверенным. К традиционному "от тюрьмы да от сумы..." по справедливости давно уже надо бы добавить "и от психушки". Это уже классика!"

– Да что нам теперь психбольница! – усмехнулся Борис. – У нас здесь и так пациент лежал – век не забудем! Слава Богу, вчера выписали. Спасибо хоть на этом!

– Да-а! у Ильи... у того, похоже, тараканы кру-упные, породистые! – согласился другой сосед.

"Хорошо ещё, что есть защитные эвфемизмы, – подумал Кирилл. – Живут в людях... к сожалению, не тараканы! Будем надеяться, что хоть уползли вместе с ним?.. (действительно, как сказано: «спасибо хоть на том!»)

– А вот я специально посмотрел статистику. – сказал вдруг Борис. – В России ведь только за последний год в автокатастрофах погибло 27 тысяч человек. В 9 раз больше, чем, например, в Германии. Выходит, на нашу долю выпало 2 смерти из 27 тысяч... А ты говоришь, что это так странно, так "невозможно" – то, что с нами произошло. Да мы просто один раз "попали в статистику" и всё. В электорат партии "Мёртвая Россия".

– Да нет, я говорил только: очень странно, что это произошло с паломниками! – возразил Кирилл. – Что это именно во время паломничества...

– Да-а уж, обленились мы... – невесело усмехнулся Борис. – Раньше-то, наоборот, любое паломничество было сопряжено со страшным риском. Сам же знаешь! Всякое дальнее богомолье в Средние века заранее подразумевало, что, отправляясь к Богу, ты можешь с Богом запросто и встретиться – лицом к лицу. Паломничество было путём на Голгофу... не только в географическом смысле. Это мы в наше время привыкли к комфортному посещению святых мест. Хотя и сейчас, как видишь, Господь иногда делает исключения. В Израиле однажды – вроде бы, года два-три тому... – сорвался в пропасть автобус с паломниками. Кажется, что-то подобное бывало и в Греции...

– Но то всё-таки – горные страны, – опять чуть-чуть возразил Кирилл. – Со сложным серпантином дорог, с повышенным риском. А внутри-то России с паломниками до сих пор крайне редко случались трагедии (если вообще случались?). Так что, как ни крути, нашу катастрофу, 10 августа 2014 года, можно назвать почти историческим событием. Даже как-то неудивительно, что оно случилось именно в этом году. Чтобы сумасшедшее событие произошло, нужен сумасшедший фон. Вот как вы только что говорили про психбольницу. У нас истерия всеобщей ненависти создала одну большую психбольницу. Невозможное стало возможным. Есть уж, видимо, духовный закон: чем больше в мире ненависти – тем больше мучеников. Тем больше невинных людей "случайно" идут за Христом на свою Голгофу. Вспомните хотя бы новомучеников Оптиной пустыни – и зашкаливающую ненависть 1993 года. Армяно-азербайджанский конфликт – и Спитакское землетрясение 1988-го. А страшная эпидемия «испанки» в связи с первой мировой войной!..

И пока Кирилл говорил... странное, но несомненное чувство, что чем хуже сейчас, тем лучше будет, охватило его. Прекрасно, что обстоятельства обложили нас со всех сторон!

Как в старинном английском анекдоте. Адъютант подбегает к генералу:

– Милорд, нас полностью окружили.

– Превосходно! Теперь мы можем наступать в любую сторону!

Оказывается, пребывание человека в одном месте, внешне в абсолютном покое, нисколько не снижает скорости "событий". Автобус мчался, а больничная койка стоит – но разве это критерий подлинного движения! Сколько ж всего свершилось за эти дни! Целую "дополнительную" жизнь прожил.

А главное... пробуждение состоялось! Как спасаться, если ты всё время спишь? Весь мир живёт так, что спящих друг для друга – нет. Как там «Чайф» поёт:

Сейчас со всей мочи завою с тоски...

Никто не услышит!

И правда – никто. Хоть вой, хоть кричи. Громче крикнешь – только за сумасшедшего сойдёшь. Аварии, они ведь – как болезни: бывают острые и хронические. У нас была острая. А чаще бывает так, что вся жизнь – хроническая авария.

Зато наша – это был именно прорыв из такого безразличия, из такой чужести. Мы хоть на время да стали друг другу родными: братьями по беде. Прошла операция по раскрытию людей друг для друга. С ума сойти! Я же был одинок даже (!) рядом с Ромкой... а теперь увидел его, увидел Марину. Я же их не видел. Не слышал. То ли меня не было, то ли их... но скорее – меня. Они появились со мной, а я с ними. Я же их впустил в свой мир только когда нас всех вместе могло не стать. Человек появляется под угрозой исчезновения? Мир расщепляется, чтобы мы соединялись? Тогда не жаль переломов... если из-за них душа срастается.

Люди часто просят у Бога чуда... но не понимают, что чудо – это иногда больно. Даже очень! Получается, это не авария – это духовная скорая помощь к нам приехала.

Человек XXI века – это же такой "головастик". И удар с Неба по голове – уж не медицинская ли попытка вернуть всё на место: сделать его снова человеком? Без гипертрофированной "думалки" – с нормальными мыслями и чувствами.

От "Слава Богу" плохое превращается в хорошее. В этом смысле, каждый из нас в своей жизни может стать чудотворцем. Говорят, счастливым человек считает себя только задним числом, в прошедшем времени. А здесь-и-сейчас оно пушинкой пролетает мимо сознания. Зато у проснувшегося появляются моменты осознанного счастья. Они-то и называются «Слава Богу».

Благодарение – это моменты, если угодно, осязания счастья. Такого, про которое можно сказать, есть, а не задним числом – «было». Бог – «Аз есмь» и счастье в Нём – «есмь». Всегда! Счастье становится ярче, полнее, осознанней, когда за него благодаришь. Благодарение – это жизнь счастья. Без благодарения оно – выкидыш мертворождённого, а с благодарением – Рождество.

Что родится от этого пока ещё предварительного счастья? Бог весть...

Через пару дней Кирилл выписался, но... жил по-прежнему в больнице. Только другой, детской. Дежурил у постели братишки. Вот и вторая койка в палате пригодилась.

– Ну, как у тебя теперь, голова не болит? – справился о здоровье Ромка, когда Кирилл впервые пришёл к нему в новом статусе: "здоровый".

– Не-е, голова уже не болит, – усмехнулся Кирилл. – Нога как будто болит... наверное, ты меня заразил.

– Хм... зараза я! – хитро прищурился Ромка.

Кажется, он всё понял. Чего ж тут непонятного: когда много думаешь о близком человеке, начинаешь чуточку "болеть" тем же, чем и он. С нетерпением ждёшь общего с ним выздоровления. Выздоровление – мистический рубеж в нашей жизни: слабенький, но максимально доступный намёк на Воскресение...

– Выздоравливаешь – прямо как будто какую-то важную работу делаешь, – делился Ромка. – Весь занятой такой! Ждёшь результат... это как в школе по контрольной, только важнее! И все от тебя чего-то ждут, все надеются. И самому как-то уже охота быстрей с себя работу свалить. И вообще свалить... в смысле, на улицу. Как в поговорке: сделал дело – гуляй смело! Пора уж, пора пятёрку по жизни получить! По уроку, который называется "жизнь".

– А как её получить?

– Ну, это уж кому как – у каждого, наверное, свой рецепт.

– Да-а... а у меня, пожалуй что, пока троячок... с минусом.

– Ну-у... что так пессимистично! – как взрослый, протянул Ромка и по-своему фирменно прищурился одним глазом. – Не забывай – ты мой старший брат! С кого ж мне пример брать! Ты будешь плохо учиться – глядишь, у меня успеваемость понизится. Так что ты это... того... давай!

Пришла как-то ромина бабушка и что-то расчувствовалась:

– Бедный... – погладила она его.

– Не, бабуль, я не бедный, я богатый! – мигом отшутился Ромка.

– Ты всегда такой весёлый?.. – спросил Кирилл.

– Жизнь учит быть весёлым! – афористично выразился Ромка.

Да уж. Говорят, когда во времена Орды баскаки обирали народ, у них была своеобразная "тонкая" психология. Если человек кричал, что у него ничего больше нет, плакал, умолял, божился, его сильнее пытали: значит, точно что-то прячет – с чем особенно боится расставаться. Если же обобранный человек в ответ на требования отдать ещё только смеялся (а видимо, бывали и такие!), его оставляли в покое и уходили. Потому что если человек в беде смеётся, значит, взять с него уж точно нечего!

Смех в беде – предельное "обнищание духом". "Блаженны нищие духом" – те, у кого ничего уже больше не осталось, кроме Царства . Его они и получают ("ибо оно их и есть"). Чтоб что-то Божье – даром! – получить, надо от всего, что мешало, освободиться.

В жизни происходит почти то же самое: обстоятельства действуют похоже на тех баскаков. Беда – это та же Орда!

Конечно, настроение не закажешь. Раз на раз не приходится. В другой день, наоборот, Кирилл Ромку поддерживал. Это когда у него было вот такое состояние:

– Как дела?

– Ничего.

– Что делаешь?

– Ничего.

А ведь это был самый честный ответ.

Конечно, Ромка чем дальше, тем больше ждал заветного дня (ещё б знать, где его искать на календаре!), когда его выпишут. Это была Полярная звезда в его мореплавании... без моря, на койке. Он ловил любую благую весть, хоть косвенно сведетельствующую о скором (скором ли?) освобождении.

Всё остальное было "ничего". И делать нечего.

– Даже планшет надоел. Даже телевизор.

Кирилл машинально зашагал по палате, и у включённого телевизора вдруг пропало изображение – словно тот мигом обиделся на слова Ромки. Кирилл сделал ещё шаг – изображение появилось. Решил поэкспериментировать. Шагнул назад – изображение исчезло. Вперёд – появилось... Назад...

– Ура! ты открыл новый вид дистанционного управления! – обрадовался Ромка.

И вот они уже смеялись над телевизором, которым, оказывается, можно было "дистанционно управлять" без пульта.

Смеялись вдвоём... чуть ли не от счастья. Потешались надо всем! Да! Жизнь-то налаживается.

– Вот мы тут, получается, вообще творчески болеем! Читаем, размышляем... Кто-то за футбольную команду болеет, а мы – за Бога болеем. – говорил Кирилл.

– А игра называется – травматобол? – спросил Ромка.

– Да, спортклуб имени святого Иова. А ещё, говорят, "страдание" и "радость" – слова от одного корня?

– Как это!?

– Ну, там "рад" и тут "рад"...

– Это что, типа мазохисты, что ли, придумали!?

– Ну, мазохисты не мазохисты... а может, правда, в этом что-то есть? Ну, типа пострадал, пострадал – а потом порадовался... что страдания кончились.

– А интересно, как там Шампиньон без нас поживает? Наверное, дедушка за ним ухаживает. Кот у нас – хороший человек, только ленивый. Но теперь это будет даже хорошо!

– Почему хорошо?

– Ну как почему: вот я выпишусь, буду, наверное, сначала плохо ходить: как раз будет самый раз с таким ленивым.