Текст книги "Верховный Издеватель(СИ)"

Автор книги: Андрей Рощектаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

После этого заболел сын этой женщины, хозяйки дома, и болезнь его была так сильна, что не осталось в нем дыхания. И сказала она Илии: что мне и тебе, человек Божий? ты пришел ко мне напомнить грехи мои и умертвить сына моего. И сказал он ей: дай мне сына твоего. И взял его с рук ее, и понес его в горницу, где он жил, и положил его на свою постель, и воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой! неужели Ты и вдове, у которой я пребываю, сделаешь зло, умертвив сына ее? И простершись над отроком трижды, он воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой! да возвратится душа отрока сего в него! И услышал Господь голос Илии, и возвратилась душа отрока сего в него, и он ожил. И взял Илия отрока, и свел его из горницы в дом, и отдал его матери его, и сказал Илия: смотри, сын твой жив. И сказала та женщина Илии: теперь-то я узнала, что ты человек Божий, и что слово Господне в устах твоих истинно.

– Отчего всё-таки первый ребёнок умер так неожиданно после жатвы? – сам не зная почему, спросил Кирилл: словно это сейчас было важно ему, как врачу или следователю.

– Да отчего только не умирают люди! Каких только способов нечаянной казни ни представляет природа! Скорее всего, это был солнечный удар – настоящий бич Иудейской пустыни. Это тот самый "бес полуденный", что помянут в 90-м псалме. Вот так идёт-идёт человек по солнечной дороге и вдруг падает, как сражённый. Есть в этом что-то почти такое же суеверно пугающее, как в чуме. Особенно страшно, до чего всё происходит неожиданно – средь бела дня. Удар из воздуха. Смерть от того же самого, что даёт жизнь – от солнца. А жатва... это ведь ещё и вечное символическое предзнаменование конца мира: ангелов, жнущих души. Получается, двух отроков воскресили два пророка, которые приходились как бы "отцом" и "сыном" друг другу. Оба – очень грозные и страшные для современников (Ветхий Завет есть Ветхий!), но вот «фресковый летописец» XVII века Гурий Никитин большую часть места, посвящённого им, отдал почему-то не карам над всякими нечестивыми, а именно воскрешению детей. Это уже не Ветхий Завет, а можно сказать, без одной буквы Новый. И меня вдруг ослепила ассоциация: да во-от же что нам нужно, вот же о чём все свидетельства. Царство Небесное – это же Государство воскресших сыновей! (1)

Государство, для которого надо со Христом умереть и воскреснуть: это единственный путь получения его гражданства. А Ромка тогда, помню, тоже хорошо сказал про эту фреску: «Я всё понял, мам. Чтоб воскресить, надо обнять». И ещё я думаю: значит, уже тогда людей не меньше нашего будоражил вопрос: «Детей-то за что?..» И вот на стенах церкви XVII века два пророка воскрешают двух ребят. Это, конечно, прообраз той победы над смертью, что одержал Христос. И знаешь, Кирилл, я тогда перевела для себя эти фрески фразой: нет ничего непоправимого! В моей жизни они стали таким бессловесным свидетельством именно об этом... Потом, ещё несколько лет спустя, я встретила в акафисте «Слава Богу за всё»: «С Тобою нет непоправимого. Ты весь любовь. Ты – Творец и Восстановитель». И я поразилась, как созвучен этот акафист ХХ века и те фрески XVII-го.

И Сергий Радонежский, к которому мы ездили, он ведь тоже когда-то воскресил ребёнка. Тоже, получается, имел от Бога такую высшую власть – даже над жизнью и смертью... это только у очень немногих святых бывает! И когда всё это с нами случилось, я-то осталась в сознании, а Ромку первую минуту не было слышно... я не могла до него добраться – меня зажало! – и не могла увидеть, что там с ним... а он был-то всего метрах в двух, за обломками кресел... – никогда в жизни не забуду эту одну минуту! И тогда я изо всех сил взмолилась именно Сергию Радонежскому: «Мы же к тебе ездили! спаси Рому!» И прям тут же, в ту же секунду, Ромка откуда-то вырос, помахал: мамуль, я живой! у меня всё норм! только ноги там чуть-чуть чего-то, а так всё норм... а у тебя? Я ему: у меня тоже что-то немного с ногами, а так всё норм. (Мы были именно со стороны удара, со стороны того железного ограждения). Потом уже по телефону он мне хвастался, объяснял, что стоял тогда на одной пятке, а правую «более сломанную» ногу рукой поддерживал на весу – и вот свободной рукой мне махал. К счастью, тогда уже всё было видно – светло от фар, когда дальнобойщики подъехали... Знаешь, я думаю: когда на средневековых фресках детей изображали как маленьких взрослых, в этом была какая-то мудрость. Но если они, как все люди – образ Божий... значит, у них может быть и своя Голгофа. Мне это уже слишком ясно, как бы ни было больно! Богу же не запретишь идти на крест. И образу Божьему – не запретишь...

Только сейчас Кирилл вспомнил текст "Родительской молитвы", висевший в комнате у Марины. "Господь мой! Дай мне Твои глаза, чтобы видеть образ Божий в моих детях". А ведь важнее этого вообще ничего нет в воспитании! Даже, наверное, кроме этого вообще ничего нет в нормальном воспитании. Всё остальное – уже эгоизм, а не воспитание.

– Если б нашу аварию изобразили на древней фреске, – улыбнулась Марина, – мы все вышли бы на ней со светлыми, бесстрастными, почти улыбающимися лицами.

– Но у нас святые ведь никого не воскресили... а жаль! – больше для проформы возразил Кирилл. – Да и у живых ноги что-то слишком медленно срастаются. Врач вот говорит: Ромка несколько месяцев пробудет в гипсе. Не хватает в нашем случае Елисея, Ильи, Власия...

– А всесильны ли в таких случаях даже святые? Вот раз уж мы вспоминаем историю... Первая мировая началась 1 августа 1914 года: в год 600-летия Сергия Радонежского и в день прославления Серафима Саровского! Да, представь, год св. Сергия – день св. Серафима! То есть двое величайших русских святых – уж больше их просто никого нет! – всеми своими небесными молитвами никак не смогли отвратить то, чему, видимо, должно было свершиться... И наверное, вовсе не потому, что милосердия у Бога не хватило или они там на небесах как-то плохо защищали Россию – нет, просто свободу воли людей не ограничивает даже сам Бог: если уж была у миллионов эта «воля к войне», то... насильно же никого не спасёшь! Я знаю в жизни одно: людям плохо быть гордыми! Людям плохо, например, быть слишком большими «патриотами» – то есть шовинистами. Россия и сейчас слишком тяжело больна гордыней и за это страдает. В стране «патриотизм» – как грипп... Господь как-то проветривает помещение! Кровь идёт к крови. Аварии – к войнам. То, что происходит сейчас с Россией и Украиной – то, как нас колбасит – это расплата за национальную гордыню! А то она у нас опять стала гипертрофированной за последние годы. А наша авария? Знаешь... Как будто ма-аленькая красная брызга от той огромной украинской бойни отлетела сюда, далеко-далеко, и капнула на карту. Почти никто вокруг её, такую крохотную, заурядную, не заметил на общем фоне – только мы на своей шкуре... заметили! Зло маленькое всегда как-то связано с большим. Аварии и стихии – с враждой людей. Духовные причины нам видеть не дано... Может, это просто такая весточка – открытка недоброй памяти14-го года – поздравление всех с самым худшим столетним юбилеем, какой только может быть. С войной, в которой ведь все на свете были – патриоты своих стран! и все-то на самом деле – служили лишь пешками того, кто не к ночи будь помянут. Бывает, что люди, сами не сознавая, очень хотят крови... и тогда она к ним приходит! Как говорил Клайв Льюис: «Любовь к своей стране становится бесом, когда становится богом! Когда патриотизм превращается в беса, он плодит и множит зло. Вот почему нам всегда важно знать, правильно ли мы любим свою страну». Чрезмерный патриотизм опасен, в первую очередь, для тех стран, которые он охватывает. Парадокс! Нам же столько лет твердили о стабильности как главном достижении власти – а теперь эта «стабильность» обернулась тем, что никто даже элементарно не знает, что будет завтра. Где и сколько людей ещё погибнет и, главное, когда всё это кончится? Пожалуй, даже люди «лихих 90-х» были чуть-чуть более уверены в завтрашнем дне, чем люди прОклятого 2014-го. Причём, проклятого в самом прямом смысле слова, без эпитетов: никогда ещё на постсоветском пространстве не произносилось столько миллионов совершенно искренних проклятий людей в адрес друг друга. И эта энергетика сводит с ума... Может, от неё-то и автобусы разбиваются, и самолёты падают, кто знает? Надо же ей во что-то и куда-то выходить! Она – это мы! Мы – но только позволившие из образа Божьего довести себя до состояния какого-то коллективного аморфного антихриста. Может, и нам дана была эта боль, чтоб мы чувствовали боль всего мира, как свою. И прошлую, и настоящую, и будущую – потому что всё едино! Чтоб мы никогда не считали, что боль бывает какая-то чужая. Или же её можно чем-то оправдать. Какими-то мифическими «национальными интересами». Чтоб мы в недобрый (или добрый?) час когда-нибудь кому-нибудь помогли... – и боли в мире на вот такую капельку стало меньше! Вспоминаю из своей юности, где-то из начала 90-х, песню:

Силы небесные, пожалейте нашу страну,

пусть виноватую,

пусть миром клятую,

но всё же такую одну...

Силы небесные, пожалейте нашу страну!

Как-то один старец сказал: "В нашем положении не может быть другого патриотизма, кроме патриотизма покаяния". Мы же столько всего натворили в ХХ веке – да и сейчас по глупости творим, – что правильней бы после такого-то вести себя тише воды, ниже травы да прощения у Бога просить: и за себя, и за столько поколений! Вот как мы тут сейчас после аварии переломанные лежим – и о дон-кихотских подвигах не мечтаем и врагов не ищем! Понимаем: никто в нашей беде не виноват! Надо только лечиться и всё вспоминать-каяться. Так и со страной. А то всё «сплотимся!» да «сплотимся!..» Да вокруг чего!? И куда уж дальше!? И так ведь до того тесно сплотились, что дышать нечем, честное слово! В аду, наверное, такая же сплочённость будет. А самая большая победа – это победа человека над собой. Так и со страной. Если мы не победим своё чванство... бед будет всё больше.

– Редко кто в наше время так рассуждает! – сказал Кирилл.

– Да, я же – человек из 90-х: с этим уж ничего не поделаешь... – произнесла себе «приговор» Марина. – И не надо ничего делать! Я никогда не брошу камнем в ту эпоху, из которой вышла. В эпоху Свободы. Если кто-то злоупотребил ею, это его личный выбор. Но причём же здесь эпоха и, главное, причём здесь Свобода!

– Ну как при чём! Свобода – это грубейшее попрание прав тех, кто не желает быть свободным! – пошутил Кирилл.

– А я встречала в основном тех, кто желал быть свободным! – серьёзно сказала Марина. – Бог сводил меня с людьми 90-х, в основном, в высшей степени достойными, и мне не стыдно за наше поколение. Поколение свободных ищущих Личностей, а не толпы. Потому-то 90-е годы и стали временем беспримерного Возрождения Церкви, что Бога ищут Личности. Толпа по инерции идёт им вслед. Сейчас толпа с опозданием, как тело жирафа, вслед за головой дошла до храмов – и, кажется, уже свыклась с самовлюблённой фантазией, что она всегда там и была, что она, оказывается, и есть наш "Народ-Богоносец", "Святая Русь". У толпы всегда миф подменяет память. Даже если речь идёт о самом близком времени, всего о нескольких годах. И те, кто шли тогда первыми и прокладывали дорогу, стали теперь "врагами", а эпоха первопроходцев – "лихими девяностыми". Да люди же открывали тогда свою веру, культуру, историю, бывшую десятки лет под запретом, как Колумб открыл Америку. 90-е годы для меня – это культурное пробуждение России. Это можно сравнить с тем, как вот мы сейчас "проснулись" после аварии, приходим как-то в себя, в память. Были без сознания – а сейчас, хоть и больные, зато в сознании! То же самое и 90-е годы – больная Россия, но всё же проснувшаяся. Это можно только пережить, чтобы понять! 90-е годы – это же Воскресение, Кирилл!

И Кирилл понял, что, оказывается, ничего прежде не знал о Марине: рядом жил – и не знал, кто она и как живёт. А сейчас... чем больше открывал для себя, тем больше хотелось открывать. Человек – целый океан, а ты – Магеллан, Колумб... "Ну, пусть хоть она мне и не мать... но, уж по крайней мере, она мать моего братишки – и как-то воспитала его так, что это меня восхищает! А сейчас и на мои вопросы как-то так отвечает, что... Так может отвечать только родной человек! Надо ещё что-то спросить... или пусть лучше она сама что-нибудь расскажет... лучше слушать – да, лучше просто слушать, чем..."

Почему-то с ней всегда успокаиваешься! И голова уже не болит... и душа не болит. Марина!.. Да вот же, наверное, подлинное-то предназначение Женщины – матери, девушки, жены, сестры: имея мир в себе, этим миром делиться. Он ведь от деления не уменьшается, а только растёт.

И что такое настоящая Женщина?.. Это София – мать Веры, Надежды, Любови: с ней её маленьким дочкам даже мучиться было нестрашно.

Женщина... это Наталья – жена мученика Адриана. Это Феврония – жена и исцелительница Петра.

Женщина – это сила в слабости. Это обретение опоры через дарение опоры другим.

Может, потому-то так шокируют нас всегда "вздорные бабы": когда видишь в них кощунственное искажение образа Женщины с точностью до наоборот!

...Впрочем, – иронично посмотрел на свои же мысли Кирилл. – Мужчины всегда лучше женщин рассуждают о женщинах".

– А вы, случайно, ничего не пишете? – неожиданно для себя спросил Кирилл, словно его кто-то толкнул изнутри. – А то ведь люди, которым лучше бы помолчать – как Иов очень просил помолчать своих "утешителей"! – те почему-то всегда очень много и говорят, и пишут. Даже слишком. А такие, как вы... ну, скажем так, умеющие давать мир... вам-то было бы чем поделиться – а вы редко делитесь! Я тут пару дней назад до чёртиков (в прямом смысле!) обчитался самодельных "псалмов" одного... пациента. А вы мне столько всего хорошего и интересного рассказываете – ну, можно сказать, лечите меня! а вдруг у вас тоже что-нибудь этакое завалялось из творчества... ну, хотя бы искусствоведческого, что ли?.. любого! Про фрески, про людей... да хоть про лошадей.

– Ну, ты прямо прозорливец какой-то стал, Кирилл, признайся?! – засмеялась Марина. – Может, это у тебя от удара дар прозрения открылся.

– Может! Ещё как может! Вы же мне сами только что сказали: "удар – дар..." Ну, а всё-таки – значит, я угадал? Угадал, да!? Вы что-то пишете? Не темните.

– Не пишу, а писала. Когда-то, – вздохнула Марина. – Знаешь, как раз те ярославские фрески и вдохновили меня на одну... повесть, что ли. Как назвать? Я её не дописала... Ну, мне было тогда где-то лет 25... в таком возрасте писать ещё простительно.

– Получается – немногим старше, чем я сейчас, – отметил Кирилл.

– Да, так оно и было. Я тогда очень просила Бога о сыне! Я уже твёрдо знала, что назову его Роман. В честь брата – мы всегда с братом очень дружили, он погиб в Чечне. Я как раз только-только пришла к вере – и мои первые такие, осознанные молитвы были – чтоб Господь и Богородица даровали сына: несколько лет у нас с первым мужем детей не было. Тут как раз эти фрески – о даровании сыновей. О выпрошенных у Бога сыновьях – по молитвам пророков: Илии, Елисея. И как эти Богом данные сыновья потом умирали – и по молитвам этих же пророков воскресали... И эта повесть, которую я начала писать – она как бы о будущем сыне. О будущем Ромке! которого тогда ещё в природе не было... Наверное, в том возрасте и положении такая литературная, «искусствоведческая» молитва была простительна!

– Да это же интересно! – воскликнул Кирилл.

– Ну... интересно или нет, я как раз и хотела узнать: нужно это кому-нибудь или так – в отвал! Не всё же столько лет лежать макулатуре. Надо теперь решать – или выкидывать или... Я недавно нашла это у себя, через много лет, в старом столе. И знаешь, так поразилась совпадению, что нашлось это точно, когда Ромке настоящему исполнилось столько же лет, сколько в повести. Ему я это пока не показывала. И наверное, не буду. Он у меня, слава Богу, другой, чем в повести: Бог всегда пишет лучше, чем мы. Вообще никто ещё пока эту вещь не видел! Я хотела показать это в Лавре отцу А. – моему однокашнику по художественному училищу: посоветоваться, что вообще с этим делать, стоит ли доработать? выложить где-то? Нужно было мнение именно духовного человека. Я давно потеряла его координаты, знала только, что он иеромонах в Лавре, очень хотела увидеть, – но, оказалось, его ещё два года назад перевели на подворье в *. Так что, видать, не было Божьей воли нам в этот раз встретиться – может, уж как-нибудь потом...

– Ну зато теперь этот текст у вас!? У нас! – с непонятным даже для самого себя энтузиазмом воскликнул Кирилл, удивляясь стечению обстоятельств. – Может, как раз есть "воля" мне его почитать, а?

– Если хочешь. А всё-таки я очень странная в молодости была мама: мой сын как литературный герой родился раньше сына настоящего. Сейчас-то я, конечно, понимаю, насколько это было наивно... но, видимо, зачем-то тогда это было нужно. Может, я даже избежала каких-то ошибок в воспитании, выплеснув их все на литературный образ. Я просто страшно рада, что Ромка растёт не той кисейной барышней, как в повести! Видимо, я всё-таки изжила что-то болезненное, фальшиво-материнское, чрезмерно "оберегательное" – и куда меньше храню его от всяких жизненных сквозняков, чем многие другие матери. Он же мужчина, Человек, и мне, скажем так... жалко его жалеть! Жалко испортить его своей жалостью, подавить в нём личность. Сколько уж таких... зажаленных родительской жалостью становятся потом самыми несчастными в жизни людьми. Страшно лишать человека права на поступки!.. Дай-ка мне вон ту сумку.

Кирилл подал. Крови в автобусе было так много, что сумки промокли насквозь, и всё находившееся в них хранило следы чьих-то вытекавших жизней. Марина поспешно вытерла тряпкой красно-бурые разводы на обложке – скорей всего, собственную либо ромкину живую "краску". Да уж, символично получилось: надпись "Верховный Издеватель" и обильные разводы вокруг.

– Прямо не больница, а библиотека!.. – с лёгкой улыбкой заметил Кирилл, открывая рукопись. – Может, для того я вообще и в аварию попал, чтоб на досуге читать то одно, то другое... Хорошее обслуживание в небесной библиотеке: дали по голове – и тут же дали в руки книгу. И полная гармония! Мир пока от нас отдыхает – а мы от него!

(1). "Когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего Единородного, Который родился от Жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление... Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа", – как сказал апостол Павел (Гал. 4, 4-8).

Часть II. Роман о Романе

И только маленький мальчик, не затоптанный строем, не знающий слова «страх»,

очень хочет быть новым последним героем

с красивой гитарой в руках.

А. Макаревич

1. Карта

Творчество – инстинкт передачи информации.

Не менее сильный, чем инстинкт деторождения.

Ф. Искандер

– Эй, девочка, живущая в Сети, отвлекись от монитора! – поддразниваю я сынёнка словами Земфиры. Он делает вид, что возмущается. На полсекунды.

Мой 11-летний Ромка – "ролевик" со стажем, только... нового поколения, не чета нам с Пашкой. Домашний "ролевик", не отрывающий попу от кресла. Бывало, предложишь ему: "Пойдём купаться" – "А у меня аллергия, мам, ты же сама знаешь!". "Пойдём гулять" – "Не, мамуль, ну чё-то в облом – я лучше дома во что-нибудь поиграю".

Худенький, бледненький, незагорелый питерский ребёнок, истинный северянин и фантазёр-домосед: книжно-компьютерный "эльфёнок". Из-за длинных волос и тонких черт лица чуточку, совсем капельку похож на девочку. Ласковый такой, как будто в нём магнитик. Подсядешь, бывало, к компу – тут же прильнёт, притянется, не прерывая игры... Котёнок! но уж очень ленивый котёнок. Зачем махать клинком на тренировках, если можно виртуозно делать это на компе? Зачем строить в лесу крепости, торговые поселения, отыгрывать какую-то историческую эпоху или фэнтезийный сюжет, если можно спокойно развиваться в "Цивилизации" и куче других подобных игр? Нет, на умственный-то труд котёнок как раз не ленивый: голова у него работает замечательно. В свои 11 он не только прочитал и перечитал всего Профессора, но и сам что-то большое взялся писать, по его примеру. И ещё крупную настольно-ролевую игру сочиняет.

Однажды, помню, он совершенно серьёзно предложил в соавторстве с ним написать повесть-фэнтези по мотивам... арбуза. Или создать компьютерную игру-стратегию, арбузный вариант "Цивилизации".

– Мам, пап, это же гло-обус! И что удобно: на нём ведь всё заранее отмечено: океаны, материки... зелёные – ну, это просто Зелёная планета!.. видимо, из-за тропических лесов. И все океаны вытянуты вдоль меридианов. (А прикольно, на самом деле было б так!) У планеты кора, под корой магма... даже красная, как будто раскалённая: всё как положено. А теперь... планету так разрезали из космоса (мы это сейчас делаем!), располовинили, сожрали... наступил конец света.

Но дальше принесённых в дом глобусов-арбузов – на настоящий шарик земной, – путешествия его пока не распространялись.

Правда, кое-что по дому он делает. Помню, когда ему было лет семь, я приучала его мыть полы.

– Ну, мам, ну, мыть же скучно, сама согласись, – резонно говорил Рома. В любом возрасте он умел теоретически обосновывать свои убеждения.

– Не так уж и скучно. Когда моешь, представляй, что играешь в стратегию, – посоветовала я. – Вот перед тобой на полу – гигантская вражеская армия: миллионы юнитов, страшные монстры. Если пылинки рассматривать в микроскоп – это, вообще, жуткие и очень многообразные монстры (мы с тобой обязательно посмотрим: завтра попрошу микроскоп у подруги). Ты такого бестиария, Ром, не встречал ещё ни в одной игре! Там всякие микробы со щупальцами, с ресничками, микроклещи, мельчайшие рачки... И вот всю эту армию надо уничтожить в кратчайший срок. Причём, подчистую – не оставлять за собой "хвосты", иначе, по условиям квеста, проиграешь! Давай уж, приступай – не провали миссию!

И... Ромка ни разу её не провалил.

Я как-то этот приём вспомнила и подумала: "Надо же нам его разбудить? чтоб увидел мир? А то... спящая красавица, тоже мне!"

Паша подсказал свозить его в какое-нибудь путешествие. Правда, здоровье для палаточного житья у него слабоватое, но... можно прокатиться на теплоходе – самый необременительный вид похода. Как в детской песенке: "С одной стороны, мы дома сидим – с другой стороны, мы едем!" Мир-то человеку показать надо... не только на экране.

И только мы это задумали, как звонит вдруг моя мама – зовёт любимого внука на лето в * на Волге. Ещё говорит: нам тут через совет пенсионеров предложили со скидкой путёвки на теплоход – вот хотим Ромушку взять, если вы его к нам привезёте.

Прямо чудо какое-то! телепатия? Круиз состоялся – только без нашего с Пашей участия: Ромка поехал с бабушкой и дедушкой по Верхней Волге: от их города до Москвы и обратно.

Впечатления от поездки превзошли все ожидания.

– Ну и как? – спрашиваю я, приехав за Ромкой.

– Супер, мам! Вообще всё обалденно!

– А что больше всего запомнилось?

– Ярославль! – не задумываясь ответил Рома. – Там церковь Ильи Пророка... там как бы музей... и там такие фрески... вот они бо-ольше всего понравились! Ва-бще-е! Это как книга фэнтези такая – вся иллюстрированная. Ты ведь знаешь, мам: я комиксы не уважаю – но это в тыщу раз лучше комиксов! Это даже не книга, а слайды... только не на мониторе, а на стенах, на потолке... вообще везде! Это рассказать невозможно – это только показать! Я те щас фотки покажу.

Я представила сына в поездке: 10-летний мальчонок с большим профессиональным фотоаппаратом смотрелся, наверно, забавно. Ну, такой уж он у нас – серьёзная, творческая личность. Ко всему, что его интересует, привык подходить основательно.

И он мне показал свои фотки: чуть ли не сто штук из одного храма! Знаменитые фрески Гурия Никитина и Силы Савина – 1680 года. Мне-то по репродукциям они известны... ещё с его лет, со времён художественной школы.

Вообще, когда я вижу древние фрески, кажется, всё встаёт на свои места: мир становится настоящим и светлым. Как будто ты вышел посреди ночи на балкон – и вдруг бабах! фейерверк: так всё сразу ярко и ясно. Уж если небо, то бездонно-синее, уж если крылья – огненные или золотые... если белые одежды – сияют, как вспышка. Всё полное, завершённое: полнее некуда! Вот тебе и «увидел мир»!

Этот-то мирок, в котором мы живём, кажется потом до того тусклым по сравнению с фресками... что кажется – он и есть ненастоящий. Как будто мир только притворяется, что живёт... а на фресках притворства нет.

– Я тебя понимаю! – сказала я, по нескольку раз просмотрев всё.

– Мам! Это ведь всё не просто так: я буду делать по ним настольную ролевую игру! – огорошил меня Рома.

И ведь – сделал. Несколько недель сочинял: аккуратно перерисовывал с собственных фотографий сначала общую карту, потом отдельные игровые карточки, и – сочинил.

Редко какая книга фэнтези обходится без карт: так уж повелось со времён Профессора. Ролевая игра – тем более. В игре Ромы картой служили эти фрески. Точнее, те их фрагменты, которые больше всего полюбились: он их перенёс на бумагу (не зря же по моим стопам пошёл в "художку"). Получилась полная, интерактивная карта мироздания. Разбитая на квадратики, как и сам настенный первообраз XVII века. Попадаешь в очередной – оказываешься в эпицентре соответствующих событий, а решение, что тебе в них делать, принимаешь сам.

Я подумала, что этой игрой Ромка интуитивно подметил самое важное. Пожалуй, нигде не найдёшь таких подробных и грандиозных "карт" мира невидимого, как в ярославских храмах! Столько пунктов неземной географии, столько всевозможных событий (давно минувших или ещё не наступивших), что... это же целая энциклопедия представлений людей о том, чего они никогда не видели. Но «не видели» – не значит, что этого нет. Не видели, зато хотели увидеть! Вот и Ромка – захотел. И увидел.

Есть, кстати, особенность размещения фресковых сюжетов. Например, сотворение мира (Книга Бытия) и его конец (Апокалипсис) обычно изображались в галерее. В самом храме мир устойчивый, постоянный, а в галерее всё меняется, рушится, преображается... более бурно, чем в самой захватывающей книжке! Звёзды творятся – и звёзды сыплются. Мир обветшал по краям: начало и конец его изогнулись на сводах галереи. Как в жизни осень иногда напоминает весну, а вечер – утро. Как там в песне Шевчука:

Вечер расписался на рассвете.

Всё, что мной когда-то было,

пожелтело и уплыло.

В небесах дымит кадило...

Я за всё давно в ответе.

Стремительность стихий всегда интересней для сюжета, чем стабильность. Вот и Ромка интуитивно отразил на своей "интерактивной карте" всё-таки гораздо больше сюжетов из галереи.

В галерее ведь не живут – через неё проходят (так же, как проходят игру).

* * *

Прошёл год, и Ромку вновь со страшной силой потянуло в путешествие – причём, непременно в Ярославль (он у нас человек очень консервативный: что уж понравилось – только то для него и существует на свете!). Потянуло в дорогу, как Бильбо или Фродо... или, скорее, как эльфов на заморскую родину.

Корабль, серокрылый корабль!

Слышишь ли дальние зовы,

Уплывших прежде меня

призывные голоса?

Прощайте, прощайте, густые мои леса,

Иссякли дни на земле, и века

начинаются снова...

Правда, ромкины дни на земле не иссякли, и дай ему Бог ещё лет этак 70 – но "дальние зовы" из Ярославля он услышал.

– Ну, мам, ну, пап!.. – приставал он. – Давайте уж ещё поедем на теплоходе. Как в том году – только теперь мы сами всей семьёй!.. втроём, а!

Иногда надо исполнять детские мечты. Так, глядишь, исполнишь ненароком, не заметив, свою собственную. Всё, что связано с творчеством – по-моему, свято (я серьёзно говорю!), вне зависимости от возраста творящего. Творческого человека надо "баловать". Если уж душа всерьёз просит, она лучше знает, почему, для чего, зачем... Тут главное – не помешать!

Я купила путёвки. Правда, у Паши, к сожалению, не получилось с отпуском, и пришлось нам поехать вдвоём.

– Значит, состоится у нас с тобой, Ром, путешествие из Петербурга в Москву?

– В Ярославль, – поправил Рома.

– Знаю, кэп. Просто есть такая известная книга "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева.

– Не читал.

– Знаешь, ты не слишком много потерял.

– А что, Профессор лучше?

– Да, Профессор... в чём-то лучше, – иронически сказала я. – Хотя, пожалуй, в описании чудищ даже Профессор уступает.

– Так это что, мам, у Радищева – тоже фэнтези? – загорелись у Ромки глаза.

– Да, ещё какое фэнтези: "Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй".

– Ничего не понял... но, по-моему, клёво! – сказал Рома.

– Это потому, что ты не знаешь старославянского языка! А значит: "Чудище круглое (или, в другом смысле – толстое), огромное, озорное (ну, значит, злое, любит до всех докапываться), имеет сто пастей и лает..." ну, "лает" – это ещё можно понять как "лается, ругается, надругается... матерится".

– Это надо записать, чтоб не забыть! – восхитился сын.

– Да, лучше уж в жизни с такими чудищами не встречаться... – задумчиво сказала я.

2. Проводы

Куда Я иду, ты не можешь

теперь за Мной идти,

а после пойдёшь за Мною.

Ин. 13, 36

«До свидания» -

это значит: я вернусь.

Из далёкого далёка...

если ветер разгонит облака. А. Макаревич

...И всё-таки мы с ними встретились.

Перед отъездом нам с Ромкой приснились уж очень необычные сны, которые, при всём различии сюжетов, как-то странно перекликались.

Это было не путешествие, а проводы. Одному человеку надо было проводить другого, очень дорогого ему... причём, он не ведал, до какого момента. Просто шёл и с тоской ждал конца. Провожал навсегда! Вроде, и вместе идут, но потом неизбежно – не вместе. Когда «потом»? Сегодня, но во сколько? Одним этим человеком был... Ромка (одновременно, он будто видел себя со стороны, но почему-то как взрослого, хотя не мог бы сказать, сколько ему лет). В другом – которого он провожал, – угадывалось что-то очень знакомое. Внешность обманчива: вроде, перед глазами один человек, а в душе у Ромки, когда он на него прощально глядел, когда пытался разговаривать... Они общались на каком-то странном, очень красивом языке (вроде того самого «обло, стозевно») и Ромке приходилось даже самого себя переводить в мыслях на что-то более простое и привычное. Например, один раз он сказал спутнику:

– Жив Господь и жива душа твоя! не оставлю тебя ("Бог живой и ты живой! как же я тебя брошу").

Но отчаянная мысль говорила:

– "Ну, не бросить его ты можешь только до поры до времени. Дойти-то дойдёшь до какой-то черты... а дальше уже он сам! Знать бы только, до какой пустят провожать".