Текст книги "Головоломка из пяти этажей (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

   – Да-да, и вы нас извините.

   Дверь квартиры N4 еще ни разу не хлопала с таким раздражением. В образовавшемся вакууме звуков тихо-тихо, почти нереально доносился стук удаляющихся костылей. Квашников укоризненно посмотрел в сторону товарища:

   – Самый здравомыслящий из всех жильцов, говоришь?

   Из далеких закоулков послышалось жужжание еще одной мухи, она как слепая металась от стенки к стенке, словно пораженная царившим вокруг безумием, и искала приключений на свою недолгую мушиную жизнь. Приключения ей были гарантированы на четвертом этаже. Там она наверняка соблазнится прекрасной фатой паутины, присоединится к подруге, а Аристарх Вениаминович назавтра устроит себе настоящий пир. Вся компания уныло посмотрела в сторону вымершего подъезда, хотелось еще раз спуститься и потеребить эту неприступную дверь, но решили не тратить силы и медленно поплелись на самый верх. Две фуфайки, грязная тряпка да рваный половичок составляли весь гарнитур постельного белья, поэтому расстелили их на полу и улеглись – обессиленные, угнетенные, абсолютно ничего не понимающие. Какое-то время даже не разговаривали – трудоемкий и мучительный процесс произношения звуков катастрофически утомлял. Опустошенные внутренности уже начинал подтачивать голод.

   – Сколько часов мы уже здесь? – Квашников задал вопрос серокаменному потолку, плоским шатром распростершемуся над его взором.

   Косинов долго глядел в подсветку телефона и от мягкого зеленоватого свечения с флюидами гипноза чуть не задремал.

   – Больше двенадцати часов, учитывая время, что мы спали.

   – М-м-м-м... – велеречиво прогундел Иваноид, всей своей лексикой давая понять, что информацию усвоил и принял к сведению.

   Контагин совершил собственный священный ритуал – взъерошил как попало волосы, а то что-то они слишком уж залежались и прилежались. Кажется, эта психологическая аномалия у него с самого детства, развилась чуть ли не на генетическом уровне – быть не таким как все, бунтовать против моды, против общепринятого поведения, а если понадобится, то и против здравого смысла. Причем, его нонконформизм не имел никакой идеологической подоплеки, скорее являлся обыкновенным капризом, типа «вы все делаете так, а я сделаю совсем наоборот, просто назло». Помнится, в детстве его мать, чтобы заставить маленького Вадика есть гречневую кашу, вынуждена была говорить: «не вздумай есть эту кашу!», а к примеру, чтобы ребенок вовремя вернулся домой с детских игрищ, наказывала ему: «кто является в дом к девяти вечера, тот плохой мальчишка! играй всю ночь!» Но маленький Вадик быстро раскусил столь незатейливый обман, и тогда матери пришлось прибегать к куда большей изобретательности. Что тут говорить: родители его откровенно баловали, и Контагин, как дикое растение по ошибке посаженное в оранжереи, рос и развивался сам по себе. В первый класс все пришли с цветами, один он – без цветов. Нет, шел он разумеется с тоже букетом, причем – с самым богатым, но как только сообразил, что этим фактом ничем не отличается от остальных, красивейший букет тотчас полетел в урну. Учителя какое-то время пытались исправить в нем столь странное проявление фанаберии, но потом и они махнули рукой. Учился Контагин стабильно на тройки – и лишь в этом, увы, не был оригинален. Ходил постоянно в простой потрепанной одежде, хотя все прекрасно знали, что его родители довольно богаты. А ему вполне достаточно было этих потаенных знаний, все же остальное – просто назло, просто «я такой есть», просто «весь мир для меня скушен»... ну, примерно так. Классе в пятом он попытался влюбиться в Ленку Фролову, но это отнюдь не было проявлением юношеских незрелых чувств, просто он случайно прочитал какую-то книгу «про любовь» и решил попробовать, как это выглядит в жизни на практике. Умная Ленка мигом раскусила игру, какое-то время театрально пококетничала, потом грубо его отшила. Контагин заржал как лошадь, когда она сказала: «между нами все кончено, пусть другая успокаивает твое разбитое сердце». С тех самых пор с женским полом у него как-то не особо клеилось. Было пару мимолетных интрижек в девятом классе, был ирреальный секс, во время которого оба партнера также ржали, но настоящих чувств испытать так ни разу и не удалось. Похоже, гены сентиментальности в его организме были изначально атрофированы. К старшим классам Контагин до фанатизма увлекся компьютерными играми, и отправной точкой данному повороту судьбы являлась лекция Марии Сергеевны, исторички, смысл которой сводился к тому, что игры – развлечения для дебилов, развивают инфантилизм и олигофрению (за толкованием последнего слова Контагин даже залез в словарь). Ну что ж, Мария Сергеевна, война так война! Пусть даже на виртуальных пространствах. Он мог сутками сидеть у монитора, устраивая кровавые разборки с монстрами, нечистью да ненавистными для всех продвинутых людей инопланетными захватчиками. Кличка «Зомби» прицепилась класса с седьмого, хотя выглядел Контагин, соответствуя этому имиджу, практически всю жизнь – вечно взлохмаченные волосы, серая невзрачная иногда даже слегка порванная одежда. Но однажды...

   Однажды случилось ЧУДО. Контагин заявился в школу в красивом нарядном костюме, аккуратно причесанным да еще с улыбкой на лице. От неожиданности никто и не запомнил – в честь какого праздника произошло это событие: то ли день рожденья, то ли его мать просто новый костюм купила, то ли странноватый ученик решил таким образом всех шокировать. И, надо заметить, своего он добился. В классе при его виде наступила замогильная тишина, потом кто-то крикнул: «Зомби! Посмотри на себя! В кого ты превращаешься?! Ты же в ЧЕЛОВЕКА превращаешься!»

   – Зомби, в кого ты превращаешься! – нахмурившись произнес Квашников. – В лесу на себя весь мох собрал, а здесь решил собой пыль подметать? Ты как свинья! И это не завуалированный комплимент, это значит – что ты реально свинья!

   Но будем объективны: остальные выглядели немногим лучше. Некогда идеально чистые сверкающие бликами костюмы, на которых даже единственная соринка раздражала глаз, теперь смотрелись немногим праздничнее половой тряпки. Их уже даже не пытались чистить, да и чем – руки-то еще грязнее. Колоритная амальгама разнородных пятен (здесь и известь, и ржавчина, и пыль, и цемент, и немеркнущие краски болота) прилепилась к одежде каждого, и возникало ощущение, что на их телах художественно расписалась сама Природа. Выразив тем самым собственное видение Прекрасного.

   – Давайте хотя бы попытаемся мыслить здраво. – Косинов, отлежав все бока, принял сидячее положение. – Что мы имеем в наличии? В доме четыре странных жильца, у каждого из которых собственная шиза в голове. Инвалид уверен, что участвовал во Второй Гражданской войне, моряк думает, что все мы находимся на острове и хочет, чтобы так думали остальные. Ученый «Титиков» работает, по его собственной версии, на правительство, изобретает неведомый науке раствор. Ладно, с этими хотя бы понятно. Вот клоун... тут, кажется, патологическая аномалия. Вы хотя бы раз слышали, чтобы клоуны разгуливали у себя в квартире в цирковом костюме да еще с гримом на лице? Фантасмагория, честное слово! Причем, знаете что: я бы готов поверить в каждую версию по отдельности. Ну шел человек по лесу... ну заблудился... ну попал в эту каменную мышеловку... ну тронулся умом. Все объяснимо. И в нашей ситуации нет пока никакой мистики. Только не слишком ли много вокруг этих недоразумений?

   Квашников приподнялся на локтях и размял спину:

   – Интересно, а что мы запоем, когда Провидение коснется наших мозгов? И вот вопрос – повышенной сложности! Если все эти чудики тоже пришли из леса, то откуда они взяли ключи от квартир? Здесь же все двери наглухо заперты!

   Вопрос «повышенной сложности» остался без ответа. Ленивые мысли, живущие в ленивых мозгах, посовещались между собой и пришли к выводу, что загадочное молчание всяко лучше любой высокопарной глупости. Квашников поднялся и, продолжая заметно хромать, принялся разминать больную ногу, для этого он несколько раз прошелся туда-сюда по лестничному пролету.

   – Проблема на проблеме, Иваноид у нас еще и хромой... – Тут Косинов резко подскочил, глаза его сделались как кругляшки монет, внезапно пришедшая идея даже на секунду застряла в горле, извергаясь наружу хриплым звуком «х-х-х». – Хромой!!

   Последнее слово прозвучало как взрыв голоса. Даже чуть пошевелилась далекая паутина вместе с уснувшим от обжорства паучком и почившей мухой. Пара недоумевающих взглядов молчаливо уставились на кричащего.

   – Чего орать-то?

   – Вы помните, как все началось?!

   – С момента твоего зачатия...

   – Без приколов, парни! Когда мы только зашли в этот дом, в подъезде висел почтовый ящик! – Косинов шлепнул себя ладонью полбу. – Что я несу: он и сейчас там благополучно висит. Мы еще удивились: почему это один ящик на столько квартир? Там лежала записка с дурацким детским стишком. Про мышат-лягушат...

   Квашников с Контагиным осторожно переглянулись, невысказанная мысль звучала бы следующим образом: «Может, Косинус того... начинает потихоньку превращаться в одного из жильцов? Какие, к едрени-фени, мышата-лягушата??» Обстановка для подобного поворота событий была крайне благоприятной. Их длинноногий товарищ махнул рукой и с репликой «сейчас сами увидите» спустился к подъезду, открыл ящик со слегка зашарканной надписью «для почты» и вынул оттуда листок. Вернулся он также молниеносно – гигантскими прыжками перелетая чуть ли не половину лестничного пролета. Тем временем и остальные участники драмы тоже успели кое-что вспомнить: действительно, в той записке упоминались какие-то мышата: они или пели, или играли, или чей-то дом спалили... Написано было глупым детским стишком, и всерьез воспринимать откровенную белиберду на тот момент ни у кого не хватило собственного безумия. Косинов помахал в воздухе чуть помятым листком и еще раз (внимательно и с выражением, как на школьном уроке) продекламировал написанный текст:

   "Смейтесь, звери, ярко, звонко!

   Три блуждающих мышонка,

   Синий, Черный – как больной,

   И коричневый – хромой.

   Жили где-то в зазеркалье –

   Без заботы, без печали.

   Им сказали: все в порядке?

   Поиграли бы вы в прятки!

   Так и жизнь пройдет быстрей,

   И помрете веселей!

   И мышата зарезвились,

   Запищали, закружились!

   Носятся, разинув рот,

   Взад-вперед да взад-вперед...

   Им явились песни, пляски,

   Даже некто в сшитой маске –

   Яркий, пестрый, без мозгов:

   Непонятно – кто таков.

   А до этого – другой,

   Весь суровый, волевой,

   Друг воды и друг ветров:

   Непонятно – кто таков?

   А еще один – весь мрачный,

   Да по жизни неудачный,

   Без движения и сил –

   Первым двери отворил.

   Пленник собственных оков:

   Непонятно – кто таков?

   И резвились те мышата,

   И стучали по палатам,

   И искали бесполезно

   Эту палку из железа.

   Но не будет путь пройден,

   Пока Шторм не завершен..."

   Косинов, не дав никому одуматься, скороговоркой принялся пояснять то, что уже и так стало понятным:

   – Кто бы не сочинил шпаргалку – это все про нас, горемычных! Здесь три мышонка из некого «зазеркалья»: один синий, другой черный (названный больным) и коричневый, который хромает. Теперь идут простые параллели. У меня синие глаза... ну, почти угадано, у Зомби – черные, у Иваноида коричневые. Далее читаем...

   – А с чего это я «больной»? – возмутился Контагин.

   – Автор текста воспринимает твое дурковатое амплуа «Зомби» как болезнь. Да и откровенно сказать... с мозгами у тебя в реале не все в порядке. Только без обид. Итак, читаем далее: «им явились песни, пляски...» Ну как тут не вспомнить квартиру N10, в которой, по мнению морячка, «вечный запой». А вот и знакомые до боли в кишечнике персонажи... «Некто в сшитой маске – яркий, пестрый, без мозгов», следующий – «друг воды и друг ветров», и еще один – «мрачный да по жизни неудачный... без движения и сил». Списано как с натуры. Слушайте, все это не может быть простым совпадением! Последние строки стихотворения меня вообще добивают: «И искали бесполезно эту палку из железа. Но не будет путь пройден, пока Шторм не завершен...»

   Листок пошел по кругу, переходя из рук в руки, Контагин завис над ним так долго, будто читал целый роман. Его голова, уставшая от самого процесса мышления, а также от бремени всего остального тела, склонилась над рукописными строчками и как ребус-загадку пыталась уложить их в логическую матрицу. Но поэтические образы и их реальные прототипы сами собой смешивались, казались затуманенными абстрактными картинами, которые тут же испарялись перед мысленным взором. Даже Квашников, враг всякой мистики, стал неприступно-хмурым, все искал подвох да дешевый развод, несколько раз он пытался произнести язвительную критику, но несколько раз его рот лишь открывался и, пожевав пересохший язык, не произносил ни слова. В конце он выложил на всеобщее обсуждение совершенно не то, что задумывал сказать изначально:

   – А почему про Шестиглазого ничего не сказано? Тот еще герой!

   – Да вы пой... – Косинов вскипел от тугодумия одноклассников. – Вы поймите, дело не в Шестиглазом! Человек, который это написал, – листок медленно проплыл у каждого перед самым носом, – знал заранее обо всем, что с нами будет происходить! И тот факт, что мы сейчас читаем, не при Клавдии Владимировне (нашей литераторше) будет сказано, этот стихотворный перл – тоже часть плана таинственного Сочинителя.

   Косинов громко отчеканивал каждый слог – с таким примерно усердием древнегреческие ораторы возглашали народу нравоучительные сентенции, чтобы и звучало ясно и доходило даже до самых тугодумов. Слегка помолчали. Никто пока не вызывался спорить, никто и не спешил поддерживать новое вероисповедание. Квашников покривил губы, пытаясь изобразить задумчивость, но идеально получилась лишь пародия на эту самую задумчивость:

   – Что за «таинственный Сочинитель»? И главное, Косинус, бросай упражняться в остроумии, скажи просто – что это нам дает?

   – Ничего абсолютно. Если я раньше только предполагал, то теперь совершенно уверен в одном... – Он вдруг замолк, провалившись внутрь себя, даже глаза закрыл. Белые мурашки в неглубокой темноте, порхающие призраки электрического света – вот и все, что можно было увидеть с полностью закрытыми глазами.

   – Думаешь, чья-то подстава?

   – Сказал же – не думаю, а уверен! Все происходит по заранее написанному сценарию, а все эти так называемые «жильцы» – нанятые актеры. Да я сразу вам говорил, что их поведение неестественно ни для нормальных, ни для НЕНОРМАЛЬНЫХ людей. Мы находимся внутри реалити-шоу, просто другого объяснения я не вижу! Вот сейчас сидим здесь, балаболим, а нас по какому-нибудь ТНТ показывают...

   – Ну дурко ты, Косинус! – Квашников демонстративно постучал костяшками пальцев по стене. – Со всеми участниками реалити-шоу заранее подписывают контракт, иначе за такие «розыгрыши» их по судам затаскают. Это первое! Теперь пережевывай второе: в меня стреляли явно не шоу-патронами! Но главное даже не в этом: ты здесь видел хоть одну скрытую камеру?!

   Контагин все время сидел и молчаливо кивал головой, только вот не поймешь – кого из двоих он этими кивками поддерживает. Лишь позже произнес фразу, дающую ясность:

   – Дурак ты, Косинус! Ради какого-то шоу строить целую пятиэтажку? Еще где – в глуши леса?

   Тот со своей стороны вспылил, резко поднялся, померил гигантскими шагами смехотворно малый периметр лестничной площадки, хотел сначала замкнуться в себе и просто замолчать, но ответный тезис пришел на ум сам собой, внезапно, почти волшебным наитием:

   – Ладно, согласен, я дурак. Вы – умницы! Так выдвиньте более здравую версию. Что с нами здесь происходит?

   «Здравые версии» если где-то гипотетически и существовали, то только не в головах выпускников девятой школы. Снова и снова намыленному взору попадалась запертая дверь, не позволяющая проникнуть на пятый этаж. Вот еще странность: ведь можно было на ней поставить такой же кодовый замок или замок, как минимум, современный. К чему это показное средневековье? К чему эти ржавые цепи, да еще расположенные так, словно здесь пытались плести железную паутину?

   – Ладно, хватит... – примиряющим голосом произнес Квашников. Он опять вытер пот со лба, совершенно по-новому размазывая ранее нанесенную грязь. – Толку-то собачиться между собой! Эх... в душ бы сейчас.

   – Заметьте: я не говорил, что ради сомнительного шоу построили целый пятиэтажный дом. – Косинов продолжал гнуть свою политику. – Возможно, раньше здесь на самом деле был секретный объект, потом его забросили, ну а смекалистые люди – не такие как вы, разумеется, нашли ему применение. Что же касается скрытых камер, я слышал, что их сейчас совсем крошечными научились делать. Да их даже... в штукатурку можно незаметно замуровать.

   Квашников попытался на тыльной стороне костюма найти оставшееся чистое место и еще раз протер свой лоб:

   – Понятно. Значит ты ждешь, когда откроется парадная дверь, сюда зайдет толпа людей с букетами цветов и радостно воскликнет: «Поздравляем, вы приняли участие в программе „Розыгрыш“!» Косинус, клянусь своим пузом, я не хочу лишать тебя этой надежды.

   Сказано было вполне благородным тоном, но на слух выглядело как витиеватое издевательство. Контагин поднялся, немного попинал застоявшийся воздух, пошевелил губами, мысленно споря со своим альтер-эго, потом вынес собственный вердикт:

   – В общем так, смертные, чтобы поставить точку в нашем вопросе, я сейчас лично пройдусь по всем четырем этажам и, если обнаружу хоть одну камеру... Косинус, тогда с меня бутылка коньяка!

   – И с меня еще одну можешь смело требовать, – вдогонку предыдущей реплике сказал Иваноид. – Да хоть десять – я уверен, что все это чушь. Звезды ТНТ, мудрена мать!

   Квашников с больной ногой остался на месте, остальные же принялись тщательно осматривать стены и потолки. Так как делать в замкнутом пространстве было абсолютно нечего, то к этому занятию отнеслись довольно скрупулезно: проверяли почти каждый квадратный дюйм штукатурки – нет ли «замурованных видеокамер». Контагин несколько раз слегка улыбнулся сам себе – что за фигней он страдает, но тем не менее дело продолжал. Обшарили практически все: перила, двери, стены и потолки, весь подъезд, вытрясли остатки мусора из почтового ящика, заглянули за лампион, пересчитали все углы в здании (как настоящие так и воображаемые). Даже занятый философским бездельем Аристарх Вениаминович попал под подозрение – нет ли у него на брюшке какой-нибудь мини-мини-мини камеры, совсем крошечной? Дурью перестали маяться лишь полчаса спустя. Снова расселись на четвертом этаже, разложив под себя кучу тряпья. Настроение медленно, но верно катилось по наклонной. Контагин достал из кармана почти пустую пачку «Балканской звезды» и долгим тоскливым взором ее рассматривал.

   – У меня всего две сигареты осталось... нет, потерплю пока. – Мятая пачка нырнула обратно.

   – Слушайте, парни, мой дядька майор полиции, ему наверняка уже обо всем сообщили. Он, если надо, весь город на уши поставит! К тому же, мы с ним на рыбалку в следующие выходные собирались... Ведь не может рыбалка накрыться, а? Это ж праздник души! – Косинов, кажется, иногда начинал разговаривать сам с собой, что подтверждали его следующие слова: – Эх, Маринка ты Маринка, дождешься ты меня отсюда или с Валеевым опять шашни станешь крутить...

   – А ну тихо! – Квашников выставил вперед ладонь с растопыренными пальцами, словно дотронулся до невидимки.

   – Этот Валеев такой муда...

   – Тихо! Какие-то шаги внизу!

   Концентрация внимания у всех троих моментом переместилась в область слуха. Приблизительно с третьего этажа и в самом деле доносились невнятные шорохи. Более того, Иваноид вроде не ошибся – походило на шаги: «ширк-ширк... ширк-ширк...» Версию, что страшный клоун вновь вышел с ружьем на охоту, с уверенностью и с большим облегчением отвергли сразу. Его громоздкие нелепые башмаки сотрясали бы сейчас добрую половину здания. Кто остается? Ученый? Морячок живет здесь, на четвертом, а бедолага Гаврилов стучал бы костылями.

   – Думаете Шестиглазый, падла такая, выполз из своей конуры? Наркотики где-то учуял? – Контагин неудачно приподнялся и тут же снова шлепнулся на пол, добавив уже громко: – Але, профессор! Это вы?!

   Ответом являлось полное отсутствие каких-либо звуков. Впрочем, Евгений Чичиков (в том случае, если это действительно он) по старости был еще и глуховат. Поэтому прозвучавшая фраза в его ушах могла послышаться, к примеру, вот так: «белье, процессор у совы?» А шаги тем не менее снова возобновились: «ширк-ширк... ширк-ширк...», и не только – они направлялись наверх: медленно, чуть слышно, но определенно в сторону четвертого этажа. Неизвестный поднимался крайне неторопливо, как будто одолев очередную ступеньку, он отдыхал секунд по десять.

   – Тащится как привидение... давайте на всякий случай будем готовы ко всему, – прошептал Косинов в пустоту. Его грустная ирония сплеталась с затаенными по всем углам страхами.

   Сначала появился черный платок.

   Да, именно он – медленно всплыл из-за горизонта ступенек. К нему прилагалась такая же черная кофта и черная юбка почти до пола. Первая разумная мысль: где-то у кого-то траур. Очень старая женщина, облаченная в столь сумрачное одеяние, продолжала подниматься по ступенькам. На ее бледном, без единой кровинки, лице текли слезы. Взор был отрешенным и, точно под тяжестью век, опущенным вниз. «Только бы не Черная вдова», – тихо сплюнул Контагин. «Может, сама смерть за нами тащится?» – подумал Квашников, но в его случае это был откровенный сарказм. Впрочем, ни одна из мыслей так и не обернулась звуком. Старухе на вид было лет за восемьдесят. Продолговатое морщинистое лицо, словно покрытое мелом, казалось фотографией с какого-нибудь могильного памятника. Если бы старуха сейчас закрыла глаза да хоть на секунду замерла без движения, все трое не сомневались бы – перед ними стоит (читайте иначе: вертикально лежит) покойница. Совершенно бесцветные слезы продолжали течь по руслам морщин, омывая тело к далекому загробному существованию.

   Нет! Прочь это безумие – перед их глазами находился живой человек. Да, очень-очень старый, но главное – он дышал тем же воздухом, различал те же цвета и носил на себе такое же бренное тело.

   – Бабушка, вы откуда? – Квашников осторожно пытался завязать разговор. И тлеющая надежда, что ключик к их общей свободе может оказаться именно у нее, как-то невесело, но все же приободрила.

   – Валентина Константиновна я, из седьмой квартиры... а вы кто ж такие будете, внучеки?

   Голос дрожал и сквозил хрипотой – этому, по крайней мере, удивляться не приходилось. Странно было другое: почему столь долгое время старуха не открывала дверь? Чего-то боялась? Не слышала? Делала вид, что не слышала? Так, так... седьмая квартира. В восьмой живет клоун, а в девятой чокнутый профессор. Третий этаж пока в лидерах по количеству душ на квадратный метр. И каких душ! Настоящих Индивидуалов...

   – Мы шли по лесу и заблудились. Такое бывает.

   Квашников хотел добавить: «сейчас бомжуем по разным этажам, такое тоже бывает», но промолчал. Старуха принялась тяжело вздыхать, впадая в отрешенную задумчивость. Слезы время от времени снова появлялись на щеках. Не обращать на это внимание было уже просто невежливо, и Косинов, самый сердобольный из всех, спросил наконец:

   – Бабушка, а чего вы плачете? Случилось что? Или кто обидел?

   Старуха посмотрела на каждого в отдельности, помолчала, похмурилась и повздыхала. Ее руки заканчивались длинными почерневшими ногтями и постоянно дрожали от тремора, будто она все время сбрызгивала с них остатки влаги.

   – Внучеки... так вы ничего еще не знаете?

   – Бабушка, мы знаем практически все, кроме одного – как отсюда выйти. – Своим дидактическим тоном Косинов как бы давал понять, что для глобального понимания смысла жизни ему всего-навсего остается прояснить этот единственный вопрос.

   Старуха наклонилась ниже и неряшливо затрясла головой в отрицательном жесте:

   – А вы не-е вы-ыйдете отсюда, внучеки.

   Вот именно это нескладно дребезжащее «не-е вы-ыйдете» резануло слух похлеще некоторого ругательства. Контагин брезгливо отстранился и отсел подальше. Сверкнуло безумное мгновенье, в которое показалось, что старуха им чем-то угрожает. Ее практически потухший взор едва тлел золой от сожженной вселенской пустоты.

   – Это почему? – Квашникову понадобилось немалое мужество, чтобы произнести два столь простых слова.

   – Вы и в самом деле ничего не знаете... – Тут Валентина Константиновна выразила неподдельное сострадание. – Так конец света ж наступил!

   Весть о наступившем конце света все восприняли спокойно. Каменно-спокойно. Из ружья больше не стреляют – и на том спасибо. Старуха достала платок, вытерла им слезы и продолжила говорить о своем, ничтожном и глобальном одновременно:

   – Звезд больше нет... солнце потухло... весь мир погиб... остался только наш дом. Скоро и мы все исчезнем! Вы вот, внучеки, рветесь куда-то наружу... а нет уже больше ничего снаружи...

   Тут Валентина Константиновна вдруг откровенно разревелась, потока слез было уже не угомонить. Она то и дело отирала лицо платком, а Квашников, Контагин и Косинов сидели с открытыми ртами. Однозначно было одно: все происходящее – это не игра престарелой актрисы. Сумасшедшая старушенция действительно верила в то, что говорила. Как себя следует вести в подобных ситуациях никакая в мире инструкция не предписывала, поэтому парням ничего не оставалось, как молча пережидать вспышку истерики, которая закончилась довольно быстро. От плача остались лишь булькающие тихие всхлипывания, старуха опять погрузила взор в сторону Отрешенности – что-то вспоминая или же просто отдыхая от всяких мыслей. Косинов попытался успокоить ее как смог:

   – Вы это... не переживайте, как-нибудь выкрутимся... – потом посмотрел на остальных и пожал плечами, мол «что я еще мог сказать?»

   – Извините, бабушка, мы целые сутки ничего не ели. Хоть что-нибудь пожевать не найдется? – взмолился Контагин.

   – Конечно-конечно, пойдемте, я вас чаем угощу. Кое-какие запасы еще остались. Я-то старая, мне и так скоро помирать, а вот вас, внучеки, жалко.

   Старуха развернулась и так же медленно-медленно принялась спускаться вниз, боясь сделать хоть один неосторожный шаг. Черный платок, черная шерстяная кофта и черная юбка, без даже случайного мазка расцветки, сливались в единый силуэт – как силуэт плывущего по ступенькам привидения. Потусторонний электрический свет вырисовывал его абрис темным движущимся пятном. Контагин аж поморщился от жуткого непривычного ощущения.

   На стене третьего этажа малоприятным воспоминанием зияла воронка от недавнего выстрела. Под ней валялись куски штукатурки и целый слой унылой серой пыли. В квартире N7, долгое время скрытой от взоров, никто и не ожидал увидеть что-то особенное – жилище бедной старухи, не более того. Но порог перешагивали крайне осторожно, с чувством, что сейчас попадут в параллельную реальность. Честное слово, взор уже утомился от бесконечных лестничных пролетов да голых безобразных стен, как две капли мочи похожих одна на другую.

   – Проходите, сейчас я чайник поставлю, – хриплый голос слегка поцарапал слух и увяз в воздухе.

   По всем стенам висели свитки сиреневых обоев. И слово «свитки» здесь самое удачное, так как обои по прошествию времени были порваны как сверху, так и снизу, завернувшись при этом в неряшливые трубочки. На них до бесконечности повторялся один и тот же рисунок: две перекрещенные грозди винограда в лучах восходящего солнца – причем, и виноград, и само солнце почему-то абсолютно черного цвета. На полу по всей площади квартиры было разбросано такое количество вязаных половиков, словно старуха перед «концом света» тем только и занималась, что вязала, вязала, вязала... Впрочем, в постоянно трясущихся руках, если к ним приставить спицы и пряжу, все будет вязаться само собой, автоматически. Половики поражали разнообразием своих форм – и круглые, и треугольные, и квадратные, и странные-многоугольные, и нигде двух одинаковых. В комнате стояла старая железная кровать с налетом ржавчины по местам и возрастом, кажется, сравнимым с годами самой Валентины Константиновны. Еще круглый столик с цветастой скатертью, несколько стульев с кривыми ножками, пара ножек даже была перевязаны какими-то ремнями. Три огромных мешка, набитых всяким барахлом, сгрудились в углу и нахмурились своими складками. Единственное, что хоть как-то привлекало взор и имело хоть какую-то эстетическую ценность, так это была люстра. Вернее, ее красивый абажур, сделанный огромным цветком похожим на распустившийся подсолнух.

   Но главное заключалось в другом – ставни, будь они трижды прокляты, здесь также были заперты и заварены изнутри, оставляя взгляду тоненькую щелку, сквозь которую сейчас все равно ничего не увидишь, так как ночь снаружи. Контагин подошел ближе, открыл створку окна и приложил к ставне ухо. Знакомая картина – целый калейдоскоп звуков, среди которых рев ветра, далекий гром и беспощадное хлестанье дождя по металлу. Ураган, состоящий из доисторического шума да какофонии стучащих капель, в принципе не мог поднять и без того удручающее настроение.

   – Я все думаю: добрался Вундер до дороги или нет? Там этот ливень до сих пор... – Зомби пытался пошевелить ставню, и та ответила ему неприступным холодом, даже не покачнувшись. – Бабушка, ну какой же конец света, на улице просто непогода...

   Оглушительный раскат грома разразился, казалось, прямо за окном. Именно вслед за этими словами. Сквозь щель сверкнул гневный облик молнии. Даже зазвенела посуда на кухне. Все невольно вздрогнули. Валентина Константиновна поспешила закрыть наглухо окно, шепча под нос единственную фразу: «громы апокалипсиса... громы апокалипсиса...», потом обратилась ко всем:

   – Внучеки, чай-то пади уж вскипел.

   Стол на кухне был маленьким, крайне неудобным и постоянно качался – то ли одна ножка короче трех остальных, то ли полы настилал изрядно пьяный плотник. Практически полностью выцветшая клеенка была всюду изрезана следами от ножа. На подоконнике прямо из горшка с землей извивались в разные стороны побеги глицинии, декоративного растения, которое каким-то чудом еще уживалось со столь скудным освещением и было полностью лишено радости солнечных лучей. Постепенно на столе появились три дымящиеся чашки с чаем, полусухие булочки, блюдца с незатейливым салатом, несколько ломтиков колбасы и даже конфеты. Какие-то все измятые, правда, но конфеты – однозначно, роскошь для такой скромной сервировки. Квашников, желая заполнить неловкое молчание, почти безразлично спросил: