Текст книги "Великий мертвый"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
* * *
В конце концов, совет капитанов – полным составом – встал на дыбы, так что Кортесу пришлось напомнить им о своих полномочиях и судьбе безногого штурмана. Но капитаны столь отчаянно сопротивлялись заходу в Чолулу, что Кортесу пришлось объявить войсковую сходку.
– Надо через в Чолулу идти! – громче всех орал Берналь Диас. – Там хоть жратва будет нормальная!
– Правильно! Хватит по горам шастать! – со всех сторон кричали изрядно сдобренные золотом сообщники. – Через Чолулу идем!
Насупленные капитаны большей частью помалкивали, лишь изредка позволяя себе язвительные замечания. Но едва они подошли к Чолуле, самые худшие предчувствия начали сбываться – одно за другим. И первым делом здешние вожди вышли навстречу и попросили Кортеса тлашкальских воинов в город не вводить – ввиду прошлых обид. Кортес подумал… и согласился, а едва вожди ушли, не обращая внимания на шипение святых отцов, приказал привести Хуана Каталонца.
– Давай, солдат, делай, что нужно.
Тот мгновенно собрал человек сорок самых толковых ребят, ушел по боковой дороге, а часов через шесть, почти под утро они приволокли-таки тринадцать разновозрастных индейских баб.
– Пришлось аж за два легуа [22]22
Легуа (legua) – мера длины; 1 легуа = 5,572 км.
[Закрыть]уходить, – устало объяснил Каталонец. – Ближе, как назло, – ни одной деревни! А в городе брать… опасно.
Кортес приказал поднимать солдат, и те, мгновенно собрались для коллективной мольбы, а едва женщин вздернули, тут же расхватали нарубленные Каталонцем обрезки только что использованных тринадцати веревок. И все равно, едва солдаты переступили порог выделенной для них чолульскими вождями квартиры, все перекрестились. Обнесенный высоченной толстой стеной гостиный двор более всего напоминал именно западню.
Были и другие, известные лишь капитанам да Кортесу, приметы явной опасности. Чолульский правитель не только одарил капитанов превосходными подарками, но и слишком уж легко, почти сразу пошел на обсуждение идеи о грядущем слиянии с Кастилией.
И вот тогда, выждав для приличия около суток, появились послы Мотекусомы.
– Великому Тлатоани хорошо известно о тайных переговорах Чолулы с кастиланами, – сходу объявили они.
«Вот оно! – понял Кортес. – Началось!»
– Великий Тлатоани напоминает, что Чолула, начав переговоры о побратимстве с Кастилией без разрешения Союза, поступила бесчестно.
Внутри у Кортеса все затрепетало от предвосхищения перемен.
– Великий Тлатоани ни в чем не обвиняет Эрнана Кортеса, однако в приеме кастиланам отказывает – до тех пор, пока не закончит переговоры с Чолулой.
Капитаны обмерли. Мотекусома завел их в ловушку и умыл руки.
– Нет-нет, так не годится! – вскочил с барабана Кортес. – Я с Чолулой не братался! Это вы признаете?
Послы переглянулись и были вынуждены это признать.
– Значит, я чист перед Великим Тлатоани! – заглянул в глаза каждому из послов Кортес, – и потом… я уже приглашен ко двору! Что же мне теперь – уходить ни с чем?
Капитаны обмерли: вместо того, чтобы немедленно бежать из Чолулы, Кортес делал все, чтобы остаться в западне!
– Значит, так, – подытожил Кортес. – Я убежден, что Мотекусома, как всегда, проявит мудрость, и я смогу увидеть его славную столицу.
Послы старательно подавили готовые прорваться язвительные улыбки. Уж они-то знали, что скоро глаза Кортеса закроются навсегда.
– А сеньора Чолулы, – повернулся Кортес к замершему вождю, – я попрошу вплоть до известий из столицы поставлять моим солдатам хорошую, вкусную еду. Поскольку идти нам еще далеко.
Вождь посмотрел на послов, послы на вождя, а затем они – все вместе – на Кортеса. Всех все устраивало.
* * *
Разведка служила исправно, и когда пронырливые тлашкальцы сообщили, что город уже собрал порядка двух тысяч воинов, а в главном храме принесли в жертву семерых человек, Кортес понял, что дальше тянуть нельзя. Обычно индейцы приносили столь обильные жертвы непосредственно перед важным делом. Он пригласил капитанов, быстро объяснил им боевую задачу и тут же нанес визит правителю города.
– Мое терпение истощилось, – сразу перешел он к делу. – Послы молчат, а я не могу терять столько времени понапрасну!
Вождь заметно заволновался.
– И потом тлашкальцы говорят, здесь в городе заговор, – требовательно заглянул ему в глаза Кортес. – Я не знаю, чьи это происки – твои или Мотекусомы, но покорно ждать нападения не намерен.
Вождь побледнел.
– Я ни о каком заговоре не знаю…
Кортес, останавливая его, поднял руку.
– Мне некогда выяснять, кто главный заговорщик, – четко обозначил он свою позицию. – Просто пришли нам две тысячи отборных носильщиков – завтра же. И мы уйдем.
– Две тысячи? – изумился правитель.
– А ты что думал? – прищурился Кортес. – Кто будет тащить в столицу мои тяжелые Тепуско? Тлашкальцев-то вы в город не пустили!
Вождь замялся… он действительно просил не вводить в город тлашкальцев, но организовать за одну ночь две тысячи носильщиков?
– Значит, завтра с утра? – растерянно переспросил он и вдруг расцвел.
– Да-да, – настойчиво повторил Кортес. – И чтоб поздоровее носильщики были! Покрепче!
А спустя полчаса он нанес визит и послам.
– Тлашкальцы говорят, в городе заговор, – прямо известил он, – и я не хотел бы думать, что в этом замешан Мотекусома.
Послы оторопели.
– Разумеется, нет.
– Значит, я могу рассчитывать на понимание Великого Тлатоани, если мне придется отбиваться? Кто бы ни напал…
– Безусловно! – дружно закивали послы. – Чолула подло отложилась от Союза и не может рассчитывать на поддержку Мотекусомы!
А той же ночью Марина за волосы притащила в Гостиный двор старуху.
– Колтес, она сказала, вас всех убьют.
Кортес заинтересовался.
– Кто она?
Марина задумалась, но кастильских слов ей все еще отчаянно не хватало, и она быстро нашла и привела Агиляра.
– Она говорит, что старуха – мать здешнего жреца, – перевел Агиляр. – Предложила выйти замуж за ее сына. Сказала, что они тоже хорошего рода. Обещала много украшений для ушей…
– Когда назначено нападение? – оборвал его не имеющий времени слушать об украшениях для ушей Кортес.
– Сначала они хотели напасть этой ночью, – перевел Агиляр. – Но недавно время внезапно перенесли. Первыми нападут носильщики и нападут они завтра утром, прямо здесь.
Кортес улыбнулся. Все шло, как он и предполагал.
– Старуху связать и – на задний двор, – махнул он рукой. – А с ее сынком я завтра буду разбираться. И еще Агиляр… сходи к капитанам. Я назначаю внеочередную сходку.
* * *
Едва солнце взошло, к Гостиному двору потянулись крепкие, плечистые, покрытые шрамами носильщики. Они шли и шли – из каждого квартала города, и стоящая в воротах охрана пропускала всех, отнимая и складывая у стены только совсем уж плохо спрятанное оружие.
– Потом заберешь, – вставляя заученные при помощи Агиляра и Марины местные слова, объясняли они, – как ты будешь со всем этим барахлом пушку тащить?
А едва похожий на мышеловку двор был заполнен, и ворота закрылись, показался Кортес. Он выехал из пустого по местному обычаю дверного проема на коне, в сопровождении обоих переводчиков и нотариуса, и был спокоен и уверен.
– Здесь есть вожди? – громко поинтересовался он.
Переводчики донесли смысл, и кое-кто вышел из толпы.
– А оружие с собой кто-нибудь принес?..
Вожди переглянулись.
– Или здесь одни бабы собрались? – хохотнул Кортес.
Толпа возмущенно загудела.
– У них есть оружие, – перевели толмачи.
Кортес удовлетворенно кивнул.
– Тогда объясняю. Поскольку, три дня назад мною и вождем Чолулы были начаты переговоры о принятии города в подданство Кастилии, территория Гостиного двора считается посольством.
Вожди внимательно слушали. Но пока ничего не понимали.
– А значит, на этой территории, – продолжил Кортес, – действуют законы Священной Римской империи.
Он повернулся к нотариусу.
– Верно, Годой?
Тот кивнул.
– Однако вы не только пришли с оружием, – возвысил голос Кортес, – но и замыслили предательское нападение на посольство дружественной Чолуле страны. Свидетели у меня уже есть.
Вожди заволновались, их явно обеспокоила наглость, с какой их обвинял повелитель «мертвецов».
– Теперь, по кастильским законам все вы, как преступники и убийцы, подлежите смерти.
Кто-то рассмеялся, его неожиданно поддержали, и постепенно весь обнесенный высоченными стенами двор наполнился громовым хохотом. Уже то, что им угрожает один-единственный человек, да еще попавший в такую западню, было немыслимо смешно.
И тогда Кортес жестом отправил переводчиков и нотариуса в укрытие, подал знак откинуть от стены здания гостиницы тростниковые маты и прямо на коне въехал обратно в гостиницу. Индейцы загомонили, потом загудели, все громче и громче, потянулись к спрятанному на теле оружию… но было уже поздно. Из пробитых в стене гостиницы больших круглых отверстий показались жерла орудий, и уже в следующий миг они ухнули и наполнили двор огнем и смертью.
– Теперь главное, чтобы Тлашкала не подвела! – прикрывая уши ладонями, крикнул Кортес капитанам, и те рассмеялись.
А спустя четверть часа, когда солдатам оставалось лишь добить оставшихся агонизирующих «носильщиков», Кортес пригласил пройти во двор капитанов и четырех взятых в плен и еще вчера во всем признавшихся, еле ковыляющих на обожженных ступнях вождей и обвел кровавое, шевелящееся месиво рукой.
– Вот видите, как все просто… Если все по закону делать.
Пристыженные капитаны молчали.
* * *
Тлашкала вошла в город со всех сторон. Счастливые от возможности наконец-то свести счеты с предательски вступившим когда-то в Союз Мотекусомы соседом они резали и резали, оставляя, однако, почетных воинов живыми – для принесения в жертву. А когда мужчин почти не стало, на улицы вышли все, кто хотел.
Хуан Каталонец оставил часть добровольцев заготавливать «масло» – прямо в гостинице, а сам рыскал по городу в поисках особых снадобий, размещенных лишь в особых, нужным образом помеченных родинками телах.
Известный неукротимой страстью к мальчикам бывший матрос Трухильо бродил из дома в дом с томными, полными вожделения глазами и время от времени отыскивал воистину бесценную красоту.
Ну, а свободные от караулов солдаты развлекали себя как могли. Нет, поначалу, обшарив на удивление бедный золотом город, они принялись вылавливать и клеймить женщин и подростков. Но затем Кортес объявил, что отсюда рабов отправлять не станет, и мигом ставший бесполезным товар принялись топить в городском пруду.
Они привязывали им к ногам тыквы, и выросшие в горах не умеющие плавать дикарки потешно подвывали, пытаясь изогнуться и забраться-таки на тыкву, а едва тыква уходила в воду, орали и панически пускали пузыри. А потом кто-то придумал связывать спинами родственников, и уж тогда гогот стоял такой, что, казалось, что кто-нибудь точно надорвет живот. Ибо едва мать начинала цепляться за жизнь, она невольно принималась топить своего сына. И наоборот.
И только штатные псари, да помешанные на оружии старые вояки на подобные глупости не отвлекались. Псари пользовались удобным случаем, чтобы еще и еще раз поддержать в собаках интерес к индейскому мясу, а вояки, как всегда, совмещали приятное с тем, что позже пригодится в бою.
– Ставлю сто песо, что разрублю его наискосок, – показывал на стоящего перед ним толстого индейца Альварадо.
– Двуручным, кто угодно разрубит! – хохотнули опытные бойцы. – Ты обычным попробуй…
Альварадо на миг замешкался и тут же презрительно усмехнулся.
– Черт с вами! Я его и простым надвое разложу.
– Идет, – криво улыбаясь, принимали ставку бойцы.
Даже если Альварадо его все-таки разрубит, шанс отыграться был. Чего-чего, а уж индейцев здесь было – море.
А тем временем ненасытные тлашкальцы все выносили и выносили из города соль и хлопок, медь и перья попугаев, оружие и крашенные ткани – все, что должно было поддерживать быт многочисленных родственников и семьи до следующей священной войны.
Кортес в этом не участвовал: ни родинки, ни мальчики, ни пруды, и уж тем более перья попугаев его не интересовали. Он вершил правосудие: принимал от тлашкальцев пленных вождей, быстро допрашивал их, уличая в предательстве, и в присутствии нотариуса и обоих духовных лиц отправлял на костер – здесь же, во дворе гостиницы.
А потом пришли послы Мотекусомы. Едва войдя в почти очищенный от трупов, но отчаянно воняющий горелым мясом двор, они сразу же оглядели стены, и Кортес улыбнулся. Послы определенно отметили, что казавшаяся им ловушкой гостиница уже ощетинилась жерлами орудий, мгновенно став неприступной крепостью.
– Тлашкальцы не пытались причинить вам вреда? – первым начал Кортес.
– Нет, – замотали головами послы.
– Ну, вот видите, – отечески улыбнулся им Кортес. – Подданные дона Карлоса Пятого быстро становятся миролюбивыми и законопослушными…
Прошедшие через пылающий город послы поежились, и один, наиболее значительный выступил вперед.
– У меня нет права просить об этом, и все же я прошу: уведи тлашкальцев из города. Хватит.
Кортес улыбнулся.
– Только из уважения к Мотекусоме…
Посол выслушал перевод и покачал головой: комплимент был слишком уж сомнителен.
– Сделай это из уважения к себе, Колтес.
* * *
Получив известие о провале в Чолуле, Мотекусома мгновенно собрал Тлатокан и велел секретарю зачитать письмо вслух.
– Как вы слышали, вести из Чолулы пришли ужасные, – озабоченно произнес он, едва секретарь прочел все, – однако по счастью наши войска проявили выдержку и в бой не ввязались.
Члены совета сидели, понурив головы. Тлатоани, как всегда, был прав, но и позор был велик.
– И вывод здесь может быть один: нам нужно учиться воевать.
Вожди недоуменно подняли головы.
– Смотрите, – попытался донести суть Мотекусома. – У них все наоборот! Мы думали, что загнали их в ловушку, а они использовали двор, как крепость…
– Точно, – согласился Повелитель дротиков, – я тоже заметил: наши любят бой на открытом месте, а они, как трусы, жмутся в укрытие!
– И побеждают, – поднял палец вверх Мотекусома.
– Им не нужны жертвы, – подал голос Верховный судья. – Им нужны трупы.
Вожди загомонили; вся армия Союза была нацелена взять врага живьем – для жертвоприношений богам, а значит, и для славы. В то время как кастилане предпочитали просто убивать.
– Этому нам и надо учиться у кастилан! – стал настаивать Мотекусома и вдруг увидел, что все умолкли.
– И что же нам теперь, тоже честь потерять? – хмыкнул Какама-цин.
Воцарилось неловкое молчание; фактически Какама-цин только что обвинил своего дядю в бесчестии. Но Мотекусома лишь усмехнулся.
– Нам надо не честь потерять, а глупость, – ответил он в полной тишине. – Наши солдаты должны научиться воевать не для славы, а для победы. Понимаете? Для нашей общей пользы!
Вожди потупились. Сделать смерть – самое священное событие человеческой жизни чем-то полезным, а войну превратить в работу?!
– Ты же предлагаешь сделать солдат преступниками, – брезгливо посмотрел на него Повелитель дротиков. – Сделать их такими же, как «мертвецы», воюющие за золото.
Вожди замерли; в таком Тлатоани еще не обвинял никто. Но Мотекусома лишь восторженно улыбнулся, ушел в себя и поднял палец, чтобы не мешали думать.
– Кастилане готовы воевать за золото, – тихо произнес он. – Что-то в этом есть…
Члены Тлатокана ждали.
– Я должен это обдумать, – озабоченно вздохнул Мотекусома. – А пока я хочу остаться один.
* * *
Едва Кортес проводил посольство Мотекусомы, вопреки всем ожиданиям давшее твердое и окончательное согласие на дипломатический визит в столицу, капитаны переглянулись, и к нему – от имени всех – подошел Диего де Ордас.
– Прости, Кортес. Я не верил, что тебе это удастся. Мы все не верили. Никто не верил.
Кортес молчал.
– Если ты добьешься хотя бы установления дипломатических отношений с этой державой, ты войдешь в историю всей Кастилии.
– Да что там Кастилии! – вскочил Альварадо. – Всей Священной Римской империи! Гип-гип!
– Ура! Ура! Ура! – грянули капитаны. – Качать Кортеса!
Его подхватили, куда-то понесли, а потом было горькое местное вино из агавы, горячечные споры, но Кортес как ничего не видел и не слышал. Нет, он поднимал бокалы, принимал поздравления, улыбался, но был не здесь. И лишь глубокой ночью, оставшись один, всхлипнул и с силой ударил кулаком в продавленный от вечного сидения индейский барабан.
Тот вяло отозвался.
И тогда Кортес рассмеялся, ухватил барабан так же, как берут его индейцы, выхватил узкий кастильский кинжал и, тихонько постукивая рукояткой по вибрирующей коже, пошел вкруг костра. Он шел и шел, все ускоряя и ускоряя шаг, а потом отшвырнул барабан и помчался, высоко подпрыгивая и рубя кинжалом воздух, словно окончательно свихнувшийся от бесконечной крови и лишь поэтому достигший блаженства индейский жрец.
– Висельник, говорите?! – страшно и хрипло орал он. – Висельник?!! Я вам еще покажу, кто такой висельник!
* * *
На следующий день, в самом начале короткого, энергичного совещания Кортес приказал выступить в Мешико.
– Кому ты поверил?! – кричали возбужденные тлашкальские вожди. – Тебя же убьют! Возьми хотя бы восемь тысяч тлашкальцев!
– Нет! – яростно мотнул головой Кортес. – Я не настолько глуп, чтобы входить в этот город с войсками. Тысячу носильщиков я возьму, – и хватит!
– Мы туда не пойдем, – тут же известили семпоальцы. – Мы с Мотекусомой как-никак тоже в родстве. Как и с тобой. Если вспыхнет стычка, может пролиться братская кровь. Нам этого нельзя.
– Значит, катитесь домой! – весело рявкнул Кортес и повернулся к интенданту. – Алонсо! Одари наших родственничков, чем бог послал, и с почетом выставь!
– Вот это я люблю! – заключил Кортеса в медвежьи объятия Альварадо. – В огонь и воду за тобой, таким пойду!
– Но только по моему письменному приказу, – хохотнул Кортес и мягко высвободился. – Не забывай, что я еще и нотариус.
А потом они вышли, в два дня достигли очередного горного кряжа, еще сутки, двигаясь вверх, чуть ли не ползли на брюхе и, в конце концов, оказались на такой высоте, что попали в буран.
– Не отставать! – весело орал Кортес на тлашкальцев. – Что вы, как бабы брюхатые возитесь?! Живее двигайтесь! Живей!
И те крякали, скользили по снегу, падали, но все-таки делали еще один рывок и продвигали орудия еще на полшага вверх.
А едва они поднялись на самый верх, земля дрогнула и загудела.
– Санта Мария! Что это?
– Попокатепетль… Человек-гора… – с восторженным трепетом зашептали тлашкальцы. – Он сердит…
Сверху сквозь снег посыпалась горячая каменная крошка, и что солдаты, что тлашкальцы, обуреваемые мистическим ужасом, подхватили каждый свой груз и уже непонятно из каких сил, перевалили на ту сторону и, охая, покатились на задах вниз по склону. И только уже в самом низу, когда впереди показался гостиный двор, всех охватило необузданное веселье.
– Нет, ты слыхал, как громыхнуло?!
– А как земля тряслась!
– Это не земля! Это Педро своим задом камни считал!
Лишь Кортес был уже собран и сосредоточен. Он уже видел вышедшую встречать его делегацию.
* * *
Когда Мотекусома лично навестил бывшего Верховного судью Союза, Айя-Кецаля, старик был потрясен. Много лет назад именно Мотекусома добился смещения слишком уж влиятельного Айя-Кецаля с поста Верховного судьи, а вот теперь просил об услуге. Нет, поначалу Айя-Кецаль хотел прогнать его, но просмотрел бумаги и понял, что сделает это, – чего бы оно ни стоило.
– С дороги, – распорядился Айя-Кецаль, и мелкие вожди, сгрудившиеся возле гостиного двора города Амекамека, испуганно расступились, – уж его-то они знали.
Айя-Кецаль, загремев портьерой из раскрашенного тростника, вошел в главную, самую лучшую комнату, и подал добившимся встречи с предводителем кастилан вождям еле заметный знак рукой. Те покорно встали и задом-задом отступили мимо него к выходу. И тогда они остались одни.
Вождь кастилан был именно таков, каким его изобразили художники Мотекусомы: высокий, статный, хотя, пожалуй, и узковатый в плечах. Только вместо щегольских оттопыренных в разные стороны тонких усов, как на рисунке полугодовалой давности, его лицо теперь покрывала борода.
«Сильная борода, – отметил старик. – Волос крепкий…»
Кастиланин что-то произнес, и два переводчика – мужчина и женщина сразу же подключились к разговору.
– Кто ты?
– Айя-Кецаль, – присел он неподалеку. – Говорить пришел.
– Ты от Мотекусомы?
– Нет, – мотнул головой Айя-Кецаль, – но сил и у меня достаточно.
Кастиланин мгновенно заинтересовался.
– Ты его враг?
– Враги… друзья… перед четырьмя лицами Уицилопочтли мы все лишь игроки в мяч! – рассмеялся старик. – Скажи, кастиланин, а кто ты?
Теперь уже рассмеялся и кастиланин.
– Как ты сам сказал, всего лишь игрок в мяч, – перевела девчонка.
– Тогда, может быть, мы поладим? – предположил Айя-Кецаль. – В одной команде…
В глазах кастиланина мгновенно зажегся интерес.
– И что от меня требуется? – перевела девчонка.
– Твои великолепные солдаты и побольше Тепуско и Громовых Тапиров.
Кастиланин улыбнулся; ему определенно начинал нравиться этот разговор.
– И какой будет приз?
– Я слышал, у кастилан золото и рабы в почете, – улыбнулся Айя-Кецаль. – У тебя будет и то, и другое. Много.
– А что достанется тебе?
Старик улыбнулся.
– Земля для моего народа.
И вот тогда в глазах кастиланина что-то мелькнуло.
– И много здесь… этой земли? – поинтересовался он.
Старик насторожился, но вопрос был задан, и не ответить означало разрушить так хорошо начатый разговор.
– Лет восемь пути, если мы двинемся на север, – осторожно ответил он, – и почти столько же на юг. Ну, что… пойдешь со мной?
И едва он это сказал, в глазах кастиланина словно опустилась плотная завеса – разом.
– Сначала я навещу Мотекусому, – отстраненно произнес он.
– Зачем? – холодея, спросил Айя-Кецаль.
– Обещал.
Это было сказано столь значительно, что любой бы понял, что разговор завершен. И Айя-Кецаль понял. Он поднялся, вздохнул и развел руками.
– Как хочешь. Только помни: если пойдешь со мной, каждый твой солдат возьмет по восемь тысяч рабов. А если пойдешь к Мотекусоме, против каждого твоего солдата встанут восемь тысяч бойцов.
Толмачи быстро перевели, но кастиланин как не слышал, и лишь когда старик, недоуменно потоптавшись на месте, вышел, Кортес повернулся к Марине и горько рассмеялся.
– Ты слышала? Мне рабов, а ему землю! Он на мне покататься хотел!
Марина сверкнула маслинами круглых глаз, подошла и прижалась к его груди. Но Кортес уже был не здесь.
«Лет восемь пути на север и столько же на юг!» – все повторял и повторял он, у него и в мыслях не было, что в мире существует столько непокоренных земель.
А тем же вечером Айя-Кецаль вошел в зал для приемов Мотекусомы.
– Даже не пытайся, Тлатоани, – только и сказал он. – Ему не нужны ни люди, ни золото. Он продается только за власть.
* * *
Весь следующий день кастильцы спускались в долину по мощеной гладким тесаным камнем дороге. И справа и слева шли бесконечные точно повторяющие рельеф предгорий террасы с бесчисленными садами, где тысячи крепких, загорелых от постоянной работы на солнце селянок собирали тяжелые сочные плоды в огромные корзины и помогали грузить все это на спины рослых носильщиков.
А затем кастильцы спустились в топкую низину, и террасы мигом сменились длинными – до горизонта, широкими насыпными грядками-чинампами. Знающие толк в земле бывшие крестьяне восторженно заохали. Казалось, что чинампы плавают на поверхности воды, впитывая снизу ровно столько влаги, сколько нужно полыхающим огнем томатам, огромным оранжевым тыквам, разноцветным крупным перцам, хлопчатнику, фасоли и маису.
А затем началась окраина белого, залитого солнцем города, и ошарашенные, никогда не видевшие ничего подобного солдаты, так и шли с округлившимися глазами и окаменевшими от изумления лицами.
– Вот это да! – охнул старый, покрытый шрамами от оспы Эредия. – Как в Венеции!
Огромный город стоял практически в воде, и по широким, до ста шагов каналам во все стороны плыли десятки и десятки доверху груженых плодами, зерном и хлопком тяжелых грузовых гондол.
– Они изразцами выложены! – заорал кто-то. – Смотрите! У нас богатеи печи такими обкладывают!
Строй сломался, съехал к берегу, и Кортес чертыхнулся, направил коня к любопытным – ставить на место, и обмер. Берега канала действительно были выложены многоцветной изразцовой плиткой.
– А ну, в строй! – крикнул он, не в силах отвести изумленного взгляда от этой, – куда там Византии! – роскоши.
А затем – через множество разводных мостов – они вышли в центр города, и окрики стали бесполезны. Солдаты вертели головами во все стороны, разглядывая высоченные, до неба белые пирамиды с храмами на самом верху, странные массивные дворцы на еще более массивных, в человеческий рост фундаментах, и стадионы… Санта Мария! Сколько же здесь было стадионов! И на каждом играли в мяч.
– Они что – не работают совсем?! – недоверчиво загоготал кто-то.
– Стыдитесь, римляне! – уже с отчаянием выкрикнул Гонсало де Сандоваль. – Что вы, как дикие, рты пораззявили?!
Но это была последняя попытка победить очевидность. Островерхие дома из камня и расточающего аромат на всю улицу кедрового дерева, розовые кусты в каждом дворе, мастерски обрамленные все тем же тесаным камнем полянки душистых трав и маленькие прудики с ярко оперенными утками или мелкими, в палец длиной разноцветными рыбками, – здесь было все!
И все-таки главным, что поражало воображение, были люди. По улицам сновали сотни шарахающихся от лошадей гонцов и носильщиков в ярких, расшитых рубахах. На бескрайних рынках торговали живой рыбой, птицей и щенятами бесшерстной и беззубой породы; бумагой и перьями, бесценным нефритом и золотыми побрякушками, расписной керамикой и причудливыми привезенными за десятки легуа отсюда морскими раковинами. Во дворах покуривали свой табак старики, а в тенистых аллеях сидели на прогретых каменных скамьях чистенькие школяры со сложенными гармошкой учебниками.
Внутри у Кортеса заныло от восхищающих и одновременно тревожащих сердце предчувствий. Но затем был второй город – еще больше и еще богаче, затем они увидели третий – не хуже, а наутро, после практически бессонной ночи, отряд вышел на берег огромного, распростертого вплоть до тающих в дымке гор озера.
– Матерь Божья… – то ли вздохнули, то ли простонали солдаты. – Что это?
Прямо из сердцевины ярко-синего, полного цветастых парусных лодок озера прорастал дворцами и храмами ослепительно белый – то ли хрустальный, то ли серебряный город.
– Братья! – взвизгнул кто-то. – Это же Иерусалим!
– Дошли! Мы дош-ли-и-и!
Кортес охнул, побледнел и размашисто перекрестился.
– Боже… прости меня грешного! Не верил.
