Текст книги "Великий мертвый"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Андрей Степаненко
Великий мертвый
Часть первая
Когда лошадей – осторожно, по одной – начали сводить по грохочущим дощатым сходням на берег, Эрнан его, наконец, отыскал. Крупный, заросший курчавой бородой матрос прилег неподалеку от швартов и с наслаждением швырял щепки в речной поток.
Эрнан стремительно пересек дорогу возмущенно всхрапнувшей кобыле, перепрыгнул через попавшее под ноги корневище и побежал.
– Диего! Сзади! – тревожно закричали с бригантины, и матрос оглянулся, вскочил, но было уже поздно.
Эрнан подбил его под ноги, насел сверху, зажал кудлатую голову между колен и, не обращая внимания на хрип и вцепившиеся в его голенища белые от напряжения пальцы, вытащил узорчатый кастильский кинжал. Наклонился и, оттянув заросшую волосом верхнюю губу, протиснул узкое лезвие меж недостающих зубов.
– Ы-ы-ы! – взвыл матрос. – Н-нет! Н-не надо!
Эрнан поднажал, зубы хрустнули, и матрос заорал во весь голос. Эрнан быстро сунул пальцы в окровавленный рот, ухватился за горячий скользкий язык и, развернув кинжал, аккуратно полоснул.
Моряк заорал так, что шедшая второй лошадь встала на дыбы и рухнула со сходней – прямо в реку.
– Санта Мария! – яростно закричали с бригантины. – Что там еще?!
Эрнан неторопливо встал, швырнул сочащийся кровью язык отползающему на четвереньках и совершенно обезумевшему от боли моряку и подошел к воде. Сполоснул узорчатое лезвие, затем – руки, вытащил белый платок со своими инициалами и в том же порядке – сначала кинжал и только затем руки – насухо протер.
– За что ты его?
Эрнан оглянулся и неторопливо поднялся. Это был огромный и рыжий, как дьявольский огонь, Педро де Альварадо.
– Язык длинноват, – серьезно ответил Эрнан. – … был.
Альварадо тяжело, враскачку подошел к подвывающему матросу, взял его за ворот и оторвал от земли. Заглянул в лицо и – не выдержал, – улыбнулся. Это был известный пересмешник, запустивший удачную шутку о том, что капитан [1]1
Капитан (capitan; от лат. caput – голова, capita – глава, предводитель, начальник).
[Закрыть]армады сеньор Эрнан Кортес – единственный, кто нарвался на женское лоно с губернаторскими зубами.
* * *
Матросская шутка была чистой правдой, но это быдло вряд ли представляло, что стояло за вынужденной женитьбой Кортеса на дальней родственнице губернатора Кубы.
Едва Эрнан позволил себе проигнорировать все намеки родителей Каталины Хуарес ла Маркайда и ясно дал понять, что никакой свадьбы не будет, Диего Веласкес тут же вызвал его к себе. Швырнул на стол пачку доносов со всеми высказываниями небогатого колониста в адрес Короны и Пресвятой Божьей Матери и дал понять, сколь невелик и даже скуден его выбор.
– Или суд, или алтарь, Эрнан…
Кортес уважительно взял, внимательно пролистал и еще более уважительно вернул мятые, безграмотно составленные листочки.
– Я подумаю.
– Только недолго. Родители невесты волнуются.
Бывший нотариус, Эрнан Кортес понимал, сколь опасной может стать самая невзрачная бумажка. Доносчики обвиняли Кортеса в самых обыденных вещах, но дойди эти бумаги до суда, и могло повернуться по-всякому. Вот только женитьбы по принуждению в его планах не значилось. И тогда Кортес контратаковал.
За то недолгое время, что он проработал у Веласкеса секретарем, Кортес успел узнать о губернаторе куда как более интересные для правосудия факты. И теперь, подсобрав – для количества – жалобы других обделенных рабами и землей колонистов, намеревался доставить их на расположенную по соседству Эспаньолу – прямиком в Королевскую Аудьенсию [2]2
Королевская Аудьенсия (Real Audiencia) – в XVI в административно-судебная коллегия в испанских колониях.
[Закрыть].
Кто-то из колонистов его и предал, и когда Кортеса арестовали, а Веласкес просмотрел найденные при нем бумаги, он совершенно взбеленился.
– Мальчишка! – наливаясь кровью, просипел он. – Забыл, из какой нищеты я тебя вытащил?!
Кортес ничего не забывал.
– Я ж тебя на виселицу отправлю! Ты хоть это понимаешь?!
Кортес понимал.
– Или все еще на родственника надеешься?
Николас де Овандо, наместник Его Величества и командор де Ларис Ордена Алькантара действительно мог помочь Кортесу… если бы знал о случившейся с племянником беде. Но обсуждать это с губернатором Кортес не собирался.
– В тюрьму! – правильно расценил опасное своей непреклонностью молчание губернатор. – А завтра же – суд и в петлю! Все. Прощай, Эрнан. Видит Бог, ты сам напросился.
Той же ночью Кортес подкупил охрану и бежал. Используя право убежища, укрылся в церкви и с первой же каравеллой отправил на Эспаньолу путанную, многостраничную повинную – единственный способ вырваться с Кубы. А когда Эрнану дали знать, что Королевский суд затребовал его немедленной явки на Эспаньолу, вышел и спокойно сдался прокараулившим его несколько суток солдатам Веласкеса.
Никогда еще Кортес не видел губернатора в такой ярости.
– Мерзавец! – брызгая слюной и забыв, что Эрнан все-таки – идальго, орал Веласкес. – Сбежать от меня пытаешься?!
Так оно и было.
– Думаешь, я не найду, что написать Королевскому суду?!
Кортес молчал. Он знал главное: на Кубе его уже не повесят.
Он видел, что это не самый достойный выход. Судебное разбирательство заставит Николаса де Овандо, его главного и, так уж вышло, единственного покровителя прилагать существенные усилия, и мягкий приговор будет достигнут… не безвозмездно. И лишь когда каравелла уже отошла от причала, Кортес – абсолютно случайно – узнал самое страшное: Николас де Овандо недавно отбыл в Европу и даже не знает о нависшей над племянником опасности.
Вот тогда Кортес и почувствовал невидимую петлю на шее особенно остро. Пригласил капитана – умного, родовитого человека, и тот, выслушав арестанта, понимающе кивнул, весьма убедительно порекомендовал охране оформить документы о побеге и распорядился спустить шлюпку.
На следующий день Веласкес получил самое нелепое предложение за всю его жизнь: повторно бежавший из-под ареста Кортес приглашал его на приватные переговоры. Губернатор видел, что это – капитуляция, но была она слишком уж запоздавшей, а потому бесполезной. В отличие от этого щенка, губернатор знал, как сложно остановить однажды запущенную судебную машину, и на что Кортес надеется, решительно не понимал.
– Ты слишком далеко зашел, Эрнан, – первое, что произнес раздосадованный затяжным скандалом Веласкес, едва переступил порог храма Божьего.
– Вот именно, – кивнул Кортес. – Каталина беременна.
Позже он узнает, что с девственной Каталиной Хуарес ла Маркайда от этого наглого навета случился истерический припадок. Точь-в-точь, как сейчас – у ее родственника, губернатора Кубы Диего Веласкеса.
– Убью-у! – ревел Веласкес, отдирая повисших на его плечах дюжих монахов. – На куски-и порежу!
– Моя смерть не избавит ее от позора, – спокойно отступил на расстояние кинжального лезвия Кортес.
Веласкес как подавился. Девушка, беременная от висельника – это было еще хуже, чем просто беременная девушка.
– Свадьба избавит, – подсказал выход Кортес.
– Ну, ты и мерзавец… – выдохнул Веласкес.
– Я ваш будущий родственник, дядюшка Диего, – широко и смело улыбнулся Эрнан и, не давая губернатору опомниться, добавил: – И давайте не тянуть со свадьбой…
Один Веласкес знает, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы вытащить из канцелярии Королевской Аудьенсии им же самим отправленное досье на Кортеса, а повинную самого Кортеса чуть позже выдернул из дела Николас де Овандо. Но лишь Кортес помнил, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы восстановить свои позиции на Кубе. Восстановить настолько, что третью, самую масштабную экспедицию к западным землям Веласкес поручил именно ему.
– Посторонись! – не видя, кто загородил дорогу, протащили мимо Кортеса капающего кровью матроса.
Кортес посторонился и проводил внимательным взглядом бледного, как смерть, несмотря на размазанную по щекам кровь, бывшего охальника и балагура. Все шло, как надо. И дело было не только в чести его законной – так уж вышло – супруги; дело было в насмешке над командиром – худшем, что может случиться в походе. Потому что когда они войдут в полный дикарей тропический лес, подчинение должно быть абсолютным.
* * *
Едва вырезанное обсидиановым ножом сердце пленного предводителя дикарей было брошено в священный огонь, над ступенчатой пирамидой взвился легкий, чуть заметный в сумерках дымок, а над городом раздался густой рев храмовой раковины.
Мотекусома вскочил с широкой каменной скамьи и пружинящим шагом двинулся вниз – на узкое, окаймленное высокими каменными бортами игровое поле. С восточной трибуны освещенного сотнями факелов четырехугольного стадиона, на ходу поправляя наплечные щитки и обтянутые кожей крепкие шлемы, спускались тлашкальцы. Медлить было нельзя; именно сейчас, в первые мгновенья после получения жертвы боги должны были явить в игре свою волю.
– Великий Тлатоани!
Мотекусома обернулся. Это был Повелитель дротиков.
– Что тебе?
– Отмени игру, Тлатоани, – выдохнул военачальник. – Пока не поздно.
– Ты знаешь, как мы решаем споры, – гневно отрезал Мотекусома, – с врагами – войной, с друзьями – игрой! – и пружинисто перепрыгнул через борт.
Но стадион – впервые за много лет – восторженными воплями не взорвался.
– Тлашкальцы никогда не были нам друзьями! – отчаянно закричал вслед правителю военачальник.
Мотекусома стиснул зубы и двинулся в отмеченный круглой каменной плитой с изображением бога смерти центр поля. Прошел мимо вделанных в каменные борта, полыхающих отраженным светом округлых обсидиановых зеркал, мимо нависающего над краем поля узорчатого каменного кольца, мимо замерших трибун. Крепко, так, чтобы почувствовать тело, стукнулся плечом о плечо со Змеем, Койотом, Орлом и Ягуаром, – полным именем на поле никто никого не звал. Встретился взглядом с молодым вождем тлашкальцев Шикотенкатлем и, крепко обнявшись со своими, согнулся над расписанным под человеческий череп каучуковым мячом – лоб в лоб, щека к щеке с противником. Считающий очки тут же хлопнул трещоткой, и они, упираясь головами и натужно кряхтя, начали теснить соперников.
– Я тебе печень вырву! – просвистел прямо в ухо Шикотенкатль.
– Сначала от мамкиной сиськи оторвись, щенок! – усилил напор Мотекусома.
И в этот самый миг сцепка дрогнула и рассыпалась.
– Есть! – откуда-то снизу крикнул тлашкалец и выбил мяч в сторону.
– Змей – на перехват! – заорал Мотекусома и бросился вперед.
Огромный и страшный, как статуя Тлалока [3]3
Тлалок (Tlaloc – «Заставляющий расти») – в религии мешиков бог дождя (воды) и плодородия. Тлалока изображали с глазами совы, с кругами в виде змей вокруг глаз, с клыками ягуара и с завитками в виде змей у носа.
[Закрыть], Змей мигом догнал тлашкальца, легонько двинул плечом, и тот, обдирая наколенники, покатился по полю.
– Давай! – заорал Мотекусома. – Сюда давай!
Змей прибавил шагу, но подобрать мяч не успел, – опередил второй тлашкалец. Сидящие на каменных ступенях вожди завороженно охнули.
Мотекусома зарычал, кинулся на перехват, но тлашкалец промчался, как ветер, и мигом забил мяч в круглое отверстие в каменном бортике поля – первое из шести.
Считающий очки хлопнул трещоткой, и восточная трибуна восторженно взревела.
– Тлаш-ка-ла! Тлаш-ка-ла! Давай! Сунь им еще раз!
Внутри у Мотекусомы полыхнуло.
– Койот! Держи его! – напряженно кивнул он в сторону шустрого тлашкальца. – Ягуар! Ты берешь мяч!
Команда стремительно рассредоточилась, а едва Считающий очки вбросил мяч, Ягуар совершенно немыслимым образом проскользнул меж двух тлашкальцев и в падении выбил тяжеленный каучуковый мяч коленом.
Стадион взорвался.
Мотекусома отошел на шаг, принял мяч на грудь и отметил, что на него уже несутся трое дюжих соперников – во главе с молодым и ярым тлашкальским вождем.
«Не прорваться», – понял Мотекусома, подбросил мяч ступней и, практически наудачу, что было силы, пнул его вверх, в сторону узорчатого каменного кольца. Пытаясь предугадать, куда он отскочит, на бегу проводил полет взглядом и охнул! Мяч, послушно поднялся на высоту трех человеческих ростов и лег точно в кольцо.
Стадион замер. А едва мяч вывалился с противоположной стороны и звонко шлепнулся о землю, взревел так, что со всех окрестных крыш в ночное небо посыпались мириады ошалевших птиц.
Громко, девять раз подряд – ровно по числу слоев побежденного подземного мира хлопнул трещоткой Считающий очки, и Мотекусома, сделав неприличный жест, наглядно показал восточной трибуне, кто кому засунул.
Справа и слева, счастливо гогоча, подбежали Змей, Орел, Ягуар и Койот, и они обнялись и так – впятером – двинулись под рев стадиона к западной трибуне – ждать результатов. Теперь умудренные толкователи должны были обдумать каждое движение мяча мимо вделанных в каменные борта священных черных зеркал, оценить каждое попадание в «лоно смерти» и раскрыть проявленную в игре волю богов.
Мотекусома легко перепрыгнул через высокий каменный борт и тут же увидел осторожно спускающуюся к нему по ступеням трибуны Сиу-Коатль. Женщина-Змея избегала смотреть ему в глаза, но вся ее поза выражала острое недовольство.
– Зачем тебе это надо? – подошла, наконец, она.
– Глупый вопрос, – отрезал он и стянул влажные от пота перчатки из кожи ягуара.
Вопрос был действительно глупым, тем более что игра уже состоялась.
– Ты делаешь друзей врагами, – осуждающе покачала головой самая первая из его жен. – Это, по-твоему, умно?
– Помолчи, а… – уже теряя терпение, попросил Мотекусома.
Он и сам прекрасно осознавал, сколько недовольных грядущим примирением собралось на стадионе, – без участия в боевых действиях жрецы не получали даров, народ – героев, а в элитных военных кланах прекращалось главное – продвижение вверх по лестнице доблести и заслуг. Поэтому в столице замирения с Тлашкалой не хотел никто, – ни могущественный клан Орлов, ни – тем более – Ягуары.
– Если Тлашкала перестанет с нами воевать, где брать пленных? – буркнула Сиу-Коатль. – Чьими сердцами кормить богов? Как мы… без войны?
– Слушай, ты молчать умеешь?! – разъярился Мотекусома и, обрывая кожаные шнурки, стащил с головы тяжеленный шлем. Немного отдышался и понял, что должен успокоиться.
Нет, Мотекусома не был противником воинской доблести, но с Тлашкалой все обстояло не просто. Хронические войны с говорящим на том же языке народом стала истинным разорением. Жрецы с обеих сторон приносили обильные жертвы, солдаты увешивали пояса трофеями, и никого не интересовало, во что обходятся казне выжженные маисовые поля.
Мотекусома, в отличие от жрецов и воинов, подсчитывал все. А когда потерял терпение, провел энергичные переговоры с наиболее авторитетными вождями вражеского стана, с трудом, но договорился разрешить проблему по обычаю – священной игрой и… победил! С тех пор священные войны шли только трижды в год – весной, перед сезоном дождей, осенью, когда початки маиса надламывают, и в январе, после сбора последнего урожая. Теперь, после честной схватки пять на пять, вожди с вождями, должно было решиться, быть ли договорным войнам вообще. Но Мотекусома уже знал, что снова одержал верх.
Протяжно взревела священная раковина, и освещенный факелами Главный толкователь поднялся со скамьи и сложил руки особым образом.
Трибуны – все триста семьдесят вождей – охнули.
– Что-о?! – вскочил Мотекусома. – Где он увидел нарушение правил?!
– Боги узрели нарушение правил… – уже вслух, еле слышно из-за ропота трибун озвучил приговор толкователь и сделал второй жест. – Игра продолжается.
Мотекусома гневно стукнул кулаком о закованное в щиток бедро, но тут же взял себя в руки и властно махнул своим игрокам.
– Пошли! Сунем Тлашкале еще разок!
Перемахнул через борт, пробежал несколько шагов, на ходу обернулся в сторону Сиу-Коатль и замер. Рядом с Женщиной-Змеей стоял отчаянно жестикулирующий ему Повелитель дротиков.
– Ждите меня! – бросил Мотекусома игрокам и стремительно вернулся на край поля. – Ну?! Что там еще стряслось?!
– Четвероногие! – выдохнул военачальник. – Они снова здесь…
– Ты не ошибся? – побледнел Мотекусома.
Военачальник скорбно поджал губы.
– Из Чампотона зарисовки прислали. Все точно. Это они.
* * *
Игру они продули с разгромным счетом 14:9. Едва Мотекусома узнал о приходе «четвероногих», он стал нервничать, раздраженно и совершенно без толку орать на команду и терять самые что ни на есть верные мячи.
– Тлаш-ка-ла! – почти беспрерывно скандировала восточная трибуна, – Тлаш-ка-ла!
А потом Считающий очки разразился целой серией хлопков, Толкователь ткнул рукой на север, и это означало, что воля богов окончательно проявилась. И, судя по счету, число договорных войн можно было даже увеличить, – по меньшей мере, до четырех-пяти раз в год.
Трибуны взвыли от восторга.
Мокрый, вымотанный до предела Мотекусома сорвал шлем и, не обращая внимания на то, что творится за его спиной, почти побежал в примыкающий к стадиону одноэтажный дворцовый комплекс. Сунул шлем прислуге, с трудом дождался, когда ему расшнуруют громоздкое снаряжение и, едва ополоснув лицо, бросился в зал для приемов. Выхватил у гонца толстенный рулон хлопковых полотен, жестом приказал придвинуть светильники ближе и развернул первое послание.
На куске полотна, явно отрезанном от мужской накидки, был изображен след четвероногого «гостя».
– Копыто? – удивился Мотекусома. – У него копыта?! Как у свиньи?
– Да, Великий Тлатоани, – склонил голову еще ниже гонец. – Снизу он похож на очень большого тапира.
Мотекусома прикусил губу; он с трудом представлял себе свинью вдвое выше человеческого роста. Развернул следующее полотно, и сердце его подпрыгнуло и замерло. Холст понесли к нему еще свежим, непросохшим, и краски местами смазались, а местами поплыли. И все равно: столь качественное изображение «четвероногого» он видел впервые. Высокие, по грудь человеку ноги, странная, ни на что не похожая передняя голова и – самое жуткое – верхняя часть человеческого тела, выросшая точно посредине хребта.
– Кто рисовал? – глотнув, бросил он.
– Горшечник Веселый Койот из рода Чель.
– Наградить, – решительно распорядился Мотекусома и хлопнул в ладоши.
У входа в зал появился, и почтительно застыл казначей и мажордом двора Топан-Темок, и Мотекусома кивнул в сторону гонца.
– Выдашь тысячу зерен какао. Пятьсот ему и пятьсот горшечнику.
Гонец растерянно моргнул, – это было целое состояние, и, подчиняясь жесту казначея, задом попятился к выходу.
Мотекусома развернул следующее полотно, за ним – следующее. Не нашедший под рукой бумаги амаль [4]4
Amales (от науа amatl – аматль) – бумага, изготовленная из агавы.
[Закрыть]безвестный горшечник из немыслимо далекого приморского городка Чампотон пустил весь свой гардероб, чтобы отобразить на кусках материи то, что увидел. Бледные, словно трупы, воины с огромными, дикими бородами, сгоняющие людей в кучу. Сверкающие металлическим блеском нагрудные панцири. Оперенные и тоже металлические шлемы. Высокие парусные пироги, явно собранные из досок. Паруса…
Мотекусома досадливо крякнул и присел на невысокую, обитую таканью скамейку. Если верить немногим уцелевшим очевидцам, «четвероногие» умели плыть к цели и при боковом, и даже при встречном ветре. Как это у них получается, он не представлял.
– Ну, что, получил, что хотел?
Мотекусома поднял голову. Это была Сиу-Коатль.
– Перестань, – совершенно не желая обсуждать игру, попросил он. – Лучше посмотри, что из Чампотона прислали.
Женщина-Змея подошла, взяла верхнее полотно и охнула.
– Это они?
– Да.
И еще этот металл… Мотекусома отдал короткое распоряжение, и замерший у дверей слуга тут же исчез и вскоре появился с расписной шкатулкой. Открыл и с поклоном поставил ее перед Великим Тлатоани. Мотекусома наклонился и один за другим достал все три предмета из этого странного отдающего синевой металла.
Первый попал в его руки шесть лет назад. Этот браслет с обрывком толстой цепи был снят с руки мертвеца, выброшенного на один из островов на маленьком бревенчатом плоту. Вообще-то браслетов было два, но второй отнять у обнаруживших труп дикарей-людоедов не удалось.
Следующий предмет попал в эту шкатулку чуть позднее, два года назад – с севера. Как утверждал доставивший его гонец, эту зубчатую звездочку «четвероногие» прикрепляют то ли к щиколотке, то ли к пятке, – здесь мнения перепуганных очевидцев расходились.
Но более всего правителя поражал третий предмет – длинный, все время обрастающий рыжим налетом нож. Мотекусома лично проверил нож в деле и был потрясен; он легко резал золото и медь и уступал в прочности разве что кремню – с тем существенным отличием, что при ударе не крошился.
– Это люди, – задумчиво произнесла Женщина-Змея.
– Что? – поднял голову Мотекусома.
– Я сказала: это – люди, – отчетливо повторила жена и ткнула пальцем в холст. – Видишь?
Мотекусома заинтересованно привстал со скамеечки. На округлом боку гигантского двухголового тапира, в том месте, на которое указывала Сиу-Коатль, отчетливо виднелось то ли утолщение, то ли нарост.
– Это нога, – поджала губы Сиу-Коатль. – Он сидит на тапире верхом. Понимаешь?
– Как это – верхом? – не понял Мотекусома.
– Так женщина иногда садится на мужчину! – раздраженно пояснила главная жена.
– Глупая! Тогда бы тапир ходил вверх животом! – насмешливо осадил ее Мотекусома… и осекся.
Женщина-Змея определенно была права. Только бледные бородатые воины сидели у гигантских тапиров на спинах, а не на… животах.
– Что думаешь делать? – словно не заметив насмешки, поинтересовалась жена.
– Собирать Высший совет. Немедленно.
* * *
На этот раз высадка на сушу стала для всех сплошной мукой. Суда все время стаскивало вниз речным течением, и штурманы вконец извелись, пока сумели пришвартовать хотя бы половину судов армады. А потом начали падать с шаткого трапа драгоценные во всех смыслах лошади.
– Вот что значит, без молитвы начать, – нравоучительно произнесли сзади.
Падре Хуан Диас тут же захлопнул книгу для путевых записей и обернулся. Это был духовник армады брат Бартоломе де Ольмедо.
– Сойдете с нами, святой отец? – как бы равнодушно поинтересовался Ольмедо.
Хуан Диас решительно мотнул головой.
– Спасибо, брат Бартоломе, не в этот раз.
Монах как-то криво улыбнулся и развернулся, чтобы уйти.
– И ведь не боится… – пробормотал он вбок.
Хуана Диаса как ударили.
– Что ты сказал?! – ухватил он монаха за грудки и рывком подтянул к себе. – Кого я должен бояться?!
– Ну, как же… – глотнул тот, – не участвуете вы в борьбе с язычниками. Хотя и посланы. О таком и донести могут…
По спине Хуана Диаса словно промчался ледяной ураган, а щеки задергались. Ему уже приходилось отвечать церковному суду – по молодости, и раздробленные на допросе пальцы ног болели к непогоде и поныне.
– Не говори, о чем не знаешь! – яростно процедил он в лицо монаху и отшвырнул его от себя.
Брат Бартоломе судорожно поправил рясу.
– Зря вы так, святой отец… – обиженно выдохнул он, – я вот каждый день… поддерживаю наших воинов на их многотрудном пути.
– Бог в помощь, – решительно перекрестил его Хуан Диас и, пытаясь успокоиться, открыл свою книгу путевых записей.
Он знал, что духовник армады, простой полуграмотный монах, отчаянно завидует его сану и положению. Диасу не приходилось выслушивать короткие, как выстрел, но от этого не менее тягостные исповеди солдатни, – перед каждым боем! – а главное, Диас был свободен в своем выборе. Например, идти ли ему с отрядом.
Хуан Диас глубоко вдохнул пахнущий гнилыми водорослями воздух и, уже успокаиваясь, сокрушенно покачал головой. Во-первых, он к этой своей относительной свободе шел восемнадцать лет. А, во-вторых, ему действительно нечего было делать в Шикаланго. Он уже посещал этот городок в прошлом году, отчет Ватикану составил, образцы идолов приложил и ничего нового для себя не ждал. Куда как важнее сейчас было разобраться с идеей шарообразности земли, ибо одно дело согласиться с ней, и совсем другое – рассчитать, в какую именно точку земного шара тебя занесло.
По сходням загрохотали десятки ног, и Хуан Диас поморщился, дождался, когда арбалетчики сойдут, и снова уткнулся в книгу путевых записей.
С геометрией у него всегда были нелады, но если ватиканские братья правы, то остров Святой Марии Исцеляющей [5]5
Остров Святой Марии Исцеляющей – полуостров Юкатан.
[Закрыть], на который они высадились, на самом деле не остров, а самая настоящая материковая Индия. И значит, сразу же за ней стоит захваченный маврами Иерусалим. Падре Хуан Диас шел в эту святую землю восемнадцать лет.
– Господи, помоги нам вернуть нашу святыню, – привычно пробормотал он.
Предощущение того, что они, обойдя Вест-Индию «с тылу», вот-вот окажутся в Персидском заливе, буквально висело в воздухе. Эрнандес и вовсе назвал один из местных городов Гранд Каиром. И не без оснований.
Не говоря уже о смуглых темноглазых туземцах и языческих мечетях, удивительно похожих на египетские пирамиды, в здешних городах все было типично сарацинским: широкие прямые улицы, оштукатуренные белые стены, полное отсутствие дверей и, тем более, запоров, но главное, – язычество и невообразимая дикость. Здешние мавры были настолько безграмотны, что не слышали ничего не только об Иерусалиме, но даже о собственных городах Мекка и Калькут.
А между тем, все это было рядом. Даже незримое присутствие острова Бимини, с источником вечной молодости, испив из которого, старики становятся юношами, явственно ощущалось, – местные мужчины были почти лишены бород, да и выглядели на удивление моложаво!
По берегу – злые, как черти – проехали Кортес и незаметный, но самый преданный его помощник Кристобаль де Олид, и падре с унынием признал, что заняться геометрией, скорее всего, не выйдет. Уж такой день.
– Если до рассвета не войдем в город, все насмарку, – мрачно произнес Олид.
– Войдем, – поджал губы Кортес и направил жеребца к сбегающей по сходням цепочке арбалетчиков. – Быстрее! Быстрее! Что вы, как бабы брюхатые!
* * *
У Кортеса не было другого выхода, кроме как успеть и вернуться с добычей, – лучше, если богатой. Только так можно было откупиться от короны, если что пойдет не так.
– Ты ведь понимаешь, что экспедиция не вполне законна? – поинтересовался Веласкес, как только предложил Эрнану капитанский пост.
Кортес кивнул. После того, как Веласкес рассорился с семейкой Колумбов, титул аделантадо, дающий право посылать экспедиции, присоединять земли и собирать подати, ему не светил.
– И если тебя предадут суду, я – ни при чем, – испытующе заглянул Кортесу в глаза губернатор, – а тебя осудят за разбой.
– Пусть сначала возьмут… – усмехнулся Кортес.
– Господи… висельник он и есть висельник, – вздохнул Веласкес.
– Вы знаете, кого посылать, – уверенно кивнул Кортес.
Они оба понимали, сколь уникально подходит Кортес для нелегального набега. С одной стороны, все знали его, как старого недруга Веласкеса, и, случись, что, губернатора обвинят в последнюю очередь. А с другой, – любой доносчик десять раз подумает, прежде чем поставит подпись под наветом на племянника Николаса де Овандо.
А потом что-то произошло. Уже когда Кортес грузился в Тринидаде, Веласкес вдруг переменил планы и выслал приказ немедленно передать командование Васко Поркало.
Кортес усмехнулся. Чтобы сместить его, Веласкес должен был сначала вернуть долговые расписки за каравеллы, оружие и провиант. А поскольку этого не произошло, Кортес отправил губернатору крайне почтительное письмо и, понимая, что не терпящий ослушания Веласкес попробует его арестовать, спешно покинул Кубу.
Кортес до сих пор не понимал, какая муха укусила губернатора, но одно знал точно: добычи должно быть достаточно, чтобы откупиться не только от короны, но еще и от обиженного Веласкеса.
* * *
Все прошло точно так же, как и в нескольких предыдущих селениях. Люди Кортеса вошли в город на рассвете, с двух сторон, с севера и юга, и, бренча тростниковыми висюльками вместо дверей, первым делом вытащили два десятка заспанных мавров на улицу.
– Теулес [6]6
Теулес (науа teules) – прозвище испанцев. Имеет несколько значений: мертвец, дух, дух-предок.
[Закрыть]! Кастилан Теулес! – заорали мавры и помчались по улице, оповещая соседей о налете бледных, словно удравшие из преисподней духи, кастильцев.
– Помнят, сукины дети! – загоготал уже ходивший сюда в прошлом году Альварадо и, оттеснив Кортеса, послал кобылу вперед.
– Назад, Альварадо! – привстал в стременах Кортес и, поймав на себе жесткий, оценивающий взгляд гиганта, смирил норов и уже мягче добавил: – ты же знаешь… рано.
А тем временем широкая улица все более заполнялась людьми, в основном мужчинами, и большая часть этих мужчин выбегала уже с оружием.
– Арбалетчики! – обернулся Кортес. – Вперед!
Закованные в панцири арбалетчики в две шеренги – впереди стреляющие, позади заряжающие – двинулись по улице, беспощадно расстреливая мужчин короткими пронзительно взвизгивающими стрелами. Ввиду повышенной злобности, мужчины почти не поддавались одомашниванию, а потому для продажи не годились.
Впрочем, по-настоящему опасны здешние воины все-таки не были, – по дикой сарацинской традиции, они с тупым упорством пытались взять противника в плен живьем, чтобы затем принести в жертву. И, пока они тратили силы и время на хитроумные маневры вокруг врага, стараясь легко ранить и тут же накинуть аркан, кастильцы их просто убивали. И вот уже на крики умирающих мужчин из домов начала выбираться и главная добыча – женщины и подростки.
О панцирь Кортеса – на излете – стукнулась длинная сарацинская стрела, и он, оценив, насколько заполнена улица, поднял над головой толедский меч и развернулся к всадникам.
– Сантьяго Матаморос [7]7
Santiago Matamoros (Сантьяго, порази мавров) – клич испанского воинства. Со временем превратился в Santiago Mataindios (Сантьяго, порази индейцев). Сантьяго – Святой Апостол Иаков Зеведеев (Старший) – покровитель Испании.
[Закрыть]!
– Бей мавров! – подхватила кавалерия и не слишком торопливо, регулярно подымая лошадей на дыбы, тронулась по широкой, залитой восходящим солнцем улице.
Здесь было достаточно опытных в деле воинов, знавших, что сарацинские бабы, едва завидев стаю исходящих пеной двухголовых чудовищ, поднимут такой визг, что мертвые проснутся. Так и вышло: улица вмиг переполнилась, и уже через полчаса и те, что в панике бежали из северной части города, и те, которых пригнали из южной, встретились на центральной площади. И вот тогда началась работа.
Пришпоривая жеребца, Кортес носился между войсками, словно бог войны.
– Арбалетчики, к мечети! – орал он, видя, что часть полуголых мужчин пытается прорваться к арсеналу, стандартно размещенному в центре города, у невысокой ступенчатой пирамиды.
И арбалетчики устремлялись расстреливать бунтарей.
– Аркебузы [8]8
Аркебуза (франц. arquebuse, исп. escopeta – эскопета) – фитильное ружье.
[Закрыть], больше огня!
И солдаты с аркебузами, время от времени картинно стрелявшие в воздух, вызывая очередной шквал женского визга, начинали заряжать быстрее.
– Где ошейники?! Почему они еще без ошейников, я спрашиваю?!
И через какой-нибудь час почти на каждом из четырех сотен пойманных горожан был собственный кожаный ошейник, соединенный с соседним прочной железной цепью.
– Альварадо! – гаркнул Кортес, видя, что несколько сцепок уже готово. – Чего ты ждешь?! Гони их к берегу!
И сразу же понял: что-то идет не так.
– Тут какой-то странный мавр попался! – растерянно отозвался Альварадо.
– Ну, так снеси ему башку!
– Сам снеси! – раздраженно предложил Альварадо. – Он крестное знамение творит!
Внутри у Кортеса все оборвалось.
– Господи! – прошептал он. – Неужели Иерусалим?!
О том, что материк, а значит, и захваченный маврами святой город где-то совсем неподалеку, ему прожужжали все уши. И если войти туда первым… у Кортеса перехватило дыхание.
