Текст книги "Великий мертвый"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– Что ты им сказала? – прошипел переводчице в ухо Кортес.
– Правду, – пожала плечами Марина. – Если они не отдадут женщин в и детей в заложники, многие из гарема погибнут.
– А почему они становятся на колени?
– Сиу-Коатль должна убить воспитателей, – вздохнула Марина.
Кортес обмер.
– Зачем?!
Марина сердито повела плечами.
– Они же клятву давали: пока живы, женщин защищать. А мужчину от клятвы только смерть освобождает!
Кортес недоуменно моргнул, а там, у стены уже начиналось освобождение от клятвы. Пятидесятилетняя Женщина-Змея шла от одного воспитателя к другому, что-то говорила, гладила по голове и делала быстрый надрез – от уха до уха.
– Чтоб я сдох! – выдохнул кто-то сзади. – Вот это баба!
* * *
Известие, которое принес правитель Тлакопана Тетлепан-Кецаль-цин, повергло Какама-цина в шок. Из дворца исчез не только Мотекусома, но и весь его гарем, – оставив только трупы двухсот воспитателей. И выглядели воспитатели так, словно их просто вырезали – даже без сопротивления.
– Все думают, что кастилане вывели Мотекусому и его гарем к себе, в старую часть, – произнес правитель Тлакопана. – Больше некуда.
– Гвардия что-нибудь делает? – напряженно поинтересовался Какама-цин.
Правитель Тлакопана отрицательно мотнул головой.
– Ты же знаешь, им запрещено отлучаться от своих постов, а уж тем более, заходить в гарем, – что бы ни случилось… но звуки короткого боя они слышали.
Какама-цин вскочил и заходил по комнате. Ситуация была совершенно дурацкой: правителя страны и всю его огромную семью взяли в заложники прямо во дворце, и никто не сумел этому помешать!
– А Верховного судью нашли? – вспомнил он о еще одной проблеме.
– Нет, – вздохнул правитель Тлакопана. – Наверное, Колтес его с собой забрал. А вообще, мажордом говорит, у него пять человек пропало: оба секретаря, две мойщицы и счетовод.
Какама-цин вздохнул. У него уже не было сомнений в том, что эти люди просто убиты, – так же, как Повелитель дротиков Иц-Коа-цин, две сотни воспитателей, а, возможно, и Верховный судья…
А под утро двум так ни о чем и не договорившимся членам Высшего совета принесли письмо.
Какама-цин, первым пробежавший его глазами, с облегчением выдохнул и протянул письмо правителю Тлакопана.
– Посмотри! Мы все-таки побеждаем!
Тот принялся читать, а Какама-цин вскочил и забегал по комнате.
– Гарнизон мы разбили? Разбили! – громко, сам себе не веря, принялся перебирать он цепочку побед. – Родной брат Малинче умер? Умер! Понятно, что тотонаки от кастилан отложились! Не дураки же они!
– Смотри, что он пишет! – вскочил вслед за ним правитель Тлакопана. – Семпоала тоже хочет отложиться! Мы и впрямь победили!
Какама-цин выхватил письмо, дочитал последние столбцы и поджал губы.
– Ну, что, Малинче! – недобро улыбаясь, процедил он. – Теперь вам конец!
Он уже знал, что сделает. Завтра же, как член Тлатокана, предъявит кастиланам предписание о высылке за пределы Союза. Затем соберет совет всех мешикских вождей, дотошно объяснит ситуацию и – плевать ему на Мотекусому!
* * *
Первым делом, едва занялся рассвет, Мотекусома осмотрел гарем.
– Никто не пострадал? – не поворачиваясь к Сиу-Коатль, спросил он.
– Ты же знаешь, четверо твоих сыновей, – зло кинула Женщина-Змея.
Мотекусома досадливо крякнул. Понятно, что подросшие мальчишки пытались ввязаться в бой, и лишь слово отца их с трудом, но остановило.
– Я о женщинах спрашиваю, – поджал губы он. – С ними все в порядке?
– Пока не вмешался Колтес, шестнадцать твоих жен успели изнасиловать.
Мотекусома вздохнул.
– Главное, чтобы живы оставались…
– А что потом? – сурово поинтересовалась Женщина-Змея.
Мотекусома пожал плечами. Все и так было предельно ясно.
– Какама-цин отнимет или выкупит женщин, а потом перебьет кастилан. Что тут непонятного?
Сиу-Коатль язвительно усмехнулась.
– Колтес не дурак. А тут еще эта беременная девчонка при нем… Вот кого надо убить в первую очередь. Слишком уж много говорит, а еще больше из себя ставит… Когда Какама-цин придет, скажи ему, чтобы убил девчонку.
– Дура… – осадил жену Мотекусома. – Если бы не она, кастилане наверняка устроили бы в гареме резню. И где бы тогда был наш Союз?
Сиу-Коатль обиженно насупилась. Она понимала, что Мотекусома прав, но это была очень болезненная правда.
* * *
Весь остаток ночи Кортес думал, как именно рассредоточить полуторатысячный гарем при отходе, – так, чтобы ни у кого из индейцев не возникло даже соблазна напасть на колонну. А тем временем возбужденные солдаты то пытались прорваться через капитанские посты к женщинам Мотекусомы, то бегали в плавильню, желая лично оценить объем вынесенного с территории гарема золота. Понятно, что и капитаны, и Берналь Диас всех гнали в шею, и когда солнце встало, сама собой вспыхнула стихийная сходка.
– Кортес! – ни свет, ни заря начали орать зачинщики. – Иди сюда, Кортес! Дай ответ войску!
Так и не прилегший Кортес потянулся, протер глаза и, мотнув тяжелой головой, вышел во двор. Солнце било прямо в лицо, и он, привыкая к свету, прикрыл глаза ладонью. Народу собралось много.
– Хорошо, сейчас дам, – вежливо кивнул он и подошел к устроенному в стену искусственному роднику.
Подставил руки под сбегающую из керамической трубы ледяную струю и неторопливо, со вкусом умылся. Что-то, а уж паузу выдержать было важно, и лучше, если в самом начале. Принял из рук пажа Ортегильи утиральник и, промокая лицо, распрямился.
– Что беспокоит моих отважных римлян?
– Когда ты собираешься выходить, Кортес? – выкрикнул кто-то. – Ты же сам видел эти головы на шестах!
– Да… как мы выйдем? – загомонила сходка.
Они и понятия не имели, сколь напряженную работу уж проделал их генерал-капитан, – как раз для того, чтобы выйти из города без боя.
– Бежать отсюда надо! – взвизгнул кто-то. – И побыстрее!
«Черт! Диаса не хватает!» – цокнул языком Кортес.
Без поддержки изнутри толпы сходка стремительно становилась почти не управляемой.
– Кто помнит реку Грихальва? – перекрывая гул, поинтересовался Кортес.
– Ты от разговора не уходи! – загудели солдаты. – При чем здесь Грихальва?!
– А при том, что там тоже были трусы! – выкрикнул Кортес. – Домой хотели! Мавров испугались! Было такое?!
Сходка недовольно загудела. Здесь многие испугались, когда получили первый организованный отпор. Но вспоминать об этом не хотелось.
– А кто помнит Сан Хуан Улуа?! – продолжал яростно давить Кортес. – Кто помнит, как наши богатеи не верили, что мы достойную добычу возьмем?! Все на Кубу хотели улизнуть!
Сходка глухо заворчала. Все было именно так, а уж кубинских богатеньких сеньоров здесь недолюбливали все.
– Но я обещал вам добычу, и мы ее взяли! Верно?!
Сходка затихла.
– Или вам мало этой добычи?! – вызверился Кортес.
Солдаты подавленно молчали. По самым грубым оценкам они собрали золота на 750 000 песо. У бывших пеонов, для которых и свинья ценой в 3 песо была истинным сокровищем, эта цифра просто не помещалась в голове.
– Ты лучше скажи, как мы все это будем выносить? – растерянно спросили из первых рядов.
Кортес крякнул. Золота было и впрямь больше, намного больше, чем можно вынести, и от этого сходила с ума не только вчерашняя голытьба, – даже капитанов трясло.
– Вам не угодишь! – хлопнул себя Кортес по бедрам и через силу захохотал. – Мало золота – плохо! Много золота – еще хуже!
В разных концах неуверенно засмеялись.
– Вынесем! – уверенно пообещал Кортес. – Я когда-нибудь вас обманывал?
– Не-ет… – загудела сходка.
– Обещания выполнял?!
– Да-а…
– Так что вам еще надо?!
Сходка замерла, и Кортес уже видел, что победил.
– Бабы! – внезапно выкрикнул кто-то. – Это наша законная добыча! Почему не отдаешь?!
Кортес покачал головой.
– Кто из вас лично добыл хоть одну бабу в этом дворце?
Солдаты переглянулись.
– Я там был! – выкинул вверх один из арбалетчиков.
– И я!
– И я!
Кортес тоже поднял руку и дождался тишины.
– Что я – не помню, как вы оттуда драпали? – язвительно улыбнулся он. – Даже меня обогнали!
Сходка дружно загоготала.
– А главное, за каждой этой бабой целое племя бойцов стоит… так что лучше их не трогать, – прищурился Кортес и вдруг понизил тон, – Потерпите, друзья… немного осталось.
Солдаты разочарованно загудели. Им снова обещали золотые горы, но когда-нибудь потом, и снова отказали даже в медяке, – но сейчас.
* * *
Какама-цина запустили в боковое крыло дворца лишь, когда кастилане за огромным забором перестали шуметь. И встреча с Мотекусомой происходила, как всегда, при Кортесе и четырех капитанах.
– Кто убил воспитателей? – прямо спросил Какама-цин.
– Сиу-Коатль, – честно ответил Мотекусома.
Какама-цин обмер. Но он знал, что Мотекусома лгать в таком деле не будет.
– Но зачем?!
– Я приказал.
Какама-цин стиснул зубы, но в знак принятия и такого ответа склонил голову. Что-либо иное спрашивать о гареме было неприлично. Но, едва он стал говорить о нарушении границы и о законе, требующем немедленной высылки кастилан из столицы, вмешался сам Кортес.
– Скажи ему, что все было не так, – повернулся он к Марине.
Та перевела, и лицо Какама-цина вытянулось.
– Ты говоришь, я лгу?
– Я не обвинял уважаемого Какама-цина во лжи, – напрягся Кортес, – но по моим сведениям, ваши военачальники из Наутлы первыми перешли границы Союза и напали на тотонаков, находящихся с нами в родстве.
Какама-цин оторопел.
– Но это не так!
– Так давайте выясним, как было на самом деле! – энергично предложил Кортес, – у вас же есть правосудие?
Какама-цин побагровел. Он видел, что Кортес просто оттягивает время неизбежной расплаты. И вот тут вмешался Великий Тлатоани.
– У нас-то есть правосудие, – горько проронил Мотекусома, – но я не пойму, чего хочет мой загостившийся кастиланин?
– Я пошлю человека в Вера Крус, – предложил Кортес, – и пусть придут мои свидетели из крепости. А вы пригласите своих военачальников. Тогда и выясним, кто виновен.
Какама-цин недобро хмыкнул. Он ведел, что Кортес просто пытается связаться со своим отрезанным гарнизоном, и не собирался давать ему такого шанса.
– Дельная мысль, – вдруг поддержал кастиланина Мотекусома и с улыбкой протянул Какама-цину свой перстень. – Отдай это начальнику гарнизона города Наутлы. Пусть обязательно придет. Мы должны знать, что произошло.
Какама-цин посмотрел в глаза Великого Тлатоани и просиял. Ему вдруг стало совершенно ясно, что если дознание состоится прямо здесь… Кортеса можно будет наказать, даже не выводя за пределы дворца!
* * *
Взамен умершего от ран Хуана Эскаланте Кортес послал возглавить крепость солдата Алонсо де Градо – весельчака, музыканта и проныру. Рисковать никем другим Кортес не желал. Пока он с трудом представлял, как именно будет идти дознание, но уж время-то выигрывал в любом случае. То самое время, за которое солдаты могли отъесться и отоспаться. То самое время, за которое Берналь Диас отольет золотых слитков еще на одну-две сотни тысяч песо. А главное, то самое время, за которое Мотекусома медленно, но верно будет привыкать к своему странному состоянию.
Кортес проделывал это всякий раз, когда, вместо женщин и подростков, ему приходилось покупать необъезженных мужчин, – еще там, на Кубе. О-о! Какие взгляды они кидали поначалу! Такому не то, что вилы – вилку доверить было опасно. Вот их-то и лишали пищи и воды и, хорошенько отстегав, помещали в цепи – дня на два-три. А затем приходил сам Кортес, ругал нерадивых исполнителей, лично освобождал узников, кормил их со своей руки, и – глядишь, недели через две Кортес мог повернуться спиной к любому из них.
Конечно, с Мотекусомой было сложнее – слишком умен, однако схема была та же и сработала она так же, как – в свое время – и на взбунтовавшихся и тоже попавших в кандалы сторонниках возвращения на Кубу. А уж на что неглупые люди…
Первым делом Кортес поставил в охрану Верховного правителя Союза некоего Трухильо – здоровенного мрачного матроса, не пропускавшего мимо себя ни одного местного мальчика. Понятно, что Мотекусома быстро сообразил, что означают нескромные поползновения Трухильо, и в гневе потребовал его сменить. Кортес немедленно это сделал, при Мотекусоме наказал Трухильо палками и на этот раз подсунул Великому Тлатоани обходительного Веласкеса де Леона – для контраста.
Затем начальник стражи по недомыслию поставил в охрану королевских покоев Педро Лопеса – еще менее приятного типа, чем Трухильо, и уж на этот раз Кортес немного потянул время и заставил Мотекусому повторить свое требование дважды. А это уже почти просьба.
Естественно, что Кортес просьбу услышал и заменил Педро Лопеса своим пажом Ортегильей, к тому времени совсем неплохо говорившим на мешикском языке. И вот с этого момента Мотекусома не оставался один никогда. Даже когда сеньоры капитаны собирались на совещание, в комнате Тлатоани появлялся улыбчивый Ортегильо – шут, картежник и пройда. Он и научил Мотекусому этой кастильской игре, – чтобы меньше думал и больше радовался жизни. А уж когда возобновилась доставка с кухни любимых блюд Великого Тлаотани, Кортес проделал все, чтобы Мотекусома всем изголодавшимся нутром почуял, с чьей руки он взял первый кусок.
А потом были цепи.
Повод был совершенно надуманным, и Кортес орал на «непослушного» Ордаса так, что бывший губернаторский мажордом пригибался, но зато, когда он сам, своими руками освободил Великого Тлатоани от цепей, тот был просто счастлив.
Понятно, что Кортес мгновенно усилил впечатление, позволив Мотекусоме пригласить немного испуганных жонглеров и акробатов, коих Тлатоани давно не лицезрел, и, распорядившись, чтобы его женам доставили из прежнего гарема все их ткацкие принадлежности, а детям – игрушки.
Пожалуй, единственное, что еще выбрасывало Мотекусому из благолепия полурабской жизни, – визиты вождей. Едва они появлялись, Великий Тлатоани снова становился грозен и неприступен, а едва исчезали, – убийственно печален. Вот тогда перед ним и возникали ждущие своего часа партнеры по картам – на удивление хорошие, обходительные ребята.
Нет, Кортес вовсе не рассчитывал на тот же эффект, что и с приручением собаки, и прекрасно знал, что руки ему лизать Мотекусома не станет – другая порода. Но выжать из отпущенного ему Сеньором Нашим Богом шанса Кортес намеревался все и до конца.
А потом из Наутлы и Вера Крус прибыли свидетели сторон.
* * *
Вызванные для дачи показаний военачальники прибыли быстро. И двое последних членов Тлатокана во главе с несколько растерянным Мотекусомой выслушивали показания сторон с огромным удовлетворением. Ложь кастилан всплывала мгновенно, а виновность была доказана почти сразу. Оставалось лишь определить меру и порядок наказания. И вот тогда стороны столкнулись с понятием «ответственность».
– Твой брат Хуан Эскаланте погиб, значит, за нападение ответственен ты, Колтес, – в конце концов, не выдержал Какама-цин. – Просто, как старший в роду. Это же все знают.
Кортес замер. Лично он мог избежать подобной ответственности до смешного легко, – достаточно заявить, что погибший комендант крепости ему не родственник. Одна беда: когда-то он сам объявил Хуана Эскаленте своим братом, а прослыть лжецом здесь было опаснее, чем даже трусом.
– А по нашим законам, если брат не знал о проступке брата, он невиновен, – после некоторой паузы парировал Кортес и повернулся к нотариусу. – Подтвердите, Годой.
Тот кивнул.
– Кроме того, – напал Кортес, – тотонаки утверждают, что военачальники Наутлы обманом принудили моего брата к бою.
– Тотонаки лгут, – возразил Какама-цин.
– И про то, что ваши солдаты поливали крыши водой? – усмехнулся Кортес.
Какама-цин покраснел. Кортес почти обвинил его в провокации.
– Это наша земля, – процедил он. – Мы можем поливать крыши, чем захотим.
Кортес оценил свои шансы и общий градус накала и решил, что пора.
– Да, ваши солдаты просто трусы! – зло рассмеялся он. – Хуже женщин! Им не мечами махать, а сковородки чистить надо! И вожди у вас такие же…
Какама-цин закипел, начал шарить в поисках меча и тут же вспомнил, что оставил его при входе. И тогда вмешался правитель города Тлакопан, за ним – Альварадо, и члены Высшего совета орали, что кастилане бесчестны, а совет капитанов, даже не понимая, что им кричат, обвинял в бесчестии как раз членов Тлатокана…
И вот тогда Марина посмотрела на Мотекусому.
Тот опустил глаза.
Марина ткнула Кортеса в бок, и он тоже посмотрел на Мотекусому. Тот глаз не поднимал. Кортес недовольно хмыкнул, обернулся, кивнул штатному палачу, и тот вскинул связку инструментов на плечо и, гремя железом, побрел в сторону выделенных под гарем апартаментов.
– Хватит! – заорал Мотекусома. – Я не могу этого больше слышать!
И те, и другие мгновенно стихли.
Мотекусома бросил болезненный взгляд в сторону удаляющегося палача, глотнул и почти по слогам выдавил:
– Приговор я вынесу сам.
Оба члена Высшего совета охнули.
– Ты не имеешь права! Пока нет Верховного судьи, выносит приговор Тлатокан!
– Если Тлатокан оказывается бессилен принять справедливое решение, его принимает Верховный военный вождь, то есть, я, – выдавил Мотекусома. – Уходите.
Вожди обмерли.
– Ты что говоришь, Мотекусома? Как ты можешь?
Тлатоани кинул еще один взгляд в сторону лениво гремящего железом палача и заорал.
– Уйдите, я сказал!!!
* * *
Кортес попытался вознаградить Мотекусому сразу же после оглашения высочайшего приговора, но тот отказался и от жонглеров, и от акробатов и даже от компании закадычных друзей-картежников. И тогда Кортес велел принести Великому Тлатоани побольше вина и начать сооружение трех столбов – строго напротив парадного входа во дворец.
– Может, не стоит, Кортес? – заволновался Ордас. – Зачем дразнить собак?
– Ты что – забыл, как надо с дикарями обращаться? – жестко осадил его почуявший просвет надежды генерал-капитан. – Они тебя уважают, лишь до тех пор, пока ты силен.
– Так нельзя, – поддержал Ордаса благоразумный Сандоваль. – Казнь для них непривычная, – могут подумать, что это мы…
– Не трясись, – оборвал его Кортес. – Тлатокан дознание проводил? Проводил. Печать Великого Тлатоани на приговоре стоит? Стоит. Чего тебе еще?
И тогда за вождей заступился Альварадо.
– Не дело это – военачальников такой смертью казнить. Я же их видел – нормальные капитаны! Давай их просто повесим.
Кортес уже начал сердиться.
– Вы так ничего и не поняли, сеньоры. А тут все просто: или мы их пугаемся, и нас с вами прямо здесь и порежут на куски, или мы показываем, кто есть кто, и нормально выходим из города.
Капитаны молчали. И вот тогда Кортес не выдержал.
– Как вы собираетесь пройти до Вера Крус?! – взвился он. – Мы даже из дворца выйти не можем!
– И ты думаешь…
– А что тут думать?! – заорал Кортес. – Их запугать их надо! До икоты! Чтобы и в мыслях не было остановить! Чтобы каждый чуял, на чьей стороне сила и Сеньор Наш Бог!
Капитаны переглянулись. В общем-то, Кортес был прав.
Однако наутро все пошло не так, как хотелось бы. Всю ночь напролет пивший горькое вино из агавы Мотекусома категорически отказался освящать казнь своим личным присутствием.
– Я к вам очень хорошо отношусь, – убеждал его Кортес, – и очень почитаю, однако ваше упрямство вынуждает меня быть жестоким!
Однако ни угрозы поджарить попки его младшеньким дочкам, ни обещания отдать его мальчишек небезызвестному Трухильо не помогали.
– Уйду, посадишь его в кандалы, – раздраженно приказал Кортес начальнику стражи и повернулся к своим капитанам. – Начинаем!
И тогда всех трех приговоренных Великим Тлатоани военачальников – Коате, Куиавита и Куа-Упопока вывели на площадь перед дворцом, привязали к столбам и поплотнее обложили хворостом.
– Дети мои, – через двух переводчиков обратился к мятежникам падре Хуан Диас. – Примите Сеньора Нашего Бога, и будете в раю – навечно.
Самый старший – Куа-Упопок задумался.
– А там, в раю… будут христиане?
– Самые лучшие из нас! – заверил святой отец.
Индеец рассмеялся.
– Целую вечность жить среди таких, как вы? Ну, уж нет! Лучше в ад.
И лишь тогда, после того, как они сами отказались от жизни вечной, им через двух переводчиков зачитали приговор, пересыпанный бессчетными ссылками на Сеньора Нашего Бога и его мать Сеньору Нашу Марию, и на глазах изумленных гонцов, торговцев, секретарей и гвардейцев подожгли.
* * *
Сообщение о жуткой, беззаконной и немыслимо жестокой казни потрясло три главных мешикских города до основания. В столицу тут же зачастили гонцы, и вопрос у вождей был простой и ожидаемый: «Что у вас происходит?» И, поскольку Великий Тлатоани молчал, то и просители, и гонцы, и вожди, и старейшины кварталов начали стремительно стекаться к сыну его сестры – Какама-цину, самому вероятному наследнику.
– Уицилопочтли говорит, что Мотекусома в плену, – шли и шли к нему жрецы и святые. – Он не волен распоряжаться даже собой, а не то чтобы Союзом.
– Вам, святым людям, виднее, – едва удерживая булькающую внутри ярость, тихо отвечал Какама-цин. – Поговорите с народом. Что по этому поводу думают простые хорошие люди?
И жрецы уходили в твердой убежденности, что власти остро нужна их помощь в деле сеяния слова правды.
– Ты делай, что хочешь, Какама-цин, – прямо заявляли наследнику старейшины кварталов, а по нашим улицам кастилане живыми не пройдут.
– Я еще не Тлатоани, а потому ни разрешить, ни запретить вам этого не могу, – сухо ставил в известность старейшин Какама-цин. – Однако ваш гнев мне понятен.
И старейшины немедленно отдавали распоряжения: мужчинам разобрать из арсеналов все оружие, что есть, детям собирать камни для пращей, а женщинам убрать с крыш домов сушеные фрукты, полностью очистив и подготовив площадки для лучников.
– Мотекусома не молод; его суждения потеряли ясность, а ни встретиться, ни поговорить с ним не удается, – констатировали факт посланцы наиболее нетерпеливых вождей. Так, не пора ли нам подумать о новом Тлатоани?
– Вы и сами знаете, как непроста процедура досрочных выборов, – жестко напоминал Какама-цин. – Дайте мне достаточно веский повод, и я обязательно поставлю вопрос перед Большим советом.
И вот на этом все и стопорилось. Ни столичные слухи, ни мнение жрецов, ни даже известия о жуткой казни трех военачальников достаточно веским поводом для созыва всех вождей всех племен Союза не были.
Хуже того, провинция вообще все воспринимала иначе!
– Ну, слышал я о кастиланах, – пожал плечами при встрече пожилой вождь с юга. – Люди говорят, что они бессмертны, и что у них по четыре ноги. Но я в это не верю. И тебе, Какама-цин, не советую.
– Я так понимаю, ты, Какама-цин, хочешь дядюшку своего поскорее сменить, – прямо в глаза обвинил его другой вождь – с востока.
– А байки о кастиланах, которые якобы самого Мотекусому Шокойо-цина в плен взяли, ты детям своим расскажи, а не мне, – поддержал его третий провинциал. – Они еще маленькие, может, и поверят.
Выслушав десятки подобных речей, Какама-цин вконец извелся. Он был готов пойти на все, даже честно признать – хоть на Большом совете: ваших дочерей, скорее всего, периодически насилуют, а уж убить могут в любой миг! Но он слишком хорошо знал, что, стоит ему лишь открыть рот, лишь поставить вопрос о засидевшихся во дворце «гостях», как появится новый приговор с личной печатью Мотекусомы. А значит, он, – не то чтобы начать войну, – даже совета не успеет собрать.
Оставался заговор, – пусть тайный и беззаконный, но единственно возможный путь.
* * *
Первые военные приготовления дозорные Кортеса обнаружили через два часа после казни, а к вечеру факелами переливалась вся столица.
– Самое время исповедаться, сеньор генерал-капитан, – мстительно уколол Кортеса бывший губернаторский мажордом.
– Вижу, – хмуро признал Кортес.
– И это все, что ты хочешь сказать?! – взвился Альварадо. – Это ведь ты из себя карающую длань Сеньора Нашего Бога строил! Не я! Не Ордас! Ты! Мы тебя всем советом уговаривали: не надо, Эрнан! Не испытывай судьбу! И что теперь?
Кортес устало потер лицо узкой ладонью.
– У нас пороха на две недели осады. А там я что-нибудь придумаю.
Но уже спустя два дня стало ясно: штурмовать их никто не собирается, но и выпустить из столицы – не выпустят. С башен дворца было прекрасно видать: приготовления идут буквально в каждом дворе и на каждой городской крыше.
А спустя неделю Кортес решился.
– Собирайтесь, – кинул он капитанам.
– Куда? – с подозрением уставился на него Альварадо.
– В свет выйдем, по улицам прогуляемся… – невесело усмехнулся Кортес, – святых отцов с собой на прогулку возьмем…
– Это еще зачем? – побледнел Ордас.
Кортес почесал затылок и засмеялся.
– Покажем Великого Тлатоани людям. Пусть не думают, что он власть утратил.
Капитаны дружно охнули.
– Ты, Эрнан, определенно свихнулся!
Кортес понимающе вздохнул и слабо улыбнулся.
– Надо что-то делать. Марина говорит, если Тлатоани слишком долго не появляется в храме, вопрос о его смещении может поставить даже совет жрецов. Вы представляете, что нас ждет, если наш главный заложник перестанет быть правителем и станет никем?
Капитаны понурились. Они представляли.
* * *
Осада оказалась тяжким испытанием. И если бы не беседы с Мотекусомой и не рукописи, которые доставили из библиотеки дворца, падре Хуан Диас, пожалуй, не сохранил бы не только благочестия, но даже здравомыслия. Однако беседы и рукописи помогли. И шаг за шагом, где со слов день ото дня мрачнеющего правителя, где при помощи Марины, где благодаря обретенным в монастырях навыкам он сортировал и перекладывал новые знания и удивлялся все больше, – дикие индейцы знали почти все то же, что и он сам!
Они знали движения планет и длину года. Они рассчитывали объем паводков и знали, какой глубины и ширины строить каналы, отводящие воду от посадок. Они сажали на одном поле по две-три культуры и собирали такие урожаи, что египтянам и не снились. У них не было скота, и они вывели мясную породу собак. У них были бедные почвы, и они додумались делать общественные туалеты, чтобы ни капли дерьма не пропало зря. Они совершенно не знали колеса и лошадей, и, тем не менее, построили огромные, на удивление логично устроенные и весьма сложно организованные города.
И только с одной наукой индейцы оплошали почти так же фатально, как и с религией, – с хронологией. Они были абсолютно уверены, что мир существует больше пяти с половиной тысяч лет, а почти стертая катастрофами с лица земли жизнь возобновилась уже, как минимум, в пятый раз! Такой дикой ереси он еще не встречал никогда…
Как раз этим вопросом святой отец и занимался, когда пришел Кортес.
– Собирайтесь, падре, – без объяснений распорядился генерал-капитан. – В город с нами пойдете.
Падре Хуан Диас иронично изогнул бровь.
– У нас появились желающие лечь на алтарь Уицилопочтли?
– А я и не спрашиваю ничьего желания, – отрезал Кортес. – Это приказ.
Падре хотел, было, воспротивиться, но затем переговорил с братом Бартоломе и узнал, что их выведут под прикрытием Мотексомы. Подумал и решил, что ссора с Кортесом все-таки рискованнее этой странной «прогулки». Быстро надел на себя – один поверх другого – два хлопчатых панциря, с трудом натянул еще и рясу и, неповоротливый, словно каплун, пристроился в хвост процессии. Вышел сквозь ворота и сразу же пожалел обо всем.
Более всего процессия напоминала похоронную. Впереди, на позолоченных носилках в окружении слуг, охраны и вождей торжественно несли Великого Тлатоани, и поначалу изумленные горожане начинали бурно приветствовать своего правителя. А потом они замечали, что ближе всего к носилкам идут кастилане в просторных почетных плащах из перьев колибри и кецаля, и восторг мгновенно иссякал.
Но хуже всего были городские мальчишки, неотступно следовавшие за процессией и, – видимо, на спор, – норовящие попасть камешком в одинаковые тонзуры обоих святых отцов. И лишь когда процессия подошла к подножию высоченной пирамиды, мальчишки отстали.
Впрочем, и здесь было не легче. Святой отец насчитал в четырехсторонней пирамиде девяносто одну ступень – как раз, четверть года, и была каждая из них высотой до колена, и, пока он в двух своих панцирях забрался на самый верх, мысль осталась одна – упасть и умереть… до первого взгляда вверх.
– Сеньора Наша Мария! – охнул падре.
Он видел подобное в каждом городе, но здесь, в главном храме столицы, месте новом и пока еще не намоленном, жрецы обставили все с особой пышностью. Плоская крыша пирамиды была огорожена роскошными фигурными зубцами, а при каждом из двух алтарей стояло по высокому и массивного идолу.
– Уицилопочтли, – сразу определил брат Бартоломе того, что был справа. – Это у них бог войны.
Падре Хуан Диас, пытаясь не слишком вдыхать запах гнилой крови, поднял взор. Широколицый и широконосый Уицилопочтли был опоясан толстым золотым ужом, а все тело божества целиком покрывали драгоценные каменья.
– А там дальше стоит похожий на ящерицу Тлалок, – поучительно объяснил брат Бартоломе, – и тело его набито семенами всех местных трав и деревьев. Это чтоб урожай был…
Падре ненавидяще застонал; он этого сукина сына в рясе не мог уже ни видеть, ни слышать!
Кто-то выкрикнул то ли приказ, то ли призыв, и жрецы тут же подожгли местную замену ладана – копал, и процессия разом сдвинулась в сторону, освобождая место перед алтарем.
– Это большая честь, что нас сюда пригласили, – нравоучительно объяснил ему брат Бартоломе, и падре с наслаждением наступил монаху на ногу.
– Еще одно слово, и я тебя со ступенек спущу, – шепотом пообещал он. – До самого низу будешь катиться.
Тот зашипел, выдернул ногу и обиженно насупился.
А тем временем события разворачивались весьма необычные. На свободную от процессии площадку вывели полуголого индейца, и капитаны охнули, – это был хорошо знакомый им тлашкалец, один из союзных с кастиланами вождей. И уж, кому-кому, а ему вход в столицу был заказан.
– Никак, предал, скотина! – прошипел Альварадо.
Но одетый, как на парад, вождь не обратил на него ровно никакого внимания и просто ждал. А едва где-то неподалеку зарокотал индейский барабан, начал танцевать. Он выделывал такие па, которых не видел даже бывалый падре Хуан Диас. Прыгал и корчил гримасы, стучал себя в грудь и бил по бедрам, натягивал невидимый лук и поражал врага копьем, а потом барабан разом умолк, и от процессии отделился Мотекусома.
Изменилось все и сразу. Тлашкальца подхватили за руки и за ноги четыре крепких, заросших спутанными космами жреца, мигом уложили на алтарь, и Великий Тлатоани, приняв из рук одного из них огромный каменный нож, нанес удар.
Кастильцы охнули. Только теперь стало ясно, что тлашкальский вождь – вовсе не предатель, а военнопленный!
Мотексома был мастером этого дела и вскрыл грудную клетку захрипевшего тлашкальца в одно мгновение. Сунул чистую белую руку меж ребер, что-то нащупал, рванул и охнувший падре невольно подался назад. Это было сердце, и оно еще жило.
