Текст книги "Великий мертвый"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
И тут же на Мотекусому и прикрывающих его кастильских солдат обрушился град заточенных в форме остроконечных яиц камней.
* * *
Когда раненого в голову Мотекусому принесли в его покои и предложили услуги войскового лекаря, тот отказался. Хотя, если честно, Кортес так до сих пор и не решил, что нужнее бывшему Тлатоани – лекарь или палач.
– Его надо убить, – мрачно произнес солнечный Альварадо.
– Не уверен, – мотнул головой Кортес. – Труп, возможно, еще придется выдавать. У них к этому строго относятся.
– Отдайте его мне, – попросил стоящий здесь же палач. – Я все сделаю, как надо.
– И что ты сделаешь?! – взвился Кортес. – Вытащишь нас из этого дерьма?!
Палач осклабился.
– Насчет дерьма не знаю, не моя это профессия… а вот если шпагу в задницу воткнуть, эти дикари ни за что не догадаются, что он убит. А язычникам скажем, что он сам помер, – от их же камней…
И лишь тогда вмешались духовные лица.
– Передайте его нам, сеньоры, – от имени обоих попросил падре Хуан Диас. – Над ним вашей власти уже нет… по глазам видно.
Кортес секунду размышлял и кивнул. Если бы Тлатоани принял перед смертью католичество, это можно было использовать… Но и духовные лица, даже приложив поистине титанически усилия, оказались не властны над язычником.
– Покайтесь, Мотекусома, – через Марину уговаривал брат Бартоломе. – Примите крещение, и Христос тоже примет вас – в царство вечной любви… туда, где нет зла.
Мотекусома прикрыл глаза и что-то произнес.
– Вы, как дети, – начала переводить Марина, – закрыли глаза на Черное лицо бога, и думаете, что его не стало…
Падре Диас поморщился. Он терпеть не мог этой дикарской философии.
– Отвернись от зла, Мотекусома… – убедительно произнес он. – И оно потеряет власть над тобой!
И тогда Мотекусома выдавил что-то протестующее и отвернулся к стене.
– Что он сказал?! – накинулись оба святых отца на Марину.
– Правду, – пожала плечами она. – Кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею.
* * *
Куит-Лауак вел осаду планомерно и расчетливо, но и Малинче был неглуп, и вскоре начал делать фальшивые попытки к примирению – одну за другой. Уже на второй день он выдал начавшее пованивать тело Мотекусомы и выиграл для своих бойцов часа полтора передышки, а на третий день – частями, по два-три человека – выпустил на волю целую партию взятых в плен при штурме храма высокопоставленных жрецов.
Конечно же, Куит-Лауак осаду приостановил и доставленное жрецами письмо прочел, однако ничего нового для себя не узнал. Загнанный в ловушку, словно зверь, «Малинче-Кецаль-Коатль» обещал убить жен и детей Мотекусомы и Какама-цина, если вожди не покаются.
Куит-Лауак показал это письмо всем принимающим участие в осаде вождям, и те сочли его главным признаком поражения. И вскоре осажденные сами в этом расписались.
Куит-Лауак взыскующе посмотрел на присланного ему Кортесом в качестве парламентера очередного жреца и переглянулся с усмехающимися, только что одержавшими убедительную победу вождями.
– И что на этот раз хочет сообщить мне Малинче? – поинтересовался он у жреца.
– Он просит мира, – серьезно произнес тот.
– Просто мира – и все? – поднял брови Куит-Лауак.
И вот тогда улыбнулся и посланник.
– Он… предлагает в обмен за свои жизни всю казну бобов какао и все золото, какое имеет.
Вожди непонимающе переглянулись, и вдруг кто-то прыснул.
– Он предлагает нам нашу же казну? Хе-хе…
– У нас же и сворованную! – гоготнул второй.
– Он даже «божье дерьмо» готов отдать! – захохотали уже все – сначала просто от души, затем гомерически, взахлеб, а уж потом и вовсе истерично.
И лишь когда все немного отсмеялись, утирающий слезы Куит-Лауак обвел глазами вождей.
– Я всегда знал, что Малинче вернется за золотом хоть в преисподнюю. А теперь попавшая в силки лиса предлагает за свою шкурку отрыгнутую приманку. Что скажете, охотники? Возьмем лисью отрыжку?
Но у посмеивающихся вождей все еще не было слов, и они лишь беспомощно разводили руками.
– Передай Малинче то, что я скажу, – наклонился Куит-Лауак к посланцу. – Мы не против того, чтобы поторговаться.
Вожди, избавляясь от остатков смеха, торопливо закашлялись.
– И еще недавно я бы выпустил кастилан после освобождения Мотекусомы и его семьи и выдачи Тонатиу-Альварадо для честного суда. Просто чтобы не было ненужных смертей…
Вожди замерли.
– Но сегодня все изменилась. Кастилане оскорбили наших богов и должны ответить – своими сердцами.
* * *
А тем временем, в крепости спешно разбирали пострадавшие в боях деревянные боевые машины и кропотливо изготавливали последнюю надежду на спасение – длинный переносной мост.
Да, шансы на прорыв были весьма слабы: дозорные в один голос указывали на вколоченные прямо в мостовую палисады из острых кольев, разрушенные дамбы и мосты и поджидающих на каждой крыше лучников и пращников. Вот только сейчас Кортес куда как более склонен был верить своему чутью ну, и, может быть, некроманту и астрологу Ботелло, нежели дозорным.
– Если мы не выйдем этой же ночью, с 30 июня на 1 июля, – сказал высокоученый умеющий вызывать духов Ботелло, – то ровно через четыре дня заплатим индейцам за все… своими жизнями.
– А если выйдем?
Ботелло пожал плечами.
– Твои звезды в целом расположены хорошо, Кортес, но более я тебе ничего не выдам. Вытащи меня отсюда, тогда я тебе каждую кочку на сорок лет вперед предскажу.
Кортес усмехнулся и объявил общий сбор.
– Римляне! Нам предстоит непростая задача, – торжественно начал он, едва войско собралось, и тут же сменил тон. – Друзья… Этой ночью мы выходим из города. Будет трудно. Очень трудно.
Войско молчало. Много дней солдаты требовали от Кортеса лишь одного – вывести их из этого жуткого места. И теперь, когда он все-таки созрел, в счастливое окончание похода не верил почти никто. Что бы он там ни говорил.
– Мост понесем впереди, – как не заметил гнетущего молчания Кортес. – Думаю, четыреста тлашкальцев до разрыва в дамбе его донесут. Ну, и в оборону моста я поставлю… Сандоваль!
– Да… – отозвался Гонсало де Сандоваль.
– Подберешь полторы сотни человек и вместе с Ордасом займешься охраной и обороной моста.
– Понял, – мрачно отозвался Сандоваль.
Кортес досадливо крякнул: от Сандоваля он ожидал иной, лучшей реакции.
– Следом пойдут оба наших Франсиско – де Сауседо и де Луго. Подберите людей в отряд поддержки в авангард… человек сто побойчее.
– Сделаем, Кортес! – дуэтом отозвались оба Франсиско.
Кортес едва заметно перевел дух и деловито продолжил:
– В середине пойду я, Авила и Олид с грузом, обоими гаремами и королевскими чиновниками… затем Альварадо с пушками и своими людьми, ну, и арьергард…
Он снова перевел дух, но продолжить не успел.
– А ну-ка, объясни еще раз: кто пойдет в арьергарде… – подал голос один из капитанов Нарваэса.
«Началось!» – понял Кортес.
– Ты и пойдешь, – отрезал он.
Новички, составляющие практически все войско, заволновались.
– Ну, да! Ты с золотишком и своими людьми вперед проскочишь, а нам – ваши зады прикрывать?!
– У вас у каждого контракт! – жестко напомнил Кортес. – И каждый подписан в присутствии Королевского нотариуса!
– Да, в ж… засунь себе этот контракт! – пронзительно выкрикнул кто-то. – Мы из-за тебя подыхать здесь не будем!
– Правильно! – загудело войско. – Сюда шли, – золотые горы обещал…
Кортес побледнел и подался вперед.
– Я не понял! – заорал он. – Вы что, – вперед меня, вашего генерал-капитана, драпать собрались?!
Солдаты немного поутихли.
– Да, никто и не пытается удрать вперед тебя, Кортес! – раздался все тот же пронзительный голос. – Все равно не выйдет!
По войску пробежали злые смешки.
– Постыдились бы! – поддержал Кортеса из толпы Берналь Диас. – Мы, «старички» половину людей потеряли, пока этот край завоевали, но никто же не ноет!
Но поддержка определенно запоздала.
– Порознь надо выходить! – отчаянно крикнул кто-то. – Раз уж золотишко порознь, так пусть и риск будет порознь!
Кортес вскипел.
– Кто хочет золота?! – во всю глотку заорал он.
Толпа недоуменно умолкла.
– Я еще раз спрашиваю: кто хочет золота?!
– Золото еще никому не мешало… – мрачно отозвался кто-то.
– Будет! – решительно и зло рубанул рукой воздух Кортес. – Всем будет! И в арьергард я вас уже не поставлю, – нельзя такое г… положиться! Следом за бабами индейскими из гарема пойдете.
– А в арьергарде, значит, я? – басисто прогудел Альварадо.
– А ты что думал?! – рявкнул Кортес. – Ты эту кашу заварил, тебе и расхлебывать!
В следующие два часа в присутствии Королевских чиновников и доверенных лиц от каждого отряда он отделил королевскую пятину, навьючил ее на восемь раненых и хромых лошадей и на восемьдесят самых крепких тлашкальцев и призвал внимание всех присутствующих.
– Я требую вашего свидетельствования: больше ни вывезти, ни вынести невозможно. Ни долю Веласкеса, ни солдатскую, ни тем более мою. Потому что и лошади, и люди будут участвовать в бою.
– Подтверждаем… верно… все так, Кортес, – хмуро отозвались свидетели.
– Тогда составляем акт, – поджал губы Кортес и повернулся к Годою. – Напишите и проверьте, чтобы каждый подписал.
Годой быстро составил акт, и грамотные подписали его, а неграмотные поставили крест, и вот тогда Кортес вышел к ожидающим его войскам.
– Все остальное – ничье, – кивнул он в сторону тайника за часовней. – Пусть каждый возьмет, сколько ему заблагорассудится. И чтоб не говорили потом, что Кортес жаден. Я даже свое бросил.
Солдаты растерянно переглянулись. Такого не ждал никто, и лишь Берналь Диас, да еще два десятка самых опытных солдат смотрели на ринувшихся в тайник, отталкивающих друг друга новичков с презрительной и брезгливой ухмылкой. Но вот ни стыдить их, ни, тем более, отговаривать они явно не собирались.
* * *
Разведчики отслеживали каждый шаг вышедшей около полуночи огромной колонны.
– Они вынесли переносной мост, – докладывала разведка. – Если отнять и сжечь, они уже не выберутся никогда!
Но Куит-Лауак лишь качал головой.
– Пусть идут, – не обращая внимания на изнемогающих от желания отомстить воинов, твердил он. – И не трогать, пока они не дойдут до пролома в дамбе.
– Но почему?!
– Если атаковать в городе, – терпеливо объяснял Куит-Лауак, – они засядут в домах. Месяц придется выбивать… А на дамбе им спрятаться будет негде – и справа, и слева только вода и наши пироги.
Прошло еще совсем немного времени, и разведка донесла следующую весть.
– С ним все жены и дети Мотекусомы и Какама-цина! Что делать?!
– Ждать, – отрезал Куит-Лауак. – На дамбе женщины и дети начнут мешать движению колонны, и всех их бросят.
А потом прошло еще немного времени, и разведчики донесли, что в самом хвосте колонны идет Альварадо. Куит-Лауак невольно скрипнул зубами: он слишком хорошо запомнил свой позор, когда солнечный кастиланин грабил хлебного Уицилопочтли, а он, будущий вождь всего Союза, лежал, притворяясь мертвым среди мертвых.
– Ждать! – хрипло выдохнул он. – Альварадо всего лишь один, совсем незначительный вождь, а нам нужно убить всех!
И лишь когда мост был уложен через пролом, и по нему пошли, а точнее, побежали первые кастилане, Куит-Лауак отдал приказ:
– Начинаем! Убейте их всех!
* * *
Кортес подгонял тлашкальцев – каждый с грузом золота на спине – и конюхов, под узды ведущих «золотых» лошадей, и словом, и кулаком, но когда над озером прогремел клич «Пироги в атаку», плюнул на всех и вся и пустил жеребца галопом. А едва последняя лошадь Кортеса перешла мост, Берналь Диас в двух местах перерубил связывающие бревна канаты, и перегруженный мост начал стремительно рассыпаться.
– Ты что делаешь, нехристь?! – проревел один из капитанов Нарваэса, видевший, что произошло.
Но и его лошадь уже провалилась ногой в щель между бревен, а сам он, получив индейскую стрелу в горло, захрипел и откинулся на спину.
И вот дальше пошло, как по писаному. Озеро вмиг покрылось бесчисленными пирогами, и воины бросались в воду и, стоя по шею в воде, принялись яростно растаскивать разъезжающиеся бревна моста в разные стороны. А сзади по перегруженным золотом, а потому безнадежно отставшим от всех, новичкам ударили отборные силы Куит-Лауака.
Они настолько разъярились, что даже не думали ни об ушедшем небольшом передовом отряде, ни о том, что где-то здесь, посреди давящих друг друга кастилан должны быть и члены семей Мотекусомы и Какама-цина.
Альварадо кинул взгляд назад: кое-кто из людей Нарваэса уже не выдержал и рванулся назад, под защиту стоящих на суше стен… и это было хорошо. Затем он глянул на доверенные ему, но уже брошенные тлашкальцами пушки и понял, что спасать здесь нечего. И лишь там, впереди, среди сотен торчащих из воды голов и вскинутых в мольбе рук еще брезжила надежда.
Он пришпорил коня и, сшибая с дамбы подворачивающихся баб и пацанов из гарема, подъехал к тому, что когда-то было мостом. Мигом оценил обстановку, развернул коня и галопом помчался назад, в самый конец огромной, почти двухтысячной толпы членов двух высочайших семей.
– Всем идти вперед! – рявкнул он по-мешикски и поднял коня на дыбы. – Вперед или мой Громовой Тапир всех пожрет! Сантьяго Матаиндес!
Вставшая на дыбы лошадь до смерти ужасала всех мавров, каких он только видел, – в каждом городке, когда-либо посещенном их армадой. Подействовало это и теперь. Бабы завизжали, подхватили детей и рванули по дамбе прочь от исходящей пеной гигантской свиньи.
– Быстрее! – уже на кастильском орал Альварадо. – Быстрее, чертовы дикари!
И они давили и давили друг друга, пытаясь убежать от этого кошмара и спихивая в пролом тех, кто волей судьбы оказался впереди. И когда их, еще удерживающихся на суше, осталось от силы полсотни, Альварадо ударил шпорами и направил спотыкающуюся и проваливающуюся кобылу через шевелящийся сотнями тел пролом – прямо по головам.
* * *
Сандоваль нагнал Кортеса с его двумя с половиной сотнями отборных солдат и грузом золота уже на суше – неподалеку от города Тлакопана.
– Кортес! – страшно заорал он. – Они гибнут!
– Заткнись! – на ходу огрызнулся генерал-капитан.
– Но они гибнут! – уже в совершенном отчаянии выкрикнул Сандоваль. – Их еще можно спасти!
Кортес грязно выругался и остановил коня.
– Ты себя спаси, Сандоваль, а потом уже о других думай!
– Сандоваль прав! – подъехал запыхавшийся Кристобаль де Олид. – Там еще многих можно вытащить! Ты не можешь их просто бросить!
Кортес кинул в них ненавидящий взгляд. И Сандоваль, и Олид намеревались настаивать на своем до конца, – это было видно.
– Черт с вами! – зло выдохнул он и развернул коня. – Носильщикам стоять! Остальные – за мной!
В четверть часа они домчались по широкой, мощеной шлифованным камнем дамбе почти до самого города, но едва подъехали к пролому, как поняли, что все кончено. Воду возле пролома сплошным ковром покрывали трупы и редкие бревна, а на той стороне стоял вой добиваемых солдат. И лишь на этой стороне еще остался пяток израненных кастильцев, да восемь тлашкальцев, из последних сил отбивающихся от наседающих на них и тоже порядком измотанных «охотников за пленными».
– Ну, что вы стоите?! – взревел один из кастильцев и вдруг развернулся и, хромая, двинулся к Кортесу. – Или ждете, когда я свою долю вам в наследство оставлю?!
Это был Альварадо – последний, кто сумел прорваться на эту сторону жизни.
Часть пятая
К утру с застрявшими на переправе кастиланами было покончено. Лишь около сотни сумели вернуться в город, пробиться на вершину одной из пирамид и забаррикадироваться в храме. И хуже ситуации, чем эта кажущаяся победа, быть не могло, ибо вожди, отправив от каждого рода по восемьдесят воинов осаждать кастилан, занялись трофеями, жертвами и отмщением.
Куит-Лауак метался от племени к племени, уговаривая продолжить преследование прорвавшейся на сушу части врагов, но те не считали нужным даже слушать так и не назначенного Верховным вождем Куит-Лауака.
– У нас четырнадцать пленных! – огрызнулся один из вождей. – Я просто обязан проследить, чтобы каждого принесли в жертву по всем правилам.
Тогда Куит-Лауак побежал к месту битвы, надеясь найти там еще не утоливших жажду отмщения, но и там происходило нечто неописуемое. Сотни мешиканцев вытаскивали из воды трупы родственников, рыдали, причитали и отсылали гонцов, чтобы в домах готовились к погребальному обряду.
Появились и любители не взятых с бою трофеев. Одни искали среди кастилан еще живых, а потому пригодных к принесению в жертву. Другие ныряли на дно, доставая утерянное и брошенное врагом оружие. Но хуже всех были третьи, те, что копались в сумках мертвых кастилан, выискивая самую сладкую добычу – похищенные из дворцовой коллекции бесценные нефриты.
Куит-Лауак стиснул челюсти и повернулся к оставшимся рядом с ним немногим вождям.
– Трупы врагов собрать и вывезти подальше от города в камыши – пусть их пожрут падальщики. Вражеское оружие достать со дна или выкупить у тех, кто его уже достал, – будем учиться воевать по-кастилански.
– А золото? – спросили его.
Куит-Лауак на секунду задумался.
– «Божье дерьмо» утопить в озере. В самом глубоком месте. Чтобы никто не сумел достать.
– Все?!
– Все!
Вожди немедленно кинулись отдавать распоряжения, но если трупы хотя бы плавали, а золото блестело, обнаруживая себя само, то за пушками, арбалетами и аркебузами, алебардами и копьями, нагрудниками и шлемами, кольчугами и щитами воинам приходилось нырять в мутную соленую воду.
Впрочем, Куит-Лауак думал уже о другом. Он отчаянно пытался сообразить, как ему собрать хотя бы два шикипиля [24]24
Шикипиль – (xiquipil); счетная единица двадцатеричной системы исчисления. Каждый шикипиль насчитывал 8000 воинов.
[Закрыть]воинов, чтобы нанести по ушедшим вперед кастиланам последний удар.
Он подозвал писца, принял из его рук дощечку и листок бумаги и быстро, почти не раздумывая, написал: «Шикотенкатль, тебе пишет Куит-Лауак.
Шикотенкатль, у нас один язык и одни боги. Пора забыть старую вражду и объединиться, чтобы истребить главное зло – кастилан. Мы уже отняли у Малинче наших дочерей, и теперь мы и кастилане – не родня. Сделайте так же, и греха в убийстве кастилан уже не будет…»
Куит-Лауак на секунду задумался. Оставалась лишь одна препона – Малиналли, законная жена Кортеса-Малинче. Отнять ее так и не удалось.
«Ты спросишь, а можно ли тебе верить, Куит-Лауак? Разве можно было не посчитаться с высокородной Малиналли, по праву ставшей Сиу-Коатль? Разве можно было изгонять Колтеса-Малинче, нами же избранного Верховным вождем Союза? Разве не лживы твои слова, Куит-Лауак?
Я отвечу. Малинче надругался над нашими общими богами Уицилопочтли и Тлалоком и потерял право на власть. А Малиналли предала свой народ столько раз, словно всегда была чужой. Мне не удастся пригласить ее на честный суд, – ты сам это понимаешь. Поэтому я проведу ритуал изгнания из рода без нее. Вожди согласны. Закон нарушен не будет. Собери свое войско, Шикотенкатль, и пусть наши воины сражаются бок о бок».
* * *
Под утро изможденные конкистадоры укрылись в небольшом, совершенно пустом поселке возле города Тлакопан, но Альварадо, похоже, не собирался оставлять генерал-капитана в покое.
– Хуан Веласкес де Леон убит, Франсиско де Морла убит, Франсиско де Сауседо убит… – методично отчитывался он Кортесу. – Там, на мосту одних капитанов Нарваэса было около сотни, – все полегли.
– Ты можешь помолчать? – с ненавистью спросил Кортес. – Я спать хочу.
– Я лишь одного не пойму, – как не услышал его Альварадо, – что с мостом случилось?
– Перевернулся мост, – подал голос Берналь Диас. – Я лично видел. Там почти разом две лошади поскользнулись… вот и накренился чересчур.
Альварадо задумчиво оттопырил нижнюю губу.
– Две лошади перевесили полсотни идущих следом всадников и полторы сотни пехоты? Чудны дела твои, Господи! А главное, как вовремя… Ты ведь успел золотишко переправить, Кортес?
– Успел, – поджал губы тот. – Так же, как ты успел перейти на эту сторону. Ты ведь в самом конце должен был идти, Альварадо? Однако тысяча бойцов там осталась, а ты здесь… живой.
– Исключительно с помощью Сеньоры Нашей Марии… – пробормотал Альварадо и нежно поцеловал свисающую с груди иконку.
Кортес хмыкнул и подоткнул под себя попону. Однако выспаться ему так и не удалось; едва Альварадо заткнулся, раздался долгий разбойничий свист, и поселок начали осаждать индейцы. Это не были регулярные войска, – просто мелкие группы мстителей, но шли они отовсюду.
Израненные солдаты принялись со стонами подниматься, занимать позиции, но вскоре стало ясно, что это лишь начало, и придется немедленно выходить из очередной западни. После короткого остервенелого боя, потеряв еще трех человек, они кое-как прорвались сквозь оцепление врага и, поставив наиболее израненных в центр колонны, двинулись в сторону Тлашкалы. Но города и поселки встречали их мертвой тишиной пустых дворов и амбаров, а мелкие, разрозненные отряды так и преследовали все еще грозного врага, крича оскорбительные слова и предлагая добровольно сдаться и взойти на алтарь Уицилопочтли и Тлалока.
Лишь через сутки тлашкальцы провели своих союзников до небольшого, но надежного святилища на вершине пирамиды, где кастильцы смогли хотя бы перевязать раны. А потом был утомительный переход в город Куаутитлан, в котором каждый мальчишка счел своим долгом швырнуть в сторону Кортеса если не дротик, то камень, а покупка маисовой лепешки по цене четырех верховых лошадей превращалась в издевательское театральное представление для всей ликующей улицы.
Солдаты оголодали до такой степени, что, когда враг подстрелил двух солдат и кобылу, то остальные, вместо того, чтобы бежать из этого места к чертовой матери, развели костер, выставили оцепление из сменяющих друг друга арбалетчиков и не ушли, пока не доели кобылу целиком – с кожей и кишками.
«Еще немного, – понял Кортес, – и мы начнем жрать трупы…»
* * *
На плоской вершине пирамиды не было даже воды, а раскаленное солнце час за часом, с каждой каплей пота выжимало не просто влагу – саму жизнь. И на третьи сутки отступившие от перевернутого моста и укрывшиеся в языческом храме кастильцы сложили оружие.
В чем-то им повезло: измотанные трехсуточным поиском родственников и погребальными обрядами горожане, потеряли всякую чувствительность и немедленно отмстить не рвались. Поэтому связанных и соединенных рогатинами, словно диких зверей, кастилан просто провели по центральной улице и закрыли в огромном помещении близ главного столичного храма. А вскоре пленным принесли не только воду, но даже еду – лепешки, мед и орехи.
– Чего это они? – начали переглядываться пленные. – Может, отравлено?
– Эй! Кто знает?! Есть тут старички?!
– Ну, есть… – хмуро отозвался из угла огромного пустого помещения раненый в бедро солдат.
Новички, и кастильцы, и бискайцы, – кто хромая, а кто и ползком, – тут же переместились к единственному попавшему в плен вместе с ними «старичку».
– Почему такая хорошая еда? Может, отравить хотят?!
– А то вам не рассказывали? – мрачно усмехнулся солдат.
Наступила пауза.
– Неужто откармливают?! – охнул кто-то.
«Старичок» хмуро кивнул.
– В жертву приносить будут.
Пленные замерли.
– И… как это… будет? – отважился, наконец, спросить молоденький капитан.
«Старичок» оглядел замерших вокруг товарищей по несчастью, тяжело вздохнул и уселся поудобнее.
– Сначала откормят. Пока все мы не станем жирными, словно каплуны.
Пленные дружно глотнули.
– Потом поведут по ступеням на самый верх пирамиды… Положат каждого на алтарь-камень… возьмут острый каменный нож…
Тишина повисла такая, что стало слышно, как переговариваются снаружи часовые.
– Ударят в грудь напротив сердца и разрежут полосу между ребер… потом раздвинут ребра и сунут в грудь руку…
– Да, иди ты! – не поверил кто-то, но тут же получил затрещину.
– Помолчал бы, когда знающие люди говорят!
«Старичок» дождался, когда все снова утихнут и, выражая недовольство тем, что его прервали, досадливо крякнул.
– А потом вырвут сердце. И оно еще будет живое… даже прыгать в руке у здешнего «папы» будет.
Пленные дружно зашмыгали носами и принялись утирать мигом заслезившиеся глаза.
– Смажут кровью от сердца губы здешнего бога и кинут сердце в огонь.
Кто-то болезненно застонал, и «старичок» ухмыльнулся.
– Но это еще не все. Самое страшное впереди будет…
– Сеньора Наша Мария! – дружно стали креститься пленные. – А что же еще им надо?
«Старичок» усмехнулся, сунул руку в карман и неторопливо достал толстую трубочку из черных листьев.
– Есть у кого огниво?
– Эй! У кого огниво? У кого?.. – понеслось от человека к человеку, и в считанные секунды огниво нашлось.
«Старичок» сунул трубку в рот, подпалил огнивом фитиль, поднес тлеющий фитиль к трубочке и жадно всосал через нее воздух. Новички замерли. Лишь немногие успели увидеть нечто подобное в Семпоале. Пошел дым со странным дурманящим запахом, и рассказчик втянул его в рот и с явным наслаждением выпустил через ноздри. Кто-то охнул и перекрестился.
– Спаси и сохрани…
«Старичок» опять усмехнулся, и сквозь дым эта усмешка выглядела совершенно уже сатанинской.
– А потом с каждого из нас, и с меня, и с тебя, и вон с тебя… – начал он тыкать пальцами в невольно подающихся назад слушателей, – снимут кожу, затем каждому отрубят голову, затем руки и ноги…
Светловолосый и румяный, совсем еще молоденький солдат громко икнул.
– И эти ноги и руки порежут на кусочки и скормят самым сильным и свирепым воинам.
– А тело? – тоненько пискнул кто-то, спрятавшийся за чужую спину.
– А тело сбросят с вершины пирамиды, – презрительно пустил им в лицо струю сизого дыма «старичок», – и оно будет катиться, катиться, катиться… – пока не достигнет земли. Там его и сожрут всякие звери и гады.
* * *
Куит-Лауак с неполными восемью тысячами воинов двигался Кортесу наперерез и очень быстро, не останавливаясь нигде, однако почту получал беспрерывно. И главную весточку подали послы из Тлашкалы.
«Куит-Лауак, ты был прав, – писали они, – Молодой Шикотенкатль очень хочет отомстить Колтесу-Малинче за то, что тот когда-то отрезал руки его друзьям. Он и многие молодые вожди хотят замириться с нами и вместе изгнать кастилан. Но отец Шикотенкатля, а также Машишка-цин, Тапанека и Чичимека-Текутли и другие старые вожди наполнены страхом.
Они говорят, что у нас на устах мед, а в сердце злоба, и верить нашей дружбе нельзя. Они говорят, что мы трусы, если боимся напасть на кастилан сами, без помощи Тлашкалы. Они говорят, что надо помнить, как их народ был в блокаде и не имел ни соли, ни тканей из хлопка, ни медных топоров. Они говорят, что Мешико и Тлашкала никогда не помирятся крепко.
А еще старые вожди говорят, что кастилане помогли Тлашкале отстоять свои интересы. Что закон родства и гостеприимства свят, и кто убьет кастиланина, будет ничтожен перед богами.
Тлашкала не будет воевать с кастиланами. Надежды нет».
Когда Куит-Лауак прочел это, он просто ускорил шаг. Вышел в долину рядом с поселением Отумба и отметил, что подоспел на удивление вовремя: сверху, из ущелья, отчаянно отбиваясь от настигающих его разношерстных отрядов, спускался почти истребленный отряд Кортеса.
– Ну, вот и все, – устало улыбнулся Куит-Лауак. – Теперь кастиланам конец.
И тут же увидел, как из-за холма на той стороне долины медленно поднимается, приближаясь к нему, стяг города Тескоко.
– Ждите, – повернулся он к вождям и тронулся вперед.
Прошел около тысячи шагов и подтвердил себе самые худшие опасения. К нему навстречу, оторвавшись от огромного, вставшего неподалеку войска, шел его племянник – Иштлиль-Шочитль или, если по-новому, – дон Эрнан.
– Ты с кем? – громко поинтересовался Куит-Лауак.
– Со своими единоверцами, – отозвался племянник.
Куит-Лауак стиснул зубы. Полгода Колтес-Малинче подбирал среди вождей самых слабых. Полгода Колтес-Малинче убеждал их, что они – избранные. Полгода Колтес-Малинче убеждал, что каждый, принявший кастиланскую веру, сможет взять в этой земле все, что захочет, а затем оставить награбленные медные топоры и бобы какао лично себе, не делясь даже с детьми родных сестер, не говоря уже обо всем племени.
– Может быть, передумаешь? – предложил Куит-Лауак.
– У меня нет другого выбора, – покачал головой племянник.
Куит-Лауак горько усмехнулся и остановился – в сорока шагах. Теперь, когда чужаков погнали, у его племянника, принявшего из бандитских рук и веру, и власть, действительно не оставалось иного выбора, кроме как помогать кастиланам до конца.
– Но ты же видишь: здесь у меня все – твои родственники, – Куит-Лауак ткнул рукой назад, в сторону своих войск. – Неужели ты поддержишь инородца и начнешь убивать своих братьев? Зачем тебе кровный грех?
– Перед Его лицом… нет ни эллина, ни иудея… – с непроницаемым лицом процедил племянник, – а значит, и разницы между людьми нет.
Куит-Лауак замер. Это и было самое жуткое в новой вере, ибо если нет кровной разницы между людьми, то убить свою мать ничуть не более греховно, чем любого дикаря с людоедских островов.
* * *
Пожалуй, пленных кастилан принесли бы в жертву сразу. Но совет жрецов неожиданно встал в тупик, – а как именно это сделать? Привыкшие к жестко регламентированным Великим Тлатоани трем войнам в год, жрецы были в полной растерянности.
Если бы сейчас был апрель-май, и богам следовало указать на то, что посеянный маис уже сбросил кожу и просит дождя, с пленных также следовало снять кожу, надеть ее на танцующего жреца и как можно обильнее увлажнить землю кровью жертв.
Если бы сейчас был август-сентябрь, и богам следовало напомнить, что початки маиса должны успеть вызреть, поскольку уже надломлены, пленных следовало обезглавить, – точь-в-точь, как початки.
И, наконец, если бы шел октябрь-ноябрь, время шелушения, когда початок разбивается на семена, тела военнопленных следовало аккуратно расчленить – на как можно большее число кусочков.
Но сейчас, в начале июня, когда все и посеяно, и проросло, а время хлопотать об урожае не настало, жертвы были бесполезны. Понятно, что первых пленных, которых расхватали мелкие роды, давно поднесли богам – кто как захотел. Но эта сотня кастилан была взята в плен совместными усилиями и принадлежала всему Союзу в целом. Никакая торопливость здесь уместной не была.
В конце концов, совет жрецов решил дожидаться возвращения Куит-Лауака – пусть еще и не ставшего ни Великим Тлатоани, ни Великим Тлакатекутли, но, по крайней мере, взявшего на себя ношу Верховного военного вождя. Они разумно полагали, что пленных следует продержать живыми хотя бы до времени сгибания початков. Но, когда Куит-Лауак, мрачный, с жалкими остатками от восьми тысяч взятых с собой воинов вернулся в столицу, все повернулось совсем не так, как думалось.
Первым делом, едва совет вождей – пусть и не в полном составе – собрался, был поднят вопрос о власти. Нет, никто не оспаривал того факта, что ближайшим выжившим после жуткой «пасхальной бойни» родственником прежней Сиу-Коатль и Мотекусомы является Куит-Лауак. Но вот размеры причитающейся ему власти оспаривались почти всеми и очень жестко.
