Текст книги "Великий мертвый"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Кортес терпеливо слушал, а когда ему высказали все, жестом подозвал Королевского нотариуса:
– Хочу сообщить вам, сеньоры, что вы находитесь на земле Короны. Если желаете, Диего де Годой вам это подтвердит.
Капитаны недоуменно переглянулись, и стоящий рядом с Кортесом нотариус нехотя и печально закивал.
– Да, это так, сеньоры…
Капитаны насторожились. Кортес проводил акт присоединения новых земель практически в каждом селении, в котором останавливался. Но никогда это не было обставлено с такой помпой.
– И что с того? – подал голос Альварадо.
– А то, что этой ночью, границы Короны, отмеченные мной вон у того дерева, – указал рукой в сторону леса Кортес, – пересекли немирные соседи. Ты понимаешь, что это означает, Альварадо?
Альварадо секунду размышлял и вдруг начал наливаться кровью.
– Мне что теперь – до скончания века этот пустырь охранять?! Ты это хотел сказать?!
Капитаны гневно загудели, а Альварадо двинулся к реке, явно собираясь войти в нее и забраться по веревочному трапу на борт.
– Да, я тебя…
– Стоять, Альварадо! – мигом перегородили ему дорогу Олид и Сандоваль. – Ты что, ничего так и не понял?!
Альварадо непонимающе моргнул и вдруг замер. Лишь теперь до него дошло, на что замахнулся Кортес. Только возрази, и он с полным правом казнит любого. Немедленно. Как врага Короны.
– Ч-черт!
В принципе, необходимость оборонять присоединенную землю до последнего солдата возникала бы в каждом присоединенном к Кастилии и Арагону селении. Если бы конкистадоры не уходили раньше, чем подтянутся сарацинские войска. Но они предусмотрительно уходили раньше и как бы ничего не знали. До сего дня.
– Поверьте, сеньоры, – энергично заверил Кортес насупленных капитанов, – я не собираюсь торчать здесь вечно. Но слово сказано. И эту землю просто придется защищать.
Но он уже видел, что подчинил их против желания, а значит, ненадежно.
– А, кроме того, нам все равно нужна временная стоянка. Наши рабы уже начали дохнуть. Если не рассортировать и не отправить их на продажу немедленно, мы просто-напросто потеряем половину добычи.
И вот тогда капитанов задело за живое.
– Кортес дело говорит, – сразу же поддержал его благоразумный Сандоваль. – У меня на каравелле уже штук двадцать сдохло.
– И у меня…
– И у меня двенадцать. Да, и девки почти все уже беременные.
Кортес еле заметно улыбнулся. Понятно, что солдат – при наличии полных трюмов молодых баб и на привязи не удержишь, вот только беременную девку задорого уже не продашь. Понимая это, капитаны один за другим принимали сторону Кортеса, – теперь уже по собственной воле.
– Мое предложение, сеньоры, – ткнул он пальцем в берег реки, – мы ждем здесь, а всех рабов перегружаем на три-четыре самых быстроходных каравеллы и отправляем на Ямайку.
– А почему не на Кубу? – с подозрением уставился на Кортеса бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас.
Кортес озабоченно прокашлялся.
– Знаете, сеньоры, после вчерашнего боя мне кажется, что нам понадобится порох. Много пороха. А на Кубе… не знаю, как у вас, а лично у меня на Кубе одни долговые расписки.
На какое-то мгновение воцарилось гробовое молчание, и вдруг капитаны взорвались хохотом.
– Он уже все продумал! Ай да Кортес!
То, что на Кубе всю добычу заберет оплативший экспедицию Диего Веласкес, было ясно всем.
* * *
Мотекусома чувствовал, что сражение уже состоялось, а, не пройдет и двенадцати дней, и круглосуточно бегущие гонцы доставят ему письмо Иц-Тлакоча. Нет, он вовсе не рассчитывал, что старый хитрый вождь обрушит на четвероногих все свои силы, да это и не требовалось. Мотекусоме важно было хоть немного задержать пришельцев, – хотя бы до тех пор, пока он не стянет в прибрежные районы Союза достаточно войск.
А что касается Иц-Тлакоча… что ж. Его переговоры с Мотекусомой были сугубо личными и секретными, и, случись четвероногим одержать серьезную победу, Союз винить будет не за что.
Великий Тлатоани удовлетворенно усмехнулся и, вызывая секретаря, стукнул трещоткой.
– Объяви членам Тлатокана, что я назначил на сегодня внеочередное совещание.
– По какому вопросу? – склонился секретарь.
– Сбор дополнительных воинских сил. Они знают.
Секретарь, думая, что речь пойдет о новой войне с Тлашкалой, расплылся в улыбке и мгновенно исчез.
«Дети… – расстроенно покачал головой Мотекусома, – Сущие дети!»
* * *
В течение следующих суток, рабов перегрузили на четыре самые быстроходные каравеллы и немедля отправили на Ямайку. При хорошем ветре капитаны могли обернуться недели за полторы, а больше всего времени должен был занять сам торг. Да, Ямайка остро нуждалась в рабах и хватала все, что ни привезут, и по хорошей цене, однако следовало еще загрузиться порохом, а если очень повезет, то и лошадьми.
Последние как раз и были самым серьезным оружием, – едва сарацины видели всадника на коне, в их рядах мгновенно наступала паника, и бой можно было считать завершенным. Собственно, именно поэтому лошадей, ну, и, само собой, пушки капитаны сгружали на берег реки Грихальва в первую очередь. А едва перегрузка кончилась, обнаружилось, что с корабля Педро де Альварадо исчез переводчик – крещеный мавр Мельчорехо.
– Где ваш крестник? – еще не веря в случившееся, подошел Кортес к падре Хуану Диасу.
– Давно не видел, – покачал головой святой отец. – Альварадо его ни на исповедь, ни на причастие не отпускает.
Кортес досадливо крякнул и подозвал Альварадо.
– Где этот чертов Мельчорехо?!
– А я почем знаю? – пожал плечами гигант.
– А кто должен знать? Я же тебе его отдавал! – вспылил Кортес.
– Я думал, ты его снова забрал! – на глазах пунцовея, начал оправдываться Альварадо.
– Зачем он мне?! У меня же теперь Агиляр! – начал срываться на крик Кортес.
– А я знаю, что тебе в голову взбредет?! – заорал Альварадо и потянулся к рукоятке кинжала.
Кристобаль де Олид тут же оказался меж капитанами.
– Сеньоры… прошу вас…
– И что теперь делать?! – кричал расстроенный Кортес, пытаясь отодвинуть друга в сторону. – Ты хоть понимаешь, сколько он им порасскажет?!
Альварадо потупился и убрал руку с кинжала.
– Извините, сеньоры…
Капитаны обернулись. Это был Агиляр.
– Мельчорехо здесь чужак. Далеко не уйдет. Я думаю, он в руках тех мавров, что на нас напали.
Альварадо виновато запыхтел, одним движением руки сдвинул Олида в сторону и положил огромную ладонь Кортесу на плечо.
– Ладно, Эрнан, не расстраивайся. Давай вместе их всех накроем. Пока не слишком поздно.
* * *
К отмеченному на карте Грихальвы «мирному» городу Сентла они вышли почти обычным боевым порядком. Впереди сновали натасканные на мавров еще на Кубе собаки, за ними шел знаменосец в окружении пешей охраны с огромными деревянными щитами, затем – арбалетчики колонной по четыре и лишь потом – стрелки с огромными, тяжелыми аркебузами. А замыкала колонну колесная артиллерия. Вот к артиллерии падре Хуан Диас и примкнул – вместе с братом Бартоломе де Ольмедо.
– А где наша доблестная кавалерия? – все время вертел головой монах. – И где сеньор Кортес?
Хуан Диас мысленно чертыхнулся. Детское простодушие вот только что, на днях угрожавшего доносом брата Бартоломе его просто убивало. Именно такой простодушный человечек едва не отправил его на костер восемнадцать лет назад. И именно такой простодушный слуга Церкви зажимал пальцы его ног в тисках, искренне веруя, что тем и спасается от скверны.
– Святой отец! Святой отец! – задергал его за рукав монах.
Хуан Диас вздрогнул и утер взмокший лоб.
– Что еще?!
– Как вы думаете, Иерусалим уже рядом?!
– Санта Мария… – схватился за голову Хуан Диас. – Вы можете не трещать?!
И только он хотел добавить что-нибудь порезче, как из ближайшего лесочка по правую руку раздался пронзительный разбойничий свист.
– Мавры! Мавры! – понеслось по рядам.
Падре дернул за рукав монаха, призывая пригнуться, и над его головой тут же вжикнула стрела. Хуан Диас рухнул на землю и понял, что Ольмедо так и стоит, непонимающе разинув рот.
– Чертов содомист! Что вы торчите, как хрен на площади?! – взорвался падре и дернул монаха за подол.
– А что вы ругаетесь?! – обиженно выдернул подол брат Бартоломе. – И где кавалерия Кортеса? Чего они ждут?
– Откуда я знаю, чего они ждут?! – вскочил Хуан Диас и повалил тупицу на землю.
Мавры ударили и справа, и в лоб, но если там, впереди их легко отбросил небольшой передовой отряд, то здесь, на правом фланге их было… – Боже! – тьма-тьмущая!
– Меса! – заорал главному канониру бывший мажордом Диего де Ордас. – Разворачивай пушки!
– А ну, в сторону, святые отцы!
Хуан Диас откатился от пушечного колеса и увидел, что сарацины уже вывели из леса дополнительные силы – с копьями, пращами и острейшими обожженными на огне дротиками… очень быстро… слишком…
– Матерь Божья! – панически взмолился он. – Помоги грешным рабам Твоим!
И едва он это произнес, сзади раздалось протяжное улюлюкание. Хуан Диас обернулся и обомлел.
Небольшой, в полсотни человек, отряд мавров налетел в тыл колонны, прямо на них, и, не успел падре вскочить, как его снова сшибли с ног, а горло обхватила тугая петля.
– Ольмедо! – прохрипел он. – Помоги!
Его уже волокли – прямо по земле, и лишь краем глаза падре успел заметить, как яростно орет на пушкарей Меса, показывая пальцем в сторону плененного Диаса.
– Гос-по-ди… при-ми… ду-шу…
И тогда что-то ухнуло, лицо обдало жаром, и все разом остановилось.
* * *
Лишь спустя вечность, не понимая, ни где он, ни что с ним, Хуан Диас все-таки сумел перевалиться на живот, ослабить петлю и, надрывно кашляя, сесть. В глазах плыло.
Он тряхнул головой и, продолжая кашлять, огляделся. Колонна была безумно далеко, в доброй сотне шагов, и вокруг лежали поверженные одним-единственным залпом пушкарей тела мавров.
«Чертов Кортес… – подумал Хуан Диас. – Стратег паршивый… не мог вовремя кавалерию подтянуть…»
Он попытался встать, но его тут же стошнило, и падре, как был, на четвереньках, потащился в сторону своих. А вокруг – впереди, справа, слева, повсюду – невидимые глазу ядра все прорубали и прорубали в рядах врага целые «просеки». И ошарашенные мавры, пытаясь показать, насколько они бесстрашны, бросались вперед, кричали что-то гневное и презрительное, кидали в воздух горсти песка и соломы… и тут же гибли.
Хуан Диас дотащился до пушкарей, все еще кашляя, развязал дорожный мешок брата Бартоломе и достал мех с вином. Ослабил кожаный шнурок. Глотнул. Огляделся.
Монах стоял на коленях, уткнувшись лбом в дорожную пыль, и протяжно, истерично подвывал.
– Сеньора! Наша! Милостивая! Не позволь погибнуть! Не увидев стен! Твоего священного Иерусалима!
Падре Хуан Диас грязно выругался и глотнул еще. Полегчало.
«Иерусалим… – горько подумал он, – где он, этот Иерусалим?»
Ответа не было, и падре вдруг подумал о том, что еще не встретил на этой земле ни одного иудея, – ни в одной из трех экспедиций. Только мавры…
Падре глотнул еще и еще, в голове поплыло, и он как-то особенно ясно осознал, что там, где совсем нет евреев, не может быть и священного города Иерусалима. В принципе.
«Да, и сарацины ли эти дикари? – усмехнулся он. – А если не сарацины, то кто? Китайцы? Русские? Персы?» Падре перебрал всех, кого создал для покорения и постепенного одомашнивания Господь, и понял, что не знает.
* * *
Иц-Тлакоча колотило; руки, ноги, плечи – совершенно помимо его воли – тряслись, как во время сильной болезни. Он впервые увидел Четвероногих и Тепуско, швыряющих большие круглые камни на десять полетов стрелы и был потрясен их яростью и силой. Но самое жуткое, что он понял: мертвецам-кастиланам пленные не нужны. Нет, семь человек они взяли, но приносить их с воинскими почестями в жертву своим богам вовсе не собирались, а, напротив, оставили жить и теперь, как сообщили разведчики, поджаривали им пятки в углях, расспрашивая о чем-то через своего пугливого переводчика.
– Я пойду к ним, – все более мрачнея с каждым криком пленных, повернулся он к вождю города Сентла.
– Они тебя убьют.
Иц-Тлакоч поджал губы.
– Нам нужно собрать своих павших.
– Как хочешь. Ты – военный вождь, тебе и решать.
Иц-Тлакоч глубоко вздохнул, с трудом вытащил из колчана три стрелы с белым оперением, развернул их остриями вниз и, преодолевая дрожь, направился к выходу из леса. Осторожно, так, чтобы не наступить в разбросанные повсюду кишки и оторванные головы, прошел около двухсот шагов и замер, давая время увидеть его и понять, что он пришел говорить.
Вблизи мертвецы были просто ужасны. Заросшие бородами – такими густыми, словно жили уже триста лет, часть – то ли седые, то ли какие-то линялые, с белыми обескровленными лицами они загомонили, начали тыкать в него пальцами, а потом самый главный, подзывая Иц-Тлакоча, махнул рукой.
– Иди сюда, сарацин!
Вождь осторожно шагнул вперед. По правилам они должны были встретиться на середине. Но мертвец, похоже, или не знал правил или уже считал себя победителем.
– Давай-давай, Иц-Тлакоч! – засмеялся предводитель. – Не бойся!
Услышав свое имя, Иц-Тлакоч вздрогнул и вдруг вспомнил эти паршивые пять рулонов полотна и сорок медных топоров, за которые поддался на уговоры Мотекусомы.
«Вонючая лисица! – стиснул челюсти Иц-Тлакоч. – А я ему поверил! Другом своим называл!»
Если бы он поменьше слушал Мотекусому, да вовремя ушел в лес вместе со своими людьми, золотом и едой, мертвецов здесь никто бы не увидел еще восемь тысяч лет.
Преодолевая дрожь, вождь подошел совсем близко и присел, куда указали, – на перевернутый барабан одного из своих погибших воинов.
Мертвецы смотрели на него с откровенным любопытством и нескрываемыми насмешками, но каждый занимался своим делом. Кто-то проверял тетиву маленького металлического лука, а кто-то аккуратно срезал с ягодиц павших воинов его племени тонкие пласты жира и кидал их в уже поставленный на огонь большой котел.
«Неужели едят?» – содрогнулся вождь и тут же понял, что ошибался. Мертвые мочили в растопленном человечьем жире тряпки и с шепотками и начертанием в воздухе креста прикладывали их к ранам – как своим, так и на телах своих четвероногих воинов-соратников.
– Что, Иц-Тлакоч, страшно, когда крестное знамение творят? – рассмеялся предводитель и сел на второй барабан – напротив. – Ничего… сарацин поганый… то ли еще будет! Сеньора Наша Милостивая всех чертей в твоих богомерзких мечетях заставит трястись!
Иц-Тлакоч молчал; он ждал, когда переводчик встанет рядом с предводителем, а пока рассматривал пришельцев и уже видел: кровь была самая настоящая.
«Неправильно их мертвыми называть», – подумал он и тут же сам себя одернул: он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь убил кастиланина.
Вечно испуганный переводчик поздоровался, и вождь тут же перешел к делу:
– Разреши мне собрать павших воинов.
Переводчик быстро и картаво, словно ворон, затрещал и тут же выдал ответ:
– Давай сначала о перемирии и выплате дани говорить. Нам золото надо. Много золота.
Иц-Тлакоч представил себе, как отнесутся к уплате дани, а значит, и подчинению чужакам, его соплеменники, и покачал головой.
– Это не только я решаю.
Предводитель помрачнел и поднялся.
– Ну, как знаешь… я ведь тоже не все решаю, и мои друзья, – он хлопнул по спине обвязанного примочками из человечьего жира Четвероногого, и тот с хрипом взвился на дыбы. – Мои друзья жаждут крови!
Иц-Тлакоч замер. Ничего более жуткого он еще не видел. Никогда…
– И Тепуско тоже хотят вашей смерти! – зло махнул предводитель в сторону стоящих поодаль пушек, и те взревели и выплюнули из черных ртов дым и смрад.
Иц-Тлакоч представил себе, как эти чудовища ворвутся в его селение, и взмок.
– Хорошо. Мы будем платить тебе дань.
* * *
Уже на следующий день люди племени принесли все золото, какое успели собрать в столь сжатые сроки: четыре изящных диадемы, несколько ящерок, две собачки с острыми торчащими вверх ушками, несколько уточек и две массивные, когда-то отлитые с реальных лиц маски. И лишь тогда Иц-Тлакоч решился подойти к сидящему на воинском барабане и затачивающему свой меч предводителю кастилан.
– Теперь нам позволят забрать наших воинов? – на мгновение повернувшись к переводчику, настороженно спросил Иц-Тлакоч.
Предводитель буркнул что-то под нос и продолжил затачивать оружие.
– У вас находится наш предатель – Мельчорехо, – перевел человек с глазами раба. – Вернете, – разрешим.
Вождь побледнел. Мотекусома не говорил ему, что кастилане так настойчивы, но и рассказать их предводителю о просьбе Мотекусомы и тем самым предать человека, названного другом, Иц-Тлакоч не мог.
– У нас нет вашего перебежчика.
Предводитель кастилан замер.
– А где же он?
– Я не знаю, – насупился вождь. – Вчера был, а сегодня бежал.
Кортес посмотрел на вождя и прищурился.
– Ты врешь.
Иц-Тлакоч потупился.
– Твои глаза, как у сокола. От тебя ничего не скрыть.
– Ну, и где он? – проверил острие пальцем Кортес.
Вождь тяжело вздохнул.
– Он призывал напасть на тебя, говорил, что вас можно убить, как любого другого, и когда мы проиграли, его принесли в жертву.
Предводитель кастилан молчал.
– Хочешь убедиться, сходи и посмотри, – холодея от риска, взмахнул рукой Иц-Тлакоч в сторону пирамиды. – Пепел его черного сердца все еще там.
Предводитель досадливо крякнул и с размаху загнал меч в ножны.
– Черт с тобой. Но он был очень ценен, и ты должен возместить его смерть.
– Чем? – замер Иц-Тлакоч.
Предводитель поднялся с барабана и покровительственно похлопал вождя по плечу.
– Женщины. Каждому моему командиру.
– И тогда я смогу забрать моих павших? – с надеждой поднял голову Иц-Тлакоч и содрогнулся.
Губы предводителя кастилан смеялись, но глаза были пусты.
* * *
Мотекусома слушал сбежавшего от кастилан толмача весь день и полночи, – не прерываясь даже на обед. И лишь когда рассказ был кончен, вызвал ждущую в соседней комнате Сиу-Коатль.
– Я иду в Черный дом.
– Все так серьезно? – побледнела Женщина-Змея.
Мотекусома убито кивнул, махнул рукой и вышел прочь. Миновал стадион, добрел до невысокого массивного здания и кивнул встретившему его на пороге управляющему Черным Домом.
– Здравствуй, Петлау-цин.
– Здравствуй и ты, Великий Тлатоани, – опустил глаза управляющий, но в его позе не было ни капли почтения.
Мотекусома озадаченно замер. Именно Петлау-цин ввел его восемнадцать лет назад в главные таинства. Но непочтение к Тлатоани было тяжким проступком – даже для управляющего Черным Домом.
– Что с тобой, Петлау-цин? – сдвинул брови Мотекусома. – Или ты по старости забыл, кто такой Тлатоани?
И тогда монах разогнулся и – вопреки всем запретам – посмотрел ему прямо в глаза.
– Надо было выбрать в Тлатоани твоего старшего брата, а не тебя.
Мотекусому как ударили в сердце.
– Он бы приходил сюда чаще, а главное, вовремя, – все так же, не отводя глаз, произнес монах, – а не когда враг уже ступил на земли Союза.
В глазах у Мотекусомы потемнело, но он не в состоянии был даже разгневаться. Некоторое время так и стоял, а затем тряхнул головой и шагнул внутрь. Стащил расшитую жемчугом одежду и влез в наполненную ледяной водой каменную чашу.
На удивление осведомленный монах, как всегда, был прав: тянуть с чужаками не стоило. И дело не в пушках, не в кораблях и даже не в лошадях. Главной угрозой, исходящей от кастилан, была их вера.
Нет, распятие Иисуса вопросов не вызывало. Раз в несколько лет, когда народ настигали беды, в Мешико обязательно появлялся точно такой же Человек-Уицилопочтли. Несколько месяцев он – живое воплощение Бога-отца – ходил по городам и селениям, рассказывая о важности добра, выслушивая просьбы и обещая заступничество на небесах. А потом, на последнем ужине, в обществе двенадцати опытных жрецов, причащался плоти священного гриба, становился у столба и принимал смерть.
Зная, сколь важно богам вдыхать аромат дымящейся крови, солдаты убивали его медленно и осторожно, точь-в-точь, как Иисуса: сначала пригвождая стрелами руки и ноги и лишь в конце поражая дротиком самое драгоценное в праведнике – его устремленное к Богу сердце…
Глубокую симпатию вызывало и бережное почитание кастиланами матери Иисуса. Точно так же и мешики уважали благочестивую вдову Коатликуэ – мать Уицилопочтли, непорочно зачавшую своего божественного сына в момент восхождения на вершину священной горы.
Судя по рассказам беглого толмача, все, абсолютно все указывало на глубокое родство мешиков и кастилан, и даже слова, обозначающие богов и жрецов, у них звучали одинаково – «Тео» и «Папа».
И, тем не менее, между ними была пропасть.
Всю жизнь служивший богам, Мотекусома сразу понял, откуда такая разница: кастилане наивно вычеркнули из сезонной четверки одно из самых важных воплощений Бога-отца – Черное, Ночное, Зимнее. И теперь делали вид, что Бог бывает только добрым.
Мотекусома сокрушенно покачал головой. Кастилане или не знали, или забыли одну из главных истин: кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею. И теперь они шли и шли по свету с белым воплощением Бога на знамени и черным, как бы несуществующим – в качестве рассевшегося на их шеях погонщика.
«Они не остановятся. Никогда…» – вспомнил он пересказанные купцом слова бледнолицего перебежчика с непроизносимым именем Герреро и содрогнулся. Пошарил в темноте, нащупал разложенные на циновке кусочки священного гриба и сунул их в рот. Впрочем, он уже и без выхода в мир богов понимал, сколь важной будет предстоящая битва. Ибо если победят слепые, они вырежут глаза и всем остальным.
* * *
В первую же неделю Кортес сделал самое важное: распределил среди капитанов доставленных по уговору женщин, – в основном, из селения Потончан. Мария де Эстрада и две ее подруги с капитанской похотью никогда и не справлялись, предназначенных для продажи рабынь он уже отправил на Ямайку, а отбирать жен у только что замиренных мавров было неумно.
Кортес вздохнул, – а ведь были еще и солдаты…
Чтобы в солдатские головы не лезли ненужные мысли, он сразу же отправил их выжигать лес вокруг города и строить простейшие укрепления, однако до возвращения отправленных на Ямайку каравелл оставалось еще недели три, а конфликты происходили все чаще. Солдаты не любили воздержания, а мавры, невзирая на весь тот ужас, что им внушало оружие бледных, бородатых пришельцев, не терпели насилия. Чем это может кончиться в предстоящие три недели безделья, ведал один Сеньор Наш Бог.
Некоторое время Кортес размышлял, а затем все-таки призвал к себе падре Диаса и брата Бартоломе.
– Я замирил этот народ, – по очереди заглянул он в глаза обоих святых отцов. – А вам предстоит привести его в веру Христову и внушить должное смирение. А то у меня за семь дней – уже два трупа.
Не верящий в человеколюбие Кортеса падре Диас досадливо поморщился. Когда он служил капелланом в армаде Грихальвы, подобное обращение означало лишь одно: капитану армады не хватает боевых подвигов и добычи. Вот и суется в то, что его не касается.
– С чего это вас озаботили души язычников? – язвительно поинтересовался он. – Пытаетесь получить особые заслуги перед Церковью?
– Вы увидели в этом нечто предосудительное?.. – прищурился Кортес.
Падре мысленно чертыхнулся: ответить было нечем. Ссылки на то, что обеим предыдущим экспедициям Веласкеса не удалось принять в христианство ни единого мавра, – кроме разве что беглого Мельчорехо и давно уже помершего Хульянильо, – не годились.
– Даю вам неделю, святые отцы, – недобро улыбнулся Кортес. – Я должен стать первым, кто окрестит эту землю. Паству я вам предоставлю.
Святые отцы растерянно переглянулись и дружно развели руками. А на следующее утро солдаты согнали на обрамленную каменными трибунами центральную площадь практически все население городка.
Пять дней подряд Кортес обеспечивал доставку паствы, брат Бартоломе читал проповеди, Агиляр переводил их, а падре Хуан Диас оценивал эффект каждого слова и каждый день видел одно и то же – без толку. Нет, рассказанные братом Бартоломе евангельские истории маврам очень даже понравились. Однако менять богов они смысла не видели.
– Уицилопочтли – наш предок, да, и Тлалок нашей крови, а ваш Иисус нам – никто, – через Агиляра объяснили жрецы, – даже не родственник.
И никакие ссылки на то, что Иисус объединил пролитой на кресте кровью всех, и перед его лицом нет ни эллина, ни иудея, нисколько не помогали.
И лишь Кортес был доволен. Его цель была достигнута: насилие полностью исчезло – за полной физической недоступностью целыми днями сидящих на трибунах баб. Вечерами же, когда жителей распускали по домам, солдаты были настолько измотаны многочасовым стоянием на жаре и беспрерывным бубнением святых отцов, что ни о чем, кроме сна, и помыслить были не в состоянии.
А на шестой день святые отцы взбунтовались.
– Хватит с меня, Кортес! – орал падре Хуан Диас. – Вы же сами видите: все бесполезно! Их невозможно заставить отречься от Сатаны! По крайней мере, не за пять дней!
Кортес хмыкнул. Пять дней прошли очень даже неплохо, все это время, люди были заняты, но до возвращения кораблей с Ямайки оставалось еще, по меньшей мере, полмесяца.
– Ладно. Вы правы: одной недели и впрямь маловато, – вздохнув, признал он, – даю вам еще две недели. Вы, главное, почаще вспоминайте подвиги отцов церкви и не сдавайтесь!
Падре Диас застонал.
А тем же вечером, осознав, что единственный способ избавиться от этого кошмара – это хоть как-то, но окрестить мавров, падре Диас решил применить необычный, почти языческий прием. Вкратце пересказал суть идеи Кортесу, и тот удовлетворенно рассмеялся и под угрозой бастонады [14]14
Бастонада (bastonada – палочный удар) – наказание палочными ударами, или розгами, или плетьми по спине и пяткам.
[Закрыть]мигом озадачил совет капитанов.
– Я не буду этим заниматься! – взъярился Ордас, едва узнал, что от него требуется. – Я боевой капитан!
– Будешь, – отрезал Кортес. – Еще как будешь. Если под суд не хочешь попасть.
– За что?! – вытаращил глаза Ордас.
– За неисполнение боевого приказа! Вот за что!
И через неделю изнурительных репетиций со всеми свободными от караулов и хозяйственных работ солдатами действо началось. Наутро, снова собранные на трибунах изумленные мавры увидели в центре площади срубленный в одном из садов и установленный в деревянную крестовину ананас, а под ним – полуобнаженную Марию де Эстрада.
– Они говорят, хорошие бедра, – синхронно перевел святым отцам реакцию трибун Агиляр. – Почти, как у четвертой жены вождя. А вот грудь…
Кортес рассмеялся: грудь у Марии де Эстрада и впрямь была – не шедевр.
– Змей! Где змей?! – забеспокоился падре Хуан Диас. – Змея давайте! Ордас! Какого черта ты ждешь?!
Бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас глубоко выдохнул, с явным содроганием позволил пристроившемуся к нему сзади солдату взять себя за талию и надел скроенную из парусины и проклеенную вонючим клеем из рыбьих костей огромную, чуть ли не по пояс, маску.
– Пошел, Змей! – явно теряя терпение, скомандовал раскрасневшийся и в целом довольный Кортес. – Ну же! Пошел!
Ордас сделал шаг, второй, и за ним потянулся укрытый парусиной длинный, многоногий «змеиный хвост» из полутора сотен солдат.
– Сеньора Наша Мария! – истово перекрестился брат Бартоломе. – Давненько вы, падре, в инквизиции не бывали! Это ж надо что придумал!
– Заткнись! – оборвал Хуан Диас; он уже видел – эффект есть!
Сидящие на трибунах мавры заворожено охнули и все, как один, встали.
– Какой большой и красивый, – синхронно перевел Агиляр реакцию трибун. – Наверное, это и есть кастильский Бог-отец. Сейчас он ее… осеменит.
Падре Хуан Диас застонал и схватился за голову. Но поворачивать назад было уже немыслимо.
А когда скованный чудовищной маской Диего де Ордас, не без труда оторвав привязанный пониже ананас, протянул его Марии де Эстрада, а та, «вкусив» змеиных даров и порочно покачивая бедрами, мгновенно предложила плод обмотанному белой холстиной босоногому «Адаму», мавры подняли такой крик, что охрана стадиона потянулась к оружию.
– Дура! – перевел Агиляр. – Ты что делаешь?! Кто же свадебный подарок передаривает! Он же сейчас вам обоим головы оторвет! Змею! Змею поклонись!
Падре Хуан Диас был близок к истерике.
И только изгнание из Рая мавры поняли именно так, как надо: трибуны подавленно затихли, а наиболее сентиментальные сарацинки начали всхлипывать и прижимать детей поближе.
Этим все, в общем, и закончилось: капитаны решительно воспротивились участию своих солдат в этом балагане, а тем же вечером жрецы наотрез отказались даже говорить о смене веры.
– Кастилане рассорились со Змеем, главным хозяином вод, – резонно указали они. – Как же вы можете рассчитывать на хорошие урожаи? Понятно, что вам остается только воевать…
И лишь два десятка полученных по уговору с вождями рабынь, обстирывающие сеньоров капитанов днем и обслуживающие ночью, роптать не смели и приняли новую веру, как и свою новую судьбу, – молча.
* * *
День ото дня безделье – мать всех пороков – делало свою черную работу, и Кортес все чаще заставал караулы спящими, мавров – нагло рассматривающими пушки и лошадей, а капитанов – пьяными. Но, что хуже всего, каждое утро вожди сообщали ему, что снова найдены трупы зарубленных в своих домах отцов и матерей семейств, а дочери их – даже те, что не вошли в должный возраст, пропали.
И лишь в середине апреля, когда сухой сезон закончился, пришли каравеллы. Кортес немедленно скомандовал общий сбор, и все вокруг словно проснулись. Мигом забегали, засуетились, погрузили то немногое, что сумели взять, и менее чем за сутки добрались до следующего селения – ла Рамблы.
И вот здесь стало ясно, что судьба к ним переменилась. На берегу, у самого устья небольшой реки стройными рядами их снова поджидали раскрашенные в боевые цвета вооруженные мавры.
– Толку не будет, – мрачно подытожили итоги короткого совещания капитаны, – людей потеряем, а ни золота, ни рабов не возьмем.
Они стремительно переместились вдоль побережья к Санто Антону, дождались утра и с недоумением увидели то же самое. Но здешние мавры не молчали; они кидали в воздух песок и кричали что-то столь же бесконечно гневное, сколь и презрительное.
– Попробуем в следующем городе, – быстро принял решение Кортес, уже понимая, что происходит нечто необычное и крайне опасное.
Но и в Коацакоалькосе их ждало то же самое.
– Так… с меня хватит! – гневно выдохнул Альварадо. – Вы как хотите, а я на следующей реке высаживаюсь! Надоело!
– Тебе виднее, – мрачно переглянулись капитаны.
Затем слева по борту показались высокие заснеженные горы, и люди немного отвлеклись и пустились в жаркие споры, какие горы выше – Пиренеи, Альпы или здешние. А потом появилась не обозначенная на карте Грихальвы река, и судно Альварадо встало, а шлюпки пошли к берегу.
– Дурак… Боже, какой дурак… – не скрывая чувств, комментировали капитаны: берег буквально кишел ритмично раскачивающимися и гневно выкрикивающими угрозы дикарями.
Видимо, то же самое понял о себе и Альварадо, мигом повернувший назад, едва борта каждой из его шлюпок ощетинились двумя-тремя сотнями пущенных с берега стрел.
