Текст книги "Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России"

Автор книги: Андрей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

М.А.Врубеля выступали Л.А.Никитин, А.А.Солонович и Д.С.Недович<35>; так было на

Хореологической секции, где дважды проходили доклады В.И.Авдиева с демонстрацией

“живых картин” древнеегипетского танца, оформленные Л.А.Никитиным и поставленные

Н.А.Леонтьевой при участии других “рыцарей”<36>.

К сожалению, почти ничего нельзя сказать о масштабах проникновения Ордена в

Московскую консерваторию, кроме того, что там преподавал В.С.Смышляев, дипломные

спектакли оперного факультета оформлял Л.А.Никитин, что один из подготовительных

орденских кружков собирался на квартире какого-то профессора Консерватории

(“Григорий Петрович”) и что членом Ордена был также ее профессор, известный тогда

певец В.И.Садовников<37>. Столь же немного известно и о другом направлении в

развитии деятельности Ордена – в сторону литературы, откуда приходят имена

Г.П.Шторма, входившего в кружок, который вел А.С.Поль, историка литературы

Д.Д.Благого, переводчицы М.В.Коваленской, жены Е.К.Бренева, Э.С.Зеликовича,

переводчика Бернера, к которым теперь по ряду признаков можно присоединить и

М.А.Булгакова. Кроме уже упоминавшегося искусствоведа Д.С.Недовича, сюда можно

присоединить имя А.А.Сидорова, известного историка книжной графики, и, весьма

вероятно, А.Г.Габричевского, игравшего видную роль как в ГАХН, так и более широко – в

культурной жизни Москвы.

Специфика темы, а в еще большей степени – специфичность материала, о чем уже шла

речь выше, трудность его обнаружения и получения, когда главным препятствием

оказываются не ведомственные барьеры, а заурядное неведение, о ком именно требуется

справка, поневоле ограничивают саму возможность раскрытия тайны, угадываемой ныне

лишь по “структуре личных отношений” живших некогда людей, не всегда

подтверждаемой документами. Вот почему остается лишь предполагать, что в те же 1923-25 гг. периферийные (подготовительные) тамплиерские кружки существовали в среде

студентов Института живых восточных языков (позднее – Институт востоковедения), где

учился тогда Н.Р.Ланг и Е.Г.Самарская, из которых первый будет арестован и

репрессирован в конце 1929 г. как руководитель Библиографического кружка при

библиотеке-читальне музея П.А.Кропоткина, а вторая – арестована летом 1930 г., но затем

будет освобождена в связи с доказанностью ее непричастности к собственно орденской

организации.

Работа Библиографического кружка, организованного Н.Р.Лангом в музее Кропоткина,

носила вполне легальный характер изучения и описания работ М.А.Бакунина и

П.А.Кропоткина, однако проходила не в замкнутой музейной обстановке, а велась силами

интересующихся идеями анархизма студентов педагогического факультета 2-го МГУ и

уже работавших педагогов<38>. Естественно, эти научные занятия со временем должны

были приобрести политическую окраску, подготовив сознание участников к пересмотру

идеологической базы коммунистов. Вероятно, нечто похожее существовало и в стенах

МВТУ им. Баумана, где учился брат Н.Р.Ланга – Ю.Р.Ланг, сам не принимавший участия в

орденском движении, но выступавший связующим звеном между братом анархо-

мистиком и некоторыми своими соучениками, т.к. на его квартире с лекциями не раз

выступали “старшие рыцари”, среди которых были А.А.Солонович и А.С.Поль. Сколько

было подобных кружков по Москве, как широко распространялось влияние тамплиеров на

студенческую молодежь – сейчас остается лишь гадать, но что в это духовное движение

так или иначе были вовлечены сотни людей, сомневаться не приходится.

Еще меньше пока известно об иногородней периферии Ордена.

С достоверностью известно о существовании тамплиерской (анархо-мистической)

молодежной организации в Нижнем Новгороде, где в последних числах июня 1930 г. было

68

арестовано 12 человек, в основном окончивших агрохимический факультет

Нижегородского университета, в том числе и несколько ссыльных<39>. Ссыльные,

имевшие связи с Москвой, по-видимому и содействовали возникновению этого кружка

при поддержке А.С.Пастухова, а затем и Н.И.Проферансова (к последнему члены кружка

ездили за советами, литературой и посвящением). Вторичное влияние шло из Ленинграда

в виде приездов А.А.Синягина, снабжавшего нижегородский кружок текстами легенд и

собственными сочинениями, и З.И.Рожновой (Рожневой?), студентки-медички, само

появление которых свидетельствует о наличии тамплиерских (анархо-мистических)

кружков в городе на Неве.

Менее ясна пока роль, которую сыграли в нижегородском анархо-мистическом

движении такие представители петроградской литературной интеллигенции, как

В.Л.Комарович и Е.К.Моравский, выступавшие, правда, не регулярно, в кружке с

лекциями по истории литературы. Судьба Моравского и его личность мне неизвестны,

однако большое количество статей в газете “Рассвет” и в журнале “Пробуждение” (если

они принадлежат ему, т.к. подписаны Е.З.Моравский, а не Е.К.Моравский, что может

быть ошибкой протоколиста ОГПУ или допрашиваемого), позволяет думать, что он сумел

уехать за границу. Что же касается Комаровича, то с 1924 г. и до своей смерти в 1942 г. он

жил в Ленинграде, преподавал в ЛГУ и был тесно связан с Пушкинским Домом, так что в

его личном архиве могут быть обнаружены документы, каким-либо образом отражающие

эту сторону его жизни.

Следует отметить, что, в отличие от анархо-мистических студенческих кружков

Москвы, где переплетались, порой вытесняя друг друга, мистика и анархизм, духовные

устремления и политика, нижегородский кружок для большинства его членов имел

значение некоторой интеллектуальной игры, своего рода “формы времяпрепровождения”,

которую наполняли литературные устремления большинства (почти все писали стихи и

прозу), возможность общения, разговоров и споров, немного – флирт, а в целом – тяга к

таинственному и запретному, столь характерная для юности вообще, которая скрашивала

серость и убогость провинциальной жизни, усугубленной еще постоянной безработицей

тех лет.

Существовавший одновременно с нижегородским кружок в Свердловске

(Екатеринбург), центральной фигурой которого был Н.А.Ладыженский, приятель

Н.К.Богомолова, получивший от последнего посвящение в тамплиеры и дважды -

орденские легенды, судя по имеющимся пока материалам не перерос в сколько-нибудь

реальную организацию, а его члены не перешагнули границы дружеских бесед, на

которых обсуждались книги по оккультизму и евангельские тексты. Последующий

переезд Ладыженского на Северный Кавказ и его арест в связи с “сочинским делом” и там

не выявил каких-либо организационных образований, показав только наличие множества

съехавшихся сюда мистически настроенных людей – теософов, антропософов, сектантов,

богоискателей, толстовцев, вегетарианцев, среди которых обращалась и тамплиерская

литература, поскольку многие оказывались лично связаны с московскими тамплиерами

(Н.И.Проферансовым, Н.А.Богомоловым и др.)<40>.

3

Познакомив читателя с некоторыми членами Ордена тамплиеров и его филиаций,

очертив, насколько это сейчас возможно, круг их распространения, я перехожу к более

трудной части своей задачи – попытке представить структуру, внутреннюю жизнь и идеи

Ордена по имеющимся материалам.

Как я уже говорил, русское тамплиерство изначально оказалось теснейшим образом

связано с анархистским движением. Причина этого, как мне представляется, заключена не

столько даже в принадлежности к анарходвижению самого А.А.Карелина, а в

существовании анархизма, как изначальной альтернативы идее диктатуры, все равно,

69

пролетариата, буржуазии или династической власти. Симпатии к анархизму в России

подпитывались самыми разными источниками, заложенными в исторической структуре

российского общества и определенными особенностями его социально-исторического

развития, в

первую очередь неизжитыми

тенденциями

“общинности”,

противоборствующей в крестьянской массе всякой власти извне, и сохранением наивного

представления о возможности существования “мира” вне сферы влияния государственных

структур и меняющихся социально-экономических отношений. При этом было бы

ошибкой считать, что анархизм вербовал своих сторонников из числа наиболее

консервативной части крестьянства: как ни парадоксально, в требованиях “обособления”

от государства, получения хозяйственной и политической автономии сходились обе

крайности тогдашней деревенской массы – как “общинники”, так и “хуторяне”, поскольку

в этом они видели выход из-под налогового пресса и вмешательства государства в дела

деревни.

Не меньшее, а м.б. гораздо большее число сторонников анархизма оказывалось в

городе. Объединявшиеся в профессиональные союзы рабочие видели первый шаг к

своему “освобождению от труда” получение в собственность предприятий, где они

трудились, наивно полагая, что сам факт работы на предприятии дает им право на его

экспроприацию и через это – на улучшение условий своей жизни. Еще большее число

сторонников анархизма можно было найти в среде провинциальной (по своему сознанию)

российской интеллигенции, традиционно выступавшей “за свободу вообще”, поскольку

смутное понимание политической свободы как “вольницы” присуще русскому человеку с

незапамятных времен, равно как и коренная неприязнь к “власть предержащим”, перед

которыми он постоянно ощущал свою ущербность и бесправие.

Такое отношение многих россиян к власти, как к чему-то неправедному, греховному,

подлежащему изменению на началах христианства, не только порождало сумбур в их

сознании, не развеявшийся и по сей день, но и переводило сугубо практический вопрос

организации общественной и хозяйственной жизни в разряд эсхатологических чаяний,

придав ему некую мистическую окраску, столь явно проступающую в русской литературе

первых десятилетий ХХ века. Так не случайно вопрос о “мистическом анархизме”,

поставленный Георгием Чулковым и Вяч.Ивановым в 1906 г., был воспринят

современниками не в качестве принципа свободы творчества (отношение личности

художника и его творчества к окружающему социуму), а чуть ли не программой нового

религиозного движения<41>.

Это небольшое историко-социологическое отступление я счел необходимым, чтобы

показать место, занимаемое в сознании людей того времени анархизмом, с которым

каждый связывал собственные чаяния – свободу творчества, освобождение личности от

опеки государства, социально-экономические преобразования в городе и в деревне, и так

далее. Главным же для всех в анархизме было отрицание власти как насилия, т.е.

требование “акратии”, о чем были вынуждены потом все чаще напоминать сами

анархисты, объясняя свою позицию, причем акратии не как отрицания всякой структуры

управления, а как альтернативу диктатуре (насилию) идеи “общественного согласия” и

самоорганизации масс. В результате, анархизм оказывался единственным идейным

течением, противостоящим не только коммунистам (с которыми анархисты, кстати,

сходились в определении окончательных целей преобразования жизни), но и остальным

партиям, отличавшимся от большевиков не отрицанием централизованной власти, а лишь

способом ее применения.

Такая картина позволяет понять всю притягательность анархизма в глазах молодежи

20-х гг. и ее желание разобраться в том, как же представляли себе будущее после

завершения социальной революции такие теоретики анархизма, как М.А.Бакунин и

П.А.Кропоткин, в чем их предвидение отличалось от той реальности, в которой оказалась

Россия. Отсюда был один только шаг к разговорам об анархизме и анархистах, за

70

которыми начинались поиски литературы (продававшейся тогда еще легально), а затем и

ее “проработка” с последующим коллективным обсуждением.

Здесь мы сталкиваемся с очень важным для нас феноменом. В отличие от программ

других политических партий, говоривших о конкретных преобразованиях, анархизм

рисовал картины будущего, опираясь на идею совершенного человеческого общежития,

молчаливо опуская вопрос о возможности ее практической реализации в конкретных

условиях российской жизни.

Изучая анархистскую литературу, читатели узнавали, что основополагающей в

анархизме является свобода волеизъявления человека, недопустимость принуждения к

чему бы то ни было свободной личности, активная взаимопомощь и поддержка свободных

индивидуумов, борьба с любым видом насилия и принуждения как проявлением власти и

тенденции порабощения и эксплуатации человека человеком, отрицание иерархического

построения общества и многое другое, что невольно обращало внимание наиболее

образованных читателей на соответствие анархистских лозунгов евангельской проповеди

как основы общечеловеческой этики. С другой же стороны – невольно переводило интерес

с вопросов политики и экономики на человеческую личность и проблемы ее

взаимоотношения с обществом и мирозданием<42>. В таких кружках, если они

оказывались в поле зрения тамплиеров, начиналось более или менее регулярное чтение

лекций – сначала по экономике, социологии, философии, а затем и по другим сферам

знаний, которые открывали слушателям иную перспективу развития общества и

человеческой мысли, чем марксистские программы вузов.

Перенос акцента с экономики и политики на психологию и духовный мир человека

оказывался тем легче, что многие заповеди анархизма, имея в своих основах христианские

заповеди, совпадали с постулатами тамплиерства, как это устанавливается по корпусу

орденских легенд, в которых настойчиво проводятся одни и те же идеи: свобода воли

личности, невозможность принуждения личности к чему бы то ни было (необходимость

любого поступка должна быть осознана, как органически вытекающая из мировоззрения),

готовность жертвенного служения ближнему и дальнему, и многое другое, что

неприметным образом складывалось в некий “рыцарский кодекс”, если понимать под

“рыцарством” то идеальное, что осталось в нашем сознании от социального института

рыцарства европейского средневековья. “Рыцарь – понятие этическое, как лицо,

совершающее нравственные поступки”, – пояснял на одном из допросов

Е.Н.Смирнов<43>, понимая под этим идеал гармоничного и свободного человека,

отдающего отчет в своих словах и поступках, умеющего взять на себя ответственность за

принятые решения, ощущающего себя нужной и неотъемлемой частью мира, в котором он

живет и который преобразует по мере собственного преобразования и совершенствования.

О том же, только другими словами, говорили на допросах и остальные тамплиеры.

Сознание человека ХХ века, подготовленное всем предшествующим романтическим

периодом развития европейской литературы, воспринимало рыцаря не только как воина,

но и как защитника справедливости. Рыцарь представал человеком, добровольно взявшим

на себя миссию подвига служения добру и свету в этом мире, символом чести, стойкости,

мужества, неукоснительного исполнения долга; он оказывался наиболее ярким и

всеобъемлющим идеальным образом, понятным каждому молодому, сколько-нибудь

развитому и начитанному человеку. Можно сказать, что использование образа рыцаря

было одной из самых удачных идей, позволявшей при желании каждому воплотить в

своей жизни блистательную сказку, – в жизни, казалось бы, начисто лишенной

возможности сказок; в жизни, где делалось все, чтобы осмеять любую высокую

романтику, низвести ее до пошлости быта и дезавуировать самые высокие порывы. Уже

это обстоятельство позволяло человеку, прикоснувшемуся к идее рыцарства, отдаться ей с

непосредственностью юности, тем более, когда почва была подготовлена лекциями,

расширявшими кругозор неофита, рождавшими желание идти к знанию все дальше и

дальше, вкушая “запретный плод духа”.

71

Подобная ситуация, как мне кажется, способна с наибольшей вероятностью объяснить

странный, на первый взгляд, факт, что “тамплиерами” оказывались не только члены

Ордена тамплиеров, но и слушатели самых начальных “рыцарских” кружков. Например,

по воспоминаниям В.И.Филоматовой, она с подругой была “посвящена в тамплиеры”

А.А.Солоновичем в первое же их с ним свидание, после чего только и начались занятия в

кружке и последующие посвящения в орденские степени<44>. Как могла получиться

такая скоропалительность? Мне представляется, что в данном случае действия

Солоновича исходили из романтичности ситуации, тем более, что пришедшие к нему

девушки, заканчивавшие 1-й МГУ (одна – медицинский факультет, другая – химический),

оказались достаточно подготовлены, чтобы раскрыть перед ним интерес к вопросам

именно духовного порядка, формирующим мировоззрение. Неясно другое: в какой орден

они были приняты?

Ритуальная сторона тамплиерства, введенного Карелиным в России, представляется

достаточно простой, как в том можно убедиться, читая показания А.С.Поля, совпадающие

в деталях с рассказами других арестованных членов “Ордена Света”, вступивших на путь

“признательных показаний”. Будущий кандидат прослушивал цикл лекций по истории и

философии, несколько основополагающих орденских легенд (о сотворении мира, об

Атлантиде и Египте), а затем, если он изъявлял согласие на вступление в Орден, в

назначенный день, в присутствии старших рыцарей, одним из которых бывала женщина,

он приносил обет верности, выслушивал краткую версию легенды о жрецах Египта и

формулу посвящения в первую степень. При переходе во вторую степень он получал

белую розу, как знак чистоты помыслов и устремленности к бесконечному, с которой он

теперь должен был появляться на собраниях. Одновременно ему давалась голубая

восьмиконечная “богородичная” звезда, символизировавшая надзвездный мир восьми

измерений, поскольку в “Ордене Света” было восемь степеней посвящения.

Посвящения в последующие степени отличались лишь произносимой формулой и тем,

что при переходе на третью степень посвящаемый получал белый полотняный пояс

мученика, как символ готовности рыцаря на мучения за его веру и избранный путь.

Кроме регулярных учебных занятий, проходивших раз или два в неделю, члены

орденских кружков (как правило, в количестве 8-10 человек), собирались на ритуальные

собрания, связанные с приемом неофитов, посвящением в следующую степень или с

редкими орденскими праздниками, в числе которых было Рождество Христово,

Воскресение (Пасха), день памяти Иоанна Крестителя и праздник архангела Михаила,

архистратига небесных воинств и покровителя земных рыцарей. Культ архангела Михаила

был особенно распространен среди тамплиеров, что подтверждается стихами, которые

сохранились в их личных архивах (стихи П.А.Аренского, С.А.Кондратьева, А.А.Сидорова,

А.В.Уйттенховена, В.А.Завадской). Изредка бывали собрания и организационного плана,

опять-таки по кружкам, где решались вопросы помощи нуждающимся, проведения

благотворительных концертов, публичных лекций или мемориальных публичных же

вечеров, организации орденской библиотеки и т.п. Согласно древней орденской традиции,

особое внимание уделялось благотворительной деятельности, для чего было создано

“Братство милосердия”, о котором сообщает в своих показаниях А.С.Поль.

Сопоставляя ритуалы посвящения и символику Ордена, как о том рассказывают разные

тамплиеры, нельзя не заметить разночтений. Так по М.И.Сизову в Ордене имеется

двенадцать степеней посвящения, между тем как члены “Ордена Света” их насчитывают

только восемь, а по рассказу В.И.Филоматовой степеней всего четыре. Соответственно

различны и символы: посвящая Н.А.Ладыженского, Н.К.Богомолов говорит ему о

“красной розе”; в “Ордене Света” и в руках у Карелина (см. показания Ю.А.Завадского)

фигурирует белая роза (и голубая восьмиконечная звезда, по показаниям А.С.Поля), тогда

как в организации Филоматовой символом Ордена оказывается “голубая астра” (по-

видимому, как парафраза “голубой звезды”), хотя изображалась она в виде цветка астры.

Это позволяет предположить, что описанная символика отражала иерархичность

72

структуры самого Ордена тамплиеров, состоявшего из кружков и “подорденов” разного

уровня (“Орден Света”, “Орден Духа”, “Храм искусств” и т.д.), над которыми

возвышались четыре последних степени собственно Ордена тамплиеров, но

конспирированных и внутри этих подорденов, поскольку члены кружка знали, как

правило, только своего непосредственного руководителя, а с другими рыцарями более

высоких степеней знакомились в моменты очередного посвящения, при переходе из

кружка в кружок или при смене руководителей, задачей которых было вести занятия и

знакомить посвящаемых с корпусом орденских легенд.

На последних следует остановиться особо.

Сложность с легендами состоит в том, что имеющиеся в моем распоряжении тексты,

некоторые из которых уже опубликованы<45>, не позволяют сколько-нибудь уверенно

говорить об источниках их происхождения. Если рассматривать легенды с точки зрения

сюжетов и тематики, то весь корпус может быть разделен на следующие условные циклы:

1) космологический, опирающийся, скорее всего, на какие-то гностические традиции; 2)

исторический, в котором прослеживается предыстория и история Ордена, начинающаяся с

атлантов, их прихода в Египет, развивающаяся через евангельские события (обретение

Грааля), чтобы через эпоху крестовых походов и европейское средневековье дойти до

наших дней; 3) собственно мистический, повествующий о мирах высоких духов,

соответствующих иерархии христианских небесных сил и воинств. Если первые два цикла

несут – в какой-то степени – на себе отпечаток традиции и обнаруживают присутствие в

текстах исторических (или псевдоисторических) реалий, то последний в этом отношении

стоит особняком, заставляя относить его создание (м.б., на основе каких-то гностических

текстов) уже к началу ХХ века, если не к тем же 20-м годам. Об этом свидетельствует

язык легенд, образы, употребляемые для сравнений, стиль изложения, отражающий стиль

мышления человека, привыкшего мыслить категориями естественно-научных дисциплин,

а также слишком явные параллели с общественными идеалами анархистов.

Последнее касается, в первую очередь, описания жизни в различных “космосах”

небесных иерархий, где на передний план весьма общей и смутной картины выдвигаются

принципы акратического устройства общества – своего рода картинки справедливой,

вольной обеспеченной жизни, освободившей обитателей этих миров от заботы о хлебе

насущном, чтобы целиком отдаться свободному творчеству и познанию. Разговоры духов

носят характер как бы платоновских диалогов, напоминая пьесы-диалоги, которые так

любил писать А.А.Карелин, развивая в них перед слушателями и читателями

теоретические положения, которые были бы скучны в обычном статейном изложении.

Легенды предназначались для воспитания слушателей в духе орденских заповедей,

примеров решения вопросов духовной и повседневной жизни, отчасти напоминая

учебники европейского средневековья, в которых материал излагался в форме вопросов и

ответов или “картинок с натуры”, сочиненных для определенных ситуаций. Можно

предположить, что указанный цикл частью своей (если не целиком) возник уже на

российской почве по каким-то уже имевшимся образцам или используя неизвестные нам

литературные тексты.

Если эта часть легенд оказывается нацелена на формирование этической структуры

мышления тамплиеров, широко при этом используя новозаветную литературу и ее

апокрифы, то другие их части, историческая и космологическая, особенно последняя,

были призваны формировать мировоззрение посвященного и, раскрывая перед человеком

структуру мироздания, вводили его в нее в качестве необходимой и действенной частицы,

от которой зависит судьба всего сущего.

Занимаясь историей русских тамплиеров, я не могу освободиться от впечатления, что

рыцарский путь активного служения в борьбе со злом невежества и тьмой обскурантизма

был единственно верным и возможным тогда путем спасения духовного потенциала

России в лице ее интеллигенции. Больше того, то был единственно возможный путь

формирования личности, который ранее не был пройден русским человеком, как о том

73

справедливо писал Н.А.Бердяев, отчего характер россиянина, не получив рыцарской

огранки и закалки, так и остался по сути своей “бабьим”, привыкшим прятаться за

“общину”, “соборность”, полагающим, что одноразовым покаянием можно обрести

прощение и святость, невзирая на прежние преступления, чуждым понятия долга и чести,

которые формировали характер европейца на протяжении почти тысячелетия<46>.

Однако строилось это мировоззрение не на одной мистической традиции, но и на

последних достижениях современной позитивной науки, о чем постоянно говорилось на

собраниях членов Ордена, причем тенденция эта была отнюдь не нововведением, а была

развитием традиции того тайного духовного тамплиерства, которое возникло в недрах

исторического Ордена уже в ХIII веке<47>.

Собственно говоря, тамплиеры предприняли попытку сведения воедино научного

познания мира, которое в начале нашего века подошло к границам “запредельного”, и того

интуитивного опыта, накапливающегося на протяжении существования всего

человечества, который определялся несколько расплывчатым понятием “мистического”,

будучи отвергнут как официальной теологией, так и опытной наукой. Подобное слияние

было исторически предопределено хотя бы потому, что ни позитивная наука, ни одна из

великих конфессий не отвечали на главный, самый основной вопрос, встававший перед

каждым образованным человеком: что я есмь, откуда пришел, зачем живу и куда уйду?

Согласимся, что в наше время, когда ценность человеческой жизни ежеминутно

подвергается сомнению, когда мировые религии не могут дать вразумительного ответа на

эти изначальные вопросы познания бытия, а если и дают, то он оказывается

уничижительным для человека, – без решения этих вопросов активное, сознательное,

творческое бытие становится если не бессмысленным, то затруднительным.

Стоит заметить, что в данных вопросах наука и религия оказались удивительно

единодушны, отказываясь определить, человеческое “я”, рассматривая его существование

всего только как одноразовое следствие случайных факторов, не имеющего собственного

значения и смысла (тем более – цели) в общей системе мироздания.

Замена материалистического “небытия” – “адом” или “раем”, равно как и алогичность

наказаний за прегрешения в жизни, куда человек оказывается вброшен помимо

собственного желания и не обладая ни знанием, ни свободой воли, – не этот ли абсурдный

постулат, в большей степени, чем даже противоречия православной догматики данным

современной науки о мире и человеке, оттолкнули от Церкви мыслящих людей, поскольку

она их учила смирению, но не знанию?

Кризис веры в полуязыческой многоконфессиональной России намного опередил

правовой кризис православной церкви, на протяжении столетий выступавшей верной

опорой власти, своего рода “четвертым отделением Его Императорского Величества

канцелярии”, но никак не тем духовным пространством, куда могли стремиться мыслящие

и образованные люди. Ведь именно этим объясняется тот жгучий интерес к иным учениям

и конфессиям, который, возникнув в начале века в России, в наши дни приобретает

поистине всеобъемлющий характер. Человеку нужна в жизни и в мире та “точка опоры”,

которой так не хватало еще Архимеду. Тамплиерство нашло ее в синтезе науки и мистики.

Когда я думаю об этом, мне представляется, что подлинный подвиг средневековых

рыцарей, основавших внутри своего “внешнего” Ордена еще и другой, тайный, для

посвященных, заключался не в их доблести на полях сражений, а в неустанных поисках

древней мудрости, которую они открывали и постигали в беседах и медитациях со своими

учителями и “оппонентами” – так, пожалуй, я могу назвать их противников-мусульман,

схватки с которыми напоминали, скорее, не битвы, а турниры, где Восток и Запад

знакомились друг с другом, взаимно обогащаясь куртуазностью манер и тайной

мудростью посвященных, выковывая мировоззрение

будущих поколений

свободомыслящих исследователей природы и человека. Гораздо выше золота и

драгоценных камней тамплиеры ценили сокровища духа, которые они получали на

Востоке от таких же “искателей истины”<48>.

74

То, что в недрах средневекового тамплиерства высокого посвящения папским Римом и

инквизицией было объявлено “сатанизмом”, как об этом заявляют без тени сомнения

авторы популярных книжек, не задумываясь, что тиражируют многовековую ложь, столь

же абсурдную, как обвинения на советских политических процессах 30-х гг. нашего века,

на самом деле явилось синтезом наследия Востока и изначального христианства,

попытками постижения структуры мироздания и определения в нем места человека,

который на протяжении всего своего существования отказывался признавать за собой

“случайность” и “эфемерность”, отстаивая божественность происхождения и

двойственность своей природы.

Тамплиеры согласны с мистиками других школ, что человек состоит из физического

тела, которое живет по законам жизни материи, астрального, являющегося продуктом

душевной жизни человека и связующего физическое тело с духом, и из духовной

сущности, собственно “я” человека, являющейся бессмертной монадой, возникшей вместе

со Вселенной, чьи бесчисленные воплощения способствуют как ее собственной эволюции,

так и преобразованию окружающего мира. Другими словами, от активной или пассивной

позиции каждого из нас, от нашего личного выбора, наших решений и наших поступков в

какой-то мере зависит и судьба мироздания; зависит от того, как проживет человек

очередную жизнь, являющуюся ареной борьбы сил света и тьмы, гармонии и хаоса,

знания и невежества, которые в человеческом восприятии идентифицируются с

понятиями добра и зла. Отсюда перед каждым человеком рано или поздно встает

неизбежная проблема выбора, поскольку он должен определить, для чего он живет и чему

содействует: увеличению хаоса, расширению тьмы, господству зла или же гармонизации

мира, распространению света, торжеству добра и знания…

Чрезвычайно важным вкладом тамплиеров в эту общепризнанную концепцию,

лежащую в основе всех мировых религий, стало утверждение, что абсолютного зла, как

такового, существующего изначально, на самом деле нет: зло есть такое же отсутствие

добра, как невежество является отсутствием знания, а тьма – отсутствием света. Этот

несколько неожиданный, однако строго логичный постулат не только снимал извечный

дуализм учений Востока и его несколько искусственное разрешение в иудео-

христианстве, но и впервые отводил человеку ведущее место в космосе, поднимая его в

качестве свободного, обладающего собственной волей “собеседника и соработника

Божия” в процессе длящегося сотворения мира.

Познавший свою божественность и свое значение, свою ответственность в борьбе со

злом и хаосом, которые выступают в облике воинствующего невежества, препятствуя

другим монадам осознать свою божественную сущность и предназначение, современный