Текст книги "Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России"

Автор книги: Андрей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

офицерской организации”, в результате чего все они тогда же были расстреляны<10>.

По всей видимости, ложа Полисадова была не единственной масонской ложей в

Москве. Из частично сохранившейся в следственном деле переписки Полисадова с

Астромовым следует, что помимо ложи “Гармония” в Москве в послереволюционный

период существовали и другие масонские (в частности, мартинистские) ложи<11>, однако

об их составе и судьбе пока ничего не известно. В этих же письмах всплывают имена

некоторых масонов, принявших посвящение в эмиграции за границей, а в то время

работавших на ответственных постах в советском аппарате (напр., В.И.Забрежнев,

впоследствии неоднократно репрессированный).

Вскоре после дела ленинградских масонов в Москве, в 1927 г., прошли обширные

аресты по делу оккультного ордена “Эмеш редивиус”<12>, во главе которого стояли

метеоролог В.К.Чеховский и оккультист Е.К.Тегер. Последний был хорошо известен

мистикам Москвы и Ленинграда как по своим интересам, так и по родственным связям с

М.И.Сизовым – антропософом, тамплиером, розенкрейцером – на сестре которого одно

время он был женат. Задачей этой организации, объединявшей, с одной стороны,

молодежь, а с другой – не подозревавшую о существовании ордена научную

общественность Москвы, была разработка двух программ. Первая из них, легальная,

выполнявшаяся в тесном взаимодействии с Институтом мозга Академии Наук СССР,

ставила своей задачей добиться практического приема и передачи мыслей на расстоянии,

тогда как другая, тайная, была направлена исключительно на овладение оккультными

методами господства над стихийными духами, “элементалями”. Орден был глубоко

конспирирован, а опыты под видом научных разработок производились в подвале дома на

Малой Лубянке в непосредственной близости от расстрельных подвалов ОГПУ для

уловления “элементалей”, слетающихся на кровь жертв. Там же велись с посвященными

регулярные занятия по оккультизму.

В феврале 1928 г. орден был случайно раскрыт, его члены приговорены к заключению

и высылкам, а сам Чеховский, отправленный на Соловки, вскоре был расстрелян за

активное участие в подготовке группового побега заключенных<13>.

Гораздо более широкие и глубокие задачи ставили перед собой московские

розенкрейцеры. В отличие от масонов, ограничившихся лишь оккультной обрядовостью,

розенкрейцеры, подобно оккультистам, пытались воздействовать на силы природы

магическим путем. Общепризнанным главой московских розенкрейцеров разных

направлений в первой половине 20-х гг. был В.А.Шмаков, известный теоретик, автор

фундаментальных трудов по арканологии и пневматологии. В его доме (и вокруг него)

собирались вплоть до его отъезда за границу в августе 1924 г. представители самых

различных мистических течений и взглядов, среди которых были, например,

П.А.Флоренский, интересовавшийся тогда практической магией, уже упоминавшийся

А.Н.Семигановский, историк искусства А.А.Сидоров, имевший не только масонское

посвящение высокого градуса, но и высокие степени в Ордене розенкрейцеров и Ордене

тамплиеров, а также ряд других лиц, сыгравших позднее роль в передаче оккультной

преемственности в последующие десятилетия (напр., М.И.Сизов, Д.С.Недович,

М.Д.Асикритов).<14>

В этом окружении Шмакова наиболее примечательной фигурой был В.В.Белюстин,

которого, по его словам, Шмаков очень скоро признал своим преемником, поручив ему

вести занятия по теоретическому оккультизму. Именно тогда Белюстиным были заложены

основы московского Ордена розенкрейцеров (манихеистов), иначе именовавших себя

“орионийцами”.<15>

В состав этого, крайне ограниченного Ордена (не более двух десятков человек) входили

представители и других мистических течений – тамплиеры (М.В.Дорогова, Ф.П.Веревин),

масоны (А.А.Сидоров), антропософы (Н.Б.Вургафт, М.И.Сизов) и пр., что способствовало

распространению идей и обращению в кружках мистической литературы, пополнявшейся

за счет как собственных сочинений розенкрейцеров, так и переводов их с древних и новых

языков. Кружок орионийцев в своих занятиях просуществовал до весны 1933 г., когда

члены его были арестованы, но через 2-3 месяца почти все, дав подписку о

сотрудничестве с органами, были освобождены. Любопытно отметить, что в 1925 г.,

незадолго до своего ареста, Астромов разыскал в Москве Белюстина и настойчиво

приглашал его взять “патронаж” над “Русским автономным масонством” в плане практики

оккультизма.

Другой, гораздо более известной и яркой, но зато и менее серьезной фигурой

московского розенкрейцерства, был небезызвестный Б.М.Зубакин, которому посвящена

недавно вышедшая книга А.И.Немировского и В.И.Уколовой, наполненная рекордным

количеством фактических ошибок и огрехов<16>. Основанная еще в 1914 г. под

Петроградом ложа “Lux astralis”, неоднократно возрождавшаяся Зубакиным по причине

ухода ее членов, представляла не столько орден, сколько общину мистиков со своими

обрядами, которые насаждал в своей учительской и проповеднической деятельности

Зубакин, именовавший себя “епископом Богори Вторым”. Ее дочерние кружки

существовали в Смоленске, в Ленинграде, но серьезного влияния на окружающих не

имели, представляя собой маленькую, бездействующую секту, в особенности после

высылки Зубакина в 1929 г. в Архангельск. В дальнейшем “ложа” состояла из нескольких

“верных” (среди которых была недавно скончавшаяся А.И.Цветаева), и закончила свое

существование в 1937 г. в связи с арестом Зубакина и всех ее членов.

Сейчас трудно утверждать, но какое-то влияние во второй половине 20-х гг. Зубакин -

по-видимому – оказал на группу рериховских последователей “Амаравэлла”, во главе

которой стояла артистка В.Н.Руна-Пшесецкая, а в числе участников – художник

Б.А.Смирнов-Русецкий, примыкавший в конце 30-х гг. к остаткам московских тамплиеров

и розенкрейцеров.<17> В качестве курьеза можно заметить, что в августе 1920 г. при

очередной попытке возрождения ложи в Минске, Зубакиным был принят в ложу совсем

молодой тогда С.М.Эйзенштейн.<18>

Значительно большим размахом и целенаправленностью своей деятельности

отличалось движение тамплиеров, оформившееся как Восточный отряд Ордена в 1920

г.<19> Его основателем стал А.А.Карелин, теоретик анархизма, вернувшийся в Россию из

эмиграции в 1917 г. В отличие от предыдущих орденов и обществ, тяготевших к

оккультизму и магии, движение тамплиеров носило ярко выраженный гностический

характер, о чем свидетельствует дошедший до нас корпус орденских легенд и

воспоминания участников многочисленных “рыцарских” кружков. В отличие от других

орденов, тамплиерство ставило перед собой две основные задачи: 1) работу над собой как

путь служения обществу и человеку, и 2) совмещение пути мистического и научного

познания мира как борьбу света знания с тьмой невежества. Основой для первого служило

евангельское христианство, для второго – попытка соединения древнего гнозиса с

современным научным познанием мира. Соответственно, эти две задачи определяли и

состав участников движения, от которых требовались не только определенные морально-

этические качества, но еще и достаточно высокое общее образование и культура.

В истории российского тамплиерства сейчас можно наметить несколько периодов.

Первый из них приходится на 1919-1923 гг. и связан с работой самого Карелина,

готовившего на многочисленных занятиях и беседах руководящие кадры Ордена, в

первую очередь из театральной среды (актеры, режиссеры), литераторов, научных

работников, преподавателей вузов, художников и т.п. Среди них можно назвать таких

известных режиссеров, как Ю.А.Завадский, Р.Н.Симонов, В.С.Смышляев, актеров -

М.А.Чехова, композитора С.А.Кондратьева, литераторов – П.А.Аренского, Г.П.Шторма,

искусствоведа А.А.Сидорова и др. Одновременно в этом же кругу Карелина мы

обнаруживаем молодых антропософов – М.Н.Жемчужникову, М.И.Сизова, М.В.Дорогову

(двое последних состояли и в Ордене орионийцев), преподавателей московских вузов -

А.А.Солоновича, Е.К.Бренева, С.Р.Ляшука.

Второй период можно отсчитывать с конца 1923 г., когда возникают и получают

широкое распространение “дочерние” организации Ордена тамплиеров – “Орден Света” и

“Храм Искусств” (Москва), “Орден Духа” (Нижний Новгород), создаются орденские

кружки в среде студенческой молодежи, орденские организации в Ленинграде,

Свердловске, на Северном Кавказе, в Ташкенте и в Батуме. В это время идет активное

распространение орденского “самиздата” в виде лекций, читаемых в кружках, орденских

легенд, многочисленных переводов и оригинальных статей, публикуемых в зарубежных

изданиях анархистского направления. Основными “площадками”, на которых велась

работа, были Государственный институт слова (ГИС), Институт востоковедения им.

Нариманова, МВТУ им. Баумана, Государственная академия художественных наук

(ГАХН), Белорусская государственная драматическая студия в Москве, Студия

Ю.Завадского, в какой-то мере Театр им. Евгения Вахтангова, а также Музей

П.А.Кропоткина, Вегетарианская столовая и Толстовское общество.

Концом второго периода был 1930 г., за лето и осень которого прошли массовые аресты

тамплиеров, приговоренных ОСО ОГПУ к различным срокам политизоляторов,

концлагерей и ссылок. Вообще, этот год можно считать переломным моментом в истории

большинства мистических обществ и организаций в России. Вместе с тем, для

тамплиерского движения он отмечает начало третьего периода, когда идеи тамплиерства

распространяются почти исключительно в среде научной интеллигенции – востоковедов,

математиков, метеорологов, биофизиков и т.п., завоевывая себе новых адептов. Среди них

можно назвать М.А.Лорис-Меликова, А.А.Синягина, Ю.К.Щюцкого, Ф.Б.Ростопчина,

Г.В.Гориневского. Большая их часть не смогли пережить 1937-1938 годы, когда,

одновременно с уничтожением партийной оппозиции, происходило физическое

уничтожение тамплиеров (анархо-мистиков), представляемых следствием в качестве

деятелей контрреволюционного анархоподполья. Такая судьба постигла А.А. и А.О.

Солоновичей, Д.А.Бема, Е.К.Бренева, Ю.К.Щюцкого, А.А.Синягина и многих других.

Одновременно был расстрелян Б.М.Зубакин со своими ближайшими сподвижниками и

многие другие мистики, не подписавшие соглашения о секретном сотрудничестве с

органами ОГПУ-НКВД, проходившие по более ранним делам, теперь возобновленными

повторно.

Дальнейшая история мистического движения в России этих направлений принадлежит

уже следующей эпохе и выходит за рамки данного обзора.

АНАРХИСТЫ И МИСТИКИ КРОПОТКИНСКОГО МУЗЕЯ

Осенью 1928 г. в сентябрьском номере парижского журнала “Дело труда” появилось

обращение “К анархистам!”. Подписанное восемнадцатью именами, среди которых были

столь известные как А.А.Боровой, Ан.Андреев, В.В.Бармаш, Н.И.Рогдаев и В.С.Худолей,

оно произвело на зарубежного русского читателя впечатление разорвавшейся бомбы. В

крайне резких выражениях, переходящих в брань, авторы рисовали ситуацию,

сложившуюся в Кропоткинском музее в Москве по отношению к истинным

приверженцам анархической идеи. Свой уход из Комитета по увековечению памяти

П.А.Кропоткина они объясняли засильем в Анархической секции Комитета анархо-

мистиков, “отвратительного нароста на анархизме”, которые создали в музее “атмосферу

грязного зловонного болота” <1>.

Начиная с этого момента на протяжении полутора лет из номера в номер журнал

печатал подборку материалов, состоявших в основном из групповых заявлений лиц,

подписавших первое обращение, откликов, написанных в его поддержку, и столь же

категоричных статей и заметок, принадлежавших редактору журнала П.Аршинову,

известного в прошлом как историка Махновского движения на Украине и личного

секретаря Н.И.Махно. Материалы эти “разоблачали” деятельность Кропоткинского

23

Комитета во главе с В.Н.Фигнер и С.Г.Кропоткиной, вдовой революционера, и были

направлены против председателя Анархической секции Комитета – А.А.Солоновича,

которого обвиняли в подпольной антисоветской деятельности, в фашизме, монархизме и

прочих смертных грехах.

Конец скандальной истории нетрудно было предугадать. К началу 1931 г. все сколько-

нибудь видные и активно работавшие анархисты как нападавшей, так и защищавшейся

сторон, оказались в концлагерях, политизоляторах и в ссылке; редакция “Дела труда”

вынуждена была перебраться из Парижа в Чикаго уже без П.Аршинова, который к

конфузу его сторонников оказался агентом ОГПУ<2>; Музей Кропоткина испытал ряд

жестоких ударов со стороны этого учреждения, а сам анархизм, как политическое,

идейное (и философское) течение, фактически, прекратил свое существование. Оставалось

лишь сначала изолировать, а затем и ликвидировать его последних приверженцев в

России, что и было с успехом выполнено к 1938 г.

Таким образом, в отношении своей направленности и подоплеки эти события для

историка особенной загадки не представляют. Однако исследователя больше интересует

не конечный результат, а тот процесс, который к такому результату приводит. Между тем,

названные выше события не получили никакого освещения в специальной литературе и

оказались выпавшими из поля зрения историков, как, впрочем, и все анарходвижение 20-х

гг. нашего века, о котором мы имеем поверхностное, к тому же превратное представление.

Последнее объясняет, почему даже в редких работах, авторы которых касались событий,

связанных с анархизмом и Кропоткинским музеем, оценка и понимание происходившего

оказываются далеки от действительности, а сами события сводятся, в основном, к борьбе

фракций и групп за главенство в движении <3>.

В настоящее время положение изменилось и в отношении источников, открывающихся

для исследователя, и в возможности нового подхода к событиям указанного периода в

целом. Сейчас мы начинаем понимать, что 20-е годы нашего столетия воспринимались

нами лишь одной какой-то своей стороной, в силу тех или иных причин получавшей

определенное освещение и оценку, как, например, борьба личностей внутри правящей

партии (к чему до сих пор приковано внимание историков и публикаторов последних лет),

становление советского кинематографа, театрального искусства, литературы, поисков в

области архитектуры и изобразительного искусства, наконец, политики по отношению к

деревне.

Между тем, каждое из названных явлений при внимательном рассмотрении

оказывается всего только одним аспектом генерального процесса, начавшегося в ноябре

1917 г. и завершенного в своих основных чертах к декабрю 1930 г. – напряженного

процесса сложения экономической и политической структуры тоталитарного государства

“нового типа”, не имевшего аналогов в истории. Процесс этот, программа которого была

подробно изложена в работе В.И.Ленина “Государство и революция”, предусматривал

обязательное уничтожение прежних общественных институтов, классов, слоев и всего

уклада жизни российского общества, причем уничтожение не только организационное, но,

в первую очередь, физическое.

Сейчас мы знаем, сколь чудовищно и грубо проходило уничтожение российской

интеллигенции как биологического носителя не-советского (т.е. не партийного, не

материалистического и не атеистического) сознания в области науки и культуры, да и во

всех областях жизни страны. Именно в этот период, закончившийся в 1931 г. и

ознаменованный новым “алтарем коммунизма”, воздвигнутым над нетленным телом его

вождя на Красной площади в Москве, когда репрессии приняли всеобщий характер,

завершился разгром и физическая изоляция прежних союзников РСДРП, провозгласившей

себя “коммунистической партией”. В числе их оказались и анархисты, формально

сошедшие с политической арены в 1921 г. после разгрома Кронштадтского мятежа, но

какое-то время еще терпимые полулегально при условии их отказа от всякой

политической деятельности.

24

Что представляло собой анархическое движение в это последнее свое десятилетие?

Внятно ответить на вопрос не сможет сейчас ни один историк как по отсутствию

материалов, так и в силу неопределенности движения, которое, как известно, никогда не

выступало со сколько-нибудь четкими программными документами, избегая создания

явных организационных структур. Определяемое в собственной среде расплывчатым

понятием “безвластники”, анархистское движение складывалось из множества взглядов,

воль, стремлений и характеров индивидуальностей, которые на протяжении своей жизни

весьма радикально эволюционировали под воздействием политической обстановки,

окружения и приобретенного опыта.

Действительно, спектр взглядов анархистов на общество и государство всегда был

очень широк – от “безначальцев” с их программой “немотивированного террора” до

“мирных анархистов” (толстовцев), отрицавших какое-либо насилие над личностью

(кроме самозащиты) и потому шедших как бы по стопам первых христиан. Между этими

крайностями можно найти множество различных взглядов и устремлений, которые не

поддаются учету, что признавали и сами анархисты.

И все же в этом широчайшем движении, не сливавшемся воедино, а, скорее,

распадавшемся на множество потоков и ручейков, можно выделить три направления,

которые оказываются решающими в выборе личного пути: 1) стремление к абсолютной

свободе действий личности против общества (террор, экспроприация, бунт), 2)

стремление к освобождению труда от ига предпринимателя и капитала (синдикалистское

и кооперативное движения) и 3) стремление к освобождению личности от

идеологического пресса общества и государства в плане ее духовного развития и

нравственного самоусовершенствования.

Вглядываясь в историю анархического движения, активно выступившего на арену

политической жизни Европы в середине прошлого века, можно заметить, что хотя все три

направления сосуществуют одновременно в начале XX века, на самом деле они отмечают

три этапа эволюции анархической идеи в общеисторическом процессе – от бунта

индивидуальности против складывающегося капиталистического общества к обретению

личностью своего места и своих задач в условиях демократического государства.

Стоит отметить, что склонность к тому или иному из этих направлений оказывается в

прямой зависимости от возраста, образованности и интеллекта человека, увлеченного

идеей “свободы”, поскольку каждое из них соответствует основным устремлениям

развивающейся личности, последовательно переходящей от юности (с ее бунтом против

всех и вся в попытке самопознания и самоутверждения) к зрелости физической, когда

индивидуум достигает равновесия с окружающим миром и приступает к реализации и

приумножению достигнутого рука об руку с такими же, как он, индивидуальностями, и,

наконец, к возрасту духовной зрелости, когда человек обращается к прожитому и задается

вопросом – для чего же он жил и трудился?

Вряд ли нужно подкреплять эту аксиому историческими примерами, в том числе

примерами эволюции самих революционеров, доживших до преклонного возраста и

оставивших нам собственноручные свидетельства изменения своих взглядов – от

декабристов до народовольцев<4>. Напомнить же об этом стоит хотя бы потому, что на

период 20-х гг. как раз приходится завершающий этап развития анархической

(акратической) идеи не только в СССР, но и во всем мире, – факт огромной важности для

правильного понимания событий, о которых пойдет речь ниже.

Только события эти начались не в 1928 г., как можно решить на основании хронологии

публикаций в журнале “Дело труда”, а в феврале 1921 г., буквально через несколько дней

после смерти П.А.Кропоткина в г. Дмитрове под Москвой.

Основанием для такого утверждения служат документы, переданные в 1925 г.

анархистом А.М.Атабекяном А.А.Боровому и сохранившиеся в фонде последнего в

Российском государственном архиве литературы и искусства<5>. Недавно открытые для

исследователей, они представляют безусловный интерес, поскольку вводят в самую суть

25

происходившего и состоят из: 1) копии письма А.Атабекяна от 11.03.25 г.

С.Г.Кропоткиной с объяснением ряда обстоятельств, 2) “Открытого письма

А.А.Боровому” группы анархистов с порицанием его позиции по отношению к конфликту

в Кропоткинском Комитете, 3) “Краткой истории Кропоткинского музея”, изложенной

“для революционого общественного мнения” и датированной 10.05.25 г., и 4)

“Публичного заявления”, которое появилось на страницах Аршиновского “Дела Труда”

только в феврале 1929 г., в котором действия дирекции музея в апреле 1925 г. объявлялись

“политическим доносом” на Анархическую секцию Комитета.

Этот комплекс документов оказывается чрезвычайно важен, поскольку, с одной

стороны, излагает точку зрения Атабекяна, человека достаточно известного в

анархическом движении<6>, но, как видно, чересчур экспансивного, а с другой -

позволяет проследить развитие конфликтной ситуации там, где ранее опубликованные

документы ее затушевывают или просто обходят.

По Атабекяну картина рисуется следующая.

Через неделю после смерти П.А.Кропоткина, 15.02.21 г. пленум Моссовета принял ряд

решений по увековечению памяти умершего, в том числе о передаче дома № 26 по

Штатному переулку в г. Москве (ныне пер.Кропоткина) под Музей им.Кропоткина.

“Кому?” – задается вопросом Атабекян и сам себе отвечает: “Идейным последователям

Кропоткина… Комитету по похоронам, состоявшему сплошь из анархистов за

исключением одного представителя семьи…” Поэтому, вскоре после похорон Кропоткина,

было созвано общее собрание представителей, живших в Москве и приехавших на

похороны анархистов, которое избрало “Комитет памяти П.А.Кропоткина”. В этот

Комитет вошел представитель семьи по похоронам географ Н.К.Лебедев, и “из чувства

деликатности к семье покойного” в него была избрана вместе с другими и вдова,

С.Г.Кропоткина.

Далее оказывается, что, согласившись с избранием, на одном из первых же заседаний

С.Г.Кропоткина решительно воспротивилась составу Комитета только из идейных

последователей ее покойного мужа и потребовала коренной реорганизации Комитета и

привлечения в него представителей научных, литературных, художественных,

музыкальных, кооперативных и иных общественных организаций с подразделением

Комитета на четыре секции: естественно-научную и географическую, общественно-

экономическую, литературно-художественную и анархическую. Для чего? Атабекян

полагал, что “чуждой духу учения своего мужа” вдове “нужно было привлечь умеренные,

выхолощенные, далекие от революционного темперамента Кропоткина политически

бесцветные или исторически изжитые элементы, чтобы числом этих группировок

оттеснить подлинных его последователей. Оставшись в Комитете в единственном числе,

не считая ее сателита Н.К.Лебедева, она… нашла допустимым завладеть печатью не ею

созданного Комитета и решительно объявила, что под тем же названием она образует свой

Комитет”<7>.

Последущая “история Кропоткинского музея” в изложении Атабекяна предстает

историей “ловкой вдовы”, заселявшей родовой особняк Кропоткиных “чуждыми

элементами”. Среди последних он называл, например, П.А.Пальчинского, которого

именовал не иначе как “начальником полицейской охраны Зимнего Дворца при

Временном правительстве”, М.П.Шебалина, “ненавидящего как анархизм, так и самих

анархистов”, и других, не менее крупных научных и общественных деятелей. Наоборот,

Анархическую секцию нового Кропоткинского Комитета, в которую вошел сам Атабекян,

он охарактеризовал как единственный оплот идейного анархизма, неустанно боровшегося

против Исполнительного Бюро Комитета и Музея.

Такая расстановка сил, по его словам, и подготовила решающий конфликт в марте 1925

г., однако, что его конкретно вызвало, из письма Атабекяна Кропоткиной трудно понять.

Можно только заключить, что виновниками его была как сама вдова, занимавшая пост

почетной председательницы Комитета и члена Исполнительного Бюро, так и знаменитая

26

шлиссельбуржанка В.Н.Фигнер, действительная председательница Комитета, а так же ряд

лиц из их ближайшего окружения, по имени Атабекяном не названных. Вместе с тем он

признавал, что дело заключалось отнюдь не в личностях, а “в том направлении, которое

принимает работа в музее и вокруг музея”. Вот почему он предлагал С.Г.Кропоткиной

вообще уйти из музея и Комитета, переехав в дмитровский дом, взяв все то, что ей

особенно ценно, как семейные реликвии<8>.

Каков был ответа адресата автору письма – неизвестно, но дальнейшие события, по

Атабекяну, разворачивались следующим образом.

Чтобы окончательно выдворить Анархическую секцию из музея и прекратить ее

заседания, носившие регулярный характер, Кропоткинский Комитет совместно с

дирекцией музея решили закрыть последний на ремонт на три месяца и по этому поводу

05.04.25 г. было созвано общее собрание Комитета, на котором В.Н.Фигнер передала

председательствование П.А.Пальчинскому, своему заместителю. Атабекян и члены

Анархической секции, сочтя это прямым вызовом, демонстративно ушли в другую

комнату и приняли резолюцию: не подчиняться решению Комитета и продолжать свои

еженедельные собрания в Музее.

Первое из них произошло, как можно думать, 19.04.25 г. Отколовшаяся группа членов

Анархической секции “беспрепятственно” прошла в зал библиотеки-читальни, куда потом

спустился заведующий музеем М.П.Шебалин, напомнив о недопустимости таких

собраний, но на него не обратили внимания. Второе заседание было назначено на 26.04.25

г., и здесь произошел скандал. Собравшиеся перед музеем члены секции обнаружили

дверь на цепочке и проникнуть в здание им удалось только силой. Чтобы освободить от

собравшихся зал библиотеки-читальни, М.П.Шебалину – с ведома С.Г.Кропоткиной -

пришлось обратиться к помощи милиции, после чего собравшиеся были переписаны и

отправлены по домам<9>.

Ситуация, скажем прямо, не простая. Однако, прежде чем разделить возмущение

Атабекяна, попробуем разобраться в происшедшем, используя тот “исторический фон”, о

котором я упомянул выше. Другими словами, вернемся к истокам конфликта в феврале

1921 г., чтобы выслушать и другую сторону, представленную, к счастью, тогда же

опубликованными материалами, точность которых никто сомнению не подвергал.

События, последовавшие за смертью П.А.Кропоткина 08.02.21 г., поначалу развивались

сходным с изложенным Атабекяном образом. Временная комиссия по устройству похорон

П.А.Кропоткина из представителей различных анархических организаций Москвы и

Н.К.Лебедева наметила кандидатов в члены будущего Комитета по увековечению памяти

Кропоткина, и 17.02.21 г. на собрании этих организаций был избран новый Комитет из 8

человек с участием вдовы и дочери покойного. Но поскольку Комитет собирался быть

узкофракционным, решительно отмежевываясь от каких бы то ни было других

общественных организаций, С.Г.Кропоткина и Н.К.Лебедев отказались в нем участвовать

и вышли, чтобы образовать другой, не анархический, а общественный Комитет<10>. Что

же касается “печати”, то ее упоминание лежит на совести Атабекяна, поскольку ее просто

не было.

Через полтора месяца, 28.3.21 г., состоялось первое заседание образованной

С.Г.Кропоткиной “Комиссии по вопросу о чествовании памяти П.А.Кропоткина”, в

которой были представлены как анархисты, так и общественные организации. Подобная

инициативная группа была создана и в Петрограде, где 1.6.21 г. в Доме ученых собрались

для решения этого вопроса Президент Российской Академии наук А.П.Карпинский,

директор Геологического Комитета А.Н.Рябинин, директор Горного института

Д.И.Мушкетов, председатель Русского Технического общества П.А.Пальчинский, ректор

Технологического института и председатель Ассоциации инженеров Д.С.Зернов,

заместитель председателя Общества изучения Революции М.В.Новорусский, председатель

Отделения географии, метеорологии и физики Русского географического общества

А.П.Герасимов, профессор Географического института Я.С.Эдельштейн, историк

27

литературы П.Е.Щеголев, С.Ф.Малявкин и В.И.Бауман. Ими был сформирован

Петроградский Комитет по увековечению памяти П.А.Кропоткина в составе

М.В.Новорусского, Д.С.Зернова, П.А.Пальчинского, представлявших свои институты и

общества, П.Е.Щеголева, представлявшего редакцию журнала “Былое”, С.Ф.Малявкина,

представлявшего Институт изучений “Поверхность и недра”, и В.И.Баумана,

представлявшего Народный университет имени Л.И.Лутугина.

20.06.21 г. в Москве на совместном заседании этих двух Комитетов была образована

новая Инициативная группа по созданию центрального Комитета, в которую вошли:

С.Г.Кропоткина, В.Н.Фигнер, П.А.Пальчинский, Н.К.Лебедев, Н.К.Муравьев,

А.А.Карелин и А.М.Атабекян. Она и обратилась к организациям и группам с

приглашением присылать в Комитет своих представителей.

Первое организационное собрание состоялось 18.09.21 г., когда, наконец, и был

образован “Всероссийский Общественный Комитет по увековечению памяти

П.А.Кропоткина”, в который, как было отмечено, “могут входить все анархические,

общественные, научные и научно-технические организации и группы, которые этого

пожелают, задачи и деятельность которых не противоречат основным идеям и принципам

покойного П.А.Кропоткина”. На втором заседании 06.11.21 г. было избрано

Исполнительное Бюро Комитета в составе С.Г.Кропоткиной (почетная председательница),

В.Н.Фигнер (председательница), Н.К.Лебедева (секретарь) и П.А.Пальчинского,

А.А.Карелина и Н.К.Муравьева<11>.

Как можно из этого видеть, с первой минуты задачей С.Г.Кропоткиной было создать

общественный, а не анархический Комитет по увековечению памяти мужа, чтобы

будущий музей стал не одной из многих фракционных, узко политических организаций,

судьба которых к 1921 г. была уже предрешена, не новым центром анархической

деятельности, чего так желали анархисты, а новым культурным центром Москвы. Вряд ли

я ошибусь, предположив, вопреки яростному утверждению Атабекяна, что

С.Г.Кропоткина не только полностью разделяла идеи своего покойного мужа, но и лучше

кого-либо знала о них, наблюдая их эволюцию на протяжении долгой совместной жизни.

Подобно многим другим, она видела в личности П.А.Кропоткина не только анархиста и

даже не преимущественно анархиста, а широко мыслящего исследователя, философа,

естествоиспытателя, у которого анархистами был взят (и препарирован под

специфическим углом зрения) только определенный круг идей.

Подобно большинству революционеров, в массе своей анархисты были людьми

невысокой культуры; эрудиция и просто образованность встречались среди них не часто,

что признавали и они сами. В этом плане весьма поучительно сравнить нападки

Атабекяна на С.Г.Кропоткину и ее научное окружение с тем, как он – в силу

неспособности понять и оценить – отрицает научные заслуги самого Кропоткина, обвиняя,

например, Н.К.Лебедева в их “преувеличении”, в результате чего тот, якобы, “делает из

Кропоткина смешную фигуру”<12>. Столь же предвзяты были и нападки его соратников