Текст книги "Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России"

Автор книги: Андрей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

оказалась в стороне от революционного движения именно потому, что сама она была

продуктом не революции, а многовековой эволюции. Будучи хранителем культуры, она

одна могла стать гарантом дальнейшего развития общества. Постоянно обновляющаяся,

вбирающая в себя все лучшие силы других слоев и классов, она никогда не претендовала

на командные высоты, понимая и ценя свою роль “генератора идей”, в результате которых

только и совершается продвижение вперед человечества. Именно эту роль сыграла

интеллигенция как во время “великих революций” в Западной Европе, так в еще большей

степени в постреволюционный период реставрации и начала нового восхождения

общества.

Почему в России произошло иначе? Почему Россия не смогла воспользоваться опытом

своих предшественников, заимствуя лишь отрицательные стороны и ничему не

научившись положительному? Мне кажется, причина здесь одна: отсутствие в России

того самого “просвещения”, охватывавшего все общество в целом, на что с такой

завистью и уважением смотрел русский человек, попадавший в Европу, и о чем, к слову

сказать, у нас совершенно забыли, заменив это емкое понятие техническим термином

“обучение”.

Просвещение предполагает не просто прогресс науки в познании мира и человека, но -

главным образом – восприятие и усвоение плодов этого познания в сознании общества и

каждого человека в отдельности. С одной стороны, это вызывает потребность во

всеобщем образовании народа, а с другой – становится мощнейшим стимулом тех

перемен, которые народ сам вносит в свою жизнь. Просвещенный человек понимал, что

одним только желанием он не может ни познать, ни, тем более, изменить законы природы

и общества, точно так же как не может младенец занять место взрослого человека, в

мгновение ока преодолев разделяющие их годы накопления опыта и знаний.

Идеи, и не только технические, гораздо сильнее влияют на жизнь обществ, чем то

обычно считают, причем как в плане положительном, так и в плане отрицательном. Чем

шире человек образован, тем больше возможностей он видит в реализации той или иной

идеи, тем легче угадывает таящиеся в ней опасности и находит способы их заранее

обезвредить; наоборот, чем менее образован человек, тем больше склонен переоценивать

свои знания, тем менее доступен он восприятию нового и тем более упорствует в

проведении какой-либо одной понравившейся ему идеи, не в силах предугадать

последствий ее воплощения в жизнь.

36

Ярким примером влияния сугубо научной (и даже естественнонаучной) идеи на

политическую и социальную жизнь в недавнем прошлом может служить тот факт, что

эпоха революций, сотрясавших Европу на протяжении XIX и начала XX века, обязана не

столько хлесткому утверждению марксистов, что “массы не могли уже жить по-старому”,

сколько внедрявшейся материалистами в сознание людей ложной идее об универсальном

значении “катаклизмов или переворотов на поверхности земного шара”, тут же

перенесенной на общественную жизнь. В самом деле, почему было не предположить, что

если в природе все изменения происходят революционным путем, сопровождаются

катастрофами и потрясениями, то и человечество может “ускорять прогресс”, вызывая

социальные катаклизмы в виде революций?

Потребовалось более полутораста лет напряженной работы исследователей,

раскрывавших одну за другой тайны мироздания, чтобы признать теорию “переворотов в

природе” совершенно несостоятельной. Грандиозные изменения, представавшие перед

глазами человека следами мгновенных катастроф, на поверку оказались результатом

долгих эволюционных процессов. Более того, катаклизмы – сокрушительные

землетрясения, извержения вулканов, катастрофические наводнения, процессы

горообразования, гибель островов и побережий и прочее, – оказались вызваны

нарушением, сбоем природных процессов. Показательно, что в это же время, параллельно,

происходил и пересмотр социальных теорий, приведший к выводу о бесплодности и

разрушительности революций, в первую очередь революций русских, подтвердив

горестное предчувствие П.Я.Чаадаева, что России и русским, по-видимому, суждено

преподать некий провиденциальный урок остальному человечеству<29>.

Многое из сказанного здесь Карелин интуитивно осознал еще во Франции. Тогда же он

смог понять и другое: обязанностью каждого человека является содействие эволюции

общества, как выполняя наилучшим образом свою работу на избранном поприще, так и

содействуя распространению знаний и, в особенности, моральному воспитанию

окружающих его людей, чтобы они оказались достойны чаемого ими будущего.

Последнее оказывалось самым важным, потому что именно здесь проходил водораздел

между “образованием” и “просвещением”, подразумевающим не только позитивные

знания об окружающем мире, но включающем в себя и отношение к этому миру, в первую

очередь, к обществу и личностям, данное общество составляющим.

Здесь не требовалось ничего открывать уже потому, что основы общечеловеческой

этики, проступающие во всех великих религиях мира, с предельной четкостью были

изложены в заветах раннего христианства, на котором, как на целостном

мировоззренческом фундаменте, в продолжении двух последних тысячелетий возводилось

здание европейской культуры, приобретающей в наши дни облик культуры

всечеловеческой. Однако, чтобы вернуть внимание людей к этой первооснове, помочь

понять ее непреходящие истины, большинством не воспринимаемые из-за их

механического повторения церковью, выступающей изначально в качестве

государственного аппарата принуждения и насилия, человека следовало освободить от

обязательного, вызывающего внутренний протест исполнения официального культа, дав

ему возможность самому избирать тот путь, который мог привести его в согласие с самим

собой, а, стало быть, с окружающим его обществом и с мирозданием в целом.

Именно христианство в евангельской проповеди обращалось к человеку с призывом

заняться в первую очередь самовоспитанием и уже потом переносить свой опыт на

окружающих. Тому же учили основатели великих религий, полагая, что освобождение и

раскрепощение приходит к человеку не извне, а изнутри, точно так же как в нем самом

рождается подлинный диалог с Богом. Наоборот, с самого своего утверждения церковь

выступала составной частью структуры государственной власти, т.е. средством

подчинения индивидуума, средством организации и стабилизации (консервации)

общества на том или ином этапе его развития. Другими словами, всякий раз новое учение

37

о свободе человеческой личности использовалось для создания иерархической структуры,

подчиняющей эту личность обществу или его надстройке – государственному аппарату.

Соответственно этому возникали и ложные представления о возможности обретения

свободы путем сокрушения государственного аппарата и перестройки общества, тогда как

противоречие коренилось не вовне, а внутри самого человека, являющегося ареной

противоборствующих идей, поставляющих ему ложные ориентиры. Выход был только

один: вернуться к истокам заблуждений и попытаться найти соответствие между

этическими постулатами христианства, способными сформировать духовную структуру

личности, и полученными в результате общих усилий человечества знаниями об

окружающем нас мире, которые позволяют определить место человека в природе и

задачи, которые он должен решать на своем жизненном пути.

К такому заключению П.А.Кропоткин пришел слишком поздно. У А.А.Карелина же

хватило еще сил и мужества, чтобы попытаться заложить основы практической

перестройки человеческого сознания для формирования нового человека, способного

выбраться из той дьявольской ловушки, в которую угодила не одна только Россия,

поддавшись вульгарному материализму. От анархизма им было взято главное – учение о

свободе воли творящего себя человека и, тем самым, перестраивающего окружающий его

мир. На место анархического лозунга всеобщего разрушения, пусть и с запозданием,

пришла попытка созидательной деятельности.

В России Карелину пришлось решать несколько взаимосвязанных тактических задач.

Для того, чтобы его услышали и пошли за ним в обстановке гражданской войны и

террора, внешне он должен был оставаться тем же, кем и был раньше – анархистом-

коммунистом, хотя в возможности политического анархизма, как сиюминутного

государственного строя, он, конечно, уже не верил. Новый вооруженный переворот

оказывался нереален, к тому же он поменял бы состав правящей группировки, не изменив

сути событий.

Между тем, иммидж анархиста был для Карелина отнюдь не только удобной “маской”.

Как я попытаюсь показать ниже, именно идеи анархического коммунизма, идеи

безвластия (акратии) и свободы личности в союзе таких же свободных и равных

индивидуумов, становились первыми ступенями, открывающимися сознанию

необразованного (или малообразованного) человека, способом привлечения рабочих и

крестьянских масс к началу “умного делания”, если использовать этот термин русского

подвижничества по отношению к раскрывающемуся самосознанию человека нашего

времени. Не для того ли и была в 1918 г. создана Карелиным Всероссийская Федерация

анархистов-коммунистов: чтобы спасать от гибели тех, кто уже встал под анархистские

знамена, чтобы направлять это стихийное движение в новое русло и вести отбор людей

уже по орденской линии для дальнейшей работы в тайных кружках, законспирированных

не только от властей, но и от анархистов.

Последнее и стало самым главным. Приняв во Франции посвящение в Орден

тамплиеров, Карелин вернулся в Россию с целью развернуть именно орденскую работу,

целью которой было бы воспитание людей, готовых служить духовному и культурному

возрождению России. Как никто другой, он подходил для решения такой задачи. В статье,

посвященной памяти Карелина, анархист В.С.Худолей отмечал две характерные черты

этого незаурядного человека, резко выделявшие его из массы как анархистов, так и

представителей других партий и политических течений: удивительную терпимость, даже

деликатность по отношению к инакомыслящим, и огромную эрудицию, “качество, не

часто встречающееся среди русских анархистов”. Не случайно Карелин, “будучи

анархистом-коммунистом, создал в ВФАК такие условия, что в ней могли участвовать,

чувствуя себя как дома, и анархисты-синдикалисты, и анархо-индивидуалисты”<30>.

Возникновение, а затем и распространение в анарходвижении идей “мистического

анархизма” и орденских кружков, историю которых еще предстоит написать, означало

переход анархической идеи в свою третью, завершающую стадию развития и, в то же

38

время, полную смену аудитории. Прежний контингент анархистов в большинстве своем

пополнялся за счет выходцев из крестьянской и рабочей среды. Это были люди с

начальным или, в лучшем случае, со средним специальным образованием, в развитии

своего сознания не до конца порвавшие с деревней и деревенской психологией. Картины

маленьких “вольных общин”, живущих растительной жизнью и обменом продуктов, где

каждый выполняет сходную работу, “всего имеет вдоволь”, картины всеобщего равенства

“с достатком, но без излишеств”, которые рисовали в своих брошюрах идеологи

анархизма и сам Карелин, были им понятны и вполне их устраивали. То была идиллия на

уровне первобытного коммунизма, такая же утопия, как и та, что обещали большевики,

только более понятная, а потому и манящая.

“Мистический анархизм”, провозглашенный в области творчества в 1905 г.

Г.И.Чулковым<31>, предполагал людей высоких знаний, большой духовной культуры и

творческого потенциала. Если принять за отправную точку положение, что философия

анархизма целиком строится на психологии индивидуального (М.Штирнер), то в ее

первой стадии речь идет о личности, чей бунт направлен на окружающий мир; вторая

стадия подразумевает гармонизирование отношений личности с подобными личностями в

совместном и равном труде; третья и последняя стадия развития личности направляет

энергию юношеского “бунта” внутрь собственного “я” для самосовершенствования,

поскольку подлинная эволюция личности протекает уже в плане не физическом и даже не

в социальном, а в плане духовном.

Членом Кропоткинского Комитета (и членом его Исполнительного Бюро) Карелин стал

с первых дней его возникновения. Это позволяет думать, что идея широкого, т.е.

общественного Комитета, принадлежала, возможно, не С.Г.Кропоткиной, а самому

Карелину, увидевшему в Комитете и будущем Музее тот центр культурного (и духовного)

сотрудничества прогрессивных сил русского общества, который отвечал идеям его и

Кропоткина. Одной из интереснейших тем для будущих исследователей может стать

история взаимоотношений и обмена идей между Карелиным и Кропоткиным, как до, так и

после их возвращения в Россию, тем более, что письма Карелина к Кропоткину

сохранились, но уже сейчас можно сказать, что они сходились в главном. Если Карелин на

заседаниях ВЦИК ратовал за отмену смертной казни, то Кропоткин столь же

категорически отрицал “красный террор” и “институт заложничества”, добиваясь отмены

того и другого в личной аудиенции у В.И.Ленина, как и следовало ожидать, бесплодной

по результатам. Обращение Кропоткина к этике показывает и сближение взглядов обоих

теоретиков анархизма на перспективы социальной революции, так что линия поведения

С.Г.Кропоткиной в Комитете и Музее в известной мере следовала взглядам Карелина.

К тому времени, когда музей Кропоткина встал на ноги, то есть к 1924-25 гг., в Москве

и во многих других городах – в Петрограде, Нижнем Новгороде, Свердловске, на

Северном Кавказе, – уже функционировали “рыцарские” кружки Ордена тамплиеров,

носившие разные названия: “Орден Света”, “Орден Духа” и т.п. Их члены догадывались о

существовании друг друга и если не всегда знали о Карелине, то читали его диалоги в

стиле Платона, где он развивал идеи гностиков и первых христиан, рисуя картины

будущего, не имеющие ничего общего с тем, что можно найти в его анархистских

брошюрах и весьма сухих политико-экономических статьях.

Как показывал в 1933 г. на допросе М.И.Сизов, один из крупнейших русских

последователей Р.Штейнера, строивший вместе с А.Белым (Б.Н.Бугаевым) Гетеанум в

Дорнахе перед Первой мировой войной, Карелин открыл Орден тамплиеров в 1920 г.<32>

Его первыми слушателями, учениками и первыми “рыцарями”, принявшими посвящение,

чтобы дальше вести самостоятельные кружки, были, насколько мне известно, артисты

В.С.Смышляев, В.А. и Ю.А.Завадские, математики А.А.Солонович и Д.А.Бем, научные

работники Н.И.Проферансов, М.И.Сизов, Н.П.Киселев, М.В.Дорогова, искусствовед

А.А.Сидоров, художник Л.А.Никитин, востоковед и писатель П.А.Аренский и ряд других

лиц.

39

На собраниях, происходивших первоначально у него на квартире, в здании нынешней

гостиницы “Националь”, Карелин рассказывал средневековые легенды о рыцарях, мире

духов, бесконечных вселенных, о духовных началах человека, физическое тело которого,

по учению тамплиеров, является лишь способом существования и развития “в мирах и

веках” заключенной в нем духовной сущности, одного из множеств духовных атомов

мироздания, активно участвующих в эволюции и упорядочении хаоса Вселенной. Среди

этих легенд были легенды об Атлантиде, совсем не схожие с тем, что повествовал о ней

Платон в диалогах “Тимей” и “Критий”; о древнем Египте, открываемые памятники

которого в те годы поражали воображение культурного мира; о гностиках и первых

христианах, в чьих преданиях сохранилась древняя мудрость Востока…

Но такими были только первые шаги. К указанному времени Орден, как можно

представить его сейчас по материалам архива бывшего ОГПУ-НКВД-МГБ, содержащего

протоколы допросов арестованных и их собственноручные, часто довольно подробные

показания, приобрел достаточно гибкую и многоликую структуру.

Самой первой ступенью на пути к Ордену стали многочисленные студенческие (и не

студенческие) кружки полузакрытого типа, в которых лекторы, иногда даже не

подозревавшие о существовании Ордена, знакомили слушателей с историей мировой

мысли, читали курсы по истории искусства и литературы, показывая ограниченность

вульгарного материализма и убогость обязательных социологических “схем”. Иногда

такие кружки возникали на период чтения одного какого-либо цикла лекций и потом

распадались; иногда члены их меняли место собраний, а вместе с тем меняли тему или

лекторов. Главной задачей подобных кружков было приучить слушателей мыслить и

анализировать, не принимать ничего на веру, учиться ставить вопросы и находить на них

аргументированные ответы. Естественно, что именно здесь, среди студентов вузов и

рабфаков, выходцев из рабочей и крестьянской среды, наибольшей популярностью

пользовались собственно анархистские идеи, а последующие споры и обсуждения с

неизбежностью приобретали политический характер, что, в конечном счете, приводило

слушателей в Анархическую секцию Кропоткинского Комитета и в библиотеку-читальню

при музее Кропоткина.

Одновременно со студенческими существовали кружки иного характера, составленные

из представителей творческой интеллигенции, где основными темами были вопросы

искусства, история религий, мистика и философия. Здесь старшие рыцари, ученики

Карелина, знакомили слушателей с циклами орденских легенд и по прошествии

определенного времени посвящали их в первую орденскую степень. Однако и эти кружки,

куда попадали наиболее способные и талантливые слушатели из кружков первого типа,

представляли собою лишь преддверие Ордена, отличаясь от него как своим названием, так

и отсутствием прямого выхода на его руководство.

Вот что писал об одном из таких кружков “второй ступени” на допросе 29.09.1930 г.

преподаватель московских вузов А.С. Поль: “В конце 1924 г. или в самом начале 1925 г. я

подошел к Ордену и вскоре был посвящен. Перед посвящением мне было сказано, что

Орден ставит своей задачей духовное перерождение человека, который должен быть

благородным и противиться всякой неправде. Мне было сказано, что я имею полную

свободу в любое время отойти от Ордена с единственным условием сохранения всего дела

в тайне…”<33>

Параллельно с такими “подорденами” существовали различные “братства” (например, в

Москве, – “Братство милосердия”), целью которых было оказание необходимой

материальной, медицинской и прочей помощи тем, кто в ней нуждался, безотносительно,

имел ли нуждающийся какое-либо отношение к Ордену, но так, чтобы ему осталось

неизвестным, от кого эта помощь исходит.

Собственно тамплиерами считались рыцари, поднимавшиеся на третью ступень

посвящения, которые вели кружки, рассказывали легенды, определяя, по-видимому,

программы общих мероприятий, как публичные лекции в Кропоткинском музее или в

40

Вегетарианской столовой при Обществе друзей Л.Н.Толстого в Москве,

благотворительные концерты, экскурсии и проч. Для этих людей изучение древних

легенд, философия религий, ритуалы рыцарских собраний служили не целью, а всего

только средством раскрытия и самосовершенствования личности, подобно тому, как

эвритмия Р.Штейнера была использована в свое время М.Чеховым для самораскрытия

творчества актера и наиболее полного вхождения его в сценический образ.

Здесь же обращение к истории мистики и само мистическое (т.е. иррациональное)

восприятие окружающего мира, которое не исключало, а всего только дополняло

объективный опыт науки, формировало сознание и личность “рыцаря”. Через мистический

опыт, который, в конечном счете, рождал ощущение единства всего живого в мире, через

осознание чувства долга и ответственности за свои слова и поступки проходил путь

такого “рыцарского посвящения”, который готовил человека не столько к тому, что

ожидает его за порогом смерти, сколько к возможным испытаниям в этой жизни.

Последние, как известно, не замедлили, поскольку почти все тамплиеры оказались в

концлагерях, тюрьмах и ссылках, откуда возвратились лишь единицы…

В этом плане мне представляется наиболее примечательным определение рыцарства и

деятельности Ордена, сделанное одним из его членов, преподавателем вуза

Е.Н.Смирновым:

“Цель “Ордена Света” – чисто этического порядка, нравственное

самосовершенствование личности через восприятие христианских основ и воспитание в

себе рыцарских христианских добродетелей. Рыцарь – понятие этическое, как лицо,

совершающее нравственные поступки, очищающее христианские основы от догматов,

накопившихся столетиями, затушевавших лик Христа-рыцаря… вот устремления

участников Ордена”<34>.

Обстановка в стране как нельзя лучше способствовала начинанию Карелина. Мощный

взлет мировой науки, подготовленный предшествующим периодом, потрясал сознание

людей открытиями, среди которых равное место занимали новые космогонические

теории, проникновение в мир атома и в недра Земли, новый взгляд на природу и

возможности человека, а вместе с тем – открытие следов древнейших цивилизаций,

поражавших воображение своим искусством и культурой. Перед человеком открывались

бездны микромира и Большой Вселенной, он начинал ощущать себя не “пылинкой”, а

частью мироздания, начинал догадываться о своем высоком предназначении на Земле и в

Космосе, над чем в те годы работали лучшие умы человечества, из которых достаточно

назвать В.И.Вернадского и П.Тейяра де Шардена. И это же время для России было

временем судорожного нарастания волн репрессий: приближалось время безжалостной

коллективизации, шло повсеместное вытеснение и уничтожение старой интеллигенции с

замещением ее новой, рождая стремление оставшихся к консолидации, к попытке понять

происходящее, нащупать если не физическую, то духовную опору в мире хаоса и

всеобщего крушения ценностей.

Чрезвычайно любопытную картину умонастроения русской интеллигенции,

пытавшейся в эти годы найти выход из духовного кризиса, рисует один из авторов газеты

“Рассвет”, как можно понять, счастливо покинувший Россию в конце 20-х гг. и стоявший

достаточно близко к Карелину и к Ордену. В серии статей о тогдашнем советском

“самиздате”, написанных увлекательно и со множеством подробностей, М.Артемьев

свидетельствует, что в СССР никто из интеллигенции теперь политикой не интересуется,

не хочет о ней слышать и испытывает к ней отвращение:

“В центре внимания современного общественного сознания находятся, вместо

политики, вопросы философии и в особенности – философии истории. Кто только ни

подходит к этим проблемам! Если бы не ответственность за судьбу оставшихся там, в

России, то здесь можно было бы привести ряд блестящих имен из самых разнообразных

лагерей старой русской интеллигенции, “ударившихся” в философию истории, о которой

они ранее и не мечтали. Тут и кающиеся социалисты, ищущие “смысл истории” в…

41

метафизике общества и зовущие к забытой “религии” Мережковского, к его

“неохристианству и соборной общественности”, тут и анархисты, пишущие “мистику

истории”, тут и бывший видный кадет, философствующий о “солидаризме” в истории, тут

и бывший толстовец, зовущий на “Остров Достоверности” православия, тут и

антропософы, углубляющие Штейнера и копирующие в реставрационных красках идеал

“Государства” Платона, тут и ученые с именем и без имени, вещающие о диктатуре

аристократии мысли, тут и музыканты, зовущие уйти от цивилизации на стезю

странничества в горы или в пустыню, тут и церковники, выпускающие многотомные

сочинения по апокалиптике истории, тут даже и бывшие коммунисты, каким-то чудом

додумавшиеся до “онтологии” революции и открывающие внутренний смысл ее в…

теологических обоснованиях антисемитизма и т.д. – все наперерыв ищут сокровенного,

тайного, внутреннего, первоначального, словом, одна сплошная “философия”,

“онтология”, “метафизика”, “мистика” и прочие области, вызывавшие раньше у молодых

политических пропагандистов и агитаторов снисходительное презрение и высокомерную

жалость к “реакционному образу мыслей”<35>.

Материализм, восторжествоваший в сознании российской интеллигенции с середины

60-х годов прошлого века, в результате завоевания им политического господства

доведенный до абсурда, до самоотрицания, стал оружием разрушения общества и

цивилизации, “пожрав самого себя”. Анархисты же привлекали к себе молодежь

утверждением индивидуальности, что импонировало ей в силу уже возрастных причин.

Теперь же, с началом работы орденских кружков, за лозунгом “свободы” перед неофитами

открывался не бакунинский призыв к разрушению общества и государства, после чего

“все само образуется”, а сложная и многогранная программа умственной и психической

работы над собой для общества, причем общества не будущего, а данного, вполне

конкретного, которое может измениться в лучшую сторону лишь после того, как

изменятся люди, его составляющие.

Для человека, привыкшего задумываться, “мистический анархизм” оказывался куда

более понятным и прагматичным, чем материалистический коммунизм, утопичность

которого обернулась для России крушением ее культуры и жизнью десятков миллионов

людей. Главное же – он был содержателен, а потому интересен.

Своей деятельностью Карелин бросал как бы двойной вызов: советской власти, на

место духа поставившей очередным декретом физиологию, и анархистам, продолжавшим

еще читать карелинские брошюры о том, “Как жили и будут жить крестьяне”, о “Вольной

деревне” и о том, какой будет “Россия в 1930 году”, хотя все уже поняли, что раньше жили

лучше, чем теперь, а в 1930 г. станут жить еще хуже. Правда, тогда даже самые отчаянные

пессимисты не могли предположить, насколько кошмарным окажется это “хуже”…

Все это объясняет, почему мартовский конфликт 1925 г. в Кропоткинском музее был

неизбежен. Здесь впервые столкнулись устремления “карелинцев” и политических

анархистов, которые видели, как их лозунги с требованием “безвластного общества”

сменяются чем-то чуждым. Это вызвало бунт – мужицкий, тупой и опасный, поскольку

анархисты при этом готовы были разрушить и сам музей Кропоткина во имя идеалов

своего кумира, как они их понимали. В этом А.М.Атабекян был не одинок. Справиться с

таким анархизмом, заставить его размышлять и учиться, было крайне трудно. Карелин

понимал, что его соратникам и преемникам, кроме основанной им газеты “Рассвет”,

нужно иметь еще один печатный орган за границей, через который уже непосредственно

могла идти просветительная орденская работа. Им стал новый журнал “Пробуждение”,

основанный в Детройте (США) все тем же Р.З.Эрмандом (Долининым).

Первый номер журнала появился только в апреле 1927 г., когда Карелина уже не было в

живых. За время, прошедшее после “бунта” Атабекяна, Кропоткинский Комитет и актив

Кропоткинского музея успели многое пережить. В 1925 г. в России были ликвидированы

последние остатки легального анархизма, в том числе и детище Карелина – ВФАК; на

нелегальном положении оказался “Черный Крест”, осуществлявший, кроме всего прочего,

42

связь с Детройтом и Чикаго, откуда шли деньги для помощи Музею и нуждающимся

анархистам. В то же время в Музей усилился приток молодежи, поскольку в

Исполнительное Бюро теперь вошел вернувшийся из суздальского концлагеря

А.А.Солонович, ставший преемником Карелина. “Пробуждение” тоже было их общим

детищем, и первый номер журнала открывался редакционной статьей, где – в допустимой

для ортодоксального анархизма форме – излагалась концепция “третьей социальной

революции”, указывалась необходимость овладения знаниями для строительства

“внутреннего человека” и выставлялась органическая связь большевизма с породившим

его российским самодержавием.

“Наша задача двоякая, – указывал ее автор, – собирательно-организационного и

воспитательно-просветительного порядка. Вокруг “Пробуждения” мы хотим сплотить ту

часть русской эмиграции, которая отреклась от прошлого – монархизма, и не приемлет

настоящего – большевизма, порожденного… этим прошлым”. Далее он объяснял, чем

страшна новая социальная революция: “Общество в целом только тогда прогрессирует и

поднимается на высшую ступень, когда в нем накопляется достаточно энергии, опыта и

сил, чтобы сделать шаг вперед от данной формы общежития к высшей, более

совершенной. Социальная же революция в лучшем случае является лишь одной из

крайних форм стихийного протеста, который в известных случаях может быть и

неизбежным, но в то же время не может быть, как правило, признан созидательным

процессом. В силу своей стихийности, а, следовательно, случайности, социальная

революция может таить в себе в одно и то же время розы свободы и шипы деспотизма и

реакции. На всех бывших в прошлом революциях лежит какая-то роковая печать

неудачливости. Почти все они не оправдали надежд, а русская революция, ввергшая

страну в какую-то дикую татарщину, являет собой разительный пример того, каковы

могут быть последствия социального бунта, стихийно разразившегося в стране культурно

отсталой, политически незрелой и потому подпавшей под власть политических фразеров и

демагогов… Мы хотим не руководить, а будить спящих, открывать глаза невидящим,

призывать к активности бездействующих, убеждать сомневающихся в правоте и

благородстве нашего идеала”<36>.

Подобная декларация переводила анархическое движение на совершенно новые

рельсы. И это было только начало. Напечатанная в том же номере статья Е.Долинина

прямо указывала, что “многие революционеры, в том числе и анархисты, проповедуют

социальную революцию, но очень немногие из них поняли истинную сущность этой

великой социальной катастрофы. Немногие из них уразумели также и такой вопрос:

какими должны быть пути подлинной социальной революции? Одни из них нам говорят,

что подлинная революция заключается в полной “экспроприации экспроприаторов”,

другие думают, что истинная революция заключается в установлении “диктатуры

пролетариата” и в полном истреблении буржуазии и интеллигенции; третьи же

утверждают, что подлинная революция будет происходить тогда, когда она отвергнет

всякие моральные и юридические нормы и утвердит один лишь принцип: господство

революционных чувств.

Такие революции не могут быть успешными. Финал подобных революций бывает

обычно трагическим… Если такая революция отвергает современное принудительное

право, то она может отвергать это право только во имя права лучшего, но не во имя

бесправия. Полное бесправие есть, в сущности, самый разнузданный и дикий деспотизм.

При полном бесправии (если только люди не руководствуются нормами моральными)

господствует обычно грубая физическая сила. Можно сказать, пожалуй, что даже плохой

закон лучше такого беззакония. Классический образец этого абсолютного беззакония мы

видим в начале большевицкой революции, когда высшим законом революции была воля

чекиста и грабителя. Без всякого суда и следствия эти чекисты могли бросить в тюрьму

человека, и этот человек нигде не мог найти защиты. Могли его также и расстрелять без