Текст книги "Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России"

Автор книги: Андрей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

краткий период 1924-1925 года, на чем настаивали мой отец и П.А.Аренский, а для

многих из них длилось фактически до 1930 г.

Мне думается, прежде чем выносить хотя бы предварительное суждение по данному

вопросу, следует обратить внимание на некоторые факты, установленные выше.

Напомню, что все мои попытки установить сколько-нибудь “правильные” истоки

“Ордена Света” и связанных с ним организаций (т.е. непосредственное исхождение от

розенкрейцерства, масонства или тамплиерства в их организационных европейских

формах) не привели к успеху. “Тамплиерство”, привитое Карелиным в Москве на одну из

ветвей движения анархистов-синдикалистов (коммунистов) не имело, по-видимому,

никаких реальных “предков” и было явным новообразованием, использовавшим в

различной степени элементы и достижения других духовных движений, с которыми мог

быть знаком его основатель.

С одной стороны, это была попытка распространения анархистских идей среди

интеллигенции, в общем-то довольно равнодушной к собственно политическому

анархизму с его примитивным экономическим материализмом, мало чем отличавшимся от

99

такого же материализма коммунистов; с другой стороны – попыткой возрождения самого

анархизма уже как философского направления, зашедшего к тому времени в тупик, путем

внесения в него этического момента, который еще до П.А.Кропоткина начал

разрабатывать в плане “безвластничества” (акратии) Л.Н.Толстой, подойдя к проблеме

государства и личности с позиций христианства.<32>

Если оставить в стороне загадку происхождения орденских легенд, часть текстов

которых сохранила явные следы перевода, в том числе с французского языка, а часть -

столь же безусловные следы переработки уже на российской почве, впервые этот

своеобразный сплав христианского гностицизма, розенкрейцерства, средневекового

рыцарства, оккультизма и анархизма получил своих слушателей и последователей в 1920

г., тогда как собственно “Орден Света” с его кружками – не ранее конца 1923 – начала 1924

года. На последний отрезок времени приходится работа ведущих “рыцарей” в

Белорусской драматической студии в Москве, во МХАТе 2-м, в Студии (затем – театре)

им. Е.Б.Вахтангова, в Студии Ю.А.Завадского и других местах, в том числе – и в Музее

П.А.Кропоткина.

Ситуация в стране как нельзя лучше способствовала успеху этой затеи. Православная

Церковь к этому времени подверглась не просто сокрушительному погрому со стороны

государства: задолго до революции она растеряла подавляющую часть своей паствы из-за

собственного обскурантизма, сотрудничества с государством в области запретительной и

доносительной (духовная цензура, фискальная обязанность священников нарушать тайну

исповеди и т.п.) и сопротивления давно назревшим внутренним реформам в вопросах

брака, образования и пр. Церковь в России не сумела объединить общество и, наоборот,

противопоставила себя прогрессу и науке, которая бурно развивалась на протяжении

предшествующего столетия, совершив в умах живущих гораздо больше переворотов, чем

революция политическая. В результате возникла ситуация, аналогичная той, о которой,

применительно к Западу, говорил Дж. Гамберини, некогда Великий Мастер Великого

Востока Италии, отмечая “универсализм” масонства:

“Благодаря протестантской реформе этическое единство западного мира прекратило

свое существование в силу распадения христианства. Европейцы доказали, что они вполне

могут обходиться без единства веры. Однако они оказались не в состоянии развиваться

при отсутствии этического единства, общей нравственной ткани, связующей их воедино.

Когда окончательно погибла иллюзия Священной Римской империи, а религиозное

единство вступило в полосу трагического кризиса, вот тогда европейцы и обратились к

масонству. Оно приняло их в объятия своего конкретного универсализма, который тем

прочнее, чем меньше в нем идеологических примесей.”<33>

Не так ли произошло и в нашем случае? Анархо-мистицизм в форме тамплиерства не

был религией и никогда не посягал на это, неуклонно подчеркивая свою приверженность

первоначальному христианству. Он не давал конкретной программы действий, не

требовал исполнения какого-либо устава, не вмешивался ни в личную, ни в духовную

жизнь человека. По существу, он не требовал от человека даже веры, убеждая, что главное

– это соблюдение общечеловеческой этики, содержащейся в евангельских заветах,

стремление к познанию и совершенствованию – ко всему, что влечет ум человека, не

обращаясь во вред другому. Единственно, в чем пытался убедить анархо-мистицизм своих

адептов, так это в том, что данная им жизнь, имея физический конец, отнюдь не является

концом жизни и развития духовной личности, для которой совсем не все равно, как

именно будет пройден этот краткий, но обязательный отрезок земного существования.

В мире распада и разрушения, в мире крушения – казалось бы – всех ценностей, такая

философия, питаемая достижениями человеческого духа всех времен и народов, к тому же

опиравшаяся на один из наиболее понятных для европейцев идеал нравственной чистоты -

рыцарство, оказалась способной заинтересовать и увлечь множество людей, чье сознание

не хотело смириться с разрушением многовековой культуры, с превращением человека в

биологический механизм, с растлением и физическим уничтожением миллионов людей,

100

по большей части не понимавших, что с ними происходит. У тех же, которые понимали,

была отнята не только религия, но и сама вера. Они не могли обратиться к разгромленной

и даже подмененной Церкви, пошедшей на сотрудничество с властями, не могли ей

довериться, потому что уже убедились в пропасти, разделяющей эту Церковь

(организацию вполне мирского порядка) от Учения, которое ею было истолковано и

перетолковано в свою пользу.

Нужна была не столько новая вера, сколько ее новые горизонты, ее живое применение

к новым формам жизни и быта. Эту потребность уже эксплуатировал поток чувственной

мистики, оккультизма, тайных (и не тайных) учений Востока, спиритизм, теософия и

антропософия, вербующие своих адептов. Однако у всех этих новых религий, учений и

“откровений” присутствовало либо явно выраженное требование “учительства”, либо

попытка уловить души посредством обещания наделить их “сверхъестественными”

силами, заглянуть в “тайное тайных”, чтобы подчинить их и управлять ими. Так человек

опять оказывался в руках неких посредников между ним и Неведомым, теряя

представление о собственной ценности, собственном пути и предназначении в мире. А

именно это каждому следовало понять и найти самому, чтобы с успехом пройти

испытание подаренной ему земной жизни.

Если христианская, в том числе и православная Церковь учила человека смирению и

выполнению своих обязанностей – перед нею, перед Богом, перед властями и перед

обществом, то уже масонство дополнило ее, указав на необходимость активных действий

в круге этических задач, заговорив об обязанностях человека развивать и

совершенствовать собственную личность. Обращение московских тамплиеров к гнозису

еще более расширило задачи, стоящие перед человеком на протяжении его жизненного

пути: теперь от него требовалось не только упражнения в нравственности, но и

приобретение знаний об окружающем его мире как опытным, так и мистическим

способом.

Все это никак не обогащало его материально (хотя он был даже обязан использовать

благоприобретаемое знание на пользу себе и людям), не наделяло его никакими

сверхъестественными способностями, однако рождало уверенность, что он не стоит на

месте, а двигается в назначенном ему направлении к какой-то далекой, непостижимой, но

изначально заложенной цели. А раз это так, то все остальное, что с ним может здесь

произойти – нищета, личные неудачи, болезни, арест, заключение или ссылка, даже

смерть, – не может затронуть или помешать той, заключенной в нем Божественной

Сущности, которая идет “в мирах и веках” раз и навсегда предначертанным путем, на

котором все отклонения, остановки и даже возвраты зависят исключительно от него

самого, а не от привходящих случайностей очередного воплощения на “физическом

плане”… И движущей силой является не зло, которое он ощущает в качестве того или

иного препятствия на своем пути, а добро, которое становится средством постижения

Абсолюта.

В связи с этим я не могу отказать себе в удовольствии процитировать отрывок из

обращения другого Великого Мастера, который приведен в книге М.Морамарко, о

важности естественной эволюции и преступности попыток ее искусственного ускорения.

“Чередование времен года дало человеку понимание меры времени: арка, состоящая из

365 дней годового цикла, есть синтез того, чем является его жизнь. Природный порядок

вещей переменчив, но его устроение таково, что человек не испытывает при этом

страданий. Медленно, но неуклонно, день сменяется ночью, из царства дня человек

переходит во владения ночи, испытывая наслаждение этой неизреченной гармонией…

Данный порядок вещей приводит в равновесие миры – мир человека и мир природы.

Человечество продвигается вперед только в том случае и тогда, когда перемены

совершаются постепенно, путем восхождения с одной ступени на новую, высшую. Так

восходит к Свету человек посвященный: медленно, но изо дня в день трудясь над своим

внутренним совершенствованием, работая в тайниках своего личного опыта, пользуясь

101

поддержкой символов, он оказывается в силах отказаться от всего, что преходяще и

мнимо… Вот почему, всякий раз, когда мир потрясает насилие, чинимое во имя перемен,

все остается так, как было прежде, или даже хуже, чем прежде…”<34>

Пытаясь определить временные границы существования кружков “Ордена Света” как

одной из ступеней Ордена российских тамплиеров, я не могу отделаться от мысли, что

показания подследственных, указывавших интервал между весной 1924 года и 1927

годом, были вызваны не просто попыткой преуменьшить свою “вину”. Скорее всего, на

этот период приходится наибольший энтузиазм неофитов и работа кружков, после чего

интерес идет на спад и большая их часть сворачивает свою работу.

Но толчок был дан, искра разгорелась. Дело было не в организации, не в символах, а в

пробуждении внутреннего импульса к активной духовной и общественной жизни

наперекор обстоятельствам быта; к жизни, которая на какое-то время стала замерзать от

ужаса и безысходности происходившего. Друг другу тайно передавалась литература по

религиозным и философским вопросам, размножался и циркулировал “самиздат”,

делались переводы с древних и новых языков, шло активное общение людей друг с

другом, коллективное посещение выставок, докладов, обсуждались вопросы,

действительно формировавшие мировоззрение человека и заставлявшие его аналитически

подходить к себе и к событиями окружающего мира.

Люди читали, люди думали, обменивались мнениями и включались в творческую

работу. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что упавшие в 1929-1930 гг. репрессии на

членов орденских кружков уже не могли искоренить и уничтожить само движение. И хотя

на основании этих следственных дел в 1936-1937 гг., а затем в 1941 г. и позднее

изымались те, на кого по каким-либо причинам не упали первые репрессии, и повторно

забирались уже вышедшие на свободу, “российское тамплиерство” продолжало

существовать, передавая свои заветы молодому поколению во время очередных

“затиший”, приобретая новые черты, новые формы, возникая под новыми названиями…

Собственно, так оно и должно было быть. Ибо до тех пор, пока жив человек, он будет

верить в свое бессмертие и будет стремиться к познанию, которое и есть путь к Свету. И

это единый путь для Мироздания и Человека “в мирах и веках”, как говорили московские

тамплиеры.

РЯДОМ С МИХАИЛОМ ЧЕХОВЫМ

Свидетельства друзей великих современников, как правило, разочаровывают своей

лаконичностью и общими словами, и в то же время именно в их лаконичных

воспоминаниях исследователь может найти драгоценные факты, о которых не может знать

и даже догадаться никто другой.

Человеком, находившимся в теснейшей дружбе с замечательным артистом

М.А.Чеховым (1891-1955) с осени 1914 г. и до отъезда последнего за границу летом 1928

г., был скрипач сначала Камерного, а затем и Большого театра Зиновий (Зундель)

Моисеевич Мазель (1896-1978). Насколько мне известно, З.М.Мазель не оставил никаких

мемуаров, однако его краткие рассказы были записаны сначала Е.Г.Дуловой<1>,

собиравшей воспоминания современников о М.А.Чехове и МХАТе 2-м, а затем

Н.Р.Балатовой<2>, любезно познакомившей меня с ними. Кое-что мне удалось узнать при

встрече со внуком Мазеля, А.С.Бородиным, помнившим отдельные припоминания своего

деда.

Из этих рассказов следует, что З.М.Мазель родился в Витебске, в достаточно

зажиточной семье скрипача, который мог позволить старшего сына своего Илью (Рувима)

102

Мазеля (1890-1967), впоследствии достаточно известного советского художника,

отправить учиться за границу. Где учился музыке младший Мазель, выяснить не удалось.

В Москву он заехал летом 1914 г. по пути в Петербург, где намеревался поступить в

Консерваторию, но его дальнейшее путешествие остановила начавшаяся Первая мировая

война. Неизвестно, учился ли он в Московской консерватории, но в 1917 г. Мазель уже

работал в оркестре Камерного театра.

В Москве З.М.Мазель остановился у своего приятеля по Витебску скульптора

А.С.Бессмертного<3>, снимавшего студию в доме художника Э.Э.Лисснера

(Крестовоздвиженский переулок, 9), располагавшуюся на одной лестничной площадке со

студией другого молодого скульптора – А.А.Ленского, сына известного актера и

режиссера Малого театра. Эти обстоятельства определили дальнейшую судьбу

начинающего скрипача: оба скульптора были тесно связаны с театральным миром

Москвы, в особенности же с молодежью Первой студии Художественного театра. Той же

осенью З.М.Мазель встретился на именинах А.С.Бессмертного с М.А.Чеховым.

Знакомство переросло в теснейшую дружбу и с тех пор до конца 20-х годов они почти не

расставались.

Свидетельств этой дружбы сохранилось немало. В архиве актрисы и педагога

М.И.Кнебель мне удалось найти фотографию гипсового бюста З.М.Мазеля работы

О.К.Чеховой<4>, первой жены М.А.Чехова, закончившей в те годы Строгановское

училище по классу скульптуры и подававшей большие надежды как скульптор, хотя

действительно мировую известность ей суждено было получить в качестве киноактрисы.

На другой фотографии, негатив которой хранится в Музее МХАТ, небритый, исхудавший

Чехов запечатлен вместе с Бессмертным, Мазелем и пианисткой С.И.Коган. Этот снимок

сделан, судя по виду М.А.Чехова, в декабре 1917 г., когда О.К.Чехова ушла от него к их

общему знакомому венгру Яроши, обладавшему не только несколькими именами

(Мирослав, Ференц, Федор), но, по свидетельству Мазеля, подтвержденному

М.А.Чеховым в его книге “Жизнь и встречи”, еще и ярко выраженными гипнотическими

особенностями.<5>

Трагедия в семье Чехова произошла в первых числах декабря 1917 г., и вскоре Мазель

по приглашению М.А.Чехова переехал к нему в Газетный переулок (позднее – ул. Огарева,

3). Там, в большой трехкомнатной квартире Чеховых Мазель прожил около двух лет, став

свидетелем тяжелейшей депрессии артиста, навязчивой мысли о самоубийстве и, как

следствие, его ухода из театра. В те месяцы играть Чехов не мог. Решающую роль в его

спасении сыграли тогда два ближайших к нему человека – Мазель, который буквально не

отходил от Чехова, и В.С.Смышляев, давний товарищ по театру, подавший Чехову мысль

открыть свою студию.

Идея собственной театральной студии возродила Чехова, тем более, что поначалу

рассчитывали получать от нее и средства к существованию. Однако, как вспоминала

М.И.Кнебель, “всем, кого принимали, говорили, что студия платная, но ни с кого из нас он

(Чехов) ни разу не взял денег. С первых же уроков студия стала для него главным делом

жизни. Потом он говорил, что выздоровел только благодаря своей работе с нами. Я

думаю, что так оно и было. Ему нужен был контакт с молодыми, здоровыми,

влюбленными в его творческую индивидуальность людьми…”<6>

Для заработка было придумано другое.

В Крестовоздвиженском переулке Э.Э.Лисснеру принадлежали два дома. В первом

находились студии и типография издательства “Задруга”, во втором владелец жил сам и

сдавал квартиры. В одной из них на первом этаже в августе 1915 г. поселилась семья

Никитиных, приехавшая из Рязани – мать с дочерью и сыном, Л.А.Никитиным<7>,

молодым, но уже сформировавшимся художником, поступившим на юридический

факультет Московского университета. Там, тремя курсами старше, уже учились частые

гости Бессмертного и Ленского – молодые актеры МХАТа Ю.А.Завадский и

103

В.С.Смышляев. По-видимому, к Бессмертному Л.А.Никитин вскоре привел и своего

сокурсника, молодого поэта П.Г.Антокольского.

Так за два года до семейной драмы Чехова в Крестовоздвиженском переулке было

положено начало содружеству актеров, художников, поэтов и музыкантов, собиравшихся

попеременно то у Ленского, то у Бессмертного, то на квартире Никитиных.

Именно на квартире Никитиных в начале 1918 г. по предложению матери художника

М.В.Никитиной возникла идея театрально-концертного объединения “Сороконожка”,

названного так по числу ног его первоначальных членов. В “Сороконожке” принимали

участие: поэт П.Г.Антокольский, поэт, переводчик, востоковед П.А.Аренский, его жена,

пианистка О.Ф.Аренская, артист Н.П.Баталов, скульптор А.С.Бессмертный, пианист

А.К.Боровский, актер Первой студии МХАТ А.А.Гейрот, актер и режиссер

Ю.А.Завадский, пианистка Е.П.Ландсберг, скульптор А.А.Ленский, скрипач З.М.Мазель,

художник Л.А.Никитин, актеры Первой студии МХАТ В.С.Смышляев и М.А.Чехов,

администратор и конферансье М.(Ф).Яроши, актриса Зотова и другие.

Первоначальным местом выступлений, как вспоминал Мазель, было кафе “Алатор”,

находившееся в позднее снесенном одноэтажном доме на углу Газетного переулка и

Тверской улицы, поблизости от квартиры Чехова. Когда кафе закрыли, “сороконожники”

выезжали играть по домоуправлениям, выступали в воинских частях и рабочих клубах,

забирая “гонорар” продуктами. Выступали и с концертами, но особенным успехом в

рабочих районах пользовался старинный водевиль “Пишо и Мишо”, где Пишо играл

Чехов, Мишо – Баталов, слугу Франсуа – Мазель. Вскоре для репетиций и выступлений

было арендовано помещение рядом с Художественным театром – на углу Камергерского

переулка и Тверской, напротив бывшего “Алатора”, где уже в наши дни, не так давно

находилась столовая, а затем пельменная. В новом помещении шли уже регулярные

представления три раза в неделю, выступали известные актеры, читал любимец

московской публики В.И.Качалов, пели лучшие певцы Большого театра…

“Сороконожка” прекратила свою деятельность в конце июня 1918 г. вместе с выходом

первого (и последнего!) номера журнала того же названия<8>. Больше повезло студии

Чехова, которая вскоре переехала из квартиры артиста в пустовавшую квартиру барона

В.П.Брискорна, бежавшего за границу (Никитский бульвар, 6), где в семи комнатах

сохранилась вся обстановка – ковры, зеркала, кресла, буфет, но главное – большой

гардероб со множеством маскарадных костюмов. Студия просуществовала четыре года,

дав только один выпуск, среди которого были М.И.Кнебель, В.А.Громов, В.Н.Татаринов,

Б.В.Бибиков, В.Бендина и другие будущие актеры и режиссеры. Среди них была и

Л.М.Гурвич, гимназическая подруга М.И.Кнебель, ставшая в 1920 г. женой З.М.Мазеля, а

позднее работавшая в труппе МХАТа 2-го.

Столь тесные дружеские связи З.М.Мазеля с М.А.Чеховым придают особенное

значение тем скупым свидетельствам о некоторых обстоятельствах духовной жизни

великого актера, о которых рассказывал Мазель и которые не нашли отражения в

автобиографической книге самого М.А.Чехова, до сих пор так полностью и не

опубликованной в России.

Обычно считают, что интерес к антропософии у М.А.Чехова и ряда других актеров

МХАТа 2-го (напр., М.А.Скрябиной <9>, сохранявшей ей верность до конца жизни)

возник в связи с работой над постановкой в середине 20-х гг. спектакля “Петербург” по

роману Андрея Белого. Известно также, что за это увлечение в последующем театр

подвергался травле со стороны идеологической цензуры и прессы, притихшей только с

отъездом Чехова за границу.

По словам Мазеля все началось гораздо раньше и было много серьезнее, чем это можно

сейчас представить.

Действительно, еще в июле-августе 1923 г., когда артист находился на лечении и

отдыхе в Германии, произошла знаменательная для Чехова встреча с основателем

антропософии доктором Р.Штейнером. “Он не рассказывал мне подробно об этой встрече,

104

– говорил Мазель, – но одну его фразу я помню точно: “После встречи со Штейнером я

понял все величие духовной жизни человека.”” И далее, говоря о том, какую огромную

роль в жизни Чехова в 20-е гг. играли религия и мистика, Мазель добавил: “Мы оба были

членами Антропософского общества и членами масонской орденской ложи”.

Что это была за ложа, какое место оба они занимали в ней, в чем заключались их

занятия, кто еще состоял в членах этой ложи – никто из встречавшихся с Мазелем тогда не

догадался расспросить, то ли не слишком поверив его словам, то ли не обратив на них

внимания. Между тем факт этот чрезвычайно интересен как со стороны представления о

тогдашней жизни России, так и для характеристики Чехова и понимания свершавшегося в

нем в те годы переворота, только отчасти показанного им в книге “Путь актера”<10>, -

книги, вышедшей в России накануне его отъезда за границу. Немного больше он говорит

об этой стороне своей жизни в книге “Жизнь и встречи”, из которой можно понять, что

интерес к мистике у Чехова был связан с учением йогов:

“Йоги постепенно подвели меня к учению теософов, – писал М.А.Чехов, – и я

познакомился с некоторыми членами этого общества. Мои новые знакомые (по большей

части пожилые дамы), беседуя со мной, несколько затемняли для меня философскую

доктрину, вплетая в описание объективных фактов рассказы о своих личных

чувствах.<…> Не порывая связи с моими новыми друзьями, я искал и других мистических

течений. Тайных обществ в Москве оказалось больше, чем можно было предположить. Я

стал посещать некоторые из них и увидел, как легко люди, соблазненные эгоистической

радостью пассивного пребывания в “мистическом тумане”, ослепляются и теряют

способность критического отношения к окружающему. Умные, образованные, уважаемые

люди, часто с громкими именами, собираются в группы, совершают ритуалы и искренне

верят, что они истинные хранители тайн и традиций розенкрейцеров, тамплиеров и других

славных своих предшественников. И все это ради “мистического тумана”.

Встречал я и индивидуальных мистиков, идущих собственным путем. Были среди них

интересные умы. По большей части это были заблуждающиеся, но честные люди, по-

своему искавшие правды. Но попадались мне и шарлатаны, так сказать, клоуны от

мистики…”<11>

Действительно, на протяжении всех 20-х гг., не только в Москве, но и по всей России

возникали различные мистические группы, кружки и ордена, среди которых встречалось

множество шарлатанов, проходимцев и сумасшедших, как это было во все времена, в том

числе и в наши дни. Но все же, какую бы форму ни принимали эти группы, как бы ни

соединяли теософию с православием, индийский мистицизм с анархистской этикой, а

современную науку – с антропософией, в них проявилась последняя, достаточно серьезная

волна духовного сопротивления русской интеллигенции “всеобщему оскотнению”, как

выразился тогда о советской действительности И.А.Бунин.

Сам З.М.Мазель довольно рано принял православие, в крещении был наречен

“Зеноном”, и небольшая иконка соименного святого бережно сохранялась им всю жизнь,

хотя, по свидетельству внука, к религии в ее догматической (церковной) обрядовости он

относился довольно равнодушно или, возможно из-за условий советского быта -

осторожно, не желая входить в идеологический конфликт с государством.

Признание Мазеля в причастности М.А.Чехова не только к Антропософскому

обществу, закрытому осенью 1923 г., но и к какой-то “орденской ложе”, сейчас находит

документальное подтверждение и позволяет представить общую последовательность

событий.

Начать следует с того, что традиционный взгляд на возникновение у Чехова интереса к

антропософии в результате работы над постановкой “Петербурга” оказывается

несостоятельным. Его знакомство с А.Белым произошло значительно раньше, 15 октября

1921 г. на одном из заседаний Вольной философской ассоциации (Вольфила). Таким

образом, его встреча с Р.Штейнером, происшедшая два года спустя, представляется

отнюдь не случайной, а целенаправленной и подготовленной все тем же А.Белым. По

105

словам Мазеля, А.Белый, “часто бывавший у нас дома, много рассказывал Чехову о своих

беседах и встречах с Рудольфом Штейнером”. Именно после этих разговоров Чехов,

видимо, и захотел с ним встретиться.

Однако и появление Чехова на заседаниях Вольфила нельзя считать исходным пунктом

его интереса к духовным знаниям. Скорее, наоборот: посещение заседаний Вольфила как

и Антропософского общества в Москве и его библиотеки, находившейся на Сивцевом

Вражке, куда ходили Чехов и Мазель, было только продолжением пути, начало которого

высвечивается с конца предшествующего этому 1920 года.

Как ни странно, об этом нам сообщает С.М.Эйзенштейн. В одной из главок

автобиографических записок С.М.Эйзенштейна “Le bon Dieu”<12> сохранилось описание

знакомства будущего великого кинорежиссера в Минске с Б.М.Зубакиным, который

посвятил его в члены Ордена, оказавшегося впоследствии исключительно продуктом

самодеятельности самого Зубакина – талантливого скульптора, поэта и безусловного

мистификатора. Значительно дополняют и расшифровывают эти зарисовки письма

С.М.Эйзенштейна к матери того же периода, дающие представление об участниках этих

“заседаний” – поэте Б.Л.Плетнере, мистике и религиоведе актере И.Ф.Смолине и уже

упоминавшемся мною П.А.Аренском, вместе с которым (и с Л.А.Никитиным)

Эйзенштейн в конце сентября 1920 г. приехал в Москву.<13>

В Москве занятия эзотерическими науками были продолжены уже без Б.М.Зубакина,

причем к Аренскому и Эйзенштейну теперь присоединились В.С.Смышляев и М.А.Чехов:

“Среди новых адептов – Михаил Чехов и Смышляев. В холодной гостиной, где я сплю на

сундуке – беседы. Сейчас они приобретают скорее теософский уклон. Все чаще

упоминается Рудольф Штейнер…” <14> Однако теперь можно с уверенностью сказать, что

гораздо раньше, чем Чехов встретился с “Доктором”, в том же 1920 или 1921 году Чехов

познакомился с А.А.Карелиным, основателем Всероссийской ассоциации анархистов-

коммунистов, который одновременно был и основателем Ордена тамплиеров.<15>

Тот факт, что М.А.Чехов был одним из первых учеников Карелина, получившим в

числе других – П.А.Аренского, Ю.А.Завадского, В.А.Завадской и В.С.Смышляева

посвящение в Орден, подтверждается показаниями одного из крупнейших антропософов

России, друга А.Белого, тамплиера и розенкрейцера М.И.Сизова. На допросе 26.04.1933 г.

Сизов показал, что в числе других “артист М.А.Чехов имел одну из старших степеней

Ордена”<16>. Отсюда можно заключить, что Мазель вспоминал именно об этой

“орденской ложе”, которая его собеседниками, ничего не знавшими об Ордене

тамплиеров, была воспринята, как ложа “масонская”…

Все эти факты позволяют по-новому взглянуть на Чехова, который уже в первой своей

исповедной книге “Путь актера” рассказывает о попытках заполнить духовную пустоту

существования, к слову сказать, характерную вообще для семьи Чеховых. Интерес к

йогам, сочетание философии и розенкрейцерства, тамплиерство, все большее увлечение

антропософией, по-видимому, отвечали внутренним устремлениям актера, который,

мучимый своим талантом, в предшествующие годы метался в пустоте бездуховности,

поочередно ища забвения в эмоциональных взрывах на сцене, в любовных похождениях и

в вине. Вряд ли я ошибусь, предположив, что зимой 1920/21 года он пережил один из

решающих этапов своего катарсиса, направившего его жизнь по новому руслу,

удивительным образом сочетая свое штейнерианство с православным “старчеством”, как

он пишет о том в своей американской книге, описывая одну из встреч со “Старцем”.

“…На этот раз разговор зашел о Рудольфе Штейнере. Монах, схимник, сорок лет

проведший в посте и молитве, прямой последователь школы старых подвижников,

человек, имевший свои откровения, свое переживание евангельских истин, следовавший

традициям, в которых не упоминалось ни о перевоплощении человеческого духа, ни о

законах судьбы (кармы), этот человек без колебаний и сомнений заговорил о Рудольфе

Штейнере и его учении как об истинном и правдивом. Он несколько раз возвращался к

106

этой теме и всегда говорил положительно, за исключением одного только раза, когда он

выразился так:

– То, что говорит доктор Штейнер, есть как бы букет цветов, – и, подумав мгновение,

добавил: – Но попадаются и плевелы.

Если это всё, что русский подвижник захотел сказать против европейского оккультиста,

то, право же, стоит задуматься над этим фактом, как нам, антропософам, так и верующим

христианам, боязливо отрицающим науку о духовных мирах…”<17>

В основе своей – с детства – М.А.Чехов был мистичен и неврастеничен, но выросши в

слишком прямолинейной и рациональной среде, в которой, как я вынес из собственного

общения с Чеховыми, отсутствовала сама возможность религиозного, а, тем более,

мистического чувства, он долго метался, не мог понять и найти себя. Теперь это

произошло. И Мазель, безусловно сопричастный этому перерождению, не случайно

спустя много лет характеризовал своего друга знаменательными словами: “Чехов был

актер-мистик. Это было в нем главное. Поэтому он и сумел так проникнуть в самую суть

образа Хлестакова: он играл его мистическую пустоту…”

В июле 1928 г. М.А.Чехов со своей второй женой К.К.Чеховой, урожд. Зеллер, уехал за

границу, чтобы уже никогда не возвращаться в Россию. К этому времени у Мазеля была

своя семья, свой дом. К 1925 г. из Витебска в Москву переехали его родители,

поселившиеся на Знаменке 13, чуть ли не в квартире П.А.Аренского, где теперь жил и

В.С.Смышляев.

После прежней, далеко не всегда обеспеченной, но яркой и бурной жизни начала 20-х

годов, в 30-х годах следовало приспосабливаться к действительности, которая, вопреки

утверждению Гегеля, оказывалась далеко не “разумной”. Прежние друзья были за

границей, как А.С.Бессмертный и М.А.Чехов, или погибали в лагерях, как П.А.Аренский и

Л.А.Никитин, или просто умирали, как В.С.Смышляев… Письма от Чехова приходили все

реже, но даже их Мазель уничтожил в одну из тревожных ночей 1939 года, опасаясь

доноса соседа-энкаведиста. Лишь изредка окольными путями удавалось передать весточку