Текст книги "Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России"

Автор книги: Андрей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Никитин А. Л.

Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России

Исследования и материалы

МОСКВА

Аграф

2000

В книгу вошли работы по истории мистических обществ и орденов – тамплиеров, масонов,

розенкрейцеров, анархо-мистиков, существовавших в 20-30-х гг. нашего века в советской России.

Опираясь на материалы следственных дел ОГПУ-НКВД и собственные разыскания, автор

рассматривает персональный состав организаций, учение и программы, символику и обрядность, а

также исторические связи мистиков XX столетия с гностиками и рыцарскими орденами

средневековья. Публикуются тексты орденских легенд, следственные документы и малоизвестные

материалы по данной теме.

© Никитин А.Л. 1998, 2000.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Внутренняя жизнь мистических обществ и орденов, как правило, остается тайной не

только для их современников, но и для последующих поколений, а если случайно

приоткрывается, то ровно настолько, чтобы вызывать догадки и предположения, лишь

усугубляющие атмосферу таинственности. Обнародование отдельных документов, по

каким-либо причинам ускользнувшим от уничтожения посвященными, воспоминаний,

полных недомолвок, и слухов, питающих беспочвенные фантазии, – вот все, что обычно

приходится на долю исследователя. Таково положение дел на Западе и, в еще большей

степени, – в России, где до недавнего времени конец существования мистических обществ

определяли 20-ми годами XIX века, а возрожденное в начале нынешнего века масонство

рассматривали исключительно как форму политической оппозиции самодержавию.

Сейчас многое изменилось. Уже первое выборочное знакомство с делами,

хранящимися в Центральном архиве ФСБ РФ – бывшем архиве ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ,

показало наличие в 30-30-х годах нашего века в России разнообразных мистических

групп, обществ и организаций, члены которых пополняли ряды заключенных ГУЛАГа и

секретных сотрудников ОГПУ-НКВД. Как документы инквизиционных процессов в

Европе позволяют историку представить картину духовных движений, уклоняющихся, а

порою прямо альтернативных догмам господствующей церкви, так и документы архивов

коммунистической тайной полиции хранят драгоценные для историка, социолога и

религиоведа сведения о людях и их мыслях, влиявших на гораздо больший круг своих

современников, чем то можно было бы предполагать.

Появившиеся в последние время публикации документов и воспоминаний

рассказывают о существовании различных ветвей духовного масонства<1>, о теософах и

антропософах<2>, чьи легальные организации одними из первых были закрыты советской

властью, о розенкрейцерах<3> и тамплиерах<4>. Члены этих “лож”, “орденов”, групп и

обществ, носивших различные названия, часто были знакомы друг с другом, вращались в

одних и тех же кругах, встречались по службе и пользовались одними книгами и

рукописным “самиздатом”. В результате, различие между течениями оказывалось скорее

формальным, чем по существу идей, оплодотворяемых одними и теми же источниками.

Если же представить количество лиц, не получивших посвящения, однако

пользовавшихся орденской литературой и принимавших участие в различного рода

коллективных мероприятиях (легальные и полулегальные лекции, вечера, концерты и пр.),

то за всеми этими мистическими движениями придется признать достаточно серьезное

общественное значение.

Занимаясь в течение ряда лет судьбой московских тамплиеров, представлявших как бы

“головную” организацию для многих периферийных обществ и орденов России, а вместе с

тем и другими группами и орденами, которые оказывались с тамплиерами так или иначе

связаны, я мог видеть, что ни одна из этих организаций не была сколько-нибудь четким

образованием, сравнимым с организациями такого же характера в Западной Европе или

Америке.

Российские мистические “ордена” носили самодеятельный характер, не обладая

организационными связями с подобными зарубежными центрами. Если в XVIII веке

русские масонские ложи открывались с разрешения лож европейских, следивших за

точным соблюдением уставов и орденским делопроизводством (акты, дипломы, переписка

и т.п.), то в первые два десятилетия XX века и особенно в советское время мистические

образования России имели вполне автономный характер, не вступая в организационные

контакты с подобными же образованиями Старого и Нового Света.

Последнее объясняется, как мне кажется, не столько жесткостью и

всепроникновенностью политического сыска коммунистического режима в стране,

сколько невозможностью таких контактов и стремлением к ничем не контролируемой

свободе собственного духовного становления. В последнем немаловажную роль сыграли

государственные гонения на религию вообще и на духовенство и верующих в частности.

Под запретом оказалось не только отправление религиозных обрядов и сама церковь, но и

вообще духовная мысль, как таковая. Если первое в какой-то мере отвечало прежним

чаяниям образованных слоев общества, относившегося на протяжении предшествующего

столетия все более оппозиционно к официозной церкви и к духовенству, находившемуся

на положении государственных чиновников по “ведомству религиозных культов”, то

возникший в среде интеллектуальной жизни вакуум никоим образом не мог быть

заполнен “диалектическим материализмом”.

Место упраздненной религии должно было занять нечто новое, не порвавшее

окончательно с традицией, но стремящееся к тому, чтобы его положения не вставали в

явное противоречие с развитием современной науки, как то было с прежней религией.

О том, как происходил этот синтез науки, традиций, духовности и политики в первые

десятилетия становления коммунистического государства, я рассказал в ряде очерков и

публикаций, увидевших свет в некоторых малотиражных и труднодоступных даже для

специалиста изданиях. В предлагаемой читателю книге собраны наиболее важные из них,

дающие представление об уже известном материале и в своей совокупности

представляющие определенный итог взглядов автора на данный сюжет. Здесь

представлена точка зрения автора на возможность мистического (интуитивного) пути

познания и его месте в совокупности позитивного (научного) и религиозного познания

мира, краткий обзор направлений мистических движений 20-30-х годов, взаимоотношения

между мистиками и анархистами, отразившиеся в конфликте вокруг Музея

П.А.Кропоткина в Москве, первые сведения о попытках возрождения магического

розенкрейцерства, однако главенствующим сюжетом остается история Ордена

тамплиеров и его филиаций в России, вопросы его символики, исторических корней,

содержания учения и пр.

Сложность заключается в том, что, будучи написаны в разное время и по разным

поводам, эти очерки, с одной стороны, не всегда совпадают по высказанным в них

догадкам и предположениям, отражая эволюцию мысли автора на разных стадиях его

работы, а с другой – в них повторяются некоторые пассажи, опирающиеся на одни и те же

документы. Последнее относится и к перечням имен, почерпнутых из документов.

Рассматривая все это как безусловный недостаток книги в целом и в ряде случаев

счастливо избежав подобного дублирования текстов, тем не менее я считаю подобные

повторы неизбежными для такого сборника, представляющего читателю не итог, а всего

только отчет о проделанной, и, главное, продолжающейся, отнюдь не законченной работе,

позволяющей в дальнейшем автору многие его предположения уточнить и даже

радикально пересмотреть в свете новых сопоставлений и открытий.

Вместе с тем я посчитал необходимым дополнить эти работы публикацией ряда

материалов, имеющих первостепенное значение как для историков данной темы в целом,

так и для конкретных исследований широкого спектра – от тамплиерского самиздата в

виде образцов орденских легенд до документов следствия по делу “Ордена Света” и работ,

представляющих интерес для исследователя культурной жизни России этого периода. Так

непосредственно связанной с этими вопросами оказалась забытая историками

тамплиерства статья Ф.Фортинского, опубликованная во второй половине прошлого века,

которая помогает найти место российским мистикам советского периода в общемировой

истории духовных движений.

Обзор тайных статутов исторических тамплиеров XIII века, сделанный Ф.Фортинским,

еще раз убеждает, что новые тамплиеры России начинали не на “пустом месте”. Конечно,

они не располагали ни дипломами на открытие орденской организации, ни связями с

вышестоящими организациями Ордена, однако они могли опереться в своем становлении

на огромную, складывающуюся на протяжении веков и тысячелетий традицию,

отраженную и зафиксированную в литературе, посвященной масонам, тамплиерам,

розенкрейцерам, каббалистам, алхимикам, гностикам и пр. тайным движениям и

обществам. Эта литература ими читалась, реферировалась, переводилась с древних и

новых языков, распространялась в орденском “самиздате”, представляя ту основу, на

которой взрастало собственное учение российских тамплиеров, их организационные

формы, символика, наконец, их собственная литература, в первую очередь, их орденские

легенды.

Публикуемые здесь легенды московских тамплиеров представляют только малую

частицу обширного их корпуса, который, как я надеюсь, выйдет в свет вместе с

материалами следственных процессов. Но даже в этой небольшой выборке современный

читатель отметит темы, которые особенно волновали новых тамплиеров: правомочность

создания собственных ритуалов при отсутствии традиций, их значение для членов

Ордена, соотношение практической и духовной работы, правила “рыцарской” жизни в

современных условиях, служение человечеству и готовность жертвовать собой, – все то,

что не имело четких установлений, а потому требовало новых формулировок, понятных

для неофитов.

Исследователь этих текстов найдет в них отголоски гностических учений первых веков

нашей эры, обнаружит любопытные иерархии духов, совпадающие в основных чертах с

христианской космологией, но вместе с тем обнаружит и явное влияние антропософской

литературы, отражение современных представлений о средневековье и, наконец,

отражение оккультной литературы конца прошлого века. Стиль повествования,

образность легенд, их лексика безусловно несут на себе отпечаток уже новейшего

времени. В сюжетах, восходящих к Египту, раннему христианству, средневековью,

характерно отсутствие каких-либо исторических реалий – это именно легенды, где

главенствует не повествование, а вызываемая им реакция, не фабула, а “мораль”, как

вывод из рассказанного, как способ передачи мысли и воспитания “рыцаря”.

Полагая, что какое-то количество легенд было создано уже в наше время при

деятельном участии самого А.А.Карелина, основателя “Ордена тамплиеров” и

первоначальных членов его кружка – А.А.Солоновича, Н.И.Проферансова, П.А.Аренского

и, возможно, других “рыцарей”, я должен отметить в текстах многих из них следы

грамматических оборотов, указывающих на перевод с французского языка, на котором

они были первоначально изложены. В связи с этим стоит напомнить, что в протоколах

допросов все сознавшиеся члены “Ордена Света” указывали, что легенды им

рассказывались “старшими рыцарями”, то есть передача шла только изустно, хотя, как

выяснилось, в кружке Карелина существовали и тексты, с которых потом осуществлялась

распечатка. Другими словами, перед нами действительно орденский фольклор,

сохранявший при передаче сюжетную канву, но расцвечиваемый рассказчиком в меру

желания, вкуса и таланта.

Последнее позволяет предположить, что в ряде случаев мы можем иметь дело с

действительно древними сюжетами, которые многократно изменялись при передаче,

всякий раз обрастая лексикой и приметами своего времени. В этом плане особую ценность

приобретают комментарии Е.С.Лазарева к опубликованным в журнале “Наука и религия”

некоторым легендам московских тамплиеров<5> и его же доклад о гностической

символике и терминологии в легендах, прочитанный весной 1996 г. на конференции

“Россия и гнозис” в Москве<6>. Вместе с тем, на таком фоне безусловно новыми выглядят

настойчиво проводимые в легендах идеи акратизма, заимствованные у анархистов,

картины беспечальной свободной жизни обитателей Атлантиды, лишенной платоновских

рабов и слуг, а потому представляющие такую же утопию, как и картины счастливой

жизни будущих городов и “вольных общин” в брошюрах самого А.А.Карелина.

***

Все публикуемые тексты заново отредактированы, снабжены комментариями и

примечаниями, отнесенными в конец книги, и общим именным указателем.

А.Никитин

ТРИГРАММА КОСМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ ЧЕЛОВЕКА

(Наука, религия, мистика)

На исходе XX века, столь щедрого на сенсационные потрясения ума человеческого,

можно констатировать еще один парадокс, требующий, по-видимому, самого серьезного

осмысления: неуклонный, постоянно растущий интерес человека к тому, что определяется

несколько расплывчатыми словами – “мистика”, мистицизм”. Оттенки их смысловых

толкований чрезвычайно разнообразны, как то случилось и с другими словами,

заимствованными из древности, но с той поры претерпевшими множество метаморфоз в

сознании тех, кто их использует. Рекомендуя интересующимся соответствующие статьи

словарей и энциклопедий, здесь я ограничиваюсь только одним аспектом этого термина,

который не получил в них достаточного освещения, хотя, на мой взгляд, именно он в наше

время является определяющим.

В данном случае под “мистицизмом” я подразумеваю умонастроение человека,

определяющего собственное бытие не в координатах только нашего четырехмерного

мира, но в иерархии духовной структуры мироздания в целом. Это специфическое

состояние человека, уверенного в бессмертии своей духовной сущности, ее эволюции “в

мирах и веках”, в ее бесконечных воплощениях, направляемых свободной волей и

развивающимся сознанием.

Конечно, подобное определение не исчерпывает всех возможных и, вероятно,

необходимых признаков того, о чем я намерен говорить ниже, однако, если и расходится в

какой-то мере с привычными определениями, то не противоречит им, поскольку

предполагает наличие двух главных признаков: 1) существования сил, проявляющихся за

пределами физических констант, и 2) личностный, т.е. не поддающийся

экспериментальной проверке характер взаимодействия (диалог) с этими силами и

возможность их постижения. Последним определением я ухожу от необходимости

использования термина “божество” по неопределенности его содержания и потому, что

человек вступает в контакт не с ним лично, а всего только с теми или иными его

проявлениями.

И все-таки – диалог… с Богом?

Возможна ли такая постановка вопроса в конце XX века, ознаменованного, как я уже

заметил, самыми грандиозными достижениями позитивной науки – проникновением в

тайны макро-и микромира, к истокам высшей нервной деятельности, к практической

генной инженерии и потрясающим наше воображение представлениям о Вселенной и

Человеке, которые мы можем осознать только в самых общих чертах? Тем более, что на

протяжении долгих предшествующих десятилетий мы искренне считали, что этот успех

обусловлен успехом сугубо материалистического взгляда на природу и общество.

Между тем, несмотря на такие открытия, на их реализацию и даже утилизацию в

повседневной жизни, начиная от генетики, медицины, создания искусственных веществ и

соединений и вплоть до широкомасштабных космических проектов, налицо совсем иное.

Будущий историк и социолог наверняка заметит, что, начиная с XVIII века, наряду с

развитием материалистических взглядов, с развитием позитивной науки, по мере

накопления все новых знаний, встававших в резкое противоречие с религиозными

воззрениями минувших столетий, параллельно развивался еще один взгляд на

окружающий человека мир, который утверждал в нем наличие иных, еще не познанных

сил и иных измерений, а потому требовал иного подхода к решению гносеологических и

мировоззренческих вопросов.

Больше того. Можно заметить, что когда в XIX-XX веках массовые конфессии (и не

только в России) испытывали серьезный кризис, их успели потеснить множество

различных обществ и сект, основанных на мистицизме, сочетающем самые разные

элементы западных и восточных религий, философских доктрин и в еще большей степени

– самодеятельности.

Само по себе сектанство не вызывает удивления. Оно неизменно сопутствовало

великим религиям, в свою очередь развившимся из маленьких групп и сект, возникавших

в малокультурных слоях общества и лишь потом получавших в свое распоряжение весь

арсенал культурных ценностей. Однако такое дробление и отпочкование обычно

определялось именно религиозной окраской, т.е. было связано с определенной

конфессией и практически не выходило за границы ее распространения.

Современный же феномен мистицизма, распространяющегося, в первую очередь, среди

наиболее образованного и интеллектуально активного слоя общества – в среде

интеллигенции, научных и творческих работников, среди людей социально активных,

думающих и читающих, – нельзя свести только к религиозным вопросам. Скорее

наоборот: мистицизм как бы упраздняет необходимость религиозных догм и церковных

установлений, утверждая ненужность традиционных посредников между человеком и

Богом, тем более, что и сам Бог в мистическом сознании современности претерпел

известную деперсонализацию, став более символом, вектором движения духа, чем

непосредственным Творцом вселенной.

В свою очередь и мистика стала восприниматься уже не как личностный опыт общения

с Божеством в результате озарения (благодать) или подвига (награда), а как обращение

человека к загадке своего “внутреннего я”, его соотнесенности с окружающими людьми,

природой, миром, наконец, со всем мирозданием, предстающим некой иерархической

структурой, отражающей одновременно проявление (“воление”) самого Божества.

Можно утверждать также, что современный мистицизм не просто упразднил ритуал

(культ), но, что особенно важно, ввел как обязательный момент понятие имманентной

телеологичности, иными словами – изначально заложенной целевой программы во всем,

что проявляет себя в мире и подчинено законам прогрессирующей эволюции. Не менее

существенен при этом факт перехода группы явлений, относимых некогда к сфере

исключительно религиозно-мистического опыта (магия, мантика, гипноз, телекинез,

ясновидение) в категорию объектов научного исследования, что само по себе можно

расценивать как наведение первых “мостиков” между мистикой и наукой, в принципе

упраздняющих необходимость религиозных подходов к этим вопросам.

Ситуация, в которой “нетрадиционная медицина” в ряде случаев еще пользуется квази-

религиозной оболочкой, выступая под маской той или иной конфессии (православное

целительство, ламаистская школа медицины, исламская традиция), не опровергает такое

утверждение, поскольку может быть объяснена различными причинами, начиная от

“моды” и кончая привычной тому или иному целителю конфессиональной ритуалистикой,

с помощью которой он вступает в контакт с действующими через него силами. И хотя о

самих этих силах современная наука не может сказать ничего, кроме того, что они – как

видно – существуют, хотя и не поддаются в полной мере фиксации имеющимися в ее

распоряжении приборами, их уже следует рассматривать не в качестве

“сверхъестественных”, как то было еще недавно, а вполне естественных, только еще не

получивших прав гражданства в традиционной системе знаний.

Момент, когда это произойдет, – всего только вопрос времени. Думаю, что выскажу

мысль, владеющую умами многих, предположив, что в таких проявлениях

“сверхъестественного”, отмечаемых за последнее время у все растущего числа людей на

земном шаре, в первую очередь у детей, мы имеем дело отнюдь не с атавизмами, не с

наследием первобытного прошлого, а, наоборот, с результатом естественной эволюции

человека как вида. Эта эволюция была напрямую обусловлена развитием за последние

столетия науки и техники, которые, с одной стороны, высвободили время для

саморазвития личности, облегчили человеку труд и тем самым дали возможность

приобрести более утонченное восприятие красок, звуков, образов, ощущений, а с другой -

поместили современного человека в мощные энергетические поля городских

аггломераций, которые не могли не способствовать развитию его собственных

биоэнергетических потенциалов.

Вряд ли я ошибусь, предположив, что здесь перед нами открывается основная линия

эволюции человека, освобождающегося от прежней зависимости по отношению к

окружающей природной среде и начинающего развиваться в совершенно определенном

направлении под воздействием созданной им самим “второй природы”. Мне могут

возразить, что развивая новые парапсихические способности, т.е. физиологически

эволюционируя, современный человек слишком мало продвинулся в своей нравственной

эволюции. Но, во-первых, разговор идет об эволюционной линии развития человека как

вида, в которой я вижу подоснову развития современного (да и прошлого) мистицизма, о

чем буду говорить далее, а, во-вторых, моральная структура личности в гораздо большей

мере зависит от общества, в котором личность живет, чем от физико-энергетических

характеристик среды обитания.

Последнее вынуждает нас обратиться к третьей вершине “магического треугольника”

человеческого сознания, который образуется знанием позитивным (наукой), знанием

интуитивным (мистикой) и знанием иррациональным (религией), одновременно поставив

вопрос: влияет ли знание само по себе на моральную структуру личности?

Что касается позитивной науки, имеющей дело с явлениями физического мира, вопрос

этот давно решен: жажда знания, как такового, была заложена в человеке изначально в

качестве его обязательной программы, что прекрасно проиллюстрировано библейской

историей со Змеем, до этого он мог существовать лишь в “реторте гомункулуса”, то есть в

“раю”. Только мощный стимул устремления к познанию мира делал человека способным

“овладеть” этим миром, превращал его в “соработника Бога” по упорядочению космоса.

Вот почему, несмотря на использование в антропологии различных видовых

определений для человека, необходимых в практических целях, сам род Homo изначально

был “познающий”, ибо это то, чем он занимался с того самого момента, как выделился из

животного царства.

Человек познавал мир, чтобы преображать его сначала в пределах биосферы, а затем,

если следовать В.И.Вернадскому, создал ноосферу, то есть выступил космической

(планетарной) силой неизвестного ранее ранга. Этот факт в иерархическом отношении

ставит человека на самую вершину пирамиды планетарной жизни, как ее конечный

продукт, своего рода “венец творения”, налагая на него, как лишь теперь он начинает

понимать, весьма жесткие обязанности в отношении собственной “разумности” и

порядочности.

Причиной такого осознания стала именно наука, прошедшая долгий путь сбора и

обработки информации, которая, в свою очередь, все больше и больше диктует нам те или

иные решения, направляя наше внимание на определенные области знания и проблемы

космического ранга. Она, эта наука, то есть определенная система получения, обработки и

использования знаний о мире и человеке, дала нам множество сведений, кроме самого

главного: что же такое сам человек? Что мы собой представляем? Зачем появляемся на

свет и почему умираем в тот момент, когда, как нам кажется, только начинаем что-то

понимать и в чем-то разбираться? Почему “венец творения” в системе мироздания

оказывается всего лишь игрушкой случайностей, не обладая никакой абсолютной

ценностью в бесконечности вселенной и весьма относительной – на протяжении своей

краткой и полной превратностей земной жизни?

Эти вопросы человек начал задавать себе с того самого момента, как почувствовал себя

человеком. Возможно, когда-нибудь мы узнаем, что эти же вопросы возникали еще у его

предков, а, может быть, и у некоторых из его современников – животных, с которыми он

оказался особенно тесно связан. Сейчас мы знаем, что животные обладают своим языком,

что они вовсе не “бессмысленные и бессловесные” создания, а поведение современных

“диких” животных, в полном смысле слова обитающих среди людей (известно, сколько

“диких” животных живет в наших городах) и, без преувеличения, стремящихся к общению

с человеком (раньше это могли наблюдать, главным образом, отшельники), позволяет

предположить, что образование “ноосферы” и изменение силовых (энергетических)

характеристик Земли в результате человеческой деятельности не прошло бесследно и для

эволюции животного царства.

Так почему же на поставленные вопросы наука не давала и не могла дать ответ? В

первую очередь потому, что она была позитивной наукой. Она изучала человеческое тело,

его строение и физиологию, и уверяла, что это и есть собственно человек. Она

рассматривала возможность появления жизни в космосе и на планетах, рассматривала

следы эволюции жизни на Земле и приходила к выводу, что, поскольку шансы на

возникновение таких условий на других планетах ничтожны, жизнь на Земле “зародилась”

случайно. Отсюда следовало заключение, что человек – явление не только эфемерное, но и

случайное, так что никакой “миссии” (цели) он в себе не несет, а его стремление к

познанию и преобразованию мира – всего только результат определенной структуры

мозговых клеток…

Будь это действительно так, прирожденный дар познания, приведший к такому итогу,

стал бы убийственен для человека и человечества. По счастью, вероятно, с того самого

момента, как указанные вопросы без ответа приобрели ощутимую остроту, у человека в

качестве противовеса пробудилось то, что именуют обычно “религиозным чувством”. Оно

коренилось в интуиции и в тех “сверхчувственных” ощущениях, которые на протяжении

тысячелетий служили питательной средой для мистицизма.

Если наука явилась способом экспериментального постижения мира, то религия взяла

на себя попытку его объяснения – объяснения, собственно говоря, не самого мира, а

структуры мироздания в целом, став разграничительным барьером между логикой науки и

экстазом веры, являвшемся, в свою очередь, орудием “сверхчувственного” познания,

поскольку его питала информация иррационального характера.

Религия использовала материал позитивного знания, но в основе своей опиралась на

мистицизм – невнятное предощущение многих из нас, что человек находится как бы на

грани двух и более миров, из которых только один вмещает его физическое тело, а потому

является для него безусловной реальностью, в то время как другие остаются спонтанно

возникающими и исчезающими феноменами, не оставляющими в памяти ничего, кроме

смутно скользящих теней, к которым так присматривался в свое время Платон.

Являются ли эти тени отражением какой-то реальности, или сами они всего только

фантомы, возникающие в результате несовершенства наших органов чувств, нашей

нервной системы, наших собственных дефектов, постулирующих их возникновение и

исчезновение? В конце концов, к этому и сводился вековечный спор материализма с

идеализмом, в своих крайних проявлениях одинаково склонных рассматривать данную

нам в ощущениях реальность только под каким-то одним углом зрения, забывая о

многомерности и многообразии мира, открывающегося нам лишь в узком спектре наших

возможностей.

Развитие науки в XX столетии (а для математиков – значительно раньше) прояснило тот

факт, что уже не в умозрительном плане, а в самой что ни есть практической деятельности

человеку сейчас приходится иметь дело с силами, в реальности существования которых

мы не можем сомневаться (например, гравитация, магнитные поля, электричество),

однако для нас они столь же “нематериальны”, как те символы или абстракции, которыми

мы их обозначаем и которые, в конечном счете, так похожи на символический язык

средневековых алхимиков, каббалистику гностиков или образы религиозных иерархий

Востока.

Именно поэтому я рискну утверждать, что сознание современного человека полностью

дематериализовано и насквозь символистично. Именно развитие науки и ее использование

приучило человека современного оперировать исключительно символами, за которыми

часто нет никакого предметного содержания. И все же они воспринимаются адекватно

людьми на всех концах земного шара подобно тому, как один и тот же китайский

иероглиф, имеющий совершенно различную фонетическую огласовку на севере и на юге

страны, и там и там передает заключенную в нем информацию в неискаженном виде. Не

эта ли символистичность мышления, которую впервые открыли в конце прошлого

столетия поэты-символисты, а следом за ними – и художники, обратила внимание наших

современников на духовное наследие древних культур и цивилизаций, увидев в

причудливых образах мифотворчества минувших веков символистическую тайнопись,

отражающую вполне реальные явления физического и духовного мира?

Однако, можно ли говорить о подобной “иероглифичности”, заложенной в мистических

ощущениях человека, на которой взрастали все религии прошлого? Такой вопрос

тревожил одинаково теологов, этнографов и религиоведов, но окончательного своего

разрешения не получил, хотя большинство его исследователей склонялись к

утвердительному ответу, поскольку в основе всех религий древности (во всяком случае,

тех, чьи корни удается проследить в достаточно долгой перспективе времен) оказываются

схожие мифы, представления, образы и даже обряды.

Таковы идеи потопов, искупления, сошествия учителей (с небес или со звезд), учение

об инкарнациях, метампсихозе и многое другое, что можно, конечно, объяснить

заимствованием идей друг у друга, “бродячими сюжетами” или единством

психоментальной структуры вида Homo sapiens, являющегося единым биологическим

видом на нашей планете. Однако для каждого из этих предположений потребовалось бы

слишком много оговорок и допущений. Проще предположить, что в основе таких

первичных мистериальных предпосылок лежит некая объективная реальность,

вызывающая представление об иных мирах и пространствах, об иных силах и иерархиях, с

которыми человек связан чем-то, что и является его истинной, непреходящей сутью,

проявляющей себя через его физическое тело.

В известной мере, историю религий можно рассматривать как историю трансформации

и расшифровки подобных ощущений, остающихся у человека неизменными с глубокой

древности до наших дней, поскольку, как теперь выясняется, менялось не их сущностное

содержание, а всего только их осмысливание и образное воплощение – все то, что на

протяжении веков питало музыкальное, изобразительное и литературное творчество

человечества, выраженное на языке символов той или иной культуры. В этом плане всякое

творчество, даже научное, – всегда мистично, потому что за комбинациями традиционных

символов у каждого подлинного, т.е. глубоко переживающего художника, открывается его