Текст книги "Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России"

Автор книги: Андрей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

торжеству. С этой задачей прямо связано и напоминание посвящаемому о его долге, как

пишет об этом Морамарко.

“Для Рыцаря Кадоша долг – это “дхарма”, устремленность осуществить смысл своего

существования путем реализации всех возможностей своей личности… Рыцарь Кадош

должен претворять на практике знания, полученные им в храме. Но каким образом? Никто

не в состоянии его научить этому. Секрет инициации остается секретом до самого конца.

При этом следует учесть, что масоны обычно гордятся тем фактом, что никогда не

подавляют творческую индивидуальность своих адептов, но способствуют

“индивидуализации”, то есть стремятся раскрыть в личности человека все то, что в ней

отложилось в ходе совершаемого пути, то, что было усвоено в доктринах и символах

предыдущих степеней, то, что свидетельствует о развитости духа…”<16>

Последнее замечание чрезвычайно важно. На протяжении всего своего исследования

Морамарко (или его переводчик на русский язык) подчеркивал ту безграничную степень

духовной свободы и свободы мнений, которая характеризует масонство, требующее от

братьев единственно только веры в существование Великого Архитектора Вселенной, но

за всем тем предоставляющее полную свободу как его восприятия и осмысления, так и

самостоятельности в выборе собственного пути и разрешении встающих перед каждым

вопросов.

В этом плане с изложенным замечательно совпадают показания двух арестованных,

отрицавших свою причастность “Ордену Света”, первый из которых, судя по всему, имел

высокую степень посвящения, тогда как второй только слегка соприкоснулся с кругом

посвященных.

Первое свидетельство принадлежит Д.А.Бему – доценту теоретической механики,

преподавателю МВТУ им. Баумана и других московских вузов, заместителю заведующего

Музеем П.А.Кропоткина. “Анархо-мистицизм я считаю попыткой дать анархизму

некоторое философско-идеалистическое толкование, – показывал он на допросе 15.9.30 г.,

– хотя думаю, что ни анархизм, ни мистика не могут иметь места, как явления массовые:

они – для отдельных индивидуумов. В настоящее время считаю пропаганду анархических

идей преждевременной, так как, будучи неправильно поняты, они могут нанести только

вред. Усвоение их возможно лишь при очень высоком культурном уровне масс, а для

этого необходима интенсивная культурная работа не менее 50 лет… В своей личной жизни

я стараюсь избегать всякого насилия над людьми, выработал спокойное отношение к

различным взглядам людей и считаю, что каждый человек имеет право иметь свои

убеждения и должен при этом считаться с тем, чтобы они не приносили вреда

окружающему обществу. За жизнь нужно постараться узнать возможно больше, а при

жизни принести окружающим людям наибольшую пользу…”<17>

Второе чрезвычайно любопытное свидетельство принадлежит В.И.Сно – человеку,

случайно попавшему в дом Никитиных, а затем к А.А.Солоновичу в Музей

П.А.Кропоткина. Он был неудачник по природе, поскольку не обладал ни здоровьем, ни

достаточным образованием, ни сколько-нибудь определенными интересами в жизни, а

главное – стремлением в этой жизни утвердиться. Его постоянно преследовали личные

неудачи, отсюда возникала неустроенность быта, безработица, и попав в середине 20-х

годов в Москву, он так и не смог найти в ней для себя места.

“Анархизм” Сно был чисто декларативным, и посещая собрания в Музее Кропоткина,

слушая выступавших, он, по его словам, хотел, чтобы его “наполнили содержанием”, не

замечая, что для этого в себе надо еще иметь определенный “сосуд”. Ему следовало идти

92

или в церковь или в комсомол. Вот почему, “пообдумав над вопросом об анархистах”, как

В.И.Сно написал после ареста в своей “Подробной автобиографии”, он “понял, что мне

начинают предъявлять требования в каком-то послушничестве; во-вторых, я не встретил

со стороны анархистов ни совета, ни поддержки. У них это не принято, и они ясно дали

понять, что обращаться за советами нельзя. Можно говорить только свое мнение и

вносить свои предложения…”<18>

Определенную близость к масонским заседаниям можно усмотреть и в действиях

“орденских кружков”, о которых рассказывала, например, Е.А.Поль: “На этих собраниях

говорили о работе над собой (по масонской терминологии это называлось “работать над

камнем”. – А.Н.), о воспитании духа, твердой воле, избавлении от имеющихся недостатков,

о помощи близким. В области искусства каждый должен был овладевать своей областью,

чтобы через нее влиять на людей облагораживающе, так как искусство может смягчать

дурные инстинкты и пробуждать лучшие чувства…”<19> Кроме этого, каждый должен

был рассказать о том, что он сделал хорошего, и что, по его мнению, – плохого.

И все же, несмотря на такую близость, а порою даже и схожесть действий анархо-

мистиков и масонства, попытка их сравнения производит обескураживающее

впечатление. В первую очередь – в отношении символики и ритуала.

Масонство ритуально и символистично от начала до конца. Каждый шаг масона,

каждый жест, каждое его слово полно тайных смыслов. Его невозможно представить

среди посвященных без фартука, перевязи, перчаток, лопатки, угольника, циркуля и

прочих атрибутов, не говоря уже о знаках и паролях, которыми открывается вход в ложу.

Точно так же нельзя представить масонство без ложи – специального помещения,

являющегося копией масонского Храма, где обязательно должны присутствовать

перечисленные предметы и много других, в которых проявляется (опять же

символистично) мировоззрение “свободных каменщиков”.

Ритуал в масонстве с самого начала его возникновения занимал главнейшее место. У

каждой ложи имелись свои знаки и пароли, сохранявшиеся втайне от членов других лож, а

в целом структура масонства, несмотря на провозглашаемое в нем равенство, являло

строгую иерархичность и подчиненность снизу вверх. Иерархичность проявлялась в

первую очередь в регламентации, степенях, дипломах, знаках и прочих документах,

которыми управлялись ложи и подтверждалась их законность, подобно тому как статус

(“градус”) того или иного масона удостоверял его принадлежность к определенной ветви

“братства” и его место в общей иерархии лож.

Существующая на русском языке литература о масонстве, если не считать книги

М.Морамарко и еще некоторых статей в научных журналах и отведенных им отдельных

глав в соответствующих изданиях, посвящена почти исключительно русскому масонству

XVIII-XIX вв., когда содержанием общих собраний ложи оказывается театрализованная

ритуальность, дружеские пирушки, а также надежды некоторых легковерных получить

власть над “духами природы”, чтобы научиться “деланию камня философов”. Впрочем,

подобную приверженность нынешних масонов к обрядности и ритуалам подтверждают и

современные авторы – черта, которую мы при всем желании не находим у московских

тамплиеров и анархо-мистиков.

Единственными знаками, имевшими символическое значение, для членов “Ордена

Света” служили белая роза, напоминавшая о чистоте устремлений “рыцаря”, и голубая

восьмиконечная (богородичная) звезда. Последняя обозначала, как указывал А.С.Поль,

“мир восьми измерений”, т.е. мир “легов” (ангелов), согласно космогонии тамплиеров,

промежуточный между миром людей (мир четырех измерений) и миром “арлегов” (т.е.

архангелов), обладающим шестнадцатью измерениями. Ничего подобного мы не находим

ни в одном масонском ритуале, который, к тому же, не знает культа Богоматери, хотя в

18-м градусе (Князя Розенкрейцера) и присутствует восьмиугольник.

Несколько больше соответствий при желании можно найти в упоминании 7 степеней

“Ордена Света” (впрочем, по другим показаниям их было 8, 10 и даже 12), поскольку

93

действительными степенями в Шотландском обряде считаются тоже семь степеней: 1)

ученик, 2) подмастерье, 3) мастер, которые одинаковы для всех масонских систем, после

чего идет 4) тайный мастер, 5) рыцарь-избранник Девяти (что соответствует 9-му

градусу), 6) Князь Розенкрейцер (соответствующий 18-му градусу) и 7) Рыцарь Кадош

(соответствующий 30-му градусу).

Вообще, о количестве степеней и об их содержании в самом масонстве идут

вековечные споры, поскольку большинство склоняется к тому, чтобы признавать только

три первые степени – ученика, подмастерья и мастера, – все же остальные оказываются

“декоративными” и, по существу, не прибавляют их обладателям никакого особого

авторитета и власти. Что же касается промежуточных степеней, то их присвоение

оказывается еще более запутанным и обычно объединяется с присвоением последующей

“основной” степени Шотландского обряда.

Но если в масонстве восхождение по основной триаде степеней (ученик, подмастерье,

мастер) весьма серьезно изменяло статус посвящаемого, то в “Ордене Света”, как согласно

показывали все его члены, переход из степени в степень не давал никаких новых прав,

кроме права присутствия при посвящении новых членов и возможности в дальнейшем

вести свой собственный кружок.

В связи с этим стоит остановиться и на самом ритуале посвящения в Орден, столь

отличном от ритуалов масонского посвящения, неоднократно описанных как в

специальной, так и в художественной литературе весьма подробно.

Наиболее обстоятельно об этой церемонии на допросах в ОГПУ осенью 1930 г.

рассказывали Ф.Ф.Гиршфельд и А.С.Поль, чьи показания рисуют одинаковую картину.

Проводящий посвящение “старший рыцарь” с белой розой в руке рассказывал

вступающим в Орден легенду о древнем Египте (о существовании среди египетских

жрецов трех степеней посвящения и, соответственно, знания – для народа, для жрецов, для

избранных), после чего к каждому посвящаемому подходили два других старших рыцаря,

мужчина и женщина, завещая ему быть мужественным, блюсти четь рыцаря и хранить

молчание о том, что ему предстоит узнать.

Затем посвящающий ударял каждого неофита рукой по плечу, иммитируя удар мечом

плашмя, как то происходило в реальном рыцарском посвящении, и предлагал избрать

орденское имя. Примечательно, что в разных кружках имена выбирались в каждом на

свою букву алфавита, что, по-видимому, было связано с какой-то их “систематизацией”.

При вступлении посвященному сообщались следующие сведения об Ордене: что он

состоит из семи степеней, что во главе Ордена стоит коммандор, что рыцари переводятся

из степени в степень в зависимости от их активности (на самом деле – по ознакомлении с

определенным количеством рыцарских легенд), что цель Ордена – борьба со злом, которое

заключено во всякой власти и в насилии над человеком. Также он узнавал, что в Орден не

принимаются лица, состоящие в политических партиях, в том числе в коммунистической,

однако принадлежность к анархическим группировкам допускается, и что средства

Ордена образуются путем ежемесячного отчисления средств рыцарями в размере одного

или полутора процента от их заработка.

В этом изложении при всем желании нельзя найти ни одной черты, роднящей

тамплиеров с масонами, особенно если вспомнить, что центральной темой (или сюжетом)

масонских обрядов, начиная с посвящения, всегда оставалось “возрождение человека”, т.е.

смерть и воскрешение, где важнейшую и обязательную роль в ритуале играли череп,

скелет, гроб и тому подобные атрибуты смерти и похоронного обряда. Изображения этих

предметов заполняют перевязи и фартуки масонов, их можно видеть на печатях, брелоках,

часах, предметах обихода, переплетах книг, в орнаментике домов и, конечно же, в

помещении самой ложи, обязательно драпированной в соответствии с ритуалом. Ничего

этого у анархо-мистиков нет – ни в показаниях, ни среди предметов, обнаруженных при

обысках их квартир, хотя на отыскание религиозных символов, “крестов с розой”,

94

символических рисунков и всего прочего работниками органов ОГПУ обращалось особое

внимание.

Стоит также напомнить, что масонство было исключительно мужским братством, куда

не допускались и до сих пор не допускаются женщины, хотя за последнее время и

появились собственно женские ложи. Наоборот, среди тамплиеров мы не просто

обнаруживаем женщин, но их присутствие при посвящении считалось особенно

желательным, возможно, как своего рода отражение рыцарственного “культа Дамы”.

Другой чертой, резко отличающей московских тамплиеров от французского масонства

было, насколько я смог заметить, резко отрицательное отношение к оккультизму и

спиритизму, занятия которыми считались недопустимыми для человека, идущего по пути

Света и опирающегося в своих действиях на огонек Божественной Искры, которую он

смог ощутить в себе и теперь несет столь же трепетно, как сохраняемое в ладонях

трепетное пламя свечи от Светлой заутрени…

Все сказанное заставляет признать, что несмотря на некоторые совпадения тамплиеры

(анархо-мистики) не принадлежали и не были связаны ни с одной известной ветвью

масонства, хотя принадлежность к масонству самого А.А.Карелина на первых порах

представлялась более чем вероятной. Такое заключение косвенным образом

подтверждается и действиями следователей ОГПУ, ни разу не попытавшихся поставить

знак равенства между тамплиерами и масонами, по которым в предшествующие годы

прошло несколько крупных “дел” в Москве и в Ленинграде<20>, или просто

поинтересоваться о наличии таких связей.

Но что же тогда представлял собой “Орден Света” и его филиации, такие как “Храм

Искусств”, “Орден Рыцарей Духа” и другие, о которых упоминало, с одной стороны,

обвинительное заключение 1931 года, а с другой – Юрий Аникст в своем памфлете против

А.А.Солоновича?

Мне представляется, что понять их возникновение и распад, их характер и место в

общественной жизни советской России 20-х годов в целом дают возможность показания

людей, в тот или иной момент следствия искренне объяснявших свое мировоззрение и

свою жизненную позицию. В том, что такая искренность была не только возможна в тех

условиях, но и использована многими из них, убеждают ответы подследственных на

следующий день после ареста, когда, заполняя так называемую “Анкету арестованного”, а

затем и в первом протоколе допроса, они указывали на свое “анархическое

мировоззрение”, часто не скрывая, что “к советской власти относятся, как и ко всякой

власти, отрицательно”, иногда поясняя, что “считают нужным ее поддерживать за

неимением лучшей”.

И все же это были очень разные люди по своим характерам, судьбам, устремлениям,

как разнствовали пути, которыми каждый из них пришел в “Орден Света”. Среди них

были люди равнодушные к церковной обрядности, прямо враждебные церкви, как

таковой, люди, глубоко верующие, и люди, только еще вступившие на путь своей веры.

Через интерес к мистике и толстовству к евангелическому христианству, например,

шел Н.К.Богомолов, один из ближайших сподвижников А.А.Карелина по Всероссийской

федерации анархистов-коммунистов. На допросе 14.9.30 г. он писал: “Еще раньше (смерти

Карелина. – А.Н.) я начал интересоваться учением Л.Н.Толстого. Одного анархо-

коммунизма мне казалось мало, казалось необходимым подвести под него более

обширные основания идеологического порядка. Толстой связывал свое учение с

христианством, и мне казалось необходимым изучить эту связь как в рамках учения

Толстого, так и вообще.<…> Я вошел в число членов-соревнователей Толстовского

общества в Москве. Посещал собрания Общества и много думал о том, какой путь

правильный: с применением насилия или без применения насилия. Решение этого вопроса

я считал для себя важным. На этом пути мне пришлось обратиться даже к прочтению

Евангелия и литературы по истории христианства. Отношение к этому вопросу церкви

меня тоже интересовало. Должен оговориться, что я вообще не церковник, никогда не

95

хожу в церковь. К Церкви, как властной организации, как к организации принципиально

иерархического порядка у меня всегда было ярко отрицательное отношение. Нужно

проводить резкую грань между Церковью и христианством, беря последнее как одно из

учений о нравственности. Прочитавши некоторые из источников, я увидел, что поучения

Церкви в вопросе об оправдании государства и власти, оправдании насилия, являются

нелогичными, двойственными и явно неверными. Размышления над текущей

политической деятельностью как в СССР, так и за границей, привели меня к мысли, что

применение насилия должно быть и становится все менее действенным для тех, кто его

применяет. Насилие не дает тех результатов, которые от него ожидают, оно решительно

для всех сторон приносит только неприятные в конечном счете последствия…”<21>

И позднее, на допросе 29.12.30 г. разъяснял: “Ознакомление с мистическими идеями, с

учением Христа по Евангелию, показало мне правильность и с этой стороны основных

установок анархизма, как я их понимал, т.е. о принципах любви, красоты, принципах

безвластия, принципе добра. <…> Для меня было крайне важно, что у Христа нет ни

одного изречения, оправдывающего государственность и насилие. <…> В отношении же

вопросов тактического характера ознакомление с мистикой укрепляло во мне те

толстовские взгляды, которые у меня были по этому вопросу и ранее. <…> Вот в этом

понимании во мне уживались анархизм и мистика, но все же у меня были некоторые

сомнения и искания, т.к. я осознавал, что что идеи мистического и толстовского порядка

все дальше уводят меня от социально-революционного элемента в анархизме, каковой

элемент ранее, в первые годы революции для меня превалировал…”<22>

Более подробно и с указанием возможности практической деятельности в этом

направлении внутри советского общества, но под углом зрения христианских идей, как

мировоззренческой основы современного человека, писал в своих показаниях

Н.И.Проферансов, в юности – активный революционер, после 1922 г. заведующий

кабинетом истории социальных движений в Институте Маркса-Энгельса, а к моменту

ареста работавший техническим редактором Большой советской энциклопедии.

“Приблизительно с 1910-1912 г. я перестал быть материалистом, а когда стал

анархистом, то не считал, что для анархиста обязательно быть материалистом. Я считал и

считаю, что в социализме и анархизме сущностью их являются требования, которые общи

с требованиями первоначального христианства, именно – общечеловеческая солидарность

и любовь к каждому человеку. Первоначальное христианство привлекает меня также тем,

что отрицает собственность, государственную власть и стоит за экономическое равенство.

В связи с этим я стал думать, что задачей анархистов в условиях советской

действительности является пересмотр старого отношения к религиозным проблемам и

обоснование синтеза анархического мировоззрения и мировоззрения раннего

христианства, а также обоснование новой философии анархизма – осуществление в жизни

таких учреждений, которые бы вытекали из этого синтеза анархии и религии. Это мне

представляется возможным в результате длительной работы над просвещением в этом

духе народных масс. Под такими учреждениями я мыслю всякого рода союзы, артели,

коммуны, создаваемые на принципах религиозно-философского анархизма… Основываясь

на существовании толстовских коммун, я думаю, что в таких коллективах можно вести

анархическую и духовно-просветительную работу…”<23>

Как это все преломлялось в сознании члена “Ордена Света” и внутри самого Ордена

раскрывает в своих показаниях К.И.Леонтьев на ряде допросов.

“Я исповедую христианские идеи, заключающиеся в той проповеди любви, которая

изложена в Евангелии, – писал он 14.09.30 г., – но не в церковном толковании, а в моем

собственном, а именно: Церковь истолковывает учение Христа для поддержки власть

имущих, а в моем истолковании учение Христа является попыткой построить на земле

братство на основах любви и равенства. Пропагандой учения Христа я не занимаюсь и

считаю это бесполезным навязывать каждому…”<24>

96

На допросе 15.11.30 г., возвращаясь к этой теме, Леонтьев пояснял смысл и содержание

“Ордена Света” следующим образом.

“Кружок мистико-анархического направления, именуемый “Орденом Света”, который

существовал, как мне помнится, с декабря 1924 по осень 1925 года, ставил своей задачей

ознакомление с этикой мистического анархизма. В основе ее лежала христианская этика,

очищенная от примесей церковного догматизма. В образе так называемого “рыцаря”

мыслился человек самоотверженный, осуществлявший любовь и добро в жизни. Одним из

основных положений этой этики было то, что как в жизни личной, так и общественной – в

политике, цель не может оправдывать средства. Это значит, что как бы ни была высока

цель, она не может осуществляться нечистыми средствами, как, например, ложь, насилие

над совестью, спекуляция на народной темноте и дурных человеческих инстинктах.

Занятия этого кружка и заключались в том, что во время встреч, которые происходили

раз или два раза в месяц, разбирались те или иные вопросы этики, возникавшие при

чтении или рассказывании легенд и лекций А.А.Солоновича.

Именование членов этого кружка “рыцарями” имело чисто символическое значение и

связывалось с воспитанием в себе начал христианской этики…”<25>

С иной подготовкой и иными мыслями оказался в Ордене А.В.Уйттенховен,

продолжавший до конца следствия категорически отрицать какую-либо свою

причастность Ордену и признававший только факт личного знакомства с А.А.Карелиным,

Ю.А.Завадским, В.С.Смышляевым, А.А.Солоновичем и рядом других тамплиеров и

анархо-мистиков. Впрочем, в данном случае важно не его утверждения (которые

опровергаются содержанием его литературного творчества и тесной связью с

оставшимися в живых тамплиерами), а набросанный им самим эскиз эволюции его

интересов, приоткрывающий душевный (и духовный) мир многогранного и талантливого

человека.

А.В.Уйттенховен был блестящим художником, зарабатывавшим на жизнь в середине

20-х гг. портретами и иллюстрациями в театральных журналах Москвы, переводчиком с

нескольких языков, включая санскрит, который он начал изучать в Московском

университете, редактором военного журнала, дипломатом, поэтом… и проведя большую

часть жизни по лагерям и ссылкам, скончался убежденным мистиком в инвалидном доме

под Архангельском.

Вот, что он писал о себе 14.10.30 г.

“На повторный вопрос об эволюции моего мировоззрения могу сообщить следующее.

Интерес к вопросам философского характера возник у меня очень рано (мне было тогда

лет четырнадцать), и первым тогда был интерес к анархизму, выразившийся в чтении

Эльцбахера и Ницше. Чтение Эльцбахера (книга “Анархизм”, где излагаются разные

системы анархизма) привело меня к изучению Льва Толстого и к увлечению его

“Евангелием”, так что в течении нескольких лет (до 1915-1916 гг.) я считал себя

толстовцем. От этого периода осталась у меня склонность к вегетарианству (мяса я не ем

до сих пор, рыбу – изредка) и некоторые взгляды на искусство (например, нелюбовь к

Шекспиру). Знакомство с различными религиозными системами (через Толстого) привело

к изучению буддизма и теософии. Первое выразилось в том, что в университете я занялся

изучением санскрита, прерванное призывом меня на военную службу в мае 1916 г. В

университете же прочитал почти все книги по теософии, имевшиеся на русском языке.

Пребывание на военной службе до октября 1917 г. (когда я вернулся с юго-западного

фронта), прервало это изучение, возобновившееся отчасти осенью этого же года. В

университете я занятия не возобновлял, т.к. интересующие меня предметы (санскрит и

экспериментальная психология) не начинали читаться. В это время я нашел (по

объявлению на обложке книги) библиотеку Теософского общества, некоторое время брал

там книги и познакомился с некоторыми теософами [председателем московского

Общества Герье, библиотекарем Зелениной, Н.А.Смирновой, П.Н.Батюшковым. – А.Н.]

Книги Р.Штейнера привели меня, в свою очередь, к антропософии, и это увлечение

97

(вытеснив теософию) продолжалось вплоть до осени 1920 г. Попав в это время за границу

(в г.Ригу в качестве секретаря военного атташе), я стал знакомиться с последними

работами Штейнера в области социального учения. Эти работы показались мне настолько

наивными <…>, что и к прочим учениям антропософии я стал относиться гораздо более

критически. Процесс постепенного расхождения с антропософией продолжался до 1922 г.

и закончился прочтением [в Антропософском обществе. – А.Н.] доклада “Очередная

утопия”, после которого всякие связи с антропософией были прерваны…”<26>

Остается неизвестным, когда и каким образом А.В.Уйттенховен познакомился с

А.А.Карелиным, но можно думать, что это произошло в 1922 или, самое позднее, в 1923

г., когда он учился во ВХУТЕМАСе и был связан с московскими театрами, – через

В.С.Смышляева, Ю.А.Завадского или даже М.А.Чехова. Причину можно угадать: все тот

же интерес к тамплиерским легендам и тайнам Ордена тамплиеров, как вообще ко всем

“древним тайнам”, будоражившим воображение в те годы в связи с открытиями сокровищ

древних цивилизаций и, конечно же, первоочередной сенсации – гробницы Тутанхамона.

Этим “интересом к древним легендам” объясняли свое вступление в Орден А.С.Поль, а

знакомство с Карелиным – Ю.А.Завадский и П.А.Аренский, до которого рука ОГПУ-

НКВД дотянулась только в мае 1937 г., когда был продолжен “отлов интеллигенции” по

именам, упоминавшимся в делах, проходивших “инвентаризацию” в архивах этого

заведения, как это было и с архивно-следственным делом “Ордена Света”, получившим

свой настоящий вид только в 1936 г.<27> Стоит вспомнить, что по показаниям А.С.Поля,

Е.А.Поль, Ф.Ф.Гиршфельда, В.Ф.Шишко и, по-видимому, свидетелей, упоминаемых

только в обвинительном заключении Э.Р.Кирре по делу “Ордена Света” (А.Ф.Евстратовой

и Г.Е.Ивакинской), П.А.Аренский, Ю.А.Завадский, В.А.Завадская и В.С.Смышляев

проходят в качестве “старших рыцарей”, которые вели кружки и проводили посвящения.

Но к 1930 г. В.А.Завадская уже умерла, ее брат Ю.А.Завадский был вытащен из

Бутырской тюрьмы стараниями К.С.Станиславского и (как я полагаю) А.С.Енукидзе, а

В.С.Смышляев по каким-то причинам не тронут. Судя по пометам на характеристике,

которую дал ему на следствии А.С.Поль<28>, Смышляеву предстояло весной 1937 г.

разделить участь Аренского, но он успел умереть осенью 1936 г. от инфаркта. Аренский

же был арестован, осужден на пять лет колымских лагерей и скончался на Колыме в

декабре 1941 г. за несколько месяцев до окончания срока, что, впрочем, в той ситуации не

принесло бы ему освобождения.

В письме из лагеря от 18.08.40 г. своей жене, актрисе В.Г.Орловой-Аренской, которая

спрашивала его о причине ареста и обстоятельствах дела (она ничего не знала о

тамплиерах, поскольку Аренский не посвящал ее в орденские дела), он писал полуправду,

рассчитанную на цензуру, тем не менее, представляющую для нас интерес: “…С

Карелиным я был знаком только по одной причине: он обладал древнеегипетскими и

средневековыми рыцарскими легендами, которые привлекали меня своей

художественностью, и в подлинности которых я хотел убедиться. Поэтому и после смерти

Карелина продолжал видеться с Солоновичем, который читал мне эти легенды.

Солонович же – один из последователей Карелина по анархизму. Он передал мне тетрадку

с некоторыми древне-рыцарскими обрядами, которые мы изучали и даже разыгрывали в

кружке знакомых Веры Александровны (т.е. В.А.Завадской, которая до 1925 г. была

женой Аренского, а с осени 1928 г. – В.С.Смышляева. – А.Н.). Там был и А.С.Поль. (По-

видимому, В.Г.Орлова писала Аренскому в лагерь, что следует хлопотать о пересмотре

его дела, и интересовалась, почему А.С.Поль в курсе всех этих дел. – А.Н.). Когда я

сошелся с тобой в 1925-1927 гг., все это мне уже надоело и я перестал видеться с

Солоновичем…”<29>

Конечно, все это было не так. А.А.Карелин умер 20.03.26 г., и “видеться с

Солоновичем” Аренский мог только в последующие годы, скрывая это от В.Г.Орловой,

которая совершенно не интересовалась этой стороной его жизни. Наоборот, по

воспоминаниям Е.А.Шиповской, бывшей в те годы женой А.С.Поля, П.А.Аренский более

98

чем серьезно относился к своей миссии “рыцаря”, ведя орденские кружки. Здесь же

интересно другое: такая же попытка представить “игровой” характер орденского ритуала

и занятий, как та, что была предпринята Л.А.Никитиным уже по окончании следствия и

вынесении приговора.

“Изучение средневекового искусства и литературы, посвященной Средневековью, -

писал он, – побуждали меня отнестись с особым интересом к идеям средневекового

рыцарства и формам его внешнего проявления… Возникла мысль проделать лабораторно-

экспериментальную работу по театральной реализации известных художественных

образов, связанных с рыцарством, вплоть до воссоздания внешних форм ритуала

посвящения и других торжественных церемоний по историческим материалам,

имеющимся в литературе. Однако, делясь своими мыслями на эти темы с рядом лиц, я

выяснил большую сложность всего этого, что отчасти определялось необходимостью

учета мистической мотивации ряда явлений, связанных с рыцарством. В частности,

ритуалы посвящения требовали некоего мистического смысла и содержания, без чего они

не могли быть оправданы психологически. Должна была быть создана атмосфера

вчувствования в художественный образ. И вот тогда для достижения этой, совершенно

конкретной цели возникла необходимость известной лабораторной работы над теми или

иными материалами и темами, могущими способствовать подобного рода настроенности.

Другими словами, здесь мне казалось целесообразным применить уже испытанный на

театре в системе Станиславского метод лабораторного вживания в художественный

образ…”<30>

Возвращаясь к этой же теме позднее, он писал: “Наряду с этой основной работой

наметилась также возможность идеологической проработки вообще проблем искусства

под лозунгом “искусства большого стиля” в духе мистерий с привлечением

соответствующей терминологии вроде “Храма Искусств”. Мистериальная основа такого

искусства взята была именно потому, что вообще представляла собой форму

синтетического искусства, из которой в дальнейшем развился театр и другие виды

искусства. Все это в целом, однако, не ставило никаких политических целей и задач, и те

организационные формы, в которые это выливалось, существовали постольку, поскольку

какой-то минимум организованности должен был быть для осуществления этой

работы…”<31>

Перевод мистериального действа в некий “театр для себя” – безусловно, не самая

убедительная форма защиты, которую могли выбрать подследственные. И все же в таком

объяснении, повторенном через десять лет Аренским в письме к жене, были какие-то

непонятные нам сейчас основания, коренившиеся в обстоятельствах тогдашней жизни.

Тем более, что упомянутое “романтическое увлечение”, насколько я могу сейчас судить,

не укладывалось ни в рамки начала 20-х годов, как давал понять Ю.А.Завадский, ни в