Текст книги "Предчувствие: Антология «шестой волны»"
Автор книги: Андрей Лазарчук
Соавторы: Дмитрий Колодан,Карина Шаинян,Азамат Козаев,Иван Наумов,Николай Желунов,Ирина Бахтина,Дмитрий Захаров,Сергей Ястребов,Юрий Гордиенко,Александр Резов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)
Азамат Козаев
Джокер
Второй день кошмара. Существование миров, подобных этому, расцениваю как провокацию Всевышнего, направленную против меня лично. К столь резким заявлениям меня понуждает не только абсолютное бесстрашие, где-то даже идиотское, но и горькая правда жизни (налоговый комиссар Джанте, царствие ему небесное, сказал бы иначе – суровая действительность). Об одном жалею: невозможно плюнуть в ответ – создать мир, населённый ошибками господнего гения. Получился бы тот ещё шедевр – неудачно сотворённые твари кособоко щерятся Демиургу в лицо и, кривляясь, канючат: «Ты испо-о-о-ортил нас! Во искупление собственных грехов, божечка, даруй прощение Адаму и сынам его до самого последнего колена!» Получи я вожделенное прощение, клянусь, часовенка св. Иезекии напротив моего дома не знала бы переводу свечам, мирре и ладану! Но что делает этот провальный режиссёр? Путями неисповедимыми забрасывает меня в какой-то вселенский медвежий угол, на блюдечке с голубой каёмочкой преподносит этот дурацкий мир и включает счётчик! Бездарная постановка, ремесленные декорации, глупейшая режиссёрская находка! Мало было театра одного актёра, теперь появился театр одного зрителя! Говорю о себе. Прав старик Шекспир, ой прав! Мир – театр, люди в нём – актёры, но вся беда в том, что мне не нравится наш главреж, и в этом состоит ярчайшая моя индивидуальность…
Почуял неладное ещё в космосе, когда автопилот взбрыкнул и потащил корабль чёрт знает куда (теперь-то ясно – куда). Мирок так себе, камни да скалы, одна радость – небо синее. И уж куда в бочке мёда без ложки дёгтя – этот булыжник суть овеществлённая совесть. Гнуснейшая шутка! Как результат здесь мне не хватает дыхания и ругательств, «подъел» весь их запас и каждый день вдохновенно творю новые. О нет, я вовсе не отрицаю существования совести, однако замечу, что сия эфемерная материя в руки умникам пока не далась и документально фиксироваться не желает. Раньше я с нею не встречался, как выглядит – не знаю, сужу о ней лишь по книгам да по рассказам бедолаг, но, по-моему, это она! Говорят и пишут, что совесть – тётка весьма надоедливая и нудная. Если так, выходка вполне в духе Всевышнего. Создать что-нибудь стоящее вечно не хватает времени и таланта, зато на мелкие, пакостные безделки времени и желания – сущая бездна.
Ночь прошла тревожно, спал и не спал. Видел странный сон в двух актах с дурацкими репликами, сценаристу за такие диалоги руки оборвать! В первом акте просто и без затей могильным голосом принесли отнюдь не благую весть. Дескать, в аду сохнет от нетерпения Чалый Бен и точит десантный нож, коим и развалит меня крестообразно: сначала по-самурайски – от ребра до ребра, потом как поросёнка – от грудины до паха. Ещё и подвывали с чувством: «Ме-е-е-есть!» Весь второй акт потусторонний голос до утра бубнил где-то за кадром: «Грехи, грехи, они не пустят тебя в рай!»
Эй, эй, стоп, машина! Занавес, я сказал, занавес! Что за шутки? Ранним утром вскочил помятый и злой как чёрт, бегал по миру, кривлялся, размахивал руками и орал, будто резаный. Впрочем, зачем махать руками, куда кричать, если адресат присутствует везде и всюду, даже в этом корявом, уродливом деревце? От щедрот душевных обильно «поливал» скособоченный ствол и злорадно выговаривал: дубляж гнусавый, задумка самодеятельная, режиссура провинциальная!
* * *
Корабль словно умер, покинуть мир не могу. Ясное небо который день тупо голубеет над головой, и это начинает надоедать. Лазоревая прорва стремительно обретает сходство с безмятежно улыбчивым дауном. Мне не нравится дурацки-безбрежная улыбка в тридцать два зуба, никогда не нравилась, кстати, Чалый Бен обладал именно такой, пока его кривую дорожку не перешёл я. А в аду… ну зачем ему в аду тридцать два зуба? В продолжение дурацких хроник – на пятые сутки полез в автоматику, весь день провозился с кораблём и вымотался так, что едва не уподобился жирафу, который спит стоя и горя не знает. Чуть не задремал на ходу, не удивлюсь, если даже похрапывал. Надеялся измотать себя и уснуть без задних ног, едва голова коснётся подушки, без снов, декораций и бездарных диалогов. Глупец, самонадеянный глупец!
Сон таки нагрянул, мои ухищрения не помогли. Целый вечер накручивал себя, занимался самовнушением, пока язык не опух, всё твердил хриплым басом: «Сны – к чёртовой матери!» Однако жалкие потуги отгородиться от совестливой пропаганды забил гнусавый голос: «Джон Газз по прозвищу Партер, искупи грехи – попадёшь в рай!»
– Я за неделю выстроил схему аферы государственными долговыми расписками, ты обыкновенную курицу лепил миллионы лет, и теперь спрашиваешь, кто из нас творец? – утром устало плевался в тупо-лазоревое небо, но лишь тишина была ему ответом (то бишь мне, пардон, заигрался).
Прозреваю иезуитский сценарий – на этом дурацком мире инфицировать мне смертельную болезнь, подсадить симбионта-паразита, наблюдать корчи здорового организма и записать всё это безобразие для социальной рекламы: «Своевременное покаяние – ключ к выздоровлению». Так вот: импресарио разобью физиономию, а контракт не подпишу… нет, подпишу, но от размеров гонорара, что непременно затребую, у продюсера глаза полезут на лоб!
* * *
Хорошо, принимаю условия! Принимаю! Больше не могу кричать, всю ночь орал в кошмарных видениях и сорвал голос. Об одном прошу – потом, как всё будет сделано, яви, пожалуйста, одно из пресловутых своих чудес! Прошу тебя, божечка, воплоти совесть в уродливого детину, и я с лёгкостью душевной повяжу ему «колумбийский галстук». Ещё лучше – воплоти её в боязливую монашку, напоминаю, мне нравятся крутобокие шатенки с пышным бюстом, а дальше можешь отвернуться и заткнуть уши.
Две недели пролетели как один день. Теперь главный режиссёр представляется мне гением, а либретто я основательно «пощипал» и растащил на цитаты, к примеру, эту: «Душегуб и убийца Джон Газз по прозвищу Партер, раскайся и воздастся тебе по заслугам!» Против воли звучит в ушах денно и нощно. Непонятно только, воздастся из расчёта «до покаяния» или «после»? Если «после» – вариант приемлемый, если «до» – категорическое нет! Хорошо, хорошо, готов покаяться, скажите только, где и как, иначе сдам билет и напишу злобную рецензию в «Театральный вестник»!
Как-то, в одной из ночных постановок, у совести проскочило что-то насчёт цены, стоимости и расплаты. Не будь дурак, «прокрутил» этот кусок несколько раз подряд и едва не проснулся от радости. Вот же оно! Всё имеет свою цену, а значит, продаётся и покупается! Покупаю свои грехи! Оптом! А чем расплачиваться буду? Э-э-э… остатком жизни! Жаль, конечно, но существовать вечность на острие чудовищного ножа, которым орудует Чалый Бен, – то ещё удовольствие. Впрочем, Чалый – бездарь! Мой нож был тоньше и уже, а дыры в теле Бена получились глубже и длиннее. Парадокс? Не знаю, не знаю… Это как раз тот случай, когда «парадокс» и «искусство» становятся синонимами. Жди меня в аду один, Чалый, плевать на совесть с высокой колокольни. Но там плотоядно щерится не один только Бен. А Кривой Чунки? А рыжий Эрни? А одинаково уродливые близнецы Ууйво?
* * *
Оптом не выйдет. Высочайшую санкцию на обмен я добыл, но никакого опта. Во сне получил от продавца жестокий отлуп. Жаль, идея неплоха, да что там неплоха, просто блестяща! Но очень не понравилась хитрая улыбка контрагента. Очень! В конце концов, с выкупом грехов я тоже неплохо сообразил, как-никак за неделю выстроил схему аферы государственными долговыми расписками! Мне бы только в прошлое заглянуть, уж я бы сумел уравнять дебет и кредит! Представления не имею, как они поняли, но там же, в грёзах, всё и началось. Время ощутимо сгустилось, уплотнилось, приобрело цвет, вкус, запах. Запахло виски, малость зарябило, корабль затрясло, будто на форсаже. И, как в дурном Зазеркалье, вижу впереди картинки прошлого, будто подёрнутые дымчатым маревом, всё узнаваемо и свежо. Уже началось? Это и есть моё искупление грехов? Вот так, без генеральной репетиции, без прогона, в любительских декорациях? Как там, в либретто: грустным взглядом окидываешь прожитую жизнь в шаге от чистилища?
Сзади поддувает вселенским холодом, меж лопаток чешется, подмывает оглянуться, но странное дело – боюсь, в условиях сделки чёрным по белому прописан категорический запрет на самодеятельность. Посему иду вперёд, не оглядываясь. Я хорошо помню «Орфея» в театре Кьячче, малый сыграл не по сценарию, бросил за спину один единственный взгляд и вызвал гнев второго режиссёра.
Нет, вы только посмотрите! Кого я вижу! Бартоломью Эстевес, как же, как же: драка в игорном заведении после партии в покер, нож в сердце и мгновенная смерть.
– Здравствуй, Газз. Не могу сказать, что искренне желаю тебе здоровья, просто так принято.
– Привет, Барт. Удар в сердце, э-э-э… один год.
– Экий быстрый! Всего год? Впрочем, никогда тебя не понимал! А это тихое театральное помешательство? Знал бы, как недоумевают ребята!
– Темнота! Я актёр по призванию, джентльмен удачи по карме, а кресло в театральном партере даст сто очков форы любому барному табурету!
– Призвание, карма… Ничего не напутал? Ножом крутишь мастерски, и призвание твоё не театр – кровопуск!
– Талант многогранен. Повторяю, удар в сердце, один год.
Барт горестно кивает и на глазах тает в воздухе. Иду дальше. Чередой, как в кино, наплывают картины из прошлой жизни. Карточные махинации, крапёж, подставы, сговор, всё вместе едва тянет на год жизни, и то я слишком щедр. Симпс. Мог его не трогать, но подонок сам напросился. Где это видано, чтобы ловкие, но недалёкие пройдохи стяжали себе львиную долю дохода? Контрабанда Карассайского ветивера в обход таможни стоила мне клубка сгоревших нервов. Самолично увязал в один узелок многочисленные нити, и тут на сцену выходит Никто из Ниоткуда и снимает мои сливки. Всё просто до безобразия – чёртик выпрыгнул из табакерки в нужном месте в нужное время. Симпс, ты ошибся – это всё, что могу сказать. Год, больше никак.
Экзерсисы с налоговой декларацией – сущая безделка, максимум полгода. Близнецы Ууйво. Мерзейших тварей природа не лепила. Квазимодо, возведённый в N-ую степень уродства и помноженный на два! Как частенько и выходит, груз оказался под стать упаковке – обоих оставил подыхать в Гранатовом переулке, недалеко от отделения полиции. Деньги, полученные за «работу», сунул обоим в их отвратительные, кривые рты. Сдали полиции меня и ребят, как бродяги стеклотару. И добро, что нюх у меня оказался тоньше, чем у полицейских, вывел ребят из-под «ножа» за три минуты до облавы. Впрочем, братьев распростёртая сень шерифа не спасла. Полтора года на двоих. Не больше.
Это что такое? Толкнул старуху в поезде? Неделя. Езда на красный свет? Месяц. Нагрубил секретарше мэра? Красивая куколка, но я был чертовски взвинчен – неделя. Петерсон, Льяго и Кавальери тянут вместе на три года. Все остались живы, этот чудный мир видят в красках и в движении, но исключительно с колёс инвалидной коляски, и кормят их через трубки в пузе. Налоговый комиссар Джанте… ай-ай-ай, комиссар, разве la vostra madre не остерегала от неумеренного аппетита к денежным купюрам? Данный тип несварения не лечится и, увы, не проходит бесследно. Год. Ещё год за полицейского, того глупого стажёра, который, как ему показалось, ухватил бога за бороду.
Шестым чувством веду свою бухгалтерию – по крохам отмеряю каждому по делам моим. Запас «наличности» тает поразительно быстро, и к финишу – грубость родителям, воровство в лагере скаутов, драки в младенческом возрасте – подошёл с почти пустой сумой. Кажется, всё! Без остатка отдал себя людям! Чем не Прометей? Через мгновение сердце моё перестанет биться, и последняя искра возлетит куда-то в небеса. Искупил! Сзади воет, свистит и грохочет, в спину тянет мертвенной стужей, а я будто стою на вершине скалистого фьорда, совсем как принц Датский, и готовлю бессмертную сентенцию. Где там вожделенные врата? Можно поворачиваться?
* * *
Божечка – это джокер, который смеётся всегда и над всеми. Постановка впечатляет, финал непредсказуем, пьеса определённо удалась. И в тот момент, когда я повернулся, дабы смело шагнуть в Царствие Небесное, путь мне преградило нечто, и перекупить его не нашлось даже секунды жизни. Это нечто, будто злокачественная опухоль, выросло, пока я занимался калькуляцией грехов, и, как злорадно пояснил голос за кадром: бездумно раздарить остаток жизни, но не выстрадать раскаяния годами раздумий суть наитягчайший из моих грехов. Как в воду глядел – очень уж не понравилась улыбка во сне давешней ночью. Оказывается, я просто неправильно понял совесть, особенно тот рекламный блок, где говорилось про «цену, стоимость и расплату». Шедевр моей греховной жизни завалил вход в рай, пришлось идти в соседние ворота – в ад, и вот оно, преддверие! Не-е-ет, второй режиссёр мне тоже не нравится! Что за отсебятина, откуда эти вольности со сценарием, из какого запасника чудовищный реквизит: котлы, огонь, дымы?! Осветителя гнать в три шеи, а красный фильтр разбить на тысячу осколков! Разминаю пальцы, грею рукоять ножа, искоса оглядываю игорный зал. Ба, Чалый Бен, братья Ууйво, Симпс, Барт Эстевес и компания! Хищно улыбаются, потирают руки. Идиоты! Чалый Бен стоит один, близнецы угрюмо топчутся в трёх шагах, Симпс трусоват, Барт не слишком резв. Чалый не выстоит против меня и двух секунд, братья тупы и неповоротливы, все остальные не успеют сорганизоваться и навалиться скопом. А Чалому его же «свинорезом» устрою замечательные крестины!
– Привет, ребята!
– Ш приеждом, Гажж! – Чалый, поигрывая ножом, медленно двинулся ко мне. – Я так долго этого ждал!
С каждым шагом Бена расстояние между ним и братьями Ууйво лишь увеличивалось. Четыре шага, пять…
– Ждраштвуй, Щалый. И прощай!..
Ирина Бахтина
Зачем я тебе?
14.30
«Жили-были Андерс и Айра, их дочь Христина и её кот Патриот…»
– Собачий сын!
Христина сняла Патриота с клавиатуры.
– Тоже мне Мур выискался! – укоризненно сказала она и поцеловала кота в морду.
На мониторе светилась зашифрованная приписка Патриота к её сочинению. Христина покрутилась в кресле, решила «да будет так», встала и вышла из комнаты. Патриот свернулся калачиком на насиженном месте и сладко заснул.
Праздники – это время, на которое назначают сделать больше, чем возможно успеть, и не делают ничего. Христина спустилась в нижний ярус и отыскала папу на диване в библиотеке. Поцеловав его в щёку, она уселась на своём любимом подоконнике и оттуда пожаловалась:
– Андерс, мне так лень уроки делать, что я бы чего-нибудь съела.
Папа закрыл книгу, откинул волосы со лба и предложил:
– Поймай мышь.
– Сегодня праздник, Андерс. Лягушки стынут, царевны не едут, сочинение не пишется. Можно, я возьму у тебя сигарету?
– В твоём возрасте пора иметь свои, – сказал папа, и в ту же минуту у входной двери заиграл туш.
– Вот и покурили.
Оказалось, по дороге «царевны» заехали в зоопарк, потом в винный погребок, купили двухлитровую бутылку шампанского и теперь с удовольствием потирали руки. Папа, покрытый праздничными поцелуями, понёс бутыль в столовую. Айра расшнуровывала ботинки. Вплетённые в волосы шнуры, амулеты на длинных цепях, талисманы, брелки и браслеты цеплялись друг за друга и звенели. А она сердилась.
В холл вернулся папа и сказал, что уже затемнил окна в столовой и включил телевизор и что там транслируют демонстрации в разных странах мира. Все пошли в столовую.
Вокруг стола, над которым свисал куб телевизора с экранами на все четыре стороны, расположились стулья, а на них Лю, Христина, Андерс и Айра. Родинчане вместе со всем просвещённым человечеством праздновали восемнадцатилетие Христофора. Пусть виновник торжества не дожил до своего совершеннолетия семнадцать с половиной лет – 12 июня празднуется главным образом не как День матери-мужчины, а как Христофоров день. Сейчас дикторы интернационального телевидения в который раз рассказывают грустную историю короткой жизни Христофора Экзиста. Он родился 12 июня 2000 года в Нью-Йорке после драматических событий: молодой врач Иосиф Экзист сумел трансплантировать в себя зародыш из тела погибшей в автомобильной катастрофе сестры. Биологический отец ребёнка так и остался неизвестным. Потом Иосиф Экзист получил миллион долларов как первый родивший мужчина. Через полгода маленький Христофор умер, истерзанный врачами и журналистами. А ещё через два месяца Иосифа Экзиста убили какие-то сектантки.
Экзист умер, но дело его живёт. В третьем тысячелетии мужчины могут не только вынашивать детей и производить их на свет посредством кесарева сечения, но и зачинать.
Экзист-маленький был назван Христофором в честь Колумба, а уже в его честь дети, рождённые мужчинами, стали называться христофорными младенцами. У Христины тоже был шанс стать христофорным младенцем. Ради этого её родители и переехали в Родинку, где расположилась лучшая клиника подобного рода. Но переезд настолько благотворно повлиял на Айру, что в середине февраля 2002 года она самостоятельно родила Христину, причём самым примитивнейшим способом. После чего все втроём счастливо зажили в вольном городе Родинке. Там их изредка навещала Лю, живущая по всему миру. Прошедшую зиму она провела на небольшом курорте в Восточной Европе и даже чуть не вышла там в очередной раз замуж. Но, как всегда, вовремя распознала его скаредную сущность.
Валь, о котором непонятно почему вдруг вспомнила Христина, родился в нулевом году, тоже в Родинке. Но ему гораздо меньше повезло с родственниками. Сейчас он у своей бабушки в Ретрограде. И Валькина кузина Клара Цеткин, наверное, печёт торт. Вот она выходит из кухни, вытирая руки о передник, и становится от смущения красной, точно горькая редиска, когда Валь сует ей чёртову мимозу. За спиной у Валя улыбается довольная Баба Яга. II хотя Валькину бабушку зовут не Ягой, это дела не меняет.
Христина улыбалась своим мыслям и не слышала, как к ней обращаются, пока папа не подёргал её за рукав.
– Что? – очнулась Христина.
– Расскажи Лю, как ты заработала фингал на шестнадцатилетие.
– На штурме Зимнего? Так это же было ещё в марте. Мы дрались, и Валь неосторожно махнул рукой.
– Не умеешь ты рассказывать! – перебила Айра. – Сначала они построили за школой снежный городок, назвали его «Зимний дворец». Потом разделились на две группы и принялись за штурм. Поскольку Стинни состояла в женском батальоне, красноармейцам пришлось подбить ей глаз. Ничего случайного здесь нет. Лезешь в драку – запасайся зелёнкой.
– Ничего не поняла, – сказала Лю, – ты рассказываешь о взятии снежного городка. При чём тут красноармейцы?
– Эх, вы, это же ролевые игры! Погружение в историю. Эта метода – моя ровесница, если не старше, – объяснила Христина.
– Чудесно, – сказала Лю. – Отстояли Зимний?
– Нет. Сдали по всем правилам. Великая Октябрьская социалистическая революция в очередной раз совершилась. Ура!
– Ты-то чего «ура» кричишь?
– А чего бы и не покричать и не помахать руками, когда после драки уже сто лет прошло?
– Девяносто девять с половиной.
– Сто один, – поправила Христина.
– А потом они устроили настоящую Гражданскую войну, – снова заговорила Айра, – и в нашем доме была Ставка. Стинни у нас была барон Врангель, а Валь, ты подумай, – Ворошилов.
– Валь – это твой френд-альтерсекс, Стинни? – поинтересовалась Лю.
– Можно и так сказать. Но лучше азэхсекс.
– И он красный?
– Коммунист с 1903 года. Член Реввоенсовета Первой конной армии. Командующий Царицынским фронтом.
– Превосходно, барон. Как ваши успехи в Гражданской войне?
– Мы проиграли.
– Что же так?
– Это же история, Лю. Согласно учебнику, мне пришлось сдать позиции Добровольческой армии на юге. Крымского белого государства не стало.
В кармане жилета у Христины зазвонил телефон. Она прервала свою лекцию и сказала в трубку:
– Христина. Привет. Конечно помню. Перезвони, пожалуйста, после… Что?
После «что» Христина ещё раз извинилась, встала из-за стола и поднялась к себе в комнату.
– Настоящий Врангель – твоя внучка, – сказала Айра бабушке, – она даже спит с телефоном.
– Смотрите, нападение на процессию беременных мужчин в Гонконге! – закричал Андерс, не отрывая взгляд от телевизора.
Лю и Айра уставились в свои экраны и обменивались репликами типа: «Ужасно!» – «Потрясающе!» – «Гонконг, ведь это Китай?» – «Нет, уже не Китай» – «Но по сути-то, Китай» – «О-о! Какой кошмар!»
– Перестаньте вы ужасаться, – попросил Андерс.
– Она пинает его в живот! – воскликнула Лю.
– Куда же ещё пинать беременного человека? – цинично сказал Андерс.
– И где только их мужья и жены?! – не унималась Айра.
– Зачем беременному мужчине жена? – спросил Андерс.
– Чтобы защищать его от фанатичек.
Картинка на мониторах сменилась, но тема беззащитного беременного мужчины ещё продолжала обсуждаться в столовой, когда вернулась Христина. Она тихо села на своё место и, казалось, не слушала разговора, пока вдруг резко не спросила:
– Как по-вашему, если мужчина залетит, а женщина не захочет за него замуж, то она подлец?
На секунду все замолчали, а потом Андерс, уже ответивший за свою жизнь не менее чем на миллион дурацких Христининых вопросов, спокойным и лишь слегка менторским тоном сказал:
– Если женщина зачинала, а мужчина на ней не женился, он, в большинстве случаев, считался подлецом. Так было испокон веков, пока не появились феминистки, не произошла сексуальная революция, не прошла тотальная феминизация населения. Пока мужчины не уравнялись с женщинами социально и биологически. Сейчас существуют матери-одиночки обоих полов. И на жизнь не жалуются. А почему тебя это взволновало?
– Так просто, – неуверенно ответила Христина.
А бабушка Лю авторитетно заявила:
– Женщин-подлецов не бывает!
– Бывают, – сказала Айра, – всё, что могут мужчины, могут и женщины. Равно как и наоборот.
– Кто же посмеет назвать женщину подлецом? Она же женщина, – удивилась Лю.
– Вещи надо называть своими именами, – упёрлась Айра.
Андерс засмеялся. Все посмотрели на него и засмеялись тоже. Даже Христина засмеялась. Хотя на душе у неё было погано, и смех получился несколько истеричный. Едва успокоившись, Айра спросила:
– По какому поводу веселимся?
– Вы так активно обсуждаете право женщин быть подлецами, как будто собираетесь включить его в Билль о правах. И как будто это вообще имеет какое-нибудь значение.
– Это имеет концептуальное значение! – заявила Айра. – Если женщина ведёт себя как подлец, то пусть она и называется подлецом.
– А не выйти замуж – это подло? – спросил Андерс.
– Для мужчины подло, для женщины – нет, – внесла ясность Лю, посмотрела на часы и сказала «Ой»!
Все тоже посмотрели на часы и переместились на диван – поскорее выпить кофе, чтобы не опоздать в театр «из-за этих подлецов».
19.15
После КВНа, в котором было много красивых музыкальных номеров и несколько шуток, Христина поднялась с родственниками на Кофейную башню. Решено было провести там за коктейлями время до фейерверков. Они заняли столик у перил на балконе третьего этажа и заказали пунш. Нахохлившись, точно воробей на ветке, Христина курила, потихоньку потягивала из бокала и смотрела на быстро вечереющий город во влажной дымке. Она мысленно возвращалась к телефонному разговору во время обеда, и настроение её портилось. Она договорилась с Анно встретиться завтра, но понятия не имела, что ему скажет. Андерс осторожно потрогал её за рукав:
– О чём задумалась?
Христина повернулась к нему. На папином лице морщинки пролегли уже и у глаз, и в уголках губ. Поэтому, даже когда Андерс не улыбался, его лицо хранило память об улыбке. Сказать ему? Он поймёт. Он вообще продвинутый. И довольно далеко. Иначе бы не женился на Айре. Ей было двадцать шесть, когда они встретились. Она сочиняла истории в манере Арцыбашева. Андерс тогда ещё не был модным оформителем. И случилось это не в Родинке. Христина с грустью подумала, что нет надежды встретить пусть даже через десять лет мужчину, похожего на папу. Да и как его узнать? Папа, когда познакомился с мамой, был похож на обыкновенного небритого неудачника…
В кармане Христины зазвонил телефон.
– Извини, Андерс. Алло! Конечно. Я на Кофейной башне. Да. Вижу. В каком? А, да, всё, вижу. – Христина помахала рукой. – Годится. Спускаюсь. Господа! – громко сказала Христина, кладя трубку в карман. – Я откатываю вниз, на площадь. Закончите квасить, просигнальте. Авось я к вам причалю на фейерверки.
Христина встала и столкнулась с кудрявой блондинкой, неслышно подошедшей к их столику. «За автографом к Айре?» – подумала Христина. Как хорошо, что ей досталась папина фамилия. Если б досталась мамина, она бы чокнулась, читая её на ярких глянцевых обложках популярных изданий. Христина ловко обошла поклонницу и, не оборачиваясь, быстро сбежала по ступенькам.
Перейдя шумную площадь, освещённую праздничными гирляндами и их отражениями в лужах, Христина приветствовала «своих». Клавдия сшила себе кардиган из Андреевского флага и теперь сзади была похожа на мушкетера. Подруги поцеловались. Да, определённо, спереди ей не хватало усов. Сколько раз они сражались и умирали плечом к плечу! На последней войне Клавдия была генералом Антоном Ивановичем Деникиным. И она познакомила Христину с Анно… Но сейчас об этом ни слова. Христина ещё сама не решила, как относиться к тому, что сказал Анно. Любой совет, любая жалость или осуждение сейчас могут сбить её с толку. Значит – молчать и ничем себя не выдать. Скандал, наверное, всё равно будет, даже если (дай-то Бог!) Анно блефует. Но это будет потом. Что-что, а неприятности не следует торопить.
Как всякий человек, мучимый тайной мыслью, Христина вдруг становилась то рассеянна, то излишне возбуждена. Но никто на это не обращал внимания, пока болтались по площади, и потом, когда спустились в бар. Лёшик предложил Христине партию в бильярд. Играли на пиво. Он выиграл. Христина беспорядочно рылась в карманах в поисках карточки. Лёшик прощупывал её рентгеновским взглядом. Потом подошёл почти вплотную и сказал тихо: «Ещё партию. Отыграешься». Христина кивнула. Они снова взяли в руки кии и хищно кружили вокруг стола. Лёшик при этом рисуясь и немного нервно. Христина сосредоточенно.
– Предлагаю попутно ещё одну игру, – с наигранной небрежностью сказал Лёшик.
Христина пожала плечом, и он продолжал:
– Кто отдаёт ход, отвечает на вопрос.
– На какой вопрос? – осторожно уточнила Христина.
– Вопросы здесь задаю я. Согласна?
– Согласна. Ты слоховался, игрок. Скажи-ка, ты не родственник Онегину?
– Я однофамилец Огинскому, которого, кстати, звали не Полонезом. А Онегинским меня прозвали за то, что «легко мазурку танцевал и кланялся непринужденно». Ты не находишь, что я «умён и очень мил»?
– Спросишь об этом, когда я промахнусь, – ответила Христина, лихо отправляя шар от борта.
– Это не вопрос, а так…
– Раз «так», то нахожу тебя милым, умным и интересным. Но учти, это не признание, а дань вежливости. И ещё: про Онегина тоже было «так».
– Ах, так! Тогда спроси меня о чём-нибудь по правде.
Христина намелила кий, наклонилась над столом, прищурилась и, загнав шар в лузу, спросила как бы между прочим:
– Скажи, ты женился бы на девушке, которая ждала бы от тебя ребёнка?
– У тебя что, неприятности с этим красным комиссаром? – мгновенно отозвался Лёшик.
– Это тебя не касается. Отвечай, пожалуйста, на вопрос.
– Как на него ответишь? На тебе бы женился.
– А не на мне? На ком-нибудь другом, кто бы тебе, в общем, даже и не нравился? Так, случайная связь, минутная слабость, морок. Да мало ли. Ты бы женился?
– Ты что, Марсова, с Марса свалилась? Кто сейчас на минутной слабости женится!
– Лёшик, марс – это площадка на верху мачты. Какой-то предок мой был марсовым матросом. Он поднимал и опускал паруса. У него, наверное, был хриплый голос, обветренное лицо и сильные руки. И по женщине в каждом порту. Вполне возможно также, что разок-другой он падал с марса, иначе как бы его угораздило жениться?
Лёшик засмеялся:
– Теперь двадцать первый век на дворе. И нейрохирургия, и вся медицина в целом достигли такого уровня, что никакое падение не может заставить девушку выйти замуж.
Они балагурили, полуприсев на край бильярдного стола, и совсем забыли об игре. Зазвонил телефон.
– Христина, – сказала Христина в трубку. – Нет ещё. Глупости. Ладно. – Она кивнула Лёшику. – Идём! Клавдия велела не марьяжить тебя. Я куплю пива.
– Нет, пива куплю я, – уверенно сказал Лёшик, ставя кий на место, – если бы мы закончили партию, ты бы выиграла. Исходя из счёта.
– Во-первых, мы не считали, во-вторых, не закончили. Я ставлю пиво за свой первый проигрыш.
– Давай в складчину.
– К чёрту компромиссы! Я проиграла – я плачу.
Они вместе подошли к стойке, уселись, и Христина заплатила за пиво для всех.
– Ты уже написала сочинение? – спросила она у Клавдии.
– Сказку про себя и свою семью? Написала.
– Расскажешь?
– Если хочешь.
Клавдия оглядела друзей. На неё смотрели одобрительно, глумливо или не смотрели вовсе. Она начала довольно небрежным тоном:
– Я взяла сюжет из кино. Помнишь, осенью мы смотрели римейк «Назад в будущее»? Так вот, я начала с того, как проснулась в праздничный день рано утром, решила сделать уроки, чтобы вечером отдыхать, ни о чём не заботясь, и с этой мыслью уснула снова. И мне приснилось, что я лечу над Атлантикой в одном самолёте со своими родителями. Дело происходит лет двадцать назад. Я знакомлюсь с ними, представляюсь ворожеей и прорицательницей. Для начала вкратце рассказываю им их прошлое. Потом разглядываю линии на их ладонях. Делаю вид, что сама потрясена, когда произношу: «Да вы созданы друг для друга!» Наконец пророчу скорое рождение Христофора, их переезд в Родинку, новый город, о котором они тогда, понятно, ещё и слыхом не слыхивали. И на прощание скромно прошу назвать их дочь Клавдией, в мою честь, если мои предсказания сбудутся. С тем и просыпаюсь. В общем, весело получилось.
– Интересно. Значит, твои родители познакомились в самолёте?
– А почему ты у меня не спросишь, где познакомились мои родители? – хитро подмигивая обоими глазами, влез в разговор Дон-Педро.
– Потому что твои папочки наверняка подружились в «Голубой устрице», – усмехнулась в ответ Христина, – все же знают, что ты христофорный. И сочинение ты, наверно, назвал не иначе как «Голубая мечта сбылась».
– Сочинение я назвал «Трое в лодке, не считая женщин», – засмеялся Дон-Педро и часто замигал глазами.
– А ты написала? – обратилась Христина к коротко стриженной ясноглазой девушке, которую, после того как она стреляла в Ленина, стали звать Каплан.
Каплан ответила, что написала, будто она принцесса, дочь злой ведьмы. «Нагородила такую волшебную сказку, что Гайдар ногу сломит. Потому что на самом деле папа Яша женился на маме из-за того, что должна была родиться я. Пару лет они помучились, да и развелись. Что тут писать?» Христина внимательно посмотрела на Каплан, а Лёшик на Христину.
