Текст книги "Предчувствие: Антология «шестой волны»"
Автор книги: Андрей Лазарчук
Соавторы: Дмитрий Колодан,Карина Шаинян,Азамат Козаев,Иван Наумов,Николай Желунов,Ирина Бахтина,Дмитрий Захаров,Сергей Ястребов,Юрий Гордиенко,Александр Резов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц)
Человечек снова заговорил, и Шалва вздрогнул, вырываясь из оцепенения.
– Небо-то мы нарисовали, да, видно, плохо. Мир этот походит к концу, хотя конца не увидят даже твои правнуки. Рано или поздно таким станет не только Побережье, но и Дальние страны, и земли за хребтом.
– И мои горы?
– И твои горы.
Огненный демон замолчал, Шалва тоже. Над ржавым миром снова воцарилось безмолвие, заглушавшее даже гул пламени.
Внезапно видение ушло, мир снова стал привычным, и идиллию вечера десятого дня нарушал только куст, объятый пламенем.
– Ты хочешь вернуться домой?
– Но ведь с Побережья не возвращаются?
– Глупости. Кто не приходил, тот и не возвращается. Ты – Хха-ввал-ки, твоё место рядом с твоим народом. Вместе вы сможете встретить конец света достойно, как подобает настоящим горцам.
– А как же остальные? Панкрат, братья, Пятый? Они могут пойти со мной?
– У них здесь работа. Их место – тут. Да и не захотят они с тобой, проверено.
Шалва снова замолчал, на этот раз надолго. В голове всё перемешалось, хотелось верить, что всё происходящее с ним сейчас – только видения увлёкшегося работой художника. Но что-то внутри подсказывало, что это не так.
– Что я должен для этого сделать? – ровным голосом спросил Шалва.
– Приходи завтра к полудню на это же место, увидишь.
– Но здесь никто не поднимается за ручей в одиннадцатый день! Он же несчётный!
Казалось, человечек пожал плечами.
– Если хочешь попасть домой – придёшь! – коротко отрезал он и отвернулся.
Затем вошёл в куст, нырнул в огонь и исчез. Его примеру последовали остальные огненные человечки. Пламя исчезло, а засохший куст превратился в молодое цветущее деревце.
Те, кто в этот вечер забредал в духан, могли видеть за столиком в углу молодого горнового Шалву из Мукуса. Столик был заставлен пустыми пивными кружками, а горец лежал щекой на свёрнутых листах бумаги и горланил дикарские песни.
Очнулся Шалва в своей лачуге, в позднее утро несчётного дня. В углу хлопотал над завтраком Пятый, мыча под нос какую-то мелодию. Шалва приподнялся, охнув, и протянул руку к столику. Взяв ковш, зачерпнул ягодного кваса из жбана, заботливо приготовленного у постели (таки десятая кружка пива была лишней).
– Спасибо, друг! – выдохнул Шалва, и Пятый, не оборачиваясь, кивнул: мол, свои люди, чего там.
Затем горец поднёс ковш к губам и жадно выпил. В глазах резко просветлело, глухой гул в ушах превратился в прекрасную музыку. Шалва блаженно улыбнулся. Всё произошедшее с ним вчера теперь действительно казалось сном.
Однако когда немой подмастерье повернулся к лежаку и посмотрел горновому в глаза, взгляд его показался тревожным. Он протянул Шалве руку ладонью вверх по местному обычаю, затем быстро показал на гору, в направлении храма и приложил палец к губам, зачем-то заглянув Шалве прямо в зрачки.
– Пятый, я не понимаю, зачем мне идти в храм? Сегодня же несчётный день! – тихонько возразил Шалва.
Тут произошло нечто неожиданное. Пятый прокашлялся, выпил квасу и довольно внятно произнёс:
– Не сразу в храм. В полдень тебя ждут за ручьём.
Шалва почти не удивился заговорившему немому. В голове окончательно прояснилось, он вспомнил вчерашнее уже не как сон, а как явь.
Пятый слыл вообще странным типом. Панкрат, например, считал, что тот вовсе не немой, а просто дал обет молчания. Оказалось, он был прав. Или же это проделки огненных человечков?
Пятый же как ни в чём не бывало продолжил готовить завтрак.
В полдень его уже ждали. На этот раз не понадобилась ни бумага, ни охра. Человечки танцевали в солнечном блике, прямо в ручье. В небе, от холма до холма, раскинулась яркая семицветная арка. Вместо камня стоял настоящий горн, правда очень старый, таких сейчас уже не строили. Он был сложен из обожённых глиняных кирпичей, изрядно закопчён, а мехи были огромными, двуручными, из потёртых козьих шкур. Видно было, что не одно поколение халкидов стояло у огня и поддерживало жар, а кузнецы в это время охаживали наковальню.
Рядом с горном были аккуратно сложены вперемешку металлы и камни. Присмотревшись, Шалва сразу же различил их, лежащие в ряд: красная, с тёмным налетом, медь, янтарь цвета закатного солнца, тусклое жёлтое золото, зелёный с прожилками малахит, серебро небесных оттенков, крупный необработанный сапфир, и в самом конце – темно-лиловое, почти чёрное, холодное железо.
С ним наконец заговорили:
– Пришёл? Не передумал? Вот и отлично. Видишь радугу над холмами?
– Вижу, – спокойно ответил Шалва.
– Когда ты пройдёшь точно под центром её свода, дом будет совсем близко. Но сначала…
– Я знаю, – всё так же невозмутимо продолжил горновой. – Мне нужно выковать врата. Точнее, арку над вратами.
Человечки переглянулись. На их карикатурных лицах мелькнула тень не удивления даже, а некоторой досады.
– Если ты всё время знал Путь, почему не вернулся раньше?
Шалва не ответил. Он надел прихваченный с собою фартук, рукавицы и принялся за дело.
Когда жар ожил, он заполнил горн брусками и шихтой, нарыл в кармане передника Панкратовых трав, отмерил горсть и бросил в огонь.
Не беда, что братьев нет. Для тонкой работы сгодится и один молоточек.
Человечки молча наблюдали за его работой, не переставая танцевать и в пламени горна, и вокруг него, и даже, казалось, на крыльях радуги.
Наконец работа была закончена. Арка сияла не хуже той, в небесах, и жила уже своей жизнью. Шалва снял рукавицы, вытер пот со лба и спросил:
– Что дальше?
Человечки, казалось, обрадовались, что их ещё замечают.
– Всё. Путь свободен.
Шалва окинул взглядом луг, и холмы, и синюю нитку Понта внизу.
– А как же это? Неужели нельзя ничего сделать?
– А сам ты как думаешь? – Один из них снова вышел вперёд и оказался выше остальных.
Шалва отдышался, словно после крутого подъёма, сложил руки на груди, закрыл глаза и сделал шаг, но не под радугу, а на её левый склон. Невидимый колокольчик звякнул коротко, и тут же его звук оборвался…
…Говорят, травники, спускавшиеся с гор в позднее утро несчётного одиннадцатого дня осени, видели, как над храмом повисло ослепительно белое облако, в центре которого будто был виден лик горнового Шалвы из Мукуса. Он вознёс над Хеттэбетом руки, скорее похожие на большие белые крылья, и растворился в небесной синеве.
Больше его никто не видел. Зато слухи ходили разные: и про чудное озеро где-то в горах, где Шалва будто бы удит рыбу перед самым закатом, по ночам охраняя путников от лавин; а моряки рассказывали, что в лютый шторм словно бы слышали звон колокольчика, совсем рядом, и их благополучно выносило от прибрежных скал; иным Шалва являлся перед значительным событием в жизни, вроде свадьбы или рождения наследника, и благословлял их. Самой же странной была сказка внезапно обретшего речь Пятого, который клялся, что Шалва стоит, прикованный дюжими цепями к самой высокой скале самой высокой вершины Небесных гор, и каждое утро к нему прилетает железный орёл, терзая плоть и выклёвывая печень. За ночь та отрастает, но приходит утро, и мучения повторяются снова. И так каждый будний день, и в десятый, кроме несчётного одиннадцатого, когда Шалва отдыхает.
Может, то и сказка, но над входом в храм и по сей день красуется чудная кованая арка тонкой работы, расписанная под колючий горный терновник. В самом своде её выгравирован прикованный человек с блаженной улыбкой.
А ржавчина арку не берёт, потому что чистый металл не ржавеет.
Дмитрий Колодан, Карина Шаинян
Затмение
Июль слоновьей тушей навалился на город, дыша в лицо зноем. На боках переполненных трамваев, завязших у светофора, вскипало солнце. Перекрёсток взрывался гудками и руганью, металлический скрежет больно отзывался в ушах; над улицей плыл запах горелой резины.
Теодор шёл прогулочным шагом, и поток прохожих болтал его, как морская зыбь буёк. Лысина побагровела, горячие подтяжки врезались в плечи, раскалённый костюм, казалось, весил целую тонну. От едких капель пота щипало глаза и запотевали очки, но Теодор упрямо продолжал ежедневную прогулку к порту.
У входа в Морской Банк, из которого в одуряющую жару улицы волнами вырывалась прохлада, Теодор прислонился к блестящим перилам и утёр лоб. Ожидая, – когда одышка станет полегче, он рассеянно поглядывал на людей, проходящих в стеклянные двери. Помахал рукой швейцару – тот вежливо поклонился в ответ, но в его кивке Теодору почудилось неодобрение. Без всяких приёмов чтения мыслей он знал, о чём думает этот усач в галунах: вот человек, который мог бы сделаться даже помощником директора, если б постарался, да вот несчастье со сбежавшей невестой подкосило. Ни должности, ни семьи – лишь казённая квартира да сварливая домработница. Швейцары всё знают, с досадой подумал Теодор. Тридцать лет безупречной работы и слабое здоровье – достаточный повод выйти на пенсию. Зачем примешивать Алису? Он потёр вспотевшую грудь, прислушиваясь к суматошным ударам сердца, и покосился на швейцара.
Что-то однообразно и беспокойно зудело в ухе – в грохот улицы вплеталось тихое бормотание. Теодор заворочал головой и расплылся в изумлённой улыбке. Под каменной стеной банка, у лужицы, натёкшей из кондиционера, сидела белая собака в колпаке с обтрёпанным помпоном. Теодор не мог взять в толк, как не заметил её раньше. На собачьей шее болтался замусоленный гофрированный воротник, бок перепачкан мазутом и тиной. Капли конденсата оставили тёмные дорожки в густой шерсти, пожелтевшей от пыли. Рядом стояла коробка, обклеенная обрывками афиш.
– Дайте монетку, дайте монетку! – бубнила собака, уставившись в асфальт и мерно раскачиваясь.
Теодор сделал пару шагов в сторону и застыл посреди людского потока, склонив голову и рассматривая собаку с видом знатока. Его тут же сильно толкнули в плечо.
– Извините! – воскликнул Теодор, прижимая пухлую ладонь к груди и пытаясь увернуться от нового столкновения.
– А, ч-чёрт… Ничего-ничего, – пробормотал прохожий на бегу. Проходя мимо собаки, не глядя швырнул монету.
Собака не отреагировала – лишь колыхнулся помпон на колпаке. Теодор поддёрнул брюки и грузно нагнулся, уперев руки в колени. Он разглядывал пса, пытаясь сообразить, кукла перед ним или настоящее, идеально выдрессированное животное. «Дайте монетку, дайте монетку», – бормотала собака: глаза прикрыты белёсыми ресницами, голова качается, как у китайского болванчика. Теодор выпрямился, растирая поясницу, и огляделся в поисках хозяина.
На всей улице нашёлся один-единственный человек, спокойно стоящий на месте, – швейцар, ни капли не похожий на владельца циркового пса. Теодор прошёлся по тротуару, высматривая афиши, и вернулся ко входу в банк. Стараясь выглядеть праздно, поднялся по широкой лестнице и остановился у входа.
– Ох и духота сегодня, – сказал он, – весь взмок.
Швейцар солидно кивнул.
– Говорят, это какие-то пятна на Солнце. Затмение скоро, вот и жарит.
– Хоть из кожи выскакивай, – заметил Теодор, – нам ещё хорошо, а как собакам, например?
– А, заинтересовались собачкой? – усмехнулся швейцар. – Весь день сидит, гнал – не уходит… Хотел полицию вызвать, да всё-таки божья тварь, пусть себе…
– А хозяин где? – с напускным безразличием спросил Теодор.
– Не видел. Сама пришла, с коробкой в зубах. Так и торчит здесь – не кормлена, не поена. Таких хозяев в кутузку! – сплюнул швейцар. – Хотя, может, там и сидит, за бродяжничество…
Теодор покачал головой. Он не сомневался, что имеет дело с ловким и скрытным чревовещателем. Представив, как фокусник хихикает в кулак, глядя на суету вокруг собаки, Теодор покраснел и улыбнулся. В душе мешались стыд, восторг и восхитительное чувство причастности – в конце концов, он хотя бы знал принципы, на которых строился трюк.
Изнывая от любопытства, Теодор вернулся к собаке в надежде разобрать, что написано на обрывках афиш на коробке. Осторожно протянул руку.
– Хорошая собачка, хорошая собачка, – приговаривал он. Аккуратно потрепал горячие уши – собака продолжала бубнить, будто не замечала его.
Теодор потянулся к коробке. Собака замолкла, чёрные губы приподнялись, обнажив клыки – чистые и белые, как на рекламе зубной пасты. В зверином горле зарокотало, и Теодор отступил.
В полном расстройстве он вытащил из кармана часы и решительно уставился на циферблат. Бесплодная возня с собакой отняла слишком много времени. В порт уже не успеть: Агата не простит опоздания на обед.
* * *
Вентилятор сухо клацал в пыльной духоте гостиной. Пластиковые лопасти потрескались, грязь глубоко въелась в решётку. Теодор поймал себя на том, что считает обороты: шестьдесят – и прошла ещё одна минута. В лучах солнца стайки пылинок сплетались в причудливые спирали. Лёгкий бриз топтался на пороге, как неумелый коммивояжёр, не решаясь предложить свой скромный товар – запахи бензина, лета и морской соли. Щёлк, щёлк…
Теодор с тоской обозревал бледные обои в цветочек. На кипящих жизнью улицах творятся чудеса, а он по-прежнему сидит и ждёт, сам не зная чего. Просто трусит, как много лет назад, когда ему не хватило смелости догнать Алису.
Воспоминание отозвалось щемящей болью. За десять лет Теодор так и не смог смириться с потерей. Не помогла даже добросовестная работа в Морском Банке – наивная попытка задавить тоску бумажным однообразием. Аргентина, Австралия, Китай – он убеждал себя, что это лишь слова. Но, читая на бланке «Гонконг», он видел Алису на крошечных, переполненных людьми площадях, бесстрашно входящую в клетку с хищниками. Лима, Пуэрто-Рико… Нет ничего глупее, чем сбежать с бродячим цирком и стать ассистенткой дрессировщика, но в глубине души Теодор восхищался Алисой. Что осталось ему? Квартира в центре города да индивидуальная пенсия за отличную работу; на мемуары хватит и тетрадного листка. Но, похоже, судьба дала ещё один шанс. Теодор ждал его всю жизнь: сделать шаг – и, может быть, он снова встретит Алису?
Теодор ковырялся в овощном супе. Агата, его домработница, всегда готовила одно и то же: суп, овсянка, слабый чай. Теодор уже смотреть не мог на рыхлую цветную капусту и бледные звёзды моркови. Он гонял по тарелке разварившуюся луковицу, похожую на дряхлую медузу. По бульону расползались белёсые кружочки остывающего жира.
Перед Теодором, подпёртая солонкой, стояла «Всемирная история чудес» Гиббсона и Кара – настольная книга любого иллюзиониста. Теодор раз пять прочитал её от корки до корки, избранные главы мог пересказывать дословно, но постоянно возвращался к засаленным страницам.
Книга была раскрыта на главе «Чревовещатели». Египетские жрецы, говорящие камни и статуи, весёлый король Эдуард Седьмой и нерадивые придворные – Теодор медленно погружался в историю древнего и невероятного искусства. На арену чревовещание вышло в конце восемнадцатого века, вместе с Чарльзом Эльворти и его знаменитой куклой Мистером Боксом. Животных использовали редко: научить зверей сложной мимике почти невозможно. С той собакой работал настоящий профессионал. Теодор не мог придраться – пасть она открывала вовремя, слова явно звучали из собачьей глотки, а то, что не было видно самого чревовещателя, говорило о высочайшем мастерстве. Такие не работают в одиночку – Теодор не сомневался, что в город приехал Цирк.
Из кухни выплыла Агата с дымящейся тарелкой овсянки.
– Вы ведь знаете, что читать за столом вредно. – На остром лице застыло осуждение.
Теодор попытался ответить, не раскрывая рта, – вдруг у него тоже есть задатки чревовещателя? Способности, может, и были, но сказалось отсутствие тренировок. За хрипами, гудением и кряхтением он и сам не понял, что сказал, смутился и замолчал.
– Простите? – переспросила Агата. Поставила перед Теодором кашу и поморщилась, забирая суп. – Пожалуйста, не надо говорить с набитым ртом, не дай бог, подавитесь.
– Нет-нет, – поспешил успокоить её Теодор. – Я… это дыхательная гимнастика, знаете, очень полезно для сердца.
Агата покосилась на раскрытую книгу: полполосы занимала фотография знаменитого Элиаса Шангале.
– Когда я была маленькой, ходила на его выступление. Дыхательная гимнастика, ну-ну…
– Давайте я покажу вам фокус? – поспешил сменить тему Теодор. – Это быстро… Я много тренировался, и мне хотелось бы услышать ваше мнение.
Агата вздохнула и с показным смирением присела за стол. Теодор торопливо, пока она не передумала, открыл книгу. Загнутый уголок страницы отмечал номер, над которым он сейчас работал. Теодор проделывал фокус десятки раз и отлично помнил порядок действий, но решил подстраховаться. Как любой артист, он нуждался в зрителе и в то же время боялся его – боялся, что собьётся и опростоволосится. Под суровым взглядом Агаты это было легче лёгкого.
– Номер называется «Исчезающие предметы». Суть его в том, что предметы… э… исчезают. Для примера возьмём вот эту ложку, – Теодор протянул её домработнице. – Можете осмотреть и убедиться, что это самая обыкновенная ложка, из тех, что вы используете на кухне.
– Знаю, – сказала Агата. – Эту ложку я мою три раза в день уже восемь лет.
– Ну да, – смутился Теодор. – Понимаете, так положено говорить, всегда находятся люди, которые сомневаются. Сейчас эта давно известная вам ложка таинственным образом испарится. Смотрите внимательно…
Теодор сжал ложку двумя пальцами и принялся выводить вокруг неё пассы. Главное – отвлечь зрителя, ослабить внимание. Теодор не сводил глаз с лица домохозяйки, высматривая малейшие признаки рассеянности. Сквозь вежливый интерес явно читалось: «Ну и долго это будет продолжаться?» Ничего, если он собирается достичь успеха, надо уметь работать с любой публикой.
– Ой! Что…
Как только взгляд Агаты метнулся в сторону, Теодор разжал пальцы. Сталь скользнула по ладони. Ложка зацепилась за манжет, на миг замерла и, вместо того чтобы провалиться в рукав, грохнулась в тарелку. Теодор попытался поймать ложку-предательницу и вместо этого с размаху хлопнул по краю тарелки – та подскочила и сорвалась со стола. Овсянка шмякнулась на ковёр. Теодор замер с раскрытым ртом, не находя слов от стыда и досады.
– Это всё? – уточнила Агата. Дожидаться ответа она не стала. – Как я погляжу, исчезла ваша каша. Суп вы не доели… Прикажете снова готовить?
Теодор сглотнул и виновато улыбнулся.
– Простите… Не надо готовить, я не голоден, спасибо. Я сам всё уберу, и…
Агата покачала головой. Лицо её смягчилось.
– Ничего страшного – я сварю кашу ещё раз. Пропускать обед нельзя – для вашего желудка это вредно. И, мой вам совет, бросайте вы эти фокусы, всю эту мумбу-юмбу. В вашем возрасте как-то не солидно. Придумайте более спокойное хобби. Вы никогда не думали коллекционировать марки?
Щёлк, щёлк… Ещё одна минута вентиляторного времени. Теодор побарабанил пальцами по столу.
– Знаете, в город приехал Цирк, – заговорил он. – Настоящий бродячий цирк-шапито. С тиграми и слонами, цветными шатрами и акробатами…
– Ничего подобного, – Агата мотнула головой, словно отбрасывая саму мысль о цирке. – С чего вы взяли? Я читаю все утренние газеты, и разговоры там только о грядущем затмении да о том, как оно повлияет на здоровье. Про слонов ни строчки. Афиш по городу я не видела, а без рекламы они как без рук. Вам надо прекращать утренние прогулки – жара и солнце плохо на вас влияют. Похоже, вы просто перегрелись. Может, вызвать врача?
К счастью для Агаты, тарелка с кашей лежала на полу, иначе бы Теодор не сдержался и запустил её прямо в костистую физиономию. Как иллюзионист, аристократ арены, он с предубеждением относился к клоунаде, но сейчас ощутил себя вправе пойти на смешение жанров.
– Спасибо, я прекрасно себя чувствую, – сухо ответил он.
Агата покачала головой.
– Всё-таки вам лучше полежать, прийти в себя. Всё проклятое затмение – в газетах так и пишут, что для метеочувствительных людей эти дни опасны. Протуберанцы и солнечный ветер; говорят, там какая-то буря, и нужно быть очень осторожным. Я добавлю вам в чай успокоительных капель.
* * *
На следующий день Теодор вышел из дома пораньше, сбежав от Агаты сразу после завтрака. Надо было найти цирк хотя бы ради того, чтобы угомонить домработницу, – её заботливость выросла до угрожающих размеров. Собаке необязательно сидеть под афишами – место, где их расклеили, могло оказаться неудобным, или их сорвали хулиганы, а газеты… Всем известно, как дороги нынче объявления в газетах!
Теодор выкатился из трамвая у Морского Банка и разочарованно вздохнул: собаки не было. Сгорая от нетерпения, он прошёлся по улице, снова оглядывая стены и афишные тумбы, вернулся по другой стороне и поднялся ко входу.
– Вчера не дошли до порта? – первым заговорил швейцар.
– Не успел, – ответил Теодор. – А что, собака сегодня не появлялась?
– Какая собака?
Теодор сердито взглянул на швейцара, но усатое лицо выражало искреннее недоумение. Не помнит ни загадочного пса, ни вчерашних эволюции Теодора, за которыми следил с такой насмешливостью! Неужели чревовещатель – ещё и гипнотизер? Но оба искусства требуют долгих тренировок, вряд ли можно достичь мастерства в обоих разом. Наверное, швейцар вчера перегрелся, да и жуткая пробка действовала на нервы… Куда теперь? В парк?
– А вы бы сходили, прогулялись по набережной, – продолжал швейцар. – В такую погоду морской ветерок – милое дело. Я бы сам с удовольствием…
Теодор уже не слушал его. Как он не догадался! В порту найдётся если не цирк, то хотя бы люди, видевшие его прибытие. Не попрощавшись, Теодор бросился к остановке, и вскоре маршрутка везла его в порт.
* * *
По набережной прогуливались люди принаряженно-официального вида, и Теодор вспомнил, что сегодня отмечают юбилей Морского Вокзала. Огибая закованных в пиджаки менеджеров, он зашагал вдоль причалов, сосредоточенно оглядывая мощные обводы пассажирских лайнеров.
Один корабль пришвартовался совсем недавно – по трапу спускалась стайка пассажирок. Теодор скользнул по ним взглядом, даже не надеясь, что меж кисеи и зонтиков мелькнёт лицо Алисы. Она должна вернуться на том же корабле, что и сбежала, – Теодор ждал, когда на рейде бросит якорь «Великолепный», на котором проклятый Просперо увёз все его мечты и надежды. Давным-давно он прочёл в газетах, что пароход пропал без вести во время шторма, однако окутанная блестящей дымкой полоска горизонта и бередящие душу гудки были убедительнее газетных строчек.
На краю причала курил пожилой моряк. Его красная физиономия располагала к доверию, и Теодор подвинулся ближе.
– Извините, не могли бы вы сказать…
Моряк вынул изо рта сигарету и выжидающе посмотрел на Теодора. Тот помялся и, собравшись с духом, выпалил:
– Вы не знаете, в порт не прибывал цирк?
– Цирк? – задумался моряк. – Нет, не видал. Да вы не там ищете. Вам вон куда надо, – он кивнул туда, где городская набережная упиралась в причалы для грузовых судов и склады.
Но среди барж, ржавых каботажных посудин и остро пахнущих рыбой сейнеров не нашлось ни «Великолепного», ни другого корабля, на котором мог бы приехать цирк. Отчаявшись, Теодор попытался проникнуть в доки, где звенел металл и орали озверевшие от жары механики, но его выгнали, не пожелав и слушать.
Теодор доковылял до набережной и присел на чугунную скамью. Тоскливо взглянул на гавань, куда входила баржа, гружённая блестящими цистернами, и хлопнул себя по лбу: можно попытаться найти груз, принадлежащий цирку! На контейнерах наверняка есть маркировка – Теодору отчётливо представилось схематичное изображение слона. Не отдышавшись толком, он заспешил к складам.
Застоявшийся воздух в узких проходах между контейнерами походил на воду в нечищеном аквариуме. Под ногами хлюпали тухлые лужи, покрытые радужной плёнкой, грязные обрывки пеньки и шпагата цеплялись за ботинки. Меж пышущих жаром стен стояла вязкая тишина, изредка нарушаемая приглушённым говором порта. Похоже, поиск циркового багажа – затея пустая: Теодор и не думал, что портовые склады так огромны. Он остановился, не представляя, как выбраться из этого лабиринта.
Над головой нависал гигантский дощатый ящик; дерево посерело и обросло понизу зеленоватыми ракушками, но ещё пахло опилками. Теодор с удовольствием вдохнул смолистый аромат и услышал тихие, мягкие шаги. Доски показались вдруг совсем тонкими. В ноздри ударил острый звериный запах, низкий гул отозвался дрожью в диафрагме. Гудение перешло в грохочущий рокот, эхом прокатившийся по лабиринту. Со всех сторон разом донеслось громовое фырканье, и наступила тишина – лишь тонко звенела полоска жести.
Теодор задохнулся. Рядом – клетка с тигром! Он снял очки и приник к узкой щели между досками, но увидел темноту. В досаде Теодор хлопнул ладонью по дереву, и в ответ снова зарокотало – но тихо-тихо, издалека. Теодор опрометью бросился на звук, под ногами зачавкала грязь, заглушая рычание. Он застыл и прислушался.
Снова отчётливый рык – теперь справа. Теодор ринулся в боковой проход и тут же услышал, что рычат уже впереди. Слабый ветерок завонял кошачьей мочой. Издали неслось громыхание кранов, крики портовых рабочих, но для Теодора существовал только лабиринт контейнеров, по которому катился, дразня и убегая, тигриный рёв. Сердце трепетало в горле. Дневной свет померк и стал синевато-холодным, будто в небе вместо солнца подвесили тусклый прожектор. Потеряв голову, Теодор кидался в разные стороны, то и дело уверяясь, что звери совсем близко, но рычание затихало, вновь появлялся сильный дух зоопарка и развеивался, сменяясь запахом машинного масла или щекочущим ароматом специй. Рычание доносилось всё реже и вскоре стало совсем тихим, заглушённое чьими-то криками. Очки запотели, Теодор теперь метался вслепую, оскальзываясь и задыхаясь в погоне за призрачным звуком.
Голоса становились всё ближе, и Теодор счастливо всхлипнул: между контейнерами сверкнуло яркое и блестящее. Хватая ртом воздух, он вывалился на площадку перед причалами. Ноги не держали. Он прислонился к горячей стенке контейнера. Руки тряслись от нетерпения, пока Теодор протирал очки. Заранее улыбаясь, он водрузил их на нос – и не смог удержать разочарованного крика. Среди луж и куч мусора стоял алый лимузин. Теодор знал эту машину: она принадлежала начальнику порта. Из салона в открытое окно текла струйка сигарного дыма.
Рядом разгружали баржу. Портовый кран полз по ржавым рельсам. На талях раскачивался оранжевый контейнер – он кренился, готовый выскользнуть из толстых цепей. Порывы ветра раскачивали его, как огромный маятник. Снизу смотрели несколько угрюмых грузчиков. Они передавали по кругу сигарету и то и дело начинали кричать, размахивая руками. Теодор сомневался, что крановщик слышит их указания – скорее грузчики красовались перед начальником порта.
Рельсы заканчивались рядом с лимузином. Вздрогнув тоннами железа, кран остановился. Контейнер качнулся, надрывно взвыли блоки, опуская груз. Он с грохотом ударился о крышу соседнего железного ящика и на секунду замер. Раздался предупреждающий крик. Контейнер с диким скрипом начал сползать вбок. Одно из звеньев не выдержало, цепь лопнула. Стальной хлыст звонко ударил по железным бортам – так дрессировщик подстёгивает тигра к прыжку. Контейнер сорвался и обрушился на автомобиль.
«Кранты начальничку», – прошептал кто-то в наступившей тишине. Очнувшиеся грузчики бросились к машине, но из-за груды железа появился директор порта. Его щёки побелели, обтянутое потной рубашкой брюхо ходило ходуном, но он был цел и невредим. Директор слабо улыбался столпившимся вокруг рабочим. По лицу пробегали остатки пережитого страха, глаза походили на кружочки застывшего жира. Они постепенно оттаивали; растерянная улыбка сползла с губ, и в голосе зарокотал начальственный гнев.
Теодор в полуобмороке смотрел на дверцу контейнера: её украшал затёртый рисунок улыбчивого слона, стоящего на шаре. Крякнули грузчики, сдвигая контейнер с крыши машины, железо застонало и ударилось об асфальт. Стенки не выдержали, и через щели в лопнувшем железе на землю посыпались блестящие пачки чая. Теодор поднял одну. Чай как чай – такой можно купить в любом супермаркете. Теодор подбросил пачку, поймал и тихо рассмеялся.
– Ваш груз? – раздался за спиной суровый голос.
Рядом, уперев руки в бока, стоял начальник порта. Его подбородки тряслись, в глазах сверкали молнии. Не дожидаясь ответа, он продолжал:
– Это грубейшее нарушение техники безопасности! Ваш контейнер не был закреплен надлежащим образом! Вы знаете, сколько стоит эта машина? Я буду требовать возмещения морального и материального ущерба в троекратном размере.
– Извините, это не мой, – залепетал Теодор. – Я совершенно случайно оказался рядом.
Начальник порта пристально посмотрел на Теодора.
– Случайно? – переспросил он. – Тогда что вы здесь делаете? А, ясно! Шли на юбилей вокзала и решили сократить дорогу через склады? Зря, здесь нечего делать посторонним, – он отвернулся к искалеченной машине.
– Я не… – начал Теодор и смолк.
Почему бы и нет? После бессмысленных блужданий, страхов и поисков официозная скука будет лучшим лекарством.
– Да, хотел побыстрее и немного заплутал, – угодливо улыбнулся он.
– Вам надо идти прямо, – буркнул толстяк и покосился на часы. – Церемония начинается через полчаса.
* * *
Солнце плясало в стеклянных стенах Морского Вокзала. Яркие блики резали глаза, под веками щипало от слёз. Сквозь стену открывался вид на главный причал. Мраморная набережная выгибалась широкой дугой, обнимая залив. Вдалеке над зелёными волнами словно парил утёс с башенкой маяка. Этот пейзаж, растиражированный на открытках, был визитной карточкой города. Танкеры и сухогрузы никогда не подходили сюда, здесь швартовались только белоснежные круизные лайнеры. Плавные обводы причудливо преломлялись в стекле, и корабли казались нереальными, будто прибыли прямо из Зазеркалья.
– И что их сюда тянет? – бормотал Теодор, протискиваясь сквозь толпу оживлённых клерков. – Прошу прощения… Скучнейшее же мероприятие. Извините… Заранее заготовленные речи по бумажкам. Вы не позволите?
Вокзал украсили воздушными шарами и цветными лентами. Чуть в стороне, на драпированном красной тканью помосте, сидел духовой оркестр. Над залом гремел гимн города. Бравурная мелодия взмывала к ажурным перекрытиям и металась в стекле и металле, словно птица в силках.
Начальник порта вышел к микрофону, и толпа взорвалась аплодисментами и одобрительными выкриками. Рыхлое лицо начальника светилось уверенностью и силой; а ведь полчаса назад он чуть не погиб. Он широко улыбался, дожидаясь, пока стихнет шум. Постучал по микрофону, и оркестр замолчал.
– Здравствуйте, дорогие друзья! Мы рады приветствовать вас на торжественном праздновании юбилея Морского Вокзала! В этот день, десять лет назад, впервые открылись двери этого, не побоюсь слова, шедевра архитектурной мысли. И я горжусь тем, что…
Начальник порта говорил вдохновенно, но в какой-то момент Теодор обнаружил, что совершенно не понимает, о чём идёт речь. Слова кружились, не давая ухватиться. Уже мерещилось, что он видит их – маленьких разноцветных рыбок, скользящих в густом воздухе. Теодор тряхнул головой, гоня наваждение.
