Текст книги "Предчувствие: Антология «шестой волны»"
Автор книги: Андрей Лазарчук
Соавторы: Дмитрий Колодан,Карина Шаинян,Азамат Козаев,Иван Наумов,Николай Желунов,Ирина Бахтина,Дмитрий Захаров,Сергей Ястребов,Юрий Гордиенко,Александр Резов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)
В первую минуту мне ещё казалось, что это сон. По крайней мере, ощущение нереальности было очень отчётливым. Мир вокруг как бы развалился на составные части: дождь, дома, цветные дорожные знаки, булыжники мостовой, два офицера в чёрном автомобиле… неужели и вправду один из этих офицеров – я? Не может быть…
Ещё как может.
Слава Богу, мы не петляли, а ехали максимально прямо. Узкие улицы сменились широкими, один поворот, другой… ну, а потом показалась и наша цель: знаменитый на всю провинцию жёлтый трёхэтажный дом. Штаб-квартира Государственной тайной полиции.
Я с самого начала не сомневался, что мы едем именно сюда, – и всё равно сейчас у меня внутри что-то оборвалось. Как всё-таки странно устроен человек…
Вышедший из зелёной будки солдат без видимой спешки, но быстро развёл створки ворот, открыв «бофорсу» въезд во двор. Впрочем, забор здесь был отнюдь не глухим, и я уже видел, что во дворе нет ничего особенного – стоят ещё две легковые машины, и всё.
Мы остановились у основного входа. Кроль первым вышел из машины и, поскольку я слегка замешкался, ещё раз продемонстрировал свою вежливость, открыв мне дверцу. Внутрь здания, однако, он меня первым не впустил, а прошёл сначала сам, небрежно отсалютовав стоящему в вестибюле часовому. В отличие от солдата у ворот, этот часовой был с автоматом. Гвардейская логика удивляла меня всё больше.
Мы прошли через вестибюль к лестнице и стали подниматься. Душная площадка второго этажа. Поворот. Довольно широкий коридор с рядом одинаковых дверей. Кроль открыл одну из этих дверей, пошарил по стене, зажигая свет, и сделал приглашающий жест. Я шагнул в комнату.
– Прошу вас подождать, – сказал Кроль, мягко затворяя дверь снаружи.
Ключ в замке не повернулся.
Это была не камера, а просто комната. Правда, почти пустая. Убогий конторский стол, пара стульев, скамейка у стены. Я сел на эту скамейку. Положил ногу на ногу. Задумался…
Вот этого-то как раз делать не следовало.
После четырёх лет войны я искренне считал, что, при всех оговорках, мой жизненный опыт за это время всё-таки несколько обогатился. Классическую солдатскую муштру я прошёл. Под огнём побывал. В плен сдавался. В лагере – успел посидеть. Ну и кроме лагеря – были ещё всякие эпизоды, многообразные и содержательные… Так или иначе, после всего этого у меня появился целый ряд предрассудков. Например, я стал считать, что меня теперь нельзя удивить. То есть можно – но трудно.
И примерно то же самое случилось с некоторыми другими вещами. Со стыдом, например. Как бы тут объяснить… В общем, бывает такое: однажды ты пересекаешь некий барьер, после чего тебе становится всё равно. Просто – всё равно. Потому что более стыдно уже не будет.
И наконец, со страхом. Глупо бояться обычной пули человеку, который у себя на родине давно приговорен к расстрелу? И глупо бояться удара по лицу человеку, который… ну, это лучше не уточнять. Может ли?… Вот поэтому у меня, казалось, были основания считать, что очень многих вещей на этом свете я теперь действительно не боюсь.
Чёрта с два – не боюсь.
Пытаться отогнать ненужные мысли совершенно бесполезно – как в истории о паломнике, который дал себе слово не думать про ослиный хвост. Всё, что мне в разное время доводилось узнать о работе ГТП, упорно лезло в сознание. Факты, слухи, домыслы…
С одной стороны, картина в целом получалась не такая уж и пугающая. За время войны ГТП по разным причинам арестовывало многих моих соотечественников. Довольно значительная часть их была потом за отсутствием улик освобождена, и ничего особенно плохого с ними в тюрьме не случилось.
Некоторые были не освобождены, а отправлены в концлагеря.
А о некоторых мы просто больше ничего не слышали.
Итак, с другой стороны… С другой стороны – некоторые вещи, причём рассказанные людьми, которым следовало верить, были по-настоящему страшны. Пострашнее всего, что я читал, скажем, об инквизиции.
Хорошо ещё, что я размышлял сидя. Дрожь в коленях обозначилась очень отчётливо, и все мои попытки расслабиться ни к чему не приводили.
Да что там – меня даже затошнило от страха.
Я взглянул на часы. Главная беда была в том, что я не знал даже приближённо, когда вернётся Кроль. К началу разговора надо хоть как-то привести себя в форму…
Я откинулся на спинку скамьи и принялся старательно вызывать в памяти самые жуткие истории о гвардейцах. Это было нетрудно. Я чувствовал, что страх захлёстывает меня, поднимаясь к горлу, – и покорялся ему. Не знаю, как эти ощущения описать, – но, в общем, ни под каким обстрелом мне никогда не было так страшно.
Страшнее уже не будет.
Вот, собственно, и всё. Судя по стилю действий Кроля, гвардейцы сразу поставили себе задачу оказать на меня лёгкое психологическое давление. Пожалуйста. Сколько угодно. Всё равно я так напуган, что страшнее уже не будет.
Ну, а что там дальше – посмотрим…
Я ещё раз взглянул на часы. Теперь чем скорее за мной придут – тем лучше.
Видимо, моя молитва была услышана. По крайней мере, уже через две минуты дверь открылась, и Кроль заглянул в комнату. Теперь он был не в пальто, а в чёрном мундире.
– Пойдёмте, – сказал он. – Нас ждут.
Нас ждали в полутёмном кабинете неподалёку. Окно было, разумеется, занавешено наглухо, а люстра не горела. Хозяин кабинета работал при свете настольной лампы.
Кроль отсалютовал человеку за письменным столом, и я, чуть-чуть помедлив, последовав его примеру. Я ведь ещё не арестован, правда?… Теперь, когда я оказался у конечного пункта, всякое волнение улеглось. Я был спокоен, собран и готов к любому обороту событий.
По крайней мере, мне так казалось.
Человек за письменным столом поднял голову. Кивнул. Кроль повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Мы остались вдвоём.
Некоторое время сохранялось молчание.
– Садитесь, поручик, – сказал человек за столом, кажется, со вздохом.
Стул для собеседника стоял прямо напротив его кресла. Так что теперь я оказался с хозяином кабинета лицом к лицу. Впрочем, то главное, что было в его внешности, я уже заметил. Главным были петлицы. Серебряные трилистники гвардейского генерала.
Ему было, вероятно, лет сорок пять. Правильная, но очень заурядная физиономия: встретишь такого на улице – не узнаешь. По крайней мере, я не узнал бы. Бесцветная личность, клерк в роскошном мундире, каких полным-полно во всевозможных здешних учреждениях…
Через несколько секунд я понял, что такое впечатление сохраняется ровно до тех пор, пока генерал не заговорит.
– Зачем вы ездили в Сплит? – У него был низкий хриплый голос. Резкие интонации человека, привыкшего приказывать. А также задавать короткие вопросы и получать на них чёткие ответы.
– Я ездил в качестве офицера связи. Налаживать взаимодействие с Восточным охранным корпусом. Вы же знаете, что он теперь вошёл в состав нашей армии…
Генерал смотрел на меня со странным выражением, и я сбился. Собственно, он всё время на меня так смотрел. Смесь интереса и брезгливости. Хотя на самом деле это чувствовалось не столько в глазах, сколько в голосе.
– За время пребывания в Сплите вы общались с кем-нибудь из имперских офицеров?
Что и требовалось доказать. На втором ходу – я уже проиграл. Этим единственным вопросом генерал сразу помещал меня в воронку, которая дальше могла только сужаться. Сказать сейчас правду было бы равносильно прямому самоубийству. Но и враньё означало то же самое самоубийство, только отсроченное. Я очень хорошо знал, что при элементарной грамотности допрашивающего любая ложная версия разваливается, как карточный домик, за какие-то минуты.
Я не мог ничего прочесть по глазам собеседника, но не сомневался: он тоже всё понимает.
Я ответил единственно возможным образом.
– Общался. С лейтенантом в вокзальной комендатуре. И с тем подполковником, которого я случайно встретил на автостанции и который взял меня с собой в обратный путь.
Итак, я вошёл в пике. Теперь стоит поставить серию простых проверочных вопросов – и я из него не выйду.
Первый из таких вопросов не замедлил последовать.
– Вы знали подполковника раньше?
– Встречались на Востоке. Не помню, где именно…
Всё. Вляпался, и уже достаточно глубоко. И теперь это личное дело генерала: как скоро он пожелает развернуть данную тему до конца, чтобы получить возможность разделать меня и подвесить на крючья. Хорошо ещё, если только в переносном смысле…
– Возвращаясь к вашим задачам в Сплите. На чём вы туда прибыли?
– На бронепоезде.
Лицо генерала отразило удивление, и я пояснил:
– Бронепоезд «Фафнир». Он катается взад и вперёд по рокаде…
Генерал кивнул: с этим всё ясно.
– Поручик Маевский ездил с вами?
И вот тут я растерялся. Этого вопроса я не ожидал.
– Нет, – сказал я, заставив себя на этом остановиться. Похоже, я всё-таки опоздал, потому что в лице генерала нечто промелькнуло. Он явно отслеживал всё моё поведение – мои попытки самоконтроля, мои непроизвольные реакции, мою интонацию – и именно сейчас что-то важное выяснил.
Хотя, возможно, это лишь мои домыслы. Я никакой не психолог, а гвардейские генералы, как легко догадаться, обычно хорошо владеют лицом.
Но Маевский, Маевский… Что, чёрт побери, им нужно от Маевского? Что они о нём знают?
А главное – если они за мной следили, то почему же они не знают, что Маевский со мной вовсе не ездил?
– Вы понимаете, что я в любой момент могу приказать вас расстрелять? Например, за измену.
Генерал сказал это таким же ворчливым тоном, каким задавал все предыдущие вопросы…
Реплика была риторической, но я очень хорошо понимал её цель. Человек, услышавший вопрос, всегда вынужден так или иначе на него отвечать. Если вопрос заведомо призван действовать на эмоции – значит, при ответе на него человек неизбежно будет обнажать свои собственные эмоциональные реакции. Что и требуется. И неважно – говорит он правду, врёт или вообще молчит. В любом случае допрашивающий получает некоторые данные, которые остаётся только интерпретировать. Его игра – беспроигрышная.
Беседуя со мной, генерал всё время играл в эту игру. Вместо того чтобы тратить время на вытягивание из меня конкретных сведений, он использовал для получения информации именно такой метод – косвенный. Менее точный, зато быстрый и экономичный.
С другой же стороны – ставя вопрос таким образом, генерал заставлял меня ощутить мою от него зависимость, тем самым создавая задел для будущей вербовки. Причём опять – независимо от моих личных мыслей по этому поводу. Игра шла на уровне подсознания.
Профессионализм собеседника меня восхищал.
Однако сейчас опять надо было что-то отвечать. Молчание в таких случаях – всего лишь вариант ответа, причём далеко не лучший.
– Понимаю, – сказал я покорно.
– Хорошо, что понимаете. – сказал генерал уже другим тоном. Словно внезапно потеряв ко мне интерес. – Вы мне помогли. Спасибо. Не исключено, что мы ещё встретимся.
С этими словами он нажал кнопку у себя на столе. Никакого звонка я не услышал, но в дверях через мгновение появился Кроль.
– Франц, мы закончили. Проводи поручика к выходу.
Только оказавшись на улице и отойдя от проклятого здания достаточно далеко, я нашёл силы, чтобы воссоздать в памяти случившееся и сказать себе, что всё это – правда.
Надо теперь разбираться с этой правдой.
Итак, что же со мной, собственно говоря, произошло?
Хороший вопрос. Сейчас мы на него будем отвечать…
Я полез было за сигаретами, но передумал. Сейчас гораздо больше хотелось пару раз вдохнуть полной грудью. Холодный влажный ветер… Нет, полной грудью – не получается. Сердце опять сбоит.
Чёрт с ним.
Вдруг сильно закружилась голова – я непроизвольно схватился за случившийся поблизости уличный фонарь. Так стоять не годится. Несолидно. Вот, кажется, подходящие ступеньки…
Сев на ступеньку, я всё-таки закурил. Сделал затяжку, другую. Сказал себе, что не тороплюсь. Торопиться вообще никогда не надо.
Проходивший мимо пожилой господин посмотрел на меня, кажется, с удивлением. Шли бы вы, уважаемый господин, к дьяволу. Для вас же будет лучше, если вы меня не заметите…
Конечно, на самом деле мне полагалось спешить с отчётом к Беляеву – но именно сейчас этому придётся немного подождать. Разобраться в случившемся было важнее.
Итак. Если прокрутить в памяти мой разговор с гвардейским генералом – прежде всего бросается в глаза, что он был на удивление пустым. Несколько простых вопросов, на которые генерал даже не добивался подробных ответов. Ну, ещё угроза в конце.
Вывод? Генералу была нужна от меня не столько новая информация, сколько материал для проверки каких-то уже сложившихся у него конкретных предположений.
В таком контексте упоминание имени поручика Маевского выглядело не просто угрожающе – а смертоносно.
Хорошо. Допустим самое худшее: Маевский – сотрудник разведки противника, и работники ГТП об этом знают. Тогда поведение генерала выглядит более чем странно.
Налицо вражеский агент. Вражеского агента надо либо немедленно и внезапно хватать, чтобы потом под давлением вытягивать из него разные полезные сведения, либо – в общем случае – оставлять на свободе, но под наблюдением, создавая перспективу игры. А вот вызвать на беседу друга этого самого выявленногошпиона и не задать ему ни одного серьёзного вопроса – зато назвать имя ключевого фигуранта, причём это вообще единственное имя, прозвучавшее за весь допрос… В любом из возможных сценариев подобные действия выглядят абсолютным идиотизмом. Находящийся в здравом уме контрразведчик на такое просто не способен.
Значит, что-то из моих исходных посылок неверно.
Что, если генерал вовсе не стремится ликвидировать разведывательную сеть разведки, а наоборот – налаживает контакты с ней? Такое предположение выглядит дико, но я ведь уже привык ничему не удивляться, правда?…
В том, что настоящие начальники Маевского способны в своих интересах пойти на сделку с кем угодно, в том числе и с гвардейскими главарями, – в этом я не сомневался ни секунды. Другое дело – есть ли тем что предложить?
Во всяком случае, если на минуту принять мою бредовую теорию, то сегодняшние действия генерала начинают выглядеть отчасти логично. Он не прихлопнул мухобойкой притаившегося в центре сети паука, а аккуратно дёрнул за паутинку, чтобы подать ему некий сигнал.
Интересно, кем же он при этом считал меня?…
Не увлекайся, сказал я себе. Вариантов может быть много. Он мог действительно считать меня членом той же сети. Мог считать сторонним человеком и использовать именно в этом качестве, как тестовый объект для проверки каких-то своих гипотез. Что он мог ещё?…
Но ведь при всём этом надо учитывать, что тема, связанная с Маевским, – не единственная. Был ещё вопрос о моих контактах с армейскими офицерами. Интересы гвардейцев и армейцев за двенадцать лет существования Империи никогда не пересекались, а были скорее противоположны – это я знаю точно; в отличие от гвардейцев, армейцы никогда не пойдут на контакт со спецслужбами ЕАС – этого я знать не могу, но уверен в этом совершенно. А на что они пойдут? Что у них за организация? Ведь какая-то военная конспиративная структура после прошлогоднего погрома всё-таки сохранилась – в этом я тоже уверен. Но генерал, разумеется, знает это лучше меня. И, сопоставив факты, он вполне способен прийти к выводу, что наше движение ищет тайных связей с военными. Вывод, скорее всего, неверный, но обоснованный, вот в чём дело! Мы же помним, например, что генерал Спарре – тот самый, который принёс на совещание к главкому знаменитый портфель с бомбой, – считался в Имперском генеральном штабе нашим главным покровителем…
Сформулируем проблему иначе. Сколько здесь единиц анализа? Гвардия с ГТП. Высшие армейские круги. Разведка Евразийского Союза. Всё? Конечно нет; но даже этих трёх – достаточно. Все эти объекты обладают своими интересами, которые могут всячески пересекаться и взаимодействовать. А могут и не взаимодействовать. И остаётся пустячок – выяснить, какое же место в этом сплетении интересов занимаем мы…
Бесполезно, понял я. Это совершенно бесполезно. Никакого интеллекта не хватит, чтобы абстрактно просчитать всевытекающие из подобной схемы возможности. За такие задачи надо браться профессионально – или не браться вообще.
Но что же тогда остаётся бедным дилетантам?
Ответ банален до отвращения. Делай, что должен, и пусть будет, что будет…
И остаётся только понять – что же именно я должен.
А это, как всегда, и есть самое сложное.
– Алло, – сказал мне в ухо голос Ольги, и я повесил трубку телефона-автомата на рычаг.
Телефоны-автоматы в этом городе ещё работали, несмотря на осадное положение. Очень кстати. Теперь я, по крайней мере, знаю, что с Ольгой всё в порядке. А большего мне, наверное, и не требуется.
Пойти к ней я сейчас не мог: уже не говоря о том, что на это не было времени, существовали ещё элементарные правила безопасности. Конечно, если ГТП разрабатывает нас с Маевским, то Ольга уже засвечена давно и многократно; но всё равно ни к чему светить её ещё раз. Наблюдения за мной сейчас вроде бы нет, но ведь неизвестно – когда оно появится.
Разговаривать с ней я не мог тоже. Во-первых, я вообще не люблю разговоров по телефону. Во-вторых, мне не хотелось давать о себе знать именно сейчас, когда мои дальнейшие планы ещё совершенно не определились. Вдруг мне вновь придётся уехать?… А сообщать сам факт, что я вернулся, – да не так уж ей это, наверное, интересно…
И кроме того, я просто-напросто не знал, что хочу сказать.
Плохо это – когда не знаешь, что хочешь сказать. Это уводит в дурную бесконечность.
Ну, ничего. Я ещё подумаю об этом. Чуть позже.
Когда – позже? – спросил кто-то очень ехидный.
Позже, повторил я упрямо. Позже – но скоро. И обязательно.
Просто в данную минуту у меня есть ещё одно небольшое дело – и оно-то как раз срочное.
Выслушав мой доклад, майор Беляев в первую минуту не сказал ничего. Он даже не пошевелился. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и сосредоточенно размышлял. С опущенным взором он был немного похож на бронзового азиатского божка.
– Больше тебя там ни о чём не спрашивали? – спросил он наконец.
– Только об офицерах, – сказал я.
– Ну, тогда я вообще ничего не понимаю, – сказал Беляев.
Мне было стыдно, но в то же время я чувствовал, что моя легенда – прошла. Врать, не краснея, я за последние годы научился. Ещё одно полезное умение из копилки жизненной практики…
Я с самого начала понимал, что, обнаружив в непосредственной близости к секретному штабу действующего вражеского агента, Беляев не станет играть ни в какие принятые у контрразведчиков игры – ну, не до игр сейчас… – а примет защитные меры сразу же, немедленно. Пуля в упор на улице – и пусть потом, кто хочет, думает на ГТП, на чёрта, на дьявола… Я сам на его месте наверняка действовал бы именно так.
Только мне не хотелось этого допускать. Не хотелось – и всё.
Я надеялся, что это не слабость.
– Ну, хорошо, – сказал Беляев, поднимая на меня взгляд.
Я испытал в этот момент огромное облегчение, почувствовав, что самое трудное уже состоялось. Доклад окончен и принят. Врать больше, слава Богу, не надо. Порог позади, дальше можно просто плыть.
– Ну, хорошо. Задание ты выполнил. Привёз ценную информацию. Молодец. Правда, я ещё не знаю, что с этой ценной информацией делать… ну да эта проблема не твоя. Поручик Рославлев, я объявляю вам официальную благодарность. И – следующий вопрос. Что ты хотел бы делать дальше?
– Всё, что понадобится, – сказал я. – Но лучше бы ты меня отправил куда-нибудь. Сам понимаешь…
– Понимаю, – сказал Беляев. – Здесь тебя достать слишком легко; а вот сорвать боевого офицера с передовой – это даже для них не так просто. Так что – да, тебя надо отправлять. Вот только куда?…
Он встал, потянулся и подошёл к окну. И прищурился, увидев в этом окне что-то интересное.
– Смотри, – сказал он, подзывая меня к себе. – Видишь вот этот крытый грузовик? Он уходит на наш опорный пункт в Гелеге. Везёт туда небольшое подкрепление и боеприпасы. Вся проблема в том, что с Гелегой уже несколько суток нет связи. Может, они там в окружении, может, просто держат оборону. А может, там и вообще ничего не происходит – на нашем фронте сейчас, как ни странно, затишье. Поезжай и разберись. Твоя конечная задача – вытащить оттуда оставшихся людей и довести их до точки сбора. Где точка сбора, помнишь? – Я кивнул. – Связь с нами будешь поддерживать по радио, радист с тобой поедет. Если потребуется – примешь командование. Официальные полномочия на это я тебе сейчас выдам. Подожди, пока я схожу в канцелярию штаба за предписанием, а машину я на это время задержу… Всё? – спросил он, глядя на меня очень пристально.
Это было неспроста. Он всё-таки угадал, чисто интуитивно, в моём изложении какую-то фальшь и теперь хотел дать мне последнюю возможность поступить в точном соответствии с долгом. Очистить свою совесть, сказав всю правду.
– Всё, – сказал я.
Дорога…
Я настоял на том, чтобы ехать не в кабине грузовика, а в кузове, предоставив вероятные объяснения с военной полицией ефрейтору-шофёру. Это было не по уставу, но мне очень хотелось отдохнуть. И даже не отдохнуть… Просто вдруг пришло неожиданное, полузнакомое, упоительное ощущение: от меня больше ничего не зависит.
Совсем.
В кузове располагалось обещанное мне «подкрепление»: два унтера и радист. Мне полагалось бы использовать время дороги, чтобы как следует познакомиться с этими тремя людьми, – но я решил, что успеется. Вот приедем на место, а уж там как-нибудь разберёмся. Не впервой, в конце концов.
Я сидел, упёршись ногами в борт, а спиной – в ребристый ящик с патронами, – и в очередной раз пытался привести в порядок разбросанные мысли. На ухабах меня то и дело подбрасывало, выступы ящика врезались в спину, но почему-то всё это не мешало, а скорее помогало сосредоточиться…
Было очень чёткое ощущение, что я опять что-то сделал не так. Уже совершил какую-то постыдную ошибку, о которой придётся страшно жалеть, – но пока ещё не понял, какую именно.
Когда пойму, будет хуже.
Ну и не будем торопиться.
Мне ещё найдётся, о чем пожалеть. Уж в этом-то я уверен.
Хорошо, что кузов грузовика закрыт брезентом и мне пока не приходится мерить взглядом здешние однообразные поля. Надоело. Ах, как надоело. Скорее бы это всё хоть чем-нибудь кончилось…
Я наклонил голову, делая вид, что засыпаю, – чтобы спутники не видели моих глаз.
Разумеется, я думаю только о себе. Наверное, мне от этого должно быть стыдно.
Не дождётесь.
По-настоящему жаль, пожалуй, только одного: я так и не зашёл в то место, которое однажды назвал домом. У меня отняли даже это.
Или – я сам отнял у себя?…
Не будем пустословить, рассуждая на эту тему. Гораздо важнее другое. Я только что понял: пока человек жив, у него есть такая вещь, как будущее.
Значит, есть и надежда.
Надежда. Я изгонял её, боясь даже произнести само её имя, – а она всё равно пробивается сквозь щели.
Спасибо тебе. Спасибо вам всем. Как это трудно – надеяться. Но, может быть, я ещё научусь…
Всё кончится хорошо. Ну разумеется, всё кончится хорошо.
Я вернусь.
Я обязательно вернусь, повторил я убеждённо и настойчиво.
Но я не был уверен, что меня хоть кто-нибудь слышит.
Когда Гера уговаривала Зевса согласиться на разрушение Трои, тот, устав от домашнего скандала, в конце концов сказал: хорошо. Пусть Приамов град будет разрушен. Но – с условием. Если я, в свою очередь, когда-нибудь захочу разрушить один из городов, любимых тобой, уважаемая супруга, – ты позволишь мне это и не будешь спорить.
На том они и договорились.
После чего произошло нарушение клятв, и наша кровь хлынула с новой силой.
Вот так они и решают свои проблемы: за наш счёт. И ничего нельзя возразить. Ни один из нас не может вырваться из круга земли, управляемой Олимпийцами. Как морская свинка, которую заперли в колесе. Или как несчастный царь лапифов Иксион, прикованный Зевсом опять-таки к колесу.
Очень хорошо помню – когда и где я это окончательно понял. Январь тридцать восьмого года, окраина небольшого города в полосе группы армий «Волынь».
Было очень холодно, и шёл грязный снег. Я не оговорился: мне казалось, что он и с неба опускается уже грязным. В тех краях и в то время просто не могло быть ничего чистого.
Мы знали, что где-то в стороне от нас противник продолжает проламывать оборону гвардейской танковой армии, и та, огрызаясь, откатывается. Но где движутся потоки наступающих и отступающих, куда и откуда, какие дороги ещё не перерезаны?… Картинка не складывалась. Снег. Темнота, сквозь которую доходят тупые удары и нечёткие сполохи. И всё.
К тому же что-то случилось с телефонной связью. В результате мы уже начинали сомневаться: будет ли нашему отдельному батальону куда отходить. Именно та ситуация, когда необходимо посылать разведку.
Идти надо было в почти полную неизвестность, и мы вызвались сделать это вдвоём. Два подпоручика: Миша Маевский и я.
Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба к вам возвратимся…
Город горел. Это было видно даже сквозь снегопад. Дома, превратившиеся в дырявые чёрные коробки. Перевёрнутые трамвайные вагоны на улицах. И регулярно доносящиеся залпы – это имперцы расстреливали «неблагонадёжных», кого не хотелось оставлять и нельзя было взять с собой.
Сейчас, в виде исключения, нам двоим можно было не торопиться. Оборона продолжается, приказа об отступлении не было; и если даже он поступит, наша часть не сможет уйти сразу – слишком забита единственная оставшаяся дорога. Так что пока можно и даже полезно просто понаблюдать: что там происходит внизу – в скопище домов, машин и упорно продолжающих свою разрушительную работу людей.
Всё это, повторяю, было прекрасно видно с обрыва над городом, на котором мы стояли. Здешняя местность – холмистая. Очень удобно. Выбери подходящую точку и смотри. Я почему-то подумал, что в мирное время вечерний город был бы виден с нашего обрыва как россыпь огней. Собственно, он был и сейчас виден как россыпь огней – только это были совсем другие огни. Уходящие шведы, как обычно, сжигали и взрывали за собой всё, что могло гореть и рушиться.
И в довершение всего по оставляемому городу продолжала работать артиллерия наступающих с востока русских войск. То тут, то там возникали красивые вспышки, и на месте каждого разрыва сразу поднимался дымный фонтан.
Огонь пушек явно никто не корректировал. Он вёлся по площадям. Иначе говоря – по остаткам жилых кварталов.
Зачем они это делают?
Мой спутник пожал плечами. Зачем мы здесь? Зачем идёт снег? А ведь идёт и идёт, и не собирается кончаться, – нам, пожалуй, трудно будет идти обратно. Не спуститься ли на дорогу, чтобы поискать машину?…
Ты не ответил. Не верю, что ты не задумывался. Всё-таки – зачем?
Об этом можно задумываться в каждом бою. Если подходить к войне с такой меркой, как это делаешь ты, – окажется, что она бессмысленна вся. От начала и до конца, до последнего мгновения.
Значит, смысла совсем нет? Или ты всё-таки знаешь решение?… Кажется, это прозвучало у меня почти умоляюще.
Да. Я знаю решение, которое истинно, – вот не знаю только, понравится ли тебе оно. Война – отец всего. Смысл войны – только сама война. Бой сам по себе является чем-то вроде произведения искусства. Картина, которую мы пишем. Вот и всё.
Ни хрена себе – картина… Мне не хотелось соглашаться, но мысль уже заработала, – я с первой же секунды понял, что он по-своему прав. Только вот что делать с такой правдой?… Воистину: проблему смысла жизни решить можно. Это даже не очень трудно. Но, только решив её, мы понимаем, как же мало даёт это решение…
Тогда спутник сказал: не бойся. Никто не заставляет тебя принимать мой ответ буквально. Содержание реальности зависит от тебя, его можно изменить. Если хочешь – сделай это. Сам.
Нет. Я предпочитаю мир, лишённый смысла.
Трусишь, – он опять пожал плечами. Трусишь, и всё. А ты не хочешь – попробовать – дать миру смысл?
Эту фразу он произнёс именно так – по частям.
И я – будто оказался у бездонной ледяной пропасти, из которой веет свежим ветром.
Я не хочу. Не хочу. Не хочу. Мне хотелось повторять это бесконечно. Потому что ничего больше я сказать не мог.
И в третий раз мой спутник недоумённо пожал плечами. Смысл – есть. Его надо искать. Создавать его, когда его не видно. Увы, мир оставляет нам только такой выбор. Мы каждую секунду должны своей волей наделять его смыслом. Или…
Нет, сказал я. Ибо кто я такой? Всего лишь человек, и не более. Воля моя искажена, руки мои слабы, разум же мой близорук и склонен к ошибкам. Минуй меня, искушение. Я – не решаюсь.
Зря, сказал он, и единое это слово прозвучало как удар колокола. Ты уходишь от жизни, которая даёт тебе возможность научиться новому. Тебе дано – а ты сознательно отворачиваешься. А ведь, может быть, вся эта мировая бойня только затем и нужна, чтобы мы – немногие – хоть чему-то в конце концов научились…
Да не хочу я ничему учиться, чёрт возьми. Не хочу учиться и не хочу воевать. Моя самая заветная, не всегда ясная даже для меня самого мечта – оставить всё это. Сбросить доспехи. Сбросить ответственность, которой я не искал. Вернуться туда, где можно заниматься своим, только своим делом и где меня ждут. Вернуться домой.
Это сказал он – или я?
А потом мы всё-таки отступили от того города. И продолжали отступать – постепенно, от рубежа к рубежу, меняя места и времена, но всегда неотклонимо катясь по касательной, только по касательной.
И вот – докатились…
…Машина ещё раз взревела и содрогнулась – в какой-то момент мне показалось, что она вот-вот опрокинется; но она не опрокинулась, а в конце концов сместилась ещё чуть-чуть вперёд и, уцепившись какими-то из колёс за осыпающийся склон, медленно, тяжело поползла вверх. Вырулила на твёрдый камень. Встала всеми восемью катками на почти горизонтальную поверхность. Замерла.
– Хорошо, что у него все мосты – ведущие, – сказал стоявший около меня унтер-офицер. – А то бы – всё, не вытащили бы. Но, может, мы всё-таки выберемся на дорогу?
Я не ответил. Поставленный вопрос волновал меня самого. По дороге мы, конечно, сможем двигаться быстрее и не рискуя потерять машины. С другой стороны, там существовала более чем реальная угроза столкновения с полевой жандармерией или даже с гвардейскими дозорами. Один раз нашим разведчикам уже пришлось удирать.
Конечно, нас было не так уж мало. Мы вполне смогли бы отбиться от жандармов, да и от маленькой группы гвардейцев, наверное, тоже. Но мне просто не хотелось заявлять о себе так рано. Если шведы успеют сообщить своим о движении нашей группы – нас наверняка перехватят на дороге превосходящими силами. И тогда – вообще все зря.
В башне броневика открылся люк, и из него показался командир машины прапорщик Ледоховский.
