Текст книги "Предчувствие: Антология «шестой волны»"
Автор книги: Андрей Лазарчук
Соавторы: Дмитрий Колодан,Карина Шаинян,Азамат Козаев,Иван Наумов,Николай Желунов,Ирина Бахтина,Дмитрий Захаров,Сергей Ястребов,Юрий Гордиенко,Александр Резов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)
ВЗГЛЯД НАЗАД
Николай Желунов
Проект «Ленин»
«В сущности, – подумал я, – этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всём своём душевном уродстве, были всё-таки людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот же – нечто вроде камня, вроде утёс, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая всё на своём пути. И при том – подумайте! – камень, в силу какого-то волшебства – мыслящий! Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая – уничтожаю».
А. И. Куприн, «Ленин. Моментальная фотография»
Ленин говорит мальчику: – Хочешь, я тебе куплю эту лодочку?
А это была чудная маленькая лодочка. С парусом. И парус поднимался и опускался. И около паруса стоял маленький матросик. И там были устроены скамеечки, маленький руль и флаг. Ну, удивительно интересная игрушка! Мальчик ужасно обрадовался. И Ленин купил ему эту лодочку.
М. Зощенко, «Рассказы о Ленине»
Эта история началась прохладным и зыбким августовским вечером, в час, когда ночная мгла, взявшая в союзники ослабленный по причине уикенда смог, спикировала на столицу – и тут же в отчаянии отступила под шквальным огнём неоновой ПВО. В отместку ночь тяжёлым покрывалом затянула звёзды, и лишь надкусанный блинчик Луны непобедимо и жирно поблёскивал над горизонтом, с недоверием поплёвывая на своё отражение в бензиново-радужных волнах реки.
Сейчас мы можем с точностью до минуты установить время, когда произошло событие, положившее начало череде великих потрясений, ужаснувших и навсегда изменивших Россию.
Итак, Великое Откровение началось в субботу, 26 августа 2006 года, ровно в 22:45 по московскому времени.
Откровению было угодно снизойти на одноглазого паупера, навсегда оставшегося для нас безымянным. Вопреки укоренившемуся в общественном сознании стереотипу, паупер не был пьян, не рылся в урне в поисках бутылок и не выпрашивал у прохожих деньги. Паупер в задумчивости стоял на булыжной мостовой у Исторического музея, там, где Никольская улица вываливается на Красную площадь, и в памяти его, как на экране телевизора, мерцали картины далёкого прошлого. Вот здесь – да-да, по этой самой булыжной мостовой грохотали танки под алыми знамёнами, ползли чудовищные сардельки межконтинентальных ракет, а следом за ними радостно шагали колонны советских граждан, размахивающих цветами и воздушными шариками. Граждане волнами прибоя обнимали утёсы-транспаранты с портретами мудрецов, а сами мудрецы улыбчиво приветствовали их с гранитного борта Мавзолея.
И так глубоко погрузился безвестный паупер в воспоминания, что показалось ему – тонкая ткань реальности двадцать первого века не выдержала напора образов века ушедшего и беззвучно расползлась горячим полиэтиленом.
Стремительной походкой, словно крылья, раскинув в стороны полы френча, летел через московский сумрак Владимир Ильич Ленин. Ленин-видение. Ленин-песня. Тот, кто рос осенённым добротой его бесчисленных портретов, сразу узнал бы этот лукавый прищур пронзительных узких глаз, и аккуратную бородку, и высокий сияющий лоб. Левая половина ленинского лица полыхала голубыми отсветами рекламы Samsung, на правой алел инфернальный отблеск кремлёвских звёзд, в глазах отражались разноцветные огни вывески над рестораном «Дрова». Нет, не карикатурный двойник в мятом кепарике пробегал по Красной площади в поиске желающих за полтинник сфотографироваться в обнимку с «вождём пролетариата» – воскресший Ленин рвал стонущее пространство, мыслящей бомбой уносясь к обречённым основам миропорядка.
И когда встретились их взоры, Владимир Ильич ещё сильнее прищурился, будто фотографируя беднягу своим восьмимегапиксельным взглядом, и тут же исчез в водовороте голов, дрейфующем по направлению к Тверской.
Безвестный же паупер немедленно лишился рассудка, и до утра слушали его бессвязные вопли жители района Китай-город. В бледных отсветах на животах облаков высоко в небе страшным флэшбэком хмурилось ему волевое лицо Ильича, и бедный безумец кричал благим матом, возвещая начало новой эры.
Магнитофонная запись сделана незадолго до описанного выше происшествия. Имена беседующих, обстоятельства и место встречи разглашению не подлежат. Голоса изменены.
У.: – Дорогой [ удалено цензурой], я так настаивал на встрече, потому что наш проект вошёл в завершающую фазу. До возвращения вождя остаются считанные дни.
З.: – Подождите-ка! Вы хотите сказать, что без согласования со мной начали эксперимент?!
У.: – Извините, [ удалено цензурой], но согласовано всё было ещё в девяносто первом, вы сами понимаете с кем. Я ставлю вас в известность как лидера оппозиции. Надеюсь, самоотверженность работников Института не останется незамеченной!
З.: – Вы так уверены в успехе? Кто поверит, что предъявленный миру Ленин – действительно Ленин, а не Мария Дэви Христос в кепке?
У.: – Это уже политика, а не наука. Я думаю, живой Ильич сам ответит на этот вопрос. Нас ждёт великое будущее!
Слышен звук льющейся жидкости, звяканье блюдец.
З.: – Вы уверены, что здесь нет «жучков»?
У.: – Голову даю на отсечение. Это дача тёщи двоюродного брата моего друга.
З.: – Ну хорошо. Однако в двадцать четвёртом году Ленин был очень плох…
У.: – Помилуйте, [ удалено цензурой], неужели выдумаете, что мы потратили пятнадцать лет и миллионы долларов, пожертвованные верными ленинцами, чтобы возродить безнадёжного больного? Калеку с фотографий в масонской прессе? Ильич вернётся в прекрасной форме, дьявольски энергичным и абсолютно здоровым, уверяю вас. Мы вернём ему мозг… а хоть бы девятнадцатого года!
З. (раздражаясь): – Всё это пахнет авантюрой. А если он будет невменяем? Под ударом окажется партия…
У.: – Ваши сомнения меня настораживают, [ удалено цензурой]. Все необходимые органы уже изъяты у доноров или клонированы, мёртвые ткани удалены методом тотал-пилинга – это новейшая, очень дорогая технология. Впрочем, это мелочь, семечки. Главное: регенерация мозга почти завершена. К нам возвращается гениальный разум!
З. (сдавленно): – И он будет способен управлять страной?
У.: – Он будет способен на всё. Дорогой [ удалено цензурой], Ильич вернётся к нам в ещё лучшем виде, чем был при жизни! Ещё более сильным, здоровым, мудрым! Ильич яростный! Ильич карающий и беспощадный!
На этом отрезке фонограммы зарегистрирован посторонний звук. Собеседников было только двое, и тем не менее загадочный ТРЕТИЙ голос явственно произнёс короткую нечленораздельную фразу. Специалисты сотни раз прокрутили плёнку, подвергли её компьютерному анализу и в конце концов смогли разобрать одно-единственное слово. Это слово «жопа». В результате проведённого расследования обладатель наглого мистического голоса так и не был установлен.
У. (кашляет): – Что? Вы что-то сказали?
З.: – Я думал, это вы… Боюсь сойти за оппортуниста, но не кажется ли вам, что многие ленинские идеи и методы устарели? Вы представляете, как тряхнёт мир? Это не наука, это политика, уважаемый [ удалено цензурой]. Я не могу дать добро на проведение эксперимента.
У.: – Вы и есть оппортунист, [ удалено цензурой]! И добра вашего никому не надо. Тело из Мавзолея давно вывезено. Ильич придёт в себя в Подмосковье, в одной из наших секретных лабораторий. После завершения процедур у него будет время ознакомиться с текущей политической обстановкой. Мы предоставим ему возможность своими глазами увидеть, до чего довели страну «демократы»! А затем, я уверен, нас ждёт тяжёлая и долгая политическая борьба – до полной победы социализма в мировом масштабе.
З. (агрессивно): – Вы не посмеете пойти против решения руководства партии!
У. (пылко): – Ильич – наша партия! И не пытайтесь нам помешать!
Конец записи.
Второе пришествие Ленина началось вполне обыденно – со слухов и пересудов. Волшебные лучи Великого Откровения далеко не сразу проникли в каждый мозг, на это потребовалось время.
Лидеры всевозможных коммунистических партий и движений, – а их на момент Откровения насчитывалось в стране около десятка, – отреагировали первыми: недоверием и возмущением, сравнимыми только с изжогой и аллергией. Пока оживлённый Ильич отъедался, изучал в тиши кабинета историю двадцатого столетия, а затем стремительно перемещался по стране, знакомясь с жизнью простого народа, левая оппозиция закипала и бурлила на заседаниях ячеек и комитетов. С трибун митингов летели молнии. У посольства США выстроился круглосуточный пикет с плакатом «Янки, гоу хоум!». Министерство здравоохранения фиксировало рост потребления валерьянки и корвалола.
В унылый и промозглый осенний день, когда представителю любой прослойки классового общества хочется сидеть в тёплых тапках у телевизора и пить чай с домашними пирожками, в центре Москвы начался экстренный съезд коммунистов России. Привлечённые слухами, слетелись на сборище и коммунисты братских стран СНГ и Балтии, подтянулись также некоторые товарищи из дальнего зарубежья и даже несколько коммунистов из Америки (надо ли говорить, что все американцы, как один, были цээрушниками и подлецами), в общем, то был полноправный съезд всех коммунистов мира.
На деньги, подаренные коммунистам доброй феей, съезд на неделю арендовал Колонный зал Дома Союзов.
– Ну и где этот Ленин? – усмехались одни делегаты. – Видел его кто-нибудь?
– Провокация дерьмократов, – глубокомысленно встревали другие, – ничего святого для них нет.
– Эдичка Лимонов балуется, – уверенно говорили третьи, – выбрил голову, перекрасил бородёнку в рыжий цвет и вставил контактные линзы.
В буфете шёпотом сообщали друг другу на ухо, что антинародный режим готовит государственный переворот. Общее мнение было единодушным – во всём виноват Чубайс.
Но когда в гомонящем, разгорячённом людском море появилась вдруг невысокая, облачённая в тёмно-коричневый френч фигура в легендарной кепке, Откровение глубинной бомбой накрыло всех, кто был в зале. Ильич шагал вдоль рядов к Президиуму, и говорливые рты захлопывались один за другим, воспалённые от чтения «Программы КПРФ» глаза лезли на лбы, свежие номера газеты «Завтра» с шорохом выпадали из ослабевших рук и, словно чайки, медленно планировали на вытертый миллионами ног синюшно-алый палас. То был Ленин, вне всякого сомнения! В гробовой тишине прошествовал он к трибуне, ласково улыбаясь бледнеющим делегатам и милосердно кивая хватающимся за сердца старушкам с бэйджиками на кофтах. За его спиной плыла троица телохранителей в тёмных очках.
– Здравствуйте, товарищ, – мягко, с неповторимой картавинкой бросил Ильич охраннику, замершему у входа на сцену, и в тот же миг съезд вскочил на ноги и взорвался такой овацией, какой не слышал ещё за свою долгую историю Колонный зал, да что там – ни один зал на свете. Хрустальные сталактиты люстр задрожали и провисли на крюках, осыпая крошками штукатурки головы собравшихся, свет несколько раз мигнул, и зал погрузился в полумрак; лишь над сценой ярко горели софиты; даже мраморные колонны завибрировали, как при землетрясении. Ильич же, спокойный и уверенный, протянул руки к залу, успокаивая его.
И когда крики и хлопки смолкли, а Ленин взобрался на трибуну и изготовился сказать аудитории нечто совершенно потрясающее, из середины Президиума поднялся вдруг некто и взял микрофон. Был этот человек богат плотью и багров лицом, и взгляд его упёрся в висок вождя, словно Капланов браунинг, – один из всех присутствующих знал он о Проекте «Ленин» и готовился к появлению воскресшего вождя на съезде.
– Погоди, не говори ничего, – пробасил кумачовый человек, и каждый в зале вздрогнул, предчувствуя нехорошее. – Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Я слишком хорошо знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем же ты пришёл нам мешать? Ибо ты пришёл нам мешать, и сам это знаешь.
– Что он несёт? – зашептали меж собой головы в зале. – Он бредит или сошёл с ума?
Ленин же с удивлением повернул к оратору лобастую голову и слушал.
– Посмотри на верных партийцев, собравшихся перед тобой, – продолжал кумачовый человек, нахмурившись. – Каждый из них живёт с именем твоим на устах, носит у сердца красную книжечку с твоим профилем, желчно плюёт в телевизор, когда приспособленцы охаивают начатое тобой дело. Ты – романтический символ, лицо на знамени… Но давно уже не вождь и не учитель! Нужно ли сегодняшним людям то, что ты обещал сто лет назад?
Вспомни, как трещала по швам империя, а немощный царь в ужасе трясся на троне! – возвысил он голос, перекрывая нарастающий в зале шорох. – Какие волшебные слова развернули перед тобой целую страну, как скатерть-самобранку? Земля! Диктатура пролетариата! Национальный вопрос!
Такая стеклянная тишина повисла в зале, что кумачовый человек, уже не боясь, что его перебьют, налил в гранёный стакан минеральной воды «Бонаква» и сделал большой глоток, после чего заговорил тише, спокойнее, проникновеннее:
– Кому сегодня идти за тобой? Крестьяне осели в городах и оторвались от груди вскормившей их матери-земли, забыли её. Они ездят в метро и ходят на футбол, поедая аргентинское мясо и канадские картофельные чипсы, а те, кто остался, в непрекращающемся похмелье возделывают свои крошечные частные наделы, едва сводя концы с концами. Крестьянин-кормилец истаял в числе, сменил соху на мотоблок и плевать хотел на любое коллективное хозяйство.
Позовёшь рабочих? Где он – суровый путиловец в кожанке, с измазанным угольной пылью лицом, падающий с ног от шестнадцатичасовых смен, радующийся возможности променять станок на винтовку? Им давно уже нечего диктовать, потому что дурман голубого экрана куда как слаще церковного опиума! В постиндустриальном мире пролетарий измельчал куда страшнее крестьянина, ему нужны лишь простые радости – хлеб и зрелища двадцать первого века. И никакие листовки, никакие подполья не выдернут его из мягкого кресла, не оторвут от крутящихся барабанов шоу и калейдоскопа штампованных сериалов без начала и конца. Кому дашь ты винтовку, кто возьмёт её из твоих рук?
Латышские стрелки да кавказские комиссары? Задумайся теперь, столетие спустя, к чему они стремились, вставая под твои знамёна. К светлому будущему в братской семье народов или к обособлению от державы, экономическому и культурному сепаратизму? Кто сейчас считает Россию главным врагом и пресмыкается перед Западом – не потомки ли тех латышских стрелков? Кто раздробил Кавказ на тысячу осколков, отбросив его в Средневековье, – не духовные ли наследники твоих соратников? Да что далеко ходить – каждый в этом зале предпочтёт посудачить о кознях масонов, возвращении Крыма… Да о чём угодно, лишь бы не потревожить священную корову – собственность на средства производства!
Так что задумайся, нужен ли ты сейчас нам со своим «Фабрики – рабочим, земля – крестьянам»? Ты гений красноречия и непревзойдённый теоретик революционной борьбы, ты можешь снова зажечь их и, как прежде, воздвигнуть знамя смуты и потрясений, знамя борьбы за мифическую свободу – этого и хотят те, кто вернул тебя к жизни, – но знамя это в итоге воздвигнут против тебя самого. Будут десятилетия бесчинств и антропофагии, но потом эти же люди, которых ты поднимешь на бой кровавый, святой и правый, – эти же люди приползут к нам и откажутся сами от твоей свободы, моля вернуть им телешоу, аргентинское мясо и чипсы из картофельной шелухи. И тогда мы – мы! – сядем на зверя, имя которому «парламентаризм», и воздвигнем чашу, на которой будет написано «закон о выборах». Тогда и лишь тогда настанет для людей царство покоя и счастья. Поэтому я говорю тебе: не произноси с этой трибуны ни слова и лучше уйди сейчас, не ломай то здание, что мы возводим долгие годы. Твоё время прошло. Просто уйди. Я сказал.
И оратор тяжело опустился в кресло, смахивая градины пота, а ошеломлённый и униженный зал сидел, каменея, в ожидании разящего ленинского ответа. Ленин же, который несколько раз менялся в лице во время этой речи, долго стоял над трибуной без слов, и все взгляды были устремлены на него. Двадцать две телекамеры молниеносно цифровали картинку с его историческим прищуром, гнали в переплетения чёрных кабелей, оттуда – в тарелки спутниковой связи в фургончиках у подъезда, и уж через них, сквозь освобождённый для такого события телекомпаниями всего мира эфир – в миллионы квартир, где человечество замерло перед телевизорами, схватившись за головы, впитывая и переваривая Откровение. По всей планете бросали люди свои дела и бежали к экранам, пожирая глазами строчки субтитров, – и Фидель на Кубе нервно покусывал сигару, и Джордж Буш-младший в страхе подсчитывал остатки баллистических ракет, и даже гарлемские негры ненадолго оторвались от рэпа и баскетбола. Мир застыл.
Наконец Ильич стряхнул оцепенение, молча шагнул к своему оппоненту и тихо поцеловал его прямо в сомкнутые уста. После этого он всё так же молча повернулся и стремительным вихрем вылетел из зала прочь.
Следующая запись сделана двадцатью минутами позже в одном из кабинетов соседствующего с Колонным залом здания Государственной Думы.
У. (в исступлении): – Боже мой, боже мой, зачем?! Зачем вы это сделали?!
Ленин: – Я просто не смог удержаться. Сценка в точности из Достоевского.
У.: – Вот ведь свинья… вот ренегат… оппортунист… меньшевик! Это я не о вас, Владимир Ильич, не о вас!
Слышно, как У. мечется по кабинету.
Ленин (невозмутимо): – А вам не кажется, что он во многом прав?
У.: – Владимир Ильич, вы знаете, я очень вас уважаю… да что там, я преклоняюсь перед вашим гением…
Ленин: – Прекратите сей же час, товарищ [ удалено цензурой]!
У.: – Простите… но как вы – вы! – можете утверждать, что эта холуйская проповедь, этот, я извиняюсь, бред сивого мерина – может содержать хоть крупицу здравого смысла!
Ленин: – Вот что, дорогой товарищ, вам нужно успокоиться. Давайте вернёмся к этому вопросу попозже.
У: – Поймите же, мы так ждали вашего возвращения! Какая бездна труда вложена в этот научный подвиг! Какие горы нам пришлось сдвинуть с места!
Ленин (вздыхает): – Понимаю, я многим обязан вам.
У: – Господи, Владимир Ильич! Это мы вам всем обязаны!
Ленин: – Полно, полно, батенька. Да успокойтесь вы наконец! Вот, выпейте.
Звяканье графина, звук льющейся воды.
У. (тяжело дыша): – Благодарю вас.
Сквозь булькающие звуки прорывается полифоническая мелодия Гимна СССР.
У.: – Да? Слушаю вас… уже собрались?… Хорошо… через две минуты будем.
Ленин: – Удобная штучка.
У.: – Что? Ах да. Владимир Ильич, в малом конференц-зале собрались журналисты. Они просто жаждут пообщаться с вами.
Ленин (устало): – Ну их к чёрту. Я не готов.
У.: – Но это же такой шанс! Господи, ведь вы можете заявить всему миру…
Ленин (брезгливо): – Что вы заладили: «Господи, Господи»… словно вы не коммунист, а поп на панихиде.
У.: – Я… э… простите…
Ленин: – Может, вы ещё и верующий?
У: – Ну… не то чтобы верующий… то есть… вы не так меня поняли…
Ленин (крайне брезгливо): – Да всё понятно. Идейный марксист-материалист, поминающий Боженьку… верующий на всякий случай, надо полагать? Что молчите? Чёрт с вами, идёмте в конференц-зал.
Конец записи.
Он сидел за маленьким столиком на сцене, а перед ним клубился, гудел, наступал себе на ноги и ослеплял блицами чёрный взволнованный рой.
– Владимир Ильич, как вы намерены позиционировать себя в многопартийной массе российской политической элиты? – крикнул из глубины роя прокуренный женский голос.
– Впереди, – брякнул он, не раздумывая, и рой сладко вздрогнул от этого мягкого «р».
– Владимир Ильич, как вы расцениваете претензии, высказанные в ваш адрес на съезде? – сказал другой голос.
– Что тут расценивать? Меня даже не выслушали, сразу погнали взашей.
– А вы ответили поцелуем! – В глубине роя прокатился смешок, вспышки блицев усилились.
Ленин прикрыл глаза рукой:
– Вы не могли бы поменьше сверкать?
– Владимир Ильич, как ваше самочувствие?
– Благодарю вас, чувствую себя отлично.
– Каковы ваши ближайшие планы?
– Во-первых, – Ленин прокашлялся, – я хотел бы опровергнуть всю ту ересь, что обо мне понаписали, пока я был… в общем, пока меня не было. Все вот эти книжечки, знаете ли, так называемых писателей, Зощенко, например, или Бонча-Бруевича. Почитал я тут на досуге… «Общество чистых тарелок», «Ленин и печник», или про то, как я графин в детстве разбил, а потом не хотел признаваться, это же всё галиматья, высосанная из пальца. Сделали из меня какого-то идола, дурака! Архисмешно и архиглупо.
Смех в зале.
– Подобные идеализация и ретуширование, – продолжал Ленин, – политического, как теперь выражаются, имиджа категорически неприемлемы и абсолютно антиисторичны.
Аплодисменты.
– Кроме того, – постепенно входил в раж Ильич, – многие факты моей биографии были сознательно искажены и в исторической науке. Я ещё далеко не всё прочёл, но то, что попало мне на глаза, например поганенькая книжонка некоего гражданина Радзинского…
– Господин Ленин, – нагленько встрял молодой голос, – а правда ли, что вы лично отдали приказ о расстреле царской семьи?
Рой мгновенно затих. В наступившей тишине слышались только шуршание ног и хриплое покашливание из задних рядов.
– Без комментариев, – выдавил Ленин.
Рой снова загудел, взорвался криками, засеребрился молниями блицев.
– А правда ли, что вы санкционировали «красный террор»?
– Это вы придумали лозунг «Грабь награбленное»?
– Учредительное собрание зачем разогнал?!
В секунду из гения Ильич превратился в злодея. Подгоняемый улюлюканьем и свистом, проталкивался он к выходу. Навстречу бросились телохранители – и уже вытащили вождя в спасительное пространство курилки на лестнице, когда словно из-под земли пред ним выросла совершенно неописуемая скользкая физиономия в очках.
– Владимир Ильич, – жарко зашептало существо, нечеловечески цепко ухватив вождя за локоть и увлекая вниз по лестнице.
– Без коммента…
– Владимир Ильич, нет, вы послушайте, – бесцеремонно тявкнула физиономия, – я предлагаю вам миллион долларов!
– Что ещё такое? – Ленин махнул охранникам, те перестали душить бесцеремонного и переключились на прущую сверху толпу журналистов.
– Заработать миллион долларов за одну минуту, буквально за одну только минуточку, – хитро улыбалась очкастая физиономия, – вдумайтесь – миллион!
– Я вас слушаю. – Ильич подозревал тут какой-то подвох, но размер суммы его ошеломил, и он не смог удержаться.
– Сногсшибательное предложение, – прошипела физиономия ему в ухо, – рекламный контракт.
– Что?!
– Я представляю фирму «Пэрэдайз лост энд фаунд», эксклюзивного дистрибьютора косметических товаров. Предложение такое: вы снимаетесь в рекламном ролике нашего нового брэнда, в одном малюсеньком рекламном ролике – и мы отваливаем вам миллион долларов наличными и сразу. Ну как? Заманчиво? Вот вам и деньги на пролетарскую революцию!
– А что я должен рекламировать? – оторопело спросил Ленин.
– Это новейшее, очень эффективное революционное американское средство от облысения! – ликующим голосом возвестило скользкое существо.
В следующее мгновение тяжёлая ленинская ладонь впечаталась в его щёку.
– Позвольте! – ахнуло существо.
– Хамская рожа! – крикнул Ильич, сбегая вниз по ступенькам.
И вовремя – глумливая толпа журналистов опрокинула жиденький заслон из телохранителей и хлынула за ним. – Миллион двести! – прохрипело существо, прижатое к стенке ревущим потоком.
– Увижу ещё раз – пристрелю! – исчезая в дверях, погрозил ему кулаком Ильич.
Плотно надвинув на глаза кепку и задрав ворот пальто, Ленин вбежал в вестибюль метро «Охотный ряд». Чтобы окончательно оторваться от погони, он проехал одну остановку и выбрался на улицу прямо напротив библиотеки своего имени.
«Чёрт знает что, – плевался он, быстро шагая в сторону Арбатской площади, – просто чёрт знает что такое. Они ещё меня судить будут! Учредительное собрание, видите ли, разогнал. Будто сами тут, в будущем, из танков по парламенту не лупили! А собственность всенародную кто приватизировал? Это не грабёж, спрашивается?»
– Ленин! Смотри, Ленин, твою мать!
Ильич затравленно огляделся. Из переулка таращилась на него парочка блондинистых метросексуалов в рваных джинсах. Он ускорил шаг.
«Эдак мне покоя не будет, – с беспокойством думал Ильич, – вот что, пора избавиться от кепки».
Навстречу ему, ссутулившись и заплетая ноги, шёл невысокий мужчина в васильковом плаще и чёрной фетровой шляпе. Его круглые рыбьи глазки шарили по асфальту в поисках артефактов. На обвисших щеках голубела щетина.
– Любезнейший, – крикнул Ильич, – да-да, вы!
– А? – притормозил обладатель шляпы. – Вы меня?
– Я бы хотел купить у вас головной убор, – Ильич извлёк из кармана пачку денег и быстро отсчитал несколько сотенных, – этого хватит?
– Боже ж мой, – просипел мужчина, хватаясь за сердце, – это вы?!
– Вам показалось, милейший, – терпеливо сказал Ленин, – это не я.
– А кто?
– Тьфу! Вот дурак… так продаёте шляпу или нет?
– Владимир Ильич, дорогой, – мужчина вытянулся в струнку, его рыбьи глазки ещё больше округлились, – возьмите даром!
– Прекрасно, – Ильич выхватил шляпу, нахлобучил на голову и был таков.
В несколько прыжков пересёк он пешеходную «зебру» на Арбатской площади и зашагал по Гоголевскому бульвару, пиная носком ботинка мокрые листья.
«Кем ты стал, Ильич? – шептали столетние тополя над ним. – Ведь мы помним тебя совсем иным. Когда-то ты бросал в бой миллионы, и они шли на смерть по одному твоему слову. Неужели теперь ты неспособен вдохнуть в людей революционный пыл, что сжигает твою душу? Где тот Ильич, перед которым трепетали враги? Где тот гений, что поставил мир с ног на голову?»
«Я тот же, что и был, – качал головой в ответ Ленин, сжимая кепку в кармане, – только мир вокруг изменился настолько, что все мои способности теперь ни к чему. Все, кого я встречаю, или обмирают передо мной, как перед ожившим божком, или шипят проклятия; но никого из них не дано мне понять. Что я могу сделать, если потерял способность понимать простых людей? Да и кто я сам в этом мире? Ходячий кусок истории, случайно ожившая биомасса?»
Глаза его увлажнились, Ленин пошатнулся, ухватился рукой за чугунную изгородь.
«Ты должен бороться. Хочешь изменить мир – начни с себя».
– Владимир Ильич, вам плохо?
Оказалось, что мужчина в васильковом плаще шёл за ним следом. Сейчас он бережно взял Ильича под локоть и по-собачьи преданно смотрел ему в лицо своими мутными круглыми глазками.
Первым желанием Ленина было отдёрнуть руку и прогнать мутноглазого, но усилием воли он подавил этот порыв.
– Благодарю вас, товарищ. Всё уже хорошо.
– Может, «скорую» вызвать?
– Кого вызвать? Ах, нет… спасибо, мне уже лучше. Не желаете прогуляться?
– Извольте, – охотно отозвался мужчина, подхватывая деловой тон Ильича.
– Расскажите о себе.
– Моя фамилия Махров. Махров Егор Иванович. Родился в 1950 году в Свердловске, закончил Институт потребительской кооперации…
Они медленно шли по скверу, Ильич внимательно слушал рассказ Махрова, чувствуя, как душа его успокаивается, пылающий разум остывает, фокусируется на первой, пусть маленькой и незначительной цели, воплотившейся в синем лице его собеседника. Хиленькое осеннее солнце отогнуло лучиками пелену облаков, прострелило янтарные кроны тополей и лип, заиграло на румяных щеках вождя, лизнуло синеву опухшего лица Егора Ивановича.
– В годы так называемого застоя и в перестройку я работал сотрудником Госкомстата, – вздыхая, вспоминал Махров, – но в девяностые был сокращён и с тех пор хлебнул горя. В разных конторах пришлось мне зарабатывать на жизнь; вот сейчас я опять сменил работу… устроился агентом по продаже недвижимости. Знаете, некоторые из этих агентов неплохо живут. Но у меня не получается ничего продать!
– Так-так, – кивал Ленин.
– Понимаете, Владимир Ильич, – воскликнул Махров, – я ведь не торгаш какой-нибудь! Я специалист-плановик. Это они, там, на Западе, рождаются с искусством продавать в крови. Там все впаривают друг дружке что-нибудь и тем живут, а производят всё мексиканцы и негры! Ведь так? Так?
– Несомненно.
– Вы всё знаете, Владимир Ильич, как хорошо, что я вас встретил! Поймите, что я страдаю от этой неустроенности, от осознания собственной ненужности государству и своей фирме. Они и без меня прекрасно обойдутся, если что. Ведь это трагедия, это такая трагедия!
– Не волнуйтесь, товарищ, – похлопал его по плечу Ленин, – это не навсегда.
Кто-то ухватил его за край пальто. Ильич обернулся, готовый ко всему.
– Это ты, батюшка, Ленин будешь?
Перед ним стояла маленькая старушонка в красном платочке, засаленной чёрной телогрейке и валенках. Её сморщенные губы под щёточкой усов тряслись и всё время как будто что-то пережёвывали. В руках бабка сжимала прозрачный пластиковый пакет с пустыми бутылками.
– Я самый.
– Дай я тебя поцелую, сынок, – вскрикнула бабушка и мгновенно впилась высохшими губёшками в ленинскую щёку.
Ильич кисло улыбнулся в ответ.
– Экой ты красавец и умник, батюшка, – лепетала бабка, – вот тебя нам в президенты-то и надо.
– Точно, – вставил Махров.
– Как вас звать, матушка? – спросил Ленин, прикрывая нос от нестерпимой вони.
– Лизавета Потапова я, сыночек.
– Оставьте свои бутылки, Лизавета, и идите со мной. Они двинулись дальше по скверу – вождь в середине и двое верных последователей по бокам. Повеселев, Ильич вернул шляпу Махрову и надел кепку на место.
– А церкви ты зря ломал, батюшка, ой зря, – лопотала старуха, заглядывая снизу и сбоку на Ленина, – церковки златоглавые, храмы Божии зачем ты порушил? Священников в тюрьмы сажал, отбирал у Церкви Православной имущество? Я всё знаю, я ведь телевизор смотрю.
– Поверите ли мне, если скажу вам, что искренне во всем раскаялся?
– И-и, – всплеснула руками бабка, – поверю, сыночек! Тебе – поверю! – И вдруг перекрестила Ильича троекратно, а тот улыбался ей ласково, с искоркой, с тёплыми лучиками в морщинках вокруг глаз.
Когда кончился бульвар и свернули они на Пречистенку, вокруг Ленина образовалась уже целая стайка преданных учеников и последователей. Каждый из них истово заглядывал Ильичу в рот, когда тот говорил; каждый выкладывал ему наболевшее, и для каждого находил вождь доброе слово утешения и ободрения.
И кто-то уже суетился и звал всех в гости, кто-то бежал в магазин за чаем, баранками и водкой.
И не успел Ильич оглянуться, как вся компания уже сидела в уютном помещении какой-то гостеприимной жилконторы – первая ячейка нарождающейся на глазах новой ленинской партии. Аппетитно похрустывали малосольные огурчики на одноразовых пластиковых вилках, трещали баранки, хлюпала водочка в алюминиевых кружках, гудела весёлая разноголосица, ни дать ни взять – день рождения или ещё какой добрый семейный праздник. Ильич во главе стола молчаливо улыбался, словно мудрый дедушка в гостях у внуков, да ведь если подумать, так оно и было на самом деле.
