Текст книги "Предчувствие: Антология «шестой волны»"
Автор книги: Андрей Лазарчук
Соавторы: Дмитрий Колодан,Карина Шаинян,Азамат Козаев,Иван Наумов,Николай Желунов,Ирина Бахтина,Дмитрий Захаров,Сергей Ястребов,Юрий Гордиенко,Александр Резов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)
УЖАС ГЛУБИН
Александр Силаев
Подлое сердце родины
Вкус свободы
Пыльнёвский район – это сердце нашей Сибири, разбитое не одним инфарктом. Это десяток деревень, от которых открестилась любая власть, пара-тройка дурковатых медведей и кусок тайги. Самая большая деревня – Пыльнёво. За особые заслуги она носит звание районного центра.
Советская власть пала в Пыльнёве в 1991 году, когда утром на крыльцо райсовета пришли взъерошенные мужики с тяпками. Председателя колхоза Василия Штольца вытянули за шиворот, и Матвей, поигрывая тяпкой, сказал: «Чё, сволота, кончилась ваше время?» Председатель быстро кивнул, сел в свой грязно-серый «уазик» и с ветерком гнал до ближайшего города.
В колхозных сараях мужики нашли жидкость для промывания метаквантовой системной аппаратуры. Далее уточнялось – для сгоревшего излучателя. Ближайший излучатель стоял в Москве, да и то на странице учебника «Параметры лепто-адаптации», но жидкости, загадочно припасённой Штольцем, дремал целый бочонок. На пузатом бочонке висел листок с косой надписью: «Партийная норма – на чёрный день». Матвей усмехнулся. Сели. Разлили. Жидкость имела незнакомый запах и терпкий вкус. «Это вкус свободы», – сказал Матвей, и молчание было знаком согласия.
Колхозный строй сгинул, как будто его никогда и не было. Однако фермерство в Пыльнёвском районе не прижилось. Район помнит только одного фермера – им стал заезжий учитель истории, на старости лет потянувшийся, как он выражался, к земле.
Коровье дерьмо и прочие истоки его не смутили. Всё было бы хорошо, но, на его беду, хозяйство начало процветать. Когда его телята мычали, деревенские бабы плакали. Когда он давал им в долг, бабы морщились. Когда он поставил себе новый дом из бруса, Пыльнёвский район глубоко задумался.
Через полгода местные мужики утопили его в проруби. «Чё, сволота, думаешь, ваше время пришло?» – сказал Матвей, поигрывая варежкой, когда тело историка булькнуло навсегда. «Я знаю: он, сука, в депутаты метил», – сказал Пётр. «Откуда знаешь?» – спросил Матвей. «А что ему делать? – сказал Пётр. – Думаешь, он всерьёз картошку сажал? Это же для отвода глаз. А приехал он, сука, чтобы карьеру сделать…» «Вот бля, – пожалел Матвей. – А мы-то думали, он с нами по-честному».
Помимо прочего, Пыльнёвский район славился неземными чудесами и алкашнёй. Жидкость для промывки метаквантовых излучателей – неплохое вино по сравнению с тем, чем обычно запивали в Пыльнёве свою долю. Дошло до смешного: пыльнёвские дети рождались уже похмельными, и первым криком просили не столько ласки и молока, сколько пива и разговора за жизнь…
…феномены стояли крутые. НЛО летали смелее, чем редкие вертолёты. Инопланетники шастали по району, забыв всякий стыд, и встречались чаще волков и лисий. Особенно досаждали местным синие обезьянки, по их словам зашедшие из созвездия Близнецов. Впрочем, обезьянки были не злые: девок тащили на сеновал, мужикам отламывали кусочек водки (пришельцы бухали алкоголь в твёрдом виде), детям насыпали космических карамелек. Кроме того, синие обезьянки, по словам очевидцев, знали множество анекдотов. С ними было о чём выпить, точнее сказать, с ними было о чём погрызть.
В Пыльнёве даже повелось считать настоящим мужиком лишь того, кто грыз водку с синими обезьянами. Инициация была строгой: кроме синих обезьян, кандидат в мужики должен был переспать с Никитишной и забороть мишку. А когда нагрызенный Пётр сделал наоборот, то стал, по мнению района, двойным мужиком.
Однажды синие гуманоиды повстречали Матвея. Тот, как обычно, шёл по диагонали. «Здорово, – сказал он, – сволота нерусская…» Те уже знали, что на местном диалекте сволота не означает ничего обидного.
«Водки хочешь?» – спросил его самый синий, видимо их вожак. «Я с разными жидами не пью», – подумав, сказал Матвей. Вожак оторопел. «Сам ты жид», – сказала Матвею синяя обезьяна. Тот задумался, и топор печально выронился из рук. «Значит, я жид», – медленно повторил он.
На глазах Матвея блеснули слёзы. «Не-а, – сказал он, – ошиблись. Куда мне. Я, мужики, рылом не вышел». И зарыдал. Вожак смутился, быстро сунул в лапу Матвея ломоть водки и ещё быстрее исчез. Буквально – растаял в воздухе.
«Спаивают, суки, русских людей», – рыдал Матвей, кроша зубами импортное бухло.
Гвельфы и гибеллины
А ещё в Пыльнёвском районе жили драконы, но искони патриотические – местные кликали их Горынушками. По слухам, они питались девственными русалками, запивая это дело мутной водой… Водяных выжигали напрочь, те делали негодным драконий корм. Впрочем, это легенды. Если им верить, главной политической силой в Пыльнёве была нечисть, уцелевшая с правления кагана Мефрилы Гороха (запомните это имя: Мефрила Горох был не только первым геополитиком и союзником хана Чингиза; он первым в Сибири научился вызывать Дьявола с помощью наркоты, что определило судьбы миллионов людей, и судьбу этого рассказа – тоже).
В Пыльнёве клубилась вековая пыль. Ничто не менялось. Синие обезьяны всё больше походили на синих человечков – внедрение шло по плану. Одна беда – лучшие агенты периодически сгрызались до потери копыт и цирроза передней печени. Простые пыльнёвцы, подражая прадедам, кормились огородами и коктейлем «божья роса», более зажиточные держали дома свинью. За это местная голытьба презрительно называла их свиноводами… Нежить лютовала, но, странное дело, видеть её, как и пришельцев из созвездия Близнецов, выпадало только местным сельчанам.
О феномене «пыльнёвского квадрата» писал журнал российской молодёжи «Охренёж-рашен-кул», газета «Известия» и «Вестник экстрасенсорики» (в толстом номере за сентябрь 1994 года). Областная пресса в конце 80-х писала о пыльнёвском феномене чаше, чем о геях и проституции. Телекомпании до сих пор регулярно засылали ребят на таёжные репортажи. Однажды была научная экспедиция. Были сотни туристов. Были даже парни из ЦРУ, замаскированные под гуманитарную помощь.
И ничего.
Ни драконов, ни русалок, ни НЛО. Не было даже снимков, не говоря уже о живых экземплярах. Только показания очевидцев. Как говорится, слова, слова, слова…
Олигарх Лапун выступил по ТВ, обещая доллары за драконий хвост. Но даже местное мужичье, не раз побеждавшее Горынушек в схватках, оказалось бессильно. Однажды Пётр с Кирюшей всё-таки отрубили хвост, погрузили его в тележку и покатили. Через три дня вернулись в родное Пыльнёво с разбитыми рожами и почему-то в одних трусах. Где хвост и что с ними приключилось, рассказать не могли, только мычали да кивали на небо. Вдруг Кирюша захрипел на плохом английском… «Май нэйм Джошуа, – хрипел он. – Пиплы, андэстэнд?» «Как матерится-то, – шептали соседи, – это надо же…» «Же не компран па», – вздохнул Пётр… «Ну ты сволота», – с уважением произнёс Матвей.
Батя Иван молчал, оглаживая седые космы и усмехаясь.
«Ментальная конвергенция, – шептал он. – Изменение структуры сознания… Экстраполяция… Восьмой контур…» От его кирзовых сапог воняло спиртом, болотной жижей и самкой Змея Горыныча. Как обычно, он стоял в стороне. Как обычно, его боялись: уже полвека батя Иван слыл первым ведуном на деревне.
А к утру всё забылось: Кирюша с Петром словно проглотили свои иностранные языки. О пропавшем хвосте в их присутствии больше не говорили, вдруг снова начнут…
Только изредка носились над тайгой пьяные вопли. «Факен шит!» – орал Пётр. «Же ву зэм!» – орал на него Кирилл. Местные затыкали уши. Непонятные слова били страшнее полена. Никто не знал смысла басурманских проклятий, поэтому выигравшим перебранку признавали того, кто громче орал.
Так и жили. И добрые ведуны веками бились со злыми, словно какие-нибудь гвельфы и гибеллины – столь же тягостно-долго и столь же далеко от дел горожанина, в меру умного, в меру начитанного, в меру живущего своей жизнью…
Дело молодое
Георгий Лишков был горожанином, в меру умным, в меру начитанным, в меру проживающим свою жизнь. Не больше, но всё-таки и не меньше.
Он был тогда молод – двадцать два года. Он носил тёртые джинсы, волосы до плеч и мировую тоску в глазах. Он учился на пятом курсе, и ему было жаль потерянного времени и жаль того времени, что он потеряет в будущем. Нельзя прожить, не потеряв времени. Но это, как говорил отец, селява.
Дипломная работа лениво писалась на кафедре психологии. Точнее, даже не писалась – планировалась…
– А вы уверены, что это надо? – спросил Краснов.
За окнами темно, и продолжает темнеть. Народ с кафедры уже разошёлся. Только и остался на кафедре доцент Краснов, ну и правильно, не надо никого больше… Большой, широколицый, упитанный – вот такой был доцент Краснов.
– Я уверен, что это касается моей темы.
– Вы у нас пишете что-то вычурное. Изменённые состояния? Химическим способом? Это вряд ли имеет отношение к академической дисциплине.
– Тем хуже для дисциплины, – ответил Гера.
– Да вы не подумайте, – Краснов протестующе замахал добродушными лапами. – Мне-то нравится, я-то – за… Хотите ехать – езжайте. Могу даже сказать, что это моя идея. Только вы осторожнее, там на всех дорогах бандиты, а в Пыльнёве даже бандитов нет: испугались и разбежались.
– Могу себе представить, – улыбнулся Гера.
– Драконов вы не увидите, – сказал Краснов. – За неимением таковых.
– Да не нужны мне эти драконы.
– Вы не увидите даже синих человечков, – предупредил Краснов. – Если они есть – а я не исключаю, что где-то водятся синие человечки, – то вряд ли в нашей области.
– Ну их к лешему, – сказал Гера.
– И леших там тоже нет.
– Мне нужен препарат, которым закидываются тамошние ведуны.
– Там, Гер, закидываются не только ведуны, – сказал Краснов. – Там, по всей видимости, закидывается весь район, причём началось как минимум при царе. Как максимум началось до всяких царей. Читали статью Аршинникова в «Некрополе»? Это наследие шаманов, и нынешнее поколение каким-то чудом хранит то знание, я даже не знаю каким. Узнаете – расскажите.
– Павел Яковлевич, вы сами-то верите?
Краснов плюхнулся в кресло и закурил. Курить в зданиях университета было запрещено, но время позднее, и часовой стрелкой, подползающей к девяти, разрешается почти всё.
– Гера, – сказал Краснов, – я ведь мыслю рационально. Если весь район твердит о синих неземных обезьянах, я должен верить либо в обезьян, либо в особенности района. Верить в обезьянок я ещё не дорос. А «пыльнёвский квадрат» – это реальность. Район действительно имеет особенности, это эмпирия. А то, что всё население жрёт какую-то дрянь, факт не менее эмпирический. Взять ту же сухую водку, хотя это никакая не водка.
– Её, по-моему, никто не видел.
– Да бог с ней, – сказал Краснов. – Вы же едете, чтобы её попробовать.
– Как думаете, Павел Яковлевич, кайф выхвачу?
Гера сидел, закинувши ногу на ногу, и дымил предложенной сигаретой. Когда-то он не верил, что к пятому курсу бетонный забор между студентами и кафедральным людом сотрётся в штакетную загородку. Не всеми, конечно, если между всеми – то это смешно. Кое-какими студентами – с одной стороны. И кое-какими преподавателями… Самыми нормальными, скажем так. Нормальными настолько, чтобы не воспринимать некоторые вещи всерьёз.
– Дело молодое – выхватите.
– А интересно, их препарат посильнее травки?
– Сильнее, – сказал Краснов. – Намного сильнее, Гера. После анаши зелёные драконы и обезьяны не возникают с такой настойчивостью. Иначе в нашем городе драконы летали бы чаще, чем проезжали грузовики.
Они посмеялись над колоритом родного города… И так смеялись, и эдак, и ещё над знакомыми людьми.
Форма бэ-аш четыре
Над лесами и полями висела ранняя осень. Небо выдалось сероватым, набухшим предстоящим дождём. Дохлый автобус, размалёванный предвыборным воплем, со скрежетом подкатил к конечной.
Гера вышел из салона, наполненного телами и духотой, под купол своей любимой погоды. С наслаждением вдохнул влажность. Было не холодно. И было не жарко. Было свежо, прозрачно и энергично – было то, что надо.
На востоке желтел лес и какая-то баба пасла корову. С трёх сторон его ждало Пыльнёво: дома подмигивали косыми оконцами, собаки тявкали, на заборе сушился рваный халат.
К остановке подбегал мужик в чёрных тапочках, от души помахивая внушительным топором. «Аты-баты, шли солдаты, – резво напевал он. – Аты-баты, на базар. Аты-баты, что купили? – мужик снёс стоящую на пути скамейку. – Аты-баты, самовар!»
Начинается, подумал студент.
– Не бойся, – сказала сошедшая из автобуса бабушка, – это наш Матвей. У него в среду сын родился, вот он и радуется.
– А зачем ему топор? – спросил Гера.
– Это для куражу, – пояснила старушка. – Но ты не бойся, он сейчас добрый. Вот летом зверь был – родную мать на олифу выменял. Но это летом. А сейчас не лето уже. Сейчас он добрый, как мой пушистик.
Матвей встал напротив кучки людей, вышедших из автобуса. Все, кроме двух, были явно местного вида.
Кроме Геры – мужчина лет сорока, в очках-хамелеонах и плаще, чернеющем почти до земли. Матвей смотрел: то на Геру, то на плащ, то снова на Геру… Наконец подошёл к плащу.
– Чё, сволота, думаешь, твоё время скоро начнётся? – ухмыльнулся Матвей. – Как начнётся, ты мне скажи. Я тебе быстро народный импичмент дам.
– Кого дашь? – тихо спросил мужчина.
– Кишки на уши намотаю, – пояснил Матвей. – У нас с этим быстро. Народ – это тебе не херов электорат. Народ – это сила. Ты хоть знаешь, сволота, за что отцы кровь свою проливали?
Мужчина отошёл на два шага.
– Хорошо, – сказал он, – как только моё время начнётся, я тебя обязательно отыщу. Устроишь мне свой импичмент. Народные традиции – это святое. Только скажи пожалуйста, как тебя отыскать. Я ведь не знаю твоего адреса. Я даже не знаю твоего телефона. Я не знаю твоего сайта, твоего факса, наконец, я понятия не имею, какой у тебя е-мейл. И я вряд ли догадаюсь. Скажи мне всё это, а заодно скажи своё имя, и я обязательно найду тебя, когда, как ты сказал, придёт моё время. Тебе не придётся долго ждать – оно уже наступает. Ну? Протяни мне свою визитку…
Пока мужчина говорил, Матвей звучно глотал слюну.
– Эх, сердечные, быть беде, – прошептала бабушка. – Обидел чёрт пушистика почём зря.
Люди вокруг замерли. Люди молчали и смотрели, хотя их не просили молчать и смотреть. Люди стояли как вкопанные – с ними случается.
– Ты мне душу-то не трави, – наконец сказал Матвей. – Был тут один такой, тоже как ты – то, сё, пятое, хреноватое… Так мы с мужиками на него Пиндара натравили. Понял?
– И что?
– Сожрал его Пиндар к х… собачьим, – сказан Матвей. – Вместе с е-мейлом грёбаным.
– В рот имел я твоего Пиндара, – спокойно сказал мужчина. – И мужиков твоих. Да и тебя, признаюсь я, тоже.
Матвей впился пальцами в топорище, но и только. Прошло секунд пять: топор дрогнул, поднимаясь в его руке.
Мужчина отскочил назад, и рука метнулась вперёд из кармана плаща. И вот рука вытянута и уже кончается револьвером. Грохнул выстрел. Матвей упал, воя и держась за колено… Мужчина белозубо и приветливо улыбался.
– Тебе, – сказал он, – наверное, сейчас больно. Но от этого, – добавил, – не умирают. Умирают обычно от другого. Кстати, ты обещал просветить меня на предмет истории. Так за что наши отцы проливали кровь?
– Отцов не трогай, – недобро сказал Матвей. – Им и без тебя несладко жилось.
– Ладно, пока, – мужчина махнул рукой. – Но всё-таки: кто такой этот Пиндар?
Матвей ничего не ответил. Да и не мог ответить, Матвей, как это подчас бывает, потерял своё собственное сознание. Боль. Шок. Страшная боль – когда вдрызг разбивается коленная чашечка. Так что временное расставание Матвея с его сознанием вполне объяснимо…
– Пиндар – это поросёнок такой, – объяснила рыжая девушка, всю дорогу сидевшая перед Герой. – Только он не совсем обычный.
– Волшебный, что ли? – улыбнулся мужчина.
– Да нет. Пиндар у нас дрессированный. Его Пётр Иванович на охоту берёт заместо собаки. А чего не брать – он ничего не боится, даже лешего… Недаром Пиндара поили божьей росой. Вот и вырос зверь. Не поросёнок прямо, а эсэсовец.
Гера глянул: вроде ничего, и даже сносно разговаривает по-русски, что редко случается у простых людей.
– А что такое божья роса? – спросил он.
Рыжая смутилась.
– Кто же у девки о таком спрашивает?
– Я, – сказал Гера.
– Ну и нахал же ты.
Девушка повернулась и быстро потрусила прочь с остановки. Люди переглядывались, цокали языками, моргали глазами и тоже расходились, один за другим.
Чёрный плащ подплыл к нему незаметно.
– Я думаю, молодой человек, нам нужно держаться вместе.
– Ещё бы!
– Игорь, – мужчина протянул руку. – И давайте будем на «ты». Если будем на «вы», местные жители нас плохо поймут, и местные коровы нас забодают…
– Гера, – назвался Гера.
– Очень рад, – сказал Игорь, – видеть нормального человека.
– Можно спросить?
– Да бога ради.
– Зачем вы здесь?
– Это, – сказал Игорь, – дело государственной сложности. Я тебе скажу, потому что мне уже надоело… Но если ты кому разболтаешь, то мы тебя, извини за нюанс, нейтрализуем по форме бэ-аш четыре.
– Что значит: нейтрализуем по форме бэ-аш четыре?
– Это значит, – улыбнулся мужчина, – вспороть горло, но перед этим отрезать яйца. Мы переняли форму бэ-аш четыре у коллег из Чечни.
– А кто это вы?
– Мы – это кочаны, – с гордостью сказал Игорь.
– Не понял, – сказал Гера.
Игорь нырнул рукой куда-то под плащ.
Корочки он, как водится, сунул Жоре под нос. Золотые буквы гласили на красном фоне: «Комитет по чрезвычайному надзору Российской Федерации».
– Читать умеешь? РУ КЧН РФ, – пояснил он. – Майор Бондарев. Ребята из ФСБ завидуют и поэтому прозвали нас кочанами. У них даже поговорка есть, когда в стране что-то странное происходит: а почему это? – да по кочану опять. Так и есть оно: если что-то стоящее – на дело идут одни кочаны.
– А почему я про вас не слышал?
– Ну ты даёшь, – сказал Игорь. – Если служба секретная, хрена ли ты о ней должен слышать? Когда-то, очень давно, мы были самым прогрессивным управлением в КГБ. Но КГБ, как ты знаешь, сыграл в демократический ящик. Тогда Кондратий Иванович пришёл на хату к самому главному…
– К кому? – не понял Гера.
– Не знаешь, кто в России главнее всех? А Кондратий Иванович – это наш босс. Ну пришёл он, значит, с бутылкой водки. Сели, разлили. Тут он рассказал, чем мы на самом деле-то занимаемся. Главный, извиняюсь за выражение, помутнел. Ты, говорит ему шеф, нас не трогай… А то, говорит, как начнёшь реформировать, нам полный шиздец придёт. И давай-ка, продолжает, создадим независимую контору. Тот задумался. Тогда шеф, не будь дурак, вторую бутылочку достаёт… Короче, на третьей всё подписали. Так и родились мы на обломках.
– А чем всё-таки занимаетесь?
Игорь огляделся по сторонам.
– Нас, – сказал он, – больше всего волнует трансцендентная проблематика.
– Это что?
– Этого, – вздохнул Игорь, – тебе не понять. Я одной фразой скажу: мы поддерживаем порядок.
– Разве же это порядок? – Гера показал на окрестности.
– Относительный, – сказал Игорь. – А вот если бы мы не вышли на Высший разум, в мире бы настоящий бардак стоял.
– Как вышли?
– В тонком плане. Я же говорил, что тебе этого не понять.
Они постояли, помолчали, посмотрели – туда и сюда, и даже вверх, на сереющее над головами небо. Дождь так и не собрался с силой, чтобы навалиться на землю, на людей и дома. Гера, как ни странно, хотел дождя. Он с детства любил потеряться в плотной пелене по-осеннему мелких капелек. Промокал, конечно, до нитки. Но это же мелочи…
Местные жители опасливо обходили их стороной.
Вдалеке пожилая женщина, печально матерясь, погнала корову домой.
– Что ты знаешь про Шамбалу? – неожиданно спросил Игорь.
– Только то, что она может существовать.
– То-то и оно, – сказал Игорь. – Я же говорил.
– А что ты делаешь здесь?
– А, это… Работаю. Летом сюда приезжал Джон Мейнард, якобы репортёр из Лос-Анджелеса. На самом деле, конечно, был он полковником. Ну вот, приехал… А обратно не выехал. Нам это очень странно, и вот я здесь.
– А откуда ты знаешь, что это полковник?
– А кто ему разрешение на въезд давал? Я же и давал. Так и так, спрашиваю, с какими целями: да всё с теми же, отвечает. Ну тогда ладно, говорю, проезжай. Спасибо, говорит, майор. Да чего там, полковник, ещё сочтемся… Я бы не сказан, что Мейнард мой большой друг. Но всё-таки мой коллега и не дерьмо.
– А на кого работает?
– В ЦРУ есть отдел, на жаргоне его зовут «шиза-18». Когда его основали, в нём сидело восемнадцать энтузиастов. Там и работает, если ещё живой.
– И вы с ними боретесь?
– А зачем? – удивился Игорь.
– Я думал, что спецслужбы друг с другом борются. Так положено.
– Это смотря какие спецслужбы. Нам-то чего делить? Не Россию же эту несчастную… У нас, Гера, есть общий враг. Я, что, Джона ловить приехал? Я его, Джонушку, спасти должен, чтоб моего шефа в Вашингтоне ценили. Цэрэушки-то, храни их Господь, нам всегда помогали, по первой просьбе.
– А кто общий враг?
– Этого, Гер, я тебе не скажу… Поживёшь с моё, сам увидишь, кто для всех людей общий враг.
…С неба наконец-то брызнуло. Капли гладили лицо и катились за воротник.
– Пойдём, – предложил Игорь. – Тебе ведь где-то жить надо. Гостиницы, сразу скажу, тут нет. До девятьсот восемнадцатого года была, а потом там клуб красного танца сделали. А потом и вовсе сожгли, чтоб враги народа не собирались. Ты учти: если к местным без меня постучишься, то пропадёшь. На ночлег пустят, а вот дальше такое сделают… У нас явочная избушка есть. Там все наши останавливаются. Держит эту избушку бабка Настасья, а чтобы не дёргалась, мы её на крючок посадили.
– Какой крючок?
– Метод кнута и пряника, – объяснял Игорь, прыгая по ухабам. – Значит, пряник: мы ей каждый год бочку спирта ставим. Что она с ним делает, нас не касается. А кнут простой – мы на неё компромат собрали.
– На бабку?
– А что такого? Бабка-то ещё та, я бы сказал. Мы её в Красносибирск свозили, сняли ей какого-то бомжа. Что они в номере делали, это ужас… Когда плёночку прокрутили, наших ребят блевать потянуло. Но главное, есть чего прокрутить. Если на деревне показать, шоу будет похлеще Апокалипсиса. Так что Настасья – свой человек.
Они вышли на северный край деревни.
Избушка была мила, жаль только, без курьих ножек. Хотя расти им было совершенно неоткуда: избушка до самых окон уходила в землю.
– Жить будем здесь. У бабки мы в относительной безопасности.
Гера кивнул.
Дверь открылась. На крыльце показалась морщинистая хозяйка и что-то просипела, едва открывая рот.
– Настасья, милочка, – сказал Игорь, – я тебе сигарет привёз. Твоих любимых, Настенька, «честерфилд».
– Залетайте, голубки мои, – старая скривила лицо.
– Ты не бойся, это она улыбается, – шепнул Игорь. – Старается, как умеет.
Подох как миленький
Как и положено, избушка была поставлена на сигнализацию. За деревянной дверь их встретила вторая, бронированная, с глазком и бойницей для пулемёта. Гнилые ставни охраняли окна снаружи, зато внутри мирно дремали железные жалюзи.
– Класс, – оценил Гера, обойдя резиденцию.
– Самое главное, – усмехнулся Игорь, – спрятано под землёй. Пошли вниз.
Мини-ключом он открыл ещё одну бронированную преграду, и они пошли вниз.
Комнату украшали мягкая мебель, сейф и компьютер на изящном офисном столике.
– А компьютер-то на фига?
– А тетрис? А база данных? Думаешь, я в амбарной книге стану базу данных держать?
Игорь подошёл к сейфу, набрал код.
Дверца распахнулась: внутри пылились бутылка коньяка и несколько коротких «калашей». Кроме них, лежал десяток дискет и тонкая папка с грифом «на чёрный день».
– Что в папке? – спросил Гера.
– Откуда мне знать? Чёрный день пока не настал. Если он придёт, немедленно открой эту папку. Я тебе разрешаю.
– А как я узнаю, что это действительно чёрный день?
– Ничего, поймёшь, – сказал Игорь. – Такое сразу понимается… По коньяку?
Он вынул из шкафа пару хрустальных рюмок.
Сдвинув клавиатуру, присели за стол.
– Пей, Гера, и гордись… это, чтоб ты знал, последняя нормальная бутылка на весь район.
– Что же пьёт местное население?
– Они, – сказал Игорь, – много чего пьют. Всего не упомнишь. Но тебе не советую.
Из дорожных сумок вынули закуску. В Герином багаже, кроме всего прочего, булькала бутылка водки.
– Извини, я тебя обманул. Это не последняя. Последняя у тебя…
– Давай оставим на завтра?
– Давай, – согласился Игорь. – Если завтрашний день наступит, нам наверняка захочется выпить. А сейчас – наверх. Пора за работу. Будем собирать информацию.
– Это как?
– Очень просто: наливай да пей.
– Снова? – испугался Гера.
– А что делать? – вздохнул Игорь. – Тяжело, но придётся. Другие способы нам временно недоступны.
Хозяйка квохтала, собирая на стол.
В окружении солёных огурчиков и грибочков стояла подозрительного вида бутыль.
– Это можно, – шепнул Игорь, – всего-навсего мой же спирт.
Они аккуратно сели на шаткие табуреты. Настасья, хрустнув огурцом, сразу же подняла тост:
– За сугрев нутра, мужики!
– И тебе того же, старушка, – ласково сказал Игорь. – А помнишь, Настасья, летом у тебя нерусский жил.
– Это Манард, едрить его, что ли?
– Он самый. Что с ним стряслось?
– Так он в лес подыбал. Там его и жахнули. Ну и всё… Подох как миленький твой Манард.
– А кто же его?
– Масоны, видать. Они у нас, едрить, совсем одичали. Да ты сам, миленький, посуди: кто же, кроме них, мериканского полковника жахнуть осмелится?
Гера чуть не подавился бабкиным спиртом.
– Картину не гони! – рявкнул Игорь. – Ты мне, старая сука, понтоваться-то завязывай! Я тебе, блядина, на хер уши поотстреляю! Ты хоть отсекаешь, срань, кто с тобой базары ведёт?
Гера, не скрывая удивления, скромно блевал в углу. И так он блевал, и эдак, но удивления скрыть не мог.
– Так бы сразу и говорил, – сказала Настасья. – А то, миленький, ходишь вокруг да около, как дурак, я тебя понять не могу.
– Так кто убил полковника Джона Мейнарда? – сладко повторил Игорь.
– Пиндар, едрить его. Он у нас заезжих не любит. Как увидит – цап за ляжку, и давай дальше. Хоть свинья, да всё-таки патриот. А назюкал его Евсей. И Манард, едрить его, сам дурак. Чё баламутил-то, мериканская его рожа? В один двор зайдёт, душу травит, в другой зайдёт, как говном польёт… Ходит и ходит, словно стыд позабыл. Нехристь он, едрить его в селезенку. Сам посуди, миленький: чем здоровому мужику не живётся? А он шастает, как дитё малое, и вопросы срамные задаёт.
– Какие вопросы? – спросил Игорь.
– Дурацкие, – сплюнула Настасья. – Приходит, бывало, и бередит: как, мужики, жужло замутить? А божью росу? Мужики чуть дуба не дали от такой срамоты. Он, дурак, хотел им за это денег всучить. Сам посуди, кто за деньги-то купится? Вот и жахнули его, дурака, чтобы душу не бередил.
Сектант и педрила
Пробуждение было муторным.
Игорь зашёл в его комнату без стука и приглашения.
– Как отвратительно в России по утрам, – сказал он вместо приветствия.
– Да, – кивнул Гера. – Жизнь скучна и омерзительна.
– Не всё потеряно, брат, не всё потеряно… Помни: за нами стоит Москва, а значит, нам есть куда отступать. Сейчас мы выпьем, и я спрошу тебя о главном.
– Спрашивай сразу.
– Хорошо. Ответь мне: мы соратники или попутчики?
– Мы соратники, – сонным голосом сказал Гера.
– Я знал, что ты не откажешь. Наливай, лейтенант.
– Кто? – удивился Гера. – И зачем это наливать?
– Если мы вернёмся живыми, тебе присвоят звание лейтенанта, – сказал Игорь. – Это не так легко, но я проведу через отдел кадров. А налить надо по двум причинам. Во-первых, традиция: перед атакой русские шли в баню, надевали белую рубаху, ничего не ели, но опрокидывали чарку за царя и отечество. В смертельный бой, лейтенант, просто так не ходят. На этот счёт есть личный приказ Суворова. Во-вторых, приказы старших по званию не обсуждаются.
– Перед смертельным боем?
– Пустяки, – сказал Игорь. – Я дам тебе пистолет, и мы нейтрализуем двух уродов по форме цэ-эф один.
– Это сложно?
– Да нет. Это простая форма: физическое устранение любыми средствами, невзирая на давность вины и проблемы для исполнителя. Традиционная форма для многих служб. Например, для Моссада.
– Мы будем убивать кого-то живого?
– Разумеется, лейтенант, – улыбнулся Игорь. – Убить мёртвого не может даже лучший из мастеров.
– Мы убьём двух местных крестьян?
– Не совсем, лейтенант. Мы убьём одного пейзанина и одну воинственную свинью, сидящую на наркотиках. Видишь ли, пока ты упоенно блевал в углу, я развёл старуху на показания.
Из кармана пиджака Игорь вынул маленький диктофон. Вдавил кнопку, и японская штучка заговорила человеческим голосом: «Пиндар, едрить его. Он у нас заезжих не любит. Как увидит – цап за ляжку, и давай дальше. Хоть свинья, да всё-таки патриот. А назюкал его Евсей».
– В суде это не улика, – сказал Игорь, – но мы должны исполнить долг до конца. Нельзя краснеть перед Вашингтоном.
С этими словами начальник протянул ему пистолет.
– Вот это предохранитель, – показал он. – Вот этим движением ты снимаешь с предохранителя. Перезарядить сможешь? Смотри, – Игорь вынул-вставил обойму. – Заурядная вещь, пистолет Макарова.
Евсея нашли в бане. Волосатый мужик лежал на полке и сладко жмурился. Игорь настойчиво попросил Евсея открыть глаза.
Тот с отвращением оглядел вошедших. Вошедшие улыбались: майор – ласково, лейтенант – смущённо. Указательным пальцем Евсей постучался в Герину грудь.
– Ты Николай, что ли? – презрительно сказал он. – Так я тебе покрышку не дам.
– Как не дашь? – удивился Гера. – Все знают, что ты мне должен покрышку. Вот он знает, – Гера показал на Игоря. – Правда, Аркадий? Так почему не дашь?
– Потому что ты, Николай, сектант и педрила, – внятно сказал Евсей. – И чего ты его Аркадием обозвал? Он же не Аркадий.
– А кто же? – обидчиво спросил Гера.
Евсей на пару секунд задумался.
– Такой же, как и ты, сектант и педрила. А Аркадий – он не такой. Разве же это Аркадий? Мы Аркадия пятого числа хоронили. Стал бы я хоронить какого-то там педрилу…
– Майор Бондарев, КэЧээН России, – не теряя улыбки, представился майор Бондарев.
– Ого, – сказал Евсей. – У нас педрилы уже в майорах служат? Всё, считай, пропала страна…
– А почему это я сектант? – обиделся майор Бондарев.
– Так ты же в секте состоишь, – Евсей не понял вопроса. – Или ты от сектантов отколупнулся?
– Какой секты?
– Да не помню я, хрен, названия. Знаю только, что перегной воруете. У вас так заведено: кто, значит, честно живёт, у того надо перегной украсть. А ещё у вас с девками не по-нашему. Тоже, значит, такой обычай.
Гости между тем потели и уже начали задыхаться…
– Давай, что ли? – грустно сказал майор.
– Ну давай.
– А, вспомнил! – радостно закричал Евсей. – Вы же сатанисты.
– Да, – сказал Игорь. – Ты раскусил: мы самые главные сатанисты.
Они чинно поклонились Евсею.
– А давай, – сказал Евсей, – вместе перегной воровать? Мне до зарезу перегной нужен, я без него жить не могу. Я ведь мужчина всё-таки. А? Я такие места знаю, где этого перегноя – хоть ложкой жри.
