Текст книги "Иверский свет"

Автор книги: Андрей Вознесенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Сугроб с прицепом – как баба снежная,

Слепцы поют в церкви – снега снега...

Я не расшибся, но в гипсе свежем,

как травматологическая нога.

Негр на бампер налег, как пахари.

Сугроб качается. «Вив ламур!»

А ты в «фольксвагене», как клюква в гахаре,

куда катишься – глаза зажмурь!

Ау, подснежник в сугробе грозном,

колдунья женского ремесла,

ты зажигалку системы «Ронсон»

к шнуру бикфордову поднесла...

Слепые справа, слепые слева,

зрячему не выжить ни черта.

Непостижимая валит с неба

великолепная слепота!..

Да хранит нас и в глаза лепится

в слепое время, в слепой поход,

слэпота надежд, слепота детств, слепота лепете

и миллионы иных слепот!

Летите слепо, любите слепо,

и пусть я что-то не так спел,

и если за что-то накажет небо —

что был от любви

недостаточно слеп.

Слоняюсь под Новосибирском,

где на дорожке к пустырю

прижата камушком записка:

«Прохожий, я тебя люблю!»

Сентиментальность озорницы,

над вами прыснувшей в углу?

Иль просто надо объясниться?

«Прохожий, я тебя люблю!»

Записка, я тебя люблю!

Опушка, я тебя люблю!

Зверюга, я тебя люблю!

Разлука, я тебя люблю!

Детсад – как семь шаров воздушных,

на шейках-ниточках держась.

Куда вас унесет и сдует?

Не знаю, но страшусь за вас.

Как сердце жмет, когда над осенью,

хоть никогда не быть мне с ней,

уносит лодкой восьмивесельной

в затылок ниточку гусей!

Прощающим благодареньем

пройдет деревня на плаву.

Что мне плакучая деревня?

Деревня, я тебя люблю!

И как ремень с латунной пряжкой

на бражном, как античный бог,

на нежном мерине дремавшем

присох осиновый листок.

Коняга, я тебя люблю!

Мне конюх молвит мирозданьем:

«Поэт? Люблю. Пойдем – раздавим...»

Он сам, как осень, во хмелю.

Над пнем склонилась паутина,

в хрустальном зеркале храня

тончайшим срезом волосиным

все годовые кольца пня.

Будь с встречным чудом осторожней...

Я встречным «здравствуй» говорю.

Несешь мне гибель, почтальонша?

Прохожая, тебя люблю!

Прохожая моя планета!

За сумасшедшие пути,

проколотые, как билеты,

поэты с дырочкой в груди.

И как цена боев и риска,

чек, ярлычочек на клею,

к Земле приклеена записка:

«Прохожий, я тебя люблю!»

ОДА НА ИЗБРАНИЕ

В НЬЮ-ЙОРКСКУЮ АКАДЕМИЮ

Я в Академию есмь избран.

«Год дэм», – скажу я,

боже мой!

Всю жизнь борюсь с академизмом —

Теперь борюсь с самим собой.

ЛЕСНИК ИГРАЕТ

Р. Щедрину

У лесника поселилась залетка.

Скрипка кричит, соревнуясь с фрамугою.

Как без воды

рассыхается лодка,

старая скрипка

рассохлась без музыки.

Скрипка висело с ружьями рядом.

Врезалась майка в плеча задубелые.

Правое больше

привыкло к прикладам,

и поотвыкло от музыки

левое.

Но он докажет этим мазурикам

перед приезжей с глазами фисташковыми

левым плечом

упирается а музыку,

будто машину

из грязи вытаскивает!

Ах, покатила, ах, полетела...

Вслед тебе воют волки лесничества...

Майки изогнутая бретелька —

как отпечаток шейки

скрипичной.

Проснется он от темнотищи

почувствует чужой уют

и голос ближний и смутивший:

«Послушай, как меня зовут?»

Тебя зовут – весна и случай,

измены бешеный жасмин,

твое внезапное: «Послушай... »

и ненависть, когда ты с ним.

Тебя зовут – подача в аут,

любви кочевный баламут,

тебя в удачу забывают,

в минуты гибели зовут.

СВЕТ ВЧЕРАШНИЙ

Все хорошо пока что,

лишь беспокоит немного

ламповый, непогашенный

сеет посреди дневного.

Будто свидетель лишний

или двойник дурного —

жалостный, электрический

свет посреди дневного.

Сердце не потому ли

счастливо, но в печали?

Так они и уснули.

Света не выключали.

Проволочкой накалившейся

тем еще безутешней,

слабый и электрический,

с вечера похудевший.

Вроде и нет в наличии,

но что-то тебе мешает.

Жалостный электрический

к белому примешался.

ЛЕТАЮЩИЙ МУЖИК

В. Л. Бедуле

Встречая стадо в давешние леты,

мне объясняла бабушка приметы:

«Раз в стаде первой белая корова,

то завтра будет чудная погода».

II.

Коровы, пятясь, как аэротрапы,

пасутся, сунув головы в луга.

И подымались

плачущие травы

по их прощальным шеям

голубым.

И если лидер – светлая корова,

то, значит, будет летная погода!

Коровьи отношенья с небесами

еще не удавалось прояснить.

Они, пожалуй, не летают сами,

но понимают небо просинить.

Раз впереди красивая корова,

то утро будет синим, как Аврора.

На фермах блещут полиэтилены.

Навоз вниз эскалатором плывет,

как пассажиры

в метрополитене.

И это лучше, чем наоборот.

Как зубры ненавидят мотоциклы!

Копытные эпохи ледников

несутся за трещоткой малосильной.

Бедуля ненавидит дураков.

IV.

Ему при Иоанне шапку сдуло,

но не поклон, не хулиганский шик —

Владимира Леонтьича Бедулю

я бы назвал «Летающий мужик».

Летит мужик – на собственной конструкции,

летит мужик – по Млечному Пути,

лети, мужик!

Держись за землю, трусы.

Пусть снимут стружку.

Легче ведь. Лети!

А если первой скучная корова,

то, значит, будет скучная погода.

V .

Он стенгазеты упразднил, взамен

воздвиг радиостанцию пастушью,

чтоб плыли

сообщения

воздушные

в дистанции 12 деревень.

Над Беловежьем звезды колоколили.

И нету рифмы на ответный тост.

Но попросил он прочитать такое!..

А я-то думал, что Бедуля прост.

VI .

Нет правды на земле.

Но правды нет и выше.

Бедуля ищет правду

под землей.

Глубоко пашет и, припавши, слышит,

как тяжко ей приходится, родной!

Его и славословили, и крыли.

Но поискам – не до шумих.

Бедуля дует

на подземных крыльях!

Я говорю: «Летающий мужик».

Все марты поменялись на июли.

Коровы, что ли, балуют, Бедуля?

Ю А, Вознесенский

481

Коровы программируют погоды.

Их перпендикулярные соски

торчат,

не руль колумбовый похожи.

Им тоже снятся Млечные Пути.

Когда взгрустнут мои аэродромы,

пришли, Бедуля, белую корову!

Лист летящий, лист спешащий

над походочкой моей —

воздух в быстрых отпечатках

женских маленьких ступней.

Возвращаются, толкутся

эти светлые следы,

что желают? что толкуют?

Ах, лети,

лети,

лети!..

Вот нашла – в такой глуши,

в ясном воздухе души.

В НЕПОГОДУ

В дождь как из Ветхого завета

мы с удивительным детиной

плечом толкали из кювета

забуксовавшую машину.

В нем русское благообразье

шло к византийской ипостаси.

В лицо машина била грязью

за то, что он ее вытаскивал.

Из-под подфарника пунцового

брандспойтово хлестала жижа.

Ну и колеса пробуксовывали,

казалось, что не хватит жизни!

Всего не помню, был незряч я

от этой грязи молодецкой.

Хозяин дома близлежащего

нам чинно вынес полотенца.

Спаситель отмывался, терся,

отшучивался, балагуря.

И неумелая шоферша

была лиха и белокура.

Нас высадили у заставы

на перекрестке мокрых улиц...

Я влево уходил, он вправо,

дороги наши разминулись.

голос

Ловите Ротару

в эфирной трансляции,

ловите тревогу

в словах разудалых.

Оставьте воров,

милицейские рации, —

ловите Ротару!

Я видел:

береза заслушалась в заросли,

надвинув грибы,

как наушников пару, —

как будто солистка

на звукозаписи

в себя удалилась...

Ловите Ротару.

Порою

из репертуара мажорного

осветится профиль,

сухой как береста,

похожий на суриковскую Морозову,

и я понимаю,

как это непросто.

И волос твой долог,

да голос недолог.

И всех не накормишь, по стройкам

летая.

Народ голодает – на музыку голод.

И охают бабы – какая худая!..

ВАЛЬС ПРИ СВЕЧАХ

Любите при свечах,

танцуйте до гудка,

живите – при сейчас,

любите – при когда?

Ребята

девчата

живите

любите

при часах,

• при серьгах,

при сейчас,

при всегда,

прически – на плечах,

щека у свитерка,

начните – при сейчас,

очнитесь – при всегда.

Цари? Ищи-свищи!

Дворцы сминаемы.

А плечи всё свежи

и несменяемы.

Когда? При царстве чьем?

Не ерунда важна,

а важно, что пришел.

Что ты в глазах влажна.

Зеленые в ночах

такси без седока.

Залетные на час,

останьтесь навсегда.

С ясеней, вне спасенья,

вкось семена летят —

клюшечками

хоккейными

валятся на асфальт!

Что означает тяга,

высвободясь, пропасть?

Непоправимость шага

и означает страсть.

Улочка городская!

Бабочка на свечу,

хоть пропаду – я знаю, —

но все равно лечу!

ПОХОРОНЫ КИРСАНОВА

Прощайте, Семен Исаакович.

Фьюить!

Уже ни стихом, ни сагою

оттуда не возвратить.

Почетные караулы

у входа в нездешний гул

ж, ут очереди понуро,

в лазах у них: «Караул!»

Пьгрошка в одежде елочной,

в у енастиях уцелев,

серебрянейший, как перышко,

просиживал в ЦДЛ.

Один, как всегда, без дела,

на деле же – весь из мук,

почти что уже без тела

мучительнейший звук.

Нам виделось кватроченто,

и как он, искусник, смел...

А было – кровоточенье

из горла, когда он пел!

Маэстро великолепный,

а для толпы – фигляр...

Невыплаканная флейта

в красный легла футляр.

УКРАЛИ!

Нападающего выкрали!

Тени плоские, как выкройки.

Мчится по ночной Москве

тело славное в мешке.

До свидания, соколики!

В мешковине, далека,

золотой своей наколочкой

удаляется Москва...

Перекрыты магистрали,

перехвачен лидер ралли.

И радирует радар:

«В поле зрения вратарь».

Двое штатских, ставши в струнку,

похвалялись наподдавшие:

«Ты кого?» – «Я – Главноконструктора».

«Ерунда! Я – нападающего!»

«Продается центр защиты

и две штуки незасчитанные!»

«Я – как братья Эспозито.

Не играю за спасибо!»

«Народился в Магадане

феномен с тремя ногами,

ноги крепят к голове

по системе «дубль-ве».

«Прикуплю игру на кубок,

только честно, без покупок».

Умыкнули балерину.

А певица на мели —

утянули пелерину,

а саму не увели.

На суде судье судья

отвечает: «Свистнул я.

С центра поля, в честном споре

нападающего сперли».

...«Отомкните бомбардира]

Не нужна ему квартира.

Убегу!

Мои ноженьки украли,

знаменитые по краю,

я – в соку,

я все ноченьки без крали,

синим пламенем сгораю,

убегу!»

«Убегу!» Как Жанна д'Арк он, —

ни гугу!

Не притронулся к подаркам,

к коньяку.

«Убегу» – лицо как кукиш,

за паркет его не купишь.

«Когда крали, говорили —

«Волга» – «ГАЗ-24».

Тень сверкнула на углу.

Ночь такая – очи выколи.

Мою лучшую строку,

нападающую – выкрали...

Ни гугу.

СТАДИОН

Дух и тело – чужаки?

Либо – либо?

Уважаю Лужники —

смесь Олимпий и Олимпа.

ВРЕМЯ НА РЕМОНТЕ

Как архангельша времен

на часах над Воронцовской,

баба вывела: «Ремонт»,

и спустилась за перцовкой.

Верьте тете Моте —

Время на ремонте.

Время на ремонте.

Медлят сбросить кроны

просеки лимонные

в сладостной дремоте.

Фильмы поджеймсбондили.

В твисте и нервозности

женщины – вне возраста.

Время на ремонте.

Снова клеши в моде.

Новости тиражные —

как позавчерашние.

Так же тягомотны.

В Кимрах именины.

Модницы в чулках,

в самых смелых «мини» —

только в челочках.

Мама на «Раймонде».

Время на ремонте.

Реставрационшик

потрошит Да Винчи.

«Лермонтов» в ремонте.

Что-то там довинчивают.

полагаю, что пара вертолетов значительно изменила

ход Аустерлицкого сражения. Полагаю также, что

тупил момент произвести девальвацию минуты.

)на старая мин. равняется 1,4 новой. Тогда соответст-

вию количество часов в сутках увеличится, возрастет

тзводительность труда, а в оставшееся время мы

гожем петь...

Время остановилось.

Время 00 – как надпись на дверях.

Прекрасное мгновенье, не слишком ли ты

подзатянулось?

Которые все едят и едят,

вся жизнь которых – как затянувшийся

обеденный перерыв,

которые едят в счет 1990 года,

вам говорю я;

«Вы временны».

Конторские и конвейерные,

чья жизнь изнурительный производственный

ритм.

вам говорю я:

«Временно это».

Которая шьет-шьет, а нитка все не кончается,

которые замерли в 30 м от финиша со скоростью

270 км/никогда,

вам говорю я:

увы. и вы временны...

«До-до-до-до-до-додо-до» – он уже продолбил

клавишу, так что клавиша стала похожа на до-

мино «пусто-один» – «до-до-до»...

Прекрасное мгновенье, не слишком ли ты

подзатянулось?

Помогите Время

сдвинуть с мертвой точки.

Гайки, Канты, лемехи,

все – второисточники.

Не на семи рубинах

циферблат Истории —

на живых, любимых,

ломкие которые.

Может, рядом, около

у подружки ветреной

что-то больно екнуло,

а на ней все вертится.

Обнажайте заживо

у себя предсердие,

дайте пересаживать.

В этом и бессмертие.

Ты прощай, мой щебет,

сжавшийся заложник,

неизвестность щемит —

вдруг и ты заглохнешь?

Неизвестность вечная —

вдруг не разожмется?

Если человечное —

значит, приживется.

И колеса мощные

время навернет.

Временных ремонтщиков

вышвырнет в ремонт!

ШАФЕР

На свадебном свальном пиру,

бренча номерными ключами,

я музыку подберу.

Получится слово: печально.

Сосед, в тебе все сметено

отчаянно-чудным значеньем.

Ты счастлив до дьявола, но

слагается слово: плачевно.

Допрыгался, дорогой.

Наяривай вина и закусь.

Вчера, познакомясь с четой,

ты был им свидетелем в загсе.

Она влюблена, влюблена

и пахнет жасминною кожей.

Чужая невеста, жена,

но жить без нее ты не сможешь!

Ты выпил. Ты выйдешь на снег

повыветрить околесицу.

Окошки потянутся вверх

по белым веревочным лестницам.

Закружится голова.

Так ясно под яблочко стало,

чему не подыщешь слова.

Слагается слово: начало.

ВАНЬКА-АВАНГАРДИСТ

На рынке полно картин,

все с лебедями и радугами.

А Ванька-авангардист

все кубиками-квадратиками]

Рынок – Малые Лужники.

Слева в фартуках мужички.

Справа сборная команда —

бабы в брюках и помадах.

Справа сумки, слева гири,

справа шутки, слева сбили!

Справа – твисты и зарплаты.

слева – избы и закаты,

слева – «Волги», справа – «Волги»

слева – к водке, справа – к водке

Всвилон из-за томата.

Бабка, попроси тайм-аута!

А Ванька-авангардист

подзуживает, подсуживает

в разбойный судейский свист

свистульки из глины, посудной!

Глотает валокордин

профессор в рубашке с напуском.

А Ванька-авангардист

все целит прищуром снайперским.

Он знает неомещан

сберкнижные аппетиты,

юродивый коммерсант,

антихрист нового типа.

Клеенщица-конкурентщица:

«Ты докарикатурекаешься!

Сам в треугольник скорчишься,

попей рассол огуречный.. »

А он ей: «Цыц, лакировщица!»

Липучий мушиный лист

с Аленушкой.

Клееночный реализм

и модернизм клееночный.

Английской булавкой блестят

связки сушеных рыбок.

Нацелен сопливый взгляд.

Он завоюет рынок.

Все куплено, куплено, куплено,

выскреблены раструбы.

Толпа – как цыплята под куполом

внимательным, как ястреб.

Продает папаша дочку,

дочка продает папашу,

и друзья, упившись в доску,

тащат друга на продажу.

Вёсны продаются летом,

продается муж надкусанный,

критик продает поэта,

оба продают искусство.

А Ванька-авангардист

трамбует деньжата в кадушку.

В тоскливую ночь зародил

тебя твой отец контуженный.

Тоскливая ночь любви

пронзала до позвоночника.

Тоскливы лубки твои,

как пьяная поножовщина!

...Пацанка-хромоножка

играет на гармошке.

И рученьки фарфоровые

засунуты в меха,

как руки у фотографа

в таинственный рукав.

Сквозь лобик невозможный

в нахмуренном уме

танцующие ножки

просвечивают мне.

С прикрытыми глазами

индийский колдунок,

витает над базаром

виденье лунных ног.

«Ах, белые наливы

продались за рубли,

ах, бедные наивы

надежды и любви... »

А Ванька-авангардист:

«Станцуем, – дразнит, – хромая!»

Он мучит ее, садист,

как совесть свою ромашковую.

А вчера, чтоб ее не кадрил,

избил в туалете карманника.

Тетку в шубке энал весь городок.

Она в детстве нас пугала ссыльными

Тетя крест носила и свисток,

чтобы вдруг ее не изнасиловали.

Годы шли. Ее не изнасиловали.

Не узнала, как свистит свистом!

И ее и шубы срок исгек.

Продали каракуль черносливный,

где, как костка, продран локоток.

Мужчины с черными раскрытыми зонтами,

с сухими мыслями и мокрыми задами,

куда несетесь вы бессмысленною ночью

на черных парусах, пираты-одиночки?

Удача ваша, что вам молодость сулила,

прошла, горизонтальная, над вами —

как велосипед сюрреалиста —

вращаясь спицами под вашими зонтами.

СПАЛЬНЫЕ АНГЕЛЫ

П. Вегину

Огни Медыни?

а может, Волги?

Стакан на ощупь.

Спят молодые

на нижней полке

в вагоне общем.

На верхней полке

не спит подросток.

С мим это будет.

Напротив мать его

кусает простынь.

Ко не осудит.

Командировочный

забился в угол,

не спит с Уссури.

О чем он думает

под шепот в ухо?

Они уснули.

Огням качаться,

не спать родителям,

не спать соседям.

Какое счастье

в словах спасительных:

«Давай уедем!»

Да хранят их

ангелы спальные,

качав и плакав, —

на полках спаренных,

как крылья первых

аэропланов.

Висит метла – как танцплощадка,

как тесно скрученные люди,

внизу, как тыща ног нещадных,

чуть-чуть просвечивают прутья.

ИСПЫТАНИЕ БОЛОТОХОДА

По болоту, сглотавшему бак питательный,

по болотам,

болотам,

темней мазута, —

испытатели! —

по болотам Тюменским,

потом Мазурским...

Благогласно имя болотохода!

Он, как винт мясорубки, ревет паряще.

Он – в порядочке!

Если хочешь полета – учти болота.

...по болотам – чарующим и утиным,

по болотам,

засасывающим

к матери,

по болотам, предательским и рутинным,

испытатели!..

Ах, водитель Черных, огненнобородый:

«Небеса – старо. Полетай болотом!»

...Испытатели! —

если опыт кончится катастрофой,

под болотом, '

разгладившимся податливо,

два баллона и кости спрессует торфом...

Жизнь осталась, где суша и коноплянки,

и деревни на взгорьях —

как кинопленки,

и по осени красной, глядя каляще,

спекулянтку опер везет в коляске.

Не колышется монументальная краля,

подпирая белые слоники бус.

В черный бархат

обтянут

клокочущий бюст,

как пианино,

на котором давно не играли.

По болотам,

подлогам,

по блатам,

по татям —

испытатели! —

по бодягам,

подплывшим под подбородок, —

испытатели —

испытатели —

испытатели —

испытатели —

испытатели —

испытатели —

пробуксовывая ма оборотах.

А на озере Бисеровом – охоты!

Как-то самоубийственно жить охота.

И березы багрово висят кистями,

будто раки трагическими клешнями.

Говорит Черных: «Здесь нельзя колесами,

где вода, как душа, обросла волосьями.

Грязь лупить —

обмазаться показательно.

Попытаемся по касательной!»

Сквозь тошнотно кошачий концерт лягушек,

испытатели! —

по разлукам,

закатным и позолотным,

по порогам, загадочным и кликушным,

по невинным и нужным в какой-то стадии,

по бессмертным,

но все-таки по болотам!

По болоту, облу, озорну, – спятите!..

По болотам, завистливым и заливистым,

по трясинам,

резинам,

годам —

не вылезти —

испытатели!

По болотам – полотнищам сдавшихся арм*

замороженной клюквой стуча картинно,

с испытаний,

поборовши, Черных добредет в квартиру.

И к роялю сядет, разя соляркой,

и педаль утопит, как акселератор,

и взревет Шопен болевой балладой

по болотам —

пленительным и проклятым!

Графоманы Москвы,

меня судите строго,

но крадете мои

несуразные строки.

Вы, конечно, чисты

от оплошностей ложных.

Ваши ядра пусты,

точно кольца у ножниц.

Засвищу с высоты

из Владимирской пустоши —

бесполезные рты

разевайте и слушайте.

ЯЗЫКИ

«Кто вызывал меня?

Аз язык...»

...Ах, это было, как в сочельник! В полу-

мраке собора алым языком извивался

кардинал. Пред ним, как онемевший

хор, тремя рядами разинутых ртов

замерла паства, ожидая просвирок.

Пасть негра-банкира была разинута, как

галоша на красной подкладке.

«Мы – языки...»

Наконец-то я узрел их.

Из разъятых зубов, как никелированные за-

стежки на «молниях», из-под напудрен-

ных юбочек усов, изнывая, вываливались

алые лизаки.

У, сонное зевало, с белой просвиркой, белев-

шей, как запонка на замшевой поду-

шечке.

У, лебезенок школьника, словно промокашка

с лиловой кляксой и наоборотным отпе-

чатком цифр.

У, лизоблуцы...

Над едало,к сластены, из которого, как из

кита, б»-ли нетерпеливые фонтанчики,

порхал «уплет:

«Продавщица, точно Ева, —

ящик яблочек – налево!»

Два оратора перед дискуссией смазывали

свои длинные, как лыжи с желобками

посередине, мазью для скольжения, у

бюрократа он был проштемпелеван лило-

выми чернилами, будто мясо на рынке.

У, языки клеветников, как перцы, фарширо-

ванные пакостями, они язвивались и яз-

дваивались на конце, как черные фраки

или мокрицы.

У одного язвило набухло, словно лиловая

картофелина в сырой темноте подзе-

мелья. Белыми стрелами из него произ-

растали сплетни. Ядило этот был короче

других языков. Его, видно, ухватили

однажды за клевету, но он отбросил кон-

чик, как ящерица отбрасывает хвост.

Отрос снова!

Мимо черт нес в ад двух критиков, взяв их,

как зайца за уши, за их ядовитые

язоилы.

Поистине не на трех китах, а на трех язы-

ках, как чугунный горшок на костре, за-

кипает мир.

...И нашла тьма-тьмущая языков, и смеша-

лись речи несметные, и рухнул Вавилон...

По тротуарам под 35 градусов летели замерз-

шие фигуры, вцепившись зубами в уп-

ругие облачка пара изо рта, будто в воз-

душные шары.

У некоторых на облачках, как в комиксах,

были написаны мысли и афоризмы.

А у постового пар был статичен и имел фор-

му плотной белой гусиной ноги. Будто

он держал ее во рту за косточку.

Языки прятались за зубами – чтобы не от-

морозиться.

Сколько свинцового

яда влитЛ,

сколько чугунных

лжей...

Мое лицо

никак не выжмет

штангу

ушей...

Да здравствуют прогулки в полвторого,

проселочная лунная дорога,

седые и сухие от мороза

розы черные коровьего навоза!

КЕМСКАЯ ЛЕГЕНДА

Был император крут, как кремень:

кто не потрафил —

катитесь в Кемь!

Раскольник, дурень, упрямый пень —

в Кемь!

Мы три минуты стоим в Кеми.

Как поминальное «черт возьми»

или молитву читаю в темь —

мечтаю, кого я послал бы в Кемь: