Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Так, помоги, – попросил Искин.

– Что делать? – с готовностью спросила Стеф.

– Держи веревку.

– Сейчас.

Девчонка попыталась дотянуться до рук Искина. Близость их сделалась опасной. Грудь Стеф потихоньку, с каждым ее движением, с каждым привставанием на носки выползала из простыни. Искин почувствовал возвращение эрекции. А казалось, что у него все в порядке с самоконтролем. С другой стороны, попробуй тут изобрази импотентного, в смысле физиологического влечения, товарища.

– Что ты делаешь? – спросил он. – Не трись об меня.

– Высоко, – протягивая пальцы, сказала Стеф.

– Стул подставь.

– Так любой дурак может, – заявила девчонка, вновь переходя на «ты». – Даже твой Баль.

– Да, Баль высокий.

– Я знаю.

Стеф подвинула стул к Искину и, хмурая, влезла на него. Схватилась за веревку.

– Держишь?

– Да!

Искин стукнул локоть об угол шкафа и сорвал крючок в последний момент.

– Черт!

– А самому подставить стул не судьба? – прокомментировала Стеф.

– Возможно. Держи пока.

Искин отпустил веревку, сходил выключил чайник, выдувавший пар такими темпами, словно собирался стать паровозом, и подставил второй стул.

– Вообще-то руки устают, – сказала Стеф.

– Баль тоже жаловался, когда мы тебя спасали, – Искин взобрался на стул.

– Он тоже держал веревку?

– Фонарь. Мне светил, – Искин зацепил крючок за проушину, думая, не вылетел бы гвоздь из противоположной стены. – Отпускай.

Девчонка убрала руки.

– Все?

– Все.

Он попробовал пальцем струну, наискосок прочертившую комнату. Веревка отозвалась коротким басовитым звуком. Боу-умм.

– Остался один эклер, – сказала Стеф.

– Разделим? – предложил Искин.

– Ну, да, – вздохнула девчонка, – ты же ни одного не съел.

– Посмотрим.

Искин убрал стулья на место, Стеф перекинула через веревку юбку, блузку и трусики, сдвинула их ближе к окну, чтобы не давали тени на стол.

– Да уж, – сказал Искин.

– Что? – повернулась Стеф.

– Женское белье сделалось совсем откровенным.

– Пфф! Ты будто фильмов не смотрел!

– Каких?

– Ну, «Странный ангел», «Гермина», «Мое кабаре», «Наследники» с Верой фон Беникен.

– Там везде их носят?

Стеф расхохоталась, сложилась едва не пополам.

– Их там покупают, как самый-самый писк моды, – сказала она, отсмеявшись. – А чуть-чуть показывают в «Моем кабаре».

– Понятно. Я, видимо, отстал от жизни.

– На три года, как минимум.

– Кстати, – сказал Искин, – простыню тоже бы надо высушить. Мне еще на ней спать.

– Ой, пожалуйста!

Девчонке оказалось достаточно ослабить край, чтобы простыня, разматываясь, ворохом упала к ее ногам.

– Стеф.

В горле пересохло. Юное женское тело – вот оно. Вот. Искин отступил на шаг, но девчонка тут же сократила расстояние. Высохшие волосы топорщились. Глаза были серьезны.

– Да?

– Зачем?

– Я думаю, если мы переспим, ты меня здесь оставишь, – бесхитростно сказала Стеф. – Не сможешь выгнать.

– Ты же хочешь к морю, – сказал Искин.

– Это потом, летом.

Ее пальцы принялись снимать с него пиджак.

– Так, – Искин собрал волю в кулак. – Прежде всего – отвернись.

Он отстранил девчонку от себя, хотя, честное слово, еще мгновение, и за себя бы не поручился.

– Зачем?

– Секрет.

– Ты стесняешься? – спросила Стеф, покачиваясь стройным соблазном, подергивая плечиками в такт какой-то звучащей в ее голове песенке.

– Да, – соврал Искин, приседая на матрас. – Не подглядывай.

– Тогда последний эклер весь мой.

– Договорились.

Искин мазнул по девчонке взглядом. С матраса, ох, с матраса на нее лучше было бы не смотреть. Уж очень, очень… Он приподнял крышку чемодана и наощупь вытянул оттуда рубашку. Попалась с коротким рукавом. Какая, впрочем, разница?

– Еще долго? – спросила Стеф.

– Нет, – Искин подошел к ней сзади. – Вытяни назад руки.

– Ты что, из этих?

– Из каких?

– Ну, любишь связывать.

– Не люблю, – сказал Искин. – Я вообще не люблю насилия. Насмотрелся. И наелся. На всю жизнь.

Стеф попыталась повернуть голову.

– Нельзя. Потеряешь пирожное, – пригрозил Искин.

– Ладно, – смирилась девчонка. – Вяжи.

Она протянула руки, и Лем сначала ловко просунул их в рукава, а потом уже накинул рубашку на плечи.

– Вот так. Повернись.

– Это что? – спросила Стеф, глядя, как он торопливо застегивает пуговицы.

Живот и лобок мелькали в просвете.

– Рубашка, – голос у Искина дрогнул. – У меня в комнате голышом не ходят.

Самую нижнюю пуговицу он застегнуть побоялся. Отступил. Посмотрел. Полы рубашки доходили Стеф до середины бедер. В общем, видно почти ничего не было. Если не скакать. Искин собой даже немного погордился. Потому что устоял.

Девчонка вдруг шмыгнула носом.

– Я тебе совсем не нравлюсь?

– Глупый вопрос. Нравишься, – сказал Искин. – Давай пить чай.

– А завтра?

– Что?

– Выгонишь?

Искин сел за стол, кивнул на стул напротив.

– Садись.

Стеф подулась, постояла, теребя пуговицу у ворота, но села. Желтые волосяные прядки торчали как рожки.

– Чайник, – сказал Искин.

Девчонка понятливо вскочила, насыпала Ирминого чаю из пакета, залила кипятком, поставила кружки. Уселась снова, подобрав одну ногу под себя, а коленку второй уперла в край стола, положила на нее подбородок. Вид у нее сделался, как у щенка, ожидающего команды хозяина. Искину стало противно от самого себя. Не просил, а дали в распоряжение чужую жизнь.

– Стеф, – сказал он, думая, с чего начать. – Я сам здесь, наверное, не задержусь. Льготный период проживания в общежитии у меня заканчивается через месяц.

– И что? – спросила Стеф.

– Второе, – сказал Искин, – если ты хочешь жить здесь, тебе придется бросить свое уличное занятие.

Девчонка повертела кружку, цепляя ее за ручку то одним, то другим пальчиком.

– Ты думаешь, что мне нравится спать с кем-то за несколько марок? – произнесла она. – Просто это все, что мне осталось. Даже за перевозку в мебельном фургоне… Ты думаешь, все вокруг все делают за так?

Глаза у нее заблестели. Стеф отвернула голову.

– Стеф…

– Попробуй сам выжить без документов, без денег, без…

Девчонка замолчала. Искин подождал продолжения. Не дождался.

– Может, тебе стоит вернуться домой? – спросил он.

– В репродуц-хаус или к папашке моему? У папашки свой репродуц-хаус.

– Понятно.

– Ничего вам не понятно!

– Третье, – сказал Искин, когда Стеф тыльной стороной ладони прошлась по глазам и повернула обратно к нему покрасневшее лицо, – ты помиришься с Балем. Он, на самом деле, хороший человек.

– Только торгуется, снимая девчонок.

– Ты его не знаешь.

– Ага, хотел сэкономить на мне две марки!

– Стеф, ты хочешь остаться?

Стеф вздохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Я помирюсь с ним, если увижу. Это все?

– Еще четвертое.

– О! Еще четвертое! – закатила глаза девчонка. – А сколько всего у тебя условий?

– Это – последнее, – сказал Искин. – Возможно, потом я придумаю пятое.

– Сейчас, – Стеф вытащила из пакета последний эклер и приготовилась его укусить. – Все, я слушаю.

– Ты никого сюда не водишь.

Последовал кивок. От пирожного осталась половина.

– Я серьезно, – сказал Искин.

– Я поняла, – сказала Стеф, слизав крем с губы.

– Я поговорю с Финном, он выпишет тебе временный пропуск. Я могу приходить поздно, поэтому тебе придется обживаться самой. Если что, есть вода и концентрат. Мыться знаешь где. Туалет там же, правда, общий, разделение символическое, но кабинок много. Плитку зря не жги. Мои вещи не трогать.

Девчонка, улыбаясь, приложила ладонь к голове.

– Да, господин доктор!

– Наведи порядок. Найди себе занятие. У меня есть несколько книг, если любишь читать…

– Не-а, – мотнула головой Стеф.

Искин посмотрел в светящиеся радостью глаза девчонки.

– Уломала, – признал он. – Что, довольна?

Стеф вскинула руки (одну – с недоеденным эклером), как одержавший победу борец.

– Да!

Крем брызнул на стол. Искин хмыкнул. Стеф расхохоталась.

Глава 5

– Все, пей чай. Мне, вообще-то, уже пора спать, – сказал Лем.

– Мы можем вместе… – начала Стеф.

– Нет, – сказал Искин. – Ты – на кровати, я – на полу.

– И все равно…

Девчонка встала. Искина обмануло то, что она шагнула к белью на веревке, тронула пальцами юбку, потом проверила простыню.

– Почти высохла, – сказала она, заходя ему за спину.

Пола рубашки обмахнула край стола.

– Ну…

Искин не договорил. Стеф прижалась к нему сзади, обняла, сладкими губами нашла щеку.

– Спасибо.

Искин почувствовал ее тело, ее тепло, низ живота уткнувшийся ему в поясницу, потому что дырявая спинка стула это позволяла. Мгновение – и он оказался свободен, а девчонка вернулась на свой стул.

– Вот так, – сказала она.

Искину понадобилось секунд пять, чтобы восстановить дыхание. Разозлиться, правда, не получилось. Да и на кого? На себя?

– Это – в последний раз.

– Хорошо, – сказала Стеф.

– И я весь в креме, – Искин потер щеку. – Там мыло еще осталось?

Девчонка двумя пальцами, чуть-чуть не соединив их в колечко, показала, сколько.

– Думаю, мне этого хватит.

– Ой, а можно я первая? – вскочила Стеф.

– Куда?

– В туалет.

Искин вздохнул.

– Беги.

Стеф исчезла за дверью. Половинка эклера, лишившегося большей части начинки, осталась лежать на столе. Искин безотчетно сунул ее в рот, принялся жевать. Сладко. Баль купил хорошие эклеры. Проверив, как сохнет простыня, Искин сдвинул ее в сторону и присел у тумбочки. Что я делаю? – спросил он себя. Готовлюсь к свиданию с Аннет, нашелся ответ. Вот шланг, вот мыльница. Все очень просто. Завтра – свидание с Аннет, и хотелось бы прийти чистым. Глупо думать, что это как-то связано со Стеф. Я – на полу, она – на кровати. А то, что представляется, оно пусть себе представляется. Это мозг, это бессознательные видения, розовые картинки, которым не суждено прорасти в реальность.

Почему? Потому что он, Леммер Искин, никогда им этого не даст.

Искин выпрямился, скинул пиджак, переложил из пиджака деньги в чемодан, в маленький незаметный кармашек, снял рубашку.

Что-то стукнуло в дверь, за звуком в комнату влетела Стеф.

– Я – все!

– За тобой что, кто-то гонится?

– Не-а.

– Тогда приберись на столе и ложись, – сказал Искин.

– Можно в рубашке? – спросила Стеф.

– Можно. Пижамы у меня нет.

– А сказку на ночь?

Искин, выходя за дверь, пригрозил пальцем. Девчонка рассмеялась, бухнулась на кровать. Рубашка задралась, мельком показав то, на что смотреть было никак нельзя. Искин выскочил в коридор. Все же слышно, запоздало подумалось ему. Такая мелодрама! Такие страсти! Лучше всяких радиоспектаклей. Поцелуй же меня, мой принц, мой рыцарь! Нет, ты предназначена другому! И, вообще, прекрати ходить на улицу!

– Привет, Лем, – сказал ему рыжеватый, лысеющий сосед, выглянувший из пятидесятой.

Звали его, кажется, Ханс или Хорст. Или даже Хайнрих. Если не Хольм. Близко знакомы они не были.

– И тебе, – кивнул Искин.

Сосед раздвинул рыжие усы в улыбке.

– Где девчонку откопал?

– Родственница.

Искин ускорил шаг.

– А что голышом бегает? – прилетело ему уже в спину.

Искин обернулся.

– Головы нет.

– А-а.

Душевой угол был занят, там, переговариваясь, неторопливо мылись две женщины, третья стояла на страже, держала, как и Искин, край простыни, загораживая купальщиц. Шлепали босые ноги, звенела, шипела, билась о плитку вода.

– Долго еще? – спросил Искин.

– Минут пять, – ответила стражница. – Но вода чуть теплая.

– Я тогда следующий.

Женщина кивнула.

– Я передам, если кто придет.

– Ага.

Возвращаться в комнату Искин не стал, вместо этого шагнул на кухню, в мир оббитого кафеля, массивных электрических плит и разделочных столов. Никто уже не готовил. Лопасти вентилятора под потолком вхолостую месили воздух. Ирму, как и надеялся, Лем обнаружил заваривающей кофе в турке. Бурая жижа лениво колыхалась в посудине, не желая закипать. Ирма курила в узкую форточку, с тревогой поглядывая в сторону турки. Не раз и не два коварный напиток, видимо, выкипал, стоило ей ослабить свое внимание.

– Выглядишь получше, – сказал Искин.

– Я стараюсь, – одними губами улыбнулась Ирма.

Она выдохнула дым, и тот пропал в глубокой черноте за окном.

– У меня к тебе просьба, – сказал Искин.

– Какая?

– Погоди… Кипит.

– Ах, черт!

Затушив сигарету в пепельнице, стоящей на подоконнике, Ирма кинулась к плите, подхватила турку за длинную ручку, понесла клокочущий кофе к кружке. Бурда с шипением ударила в жестяное дно.

– Мне определенно везет сегодня, – сказала Ирма.

– Бывает. Тебе стоит меньше курить.

– Не стоит беспокоиться о моем здоровье, Лем. Я проживу, сколько проживу. И, знаешь, я вполне довольна этой жизнью. По крайней мере, – усмехнулась Ирма, – я здесь хорошо сплю.

– Даже после кофе?

– Меня от него как раз клонит в сон. Всех бодрит, а я могу впасть в спячку. Чего ты хотел?

Искин помялся.

– У меня тут есть девчонка…

– Я видела ее, – кивнула Ирма и отхлебнула из кружки. Худое лицо ее на мгновение разгладилось и приобрело мечтательное выражение. – Настоящий кофе, Лем. Две недели мечтала. Хочешь попробовать?

– Нет, – сказал Искин. – Я тогда как раз не усну. Так вот, мне бы хотелось…

– На десять твоих марок я купила триста грамм. Этого, даже если не экономить, мне хватит до следующего месяца.

– Ирма…

– Не переживай, еды у меня достаточно. Ты с ней спал?

– Что?

– Ты спал со своей девчонкой?

– Нет.

– Хорошо.

Ирма, отпивая из кружки, прошлась по кухне. Пальцы ее легко пробарабанили по подоконнику в конце маршрута.

– Знаешь, – Ирма развернулась, – я бы удивилась, если бы ты с ней переспал. Совсем не соответствует твоему образу. Получается, ты ее пожалел. Это тоже не самое лучшее свойство, но с ним можно примириться.

– Я всех жалею, – сказал Искин.

– Я знаю, – улыбнулась Ирма.

– Присмотришь за ней?

– Как ее зовут?

– Стеф.

– Стеф. Хорошо, – Ирма приподняла кружку, – я в деле.

– Спасибо.

– Эй, мужчина, – заглянула в кухню стражница из умывальной, – мы уже сворачиваемся. Вы как, собираетесь мыться?

– Конечно!

Искин поспешил за ней. Какой-то смуглый парень уже сбрасывал шлепанцы, намереваясь без очереди занять угол.

– Эй-эй! – крикнул Искин.

– Что?

Парень стянул рубашку и взялся за брючный ремень. Женщины, собрав белье, пропали в коридоре. После них остался зыбкий запах земляники.

– Сейчас моя очередь, – сказал Искин.

– Не возражаю, – сказал парень и освободился от брюк. – Но здесь хватит места, чтобы помыться двоим.

– Ну, в общем, согласен.

Искин расстегнул ширинку. Какая-то девочка подбежала к одной из раковин и, хихикая, наполнила водой стеклянную банку.

– Брысь! – шикнул на нее парень.

– Бе-бе-бе!

Девочка исчезла в коридоре. Искин подсоединил душ. Парень навинтил свой шланг на кран по-соседству.

– Вы, дядя, держитесь левее, – сказал он.

Оба избавились от трусов. Искин включил воду. Вода потекла неохотно, вялой струйкой, потом сильнее. Парень встал к стене и зашевелил плечами, поливая себя сверху.

– Холодная.

– Это да.

Искин смочил голову, поневоле ежась и переступая ногами. Обмылок растворился в ладони. Его хватило на два прохода по волосам и те же два скребка в подмышках. И все – серая капелька, выскользнув, потерялась на полу. Холодный душ колол будто иглами, заставляя гримасничать и напрягать мышцы. Парень пританцовывал правее. От него то и дело летели брызги. Искин потер плечи и живот, смыл мыльные потеки, обвив шлангом предплечье, помассировал пальцами голову, пока вода до онемения заливала бок и бедро. Что-то уже ледяная. Он сходил к раковине и подрегулировал. Толку никакого. Возвращаясь на помывочный пятачок, запоздало сообразил, что, кажется, ближе к выходу кто-то чистил зубы. Оглянулся – пусто. Не испугал ли кого своей наготой?

Напоследок Искин полил себе на спину, повозил рукой в паху, ощущая член, как маленький, смерзшийся огурчик. Ополоснулся в последний раз. Кожу на затылке стянуло. Зубы выбили дробь. Кажется, пора и честь знать. Он закрутил кран и, дрожа, схватил полотенце. Растирал себя старательно, до красноты, до появления болезненного тепла под кожей.

– Ого!

Подняв глаза, Искин обнаружил, что парень, составлявший ему компанию, смотрит на ветвистый красный рисунок, от холода ярко проступивший у него на груди.

– Это электричество, – сказал Лем.

– Молния?

– Почти.

– А на плече?

Искин скосил глаза на бурое пятно, обжившее бицепс и толстым усиком спускающееся к локтю.

– Ожог.

– Что, играли с электричеством? – вытираясь, насмешливо спросил парень.

На дойче он говорил со странным, мягким акцентом.

– Фольдланд играл со мной.

Улыбка пропала с лица парня.

– Простите. Я не знал.

– Ничего страшного.

Искин принялся одеваться. Он почти согрелся. Попадая ступней в трусы, заскакал на одной ноге.

– Скажите, – спросил парень, когда Искин снял с гвоздя брюки, – там действительно страшная диктатура?

– Ты сам-то откуда? – спросил Лем.

– Жермен, – протянул руку парень. – Я из Алжира.

Искин пожал чужую, крепкую ладонь.

– Я – Лем. А тебя, похоже, куда-то не туда занесло, – сказал он, заворачивая в полотенце шланг и пустую мыльницу.

– В Алжире – война, – сказал парень. – Мы бежали. Мы не хотели поддерживать ни франконов, ни Ферхата Абу-Режеса.

– Понятно. Но здесь тоже не сахар.

– Намного лучше, чем в Эль-Сабии, намного. Нас семь человек, и все хотят остаться жить здесь, в Остмарке.

– На пособие? – спросил Искин.

Парень тряхнул мокрыми волосами.

– Нет-нет, у нас дядя лавку держит. А я водителем могу, жестянщиком могу, строителем могу, стричь могу.

– Стричь?

Жермен вздернул подбородок.

– Я верблюдов Анвара Аль-Али стриг!

В его голосе прозвучала такая гордость, что Искин поневоле уважительно качнул головой. Возможно, Анвар Аль-Али за плохую стрижку закапывал в песок.

– Я думаю все же, что людей стричь сложнее, – сказал он.

– Проще. Намного проще. Люди не лягаются и не кричат. И волос у них меньше, чем шерсти у верблюда.

– Ну, если так только, – Искин, прощаясь, протянул ладонь. – Мне пора, Жермен.

Жермен потряс ее.

– Простите, я много болтаю, да? Мне все это говорят. Но если у вас будет работа, вы можете позвать меня.

– Как только приобрету верблюда.

Жермен рассмеялся.

– Хорошо.

Искин вышел в коридор, оставив парня скручивать шланг. Качнул головой, удивляясь, что некоторые бегут, спасаясь, в самый огонь. Вот станет Остмарк частью Фольдланда, придется Жермену с семьей искать новый приют. Уж высоконравственные и расово чистые асфольдцы об этом позаботятся.

Свет в комнате был уже погашен. Глаза в темноте едва различили растянутую простыню. Поднырнув под нее, Искин по памяти прошлепал к тумбочке, сгрузил в нее шланг и мыльницу. Выпрямился и, повернувшись, едва не скинул вниз то ли юбку сохнущую, то ли блузку. Обошел стол, нащупал кружку с остатками чая. Сделал глоток. Вполне хороший чай, даже остывший.

– Стеф, ты спишь?

Кровать скрипнула, девчонка, свернувшая край одеяла, смутно обрисовалась в темноте.

– Что?

– Вторую подушку, маленькую, дай мне, – попросил Искин.

– А, сейчас.

Подушка, прилетев, мягко ударила Лема в грудь.

– Попала? – спросила Стеф.

– Да, спи, – негромко сказал Искин.

Он снял простыню с веревки, сложил вдвое и вслепую застелил матрас, затем избавился от брюк, устроился межу половин простыни и положил подушку под голову. Сытый, усталый, вымытый. Что-то еще надо было вспомнить. Искин перевернулся на живот, правую руку определил вдоль тела, ладонь левой подсунул под щеку.

– Эй, – позвала Стеф, – а ты на море не хочешь?

– Я хочу спать, – сказал Искин.

– А по-настоящему?

– Ничего не хочу.

– Вообще-вообще?

Искин задумался. Он вдруг осознал, что не задавал себе подобный вопрос с момента побега. Да и тогда его единственным желанием было пересечь границу Фольдланда. Потом – свобода. Это все, чего ему хотелось. Какие-то глобальные планы? Нет, с этим к Кинбауэру. А где Кинбаэур, наверное, понятно. Вот и планы там же.

– Я хочу просто жить, – сказал Искин, чуть повернув голову.

– И все? – спросила Стеф.

Лицо ее смутно забелело над кромкой кровати.

– Спи, – сказал Искин. – Во сне люди растут. А когда подрастают, то многое понимают о себе и о мире.

– И что ты понял?

– Что я хочу просто жить. Просыпаться и засыпать. Заниматься какой-нибудь ерундой. Работать. Общаться с людьми. Жить. Поставить на прошлом точку и жить.

– Знаешь, – сказала девчонка, – ты – зануда.

– Наверное, – сказал Искин. – Но с возрастом начинаешь ценить самые простые вещи. Особенно, если тебя пытаются старательно их лишить. Ты поймешь это чуть попозже.

Стеф фыркнула. Помолчала. Искин слушал, как ее гибкое тело крутится под одеялом, шуршит рубашкой.

– А ты любил когда-нибудь? – спросила вдруг Стеф.

– Конечно.

– Она была красивая?

Искин вспомнил Лизу Каннехт. С Лизой у него случился первый поцелуй и, наверное, первая любовь. Ее родители сняли номер в пансионате, а Искин гостил у бабушки в деревне поблизости. Ему было одиннадцать, Лизе – десять. Новому веку стукнуло и того меньше. Мировая война еще даже не звенела подкованными каблуками военных маршей. И у деревни, и у пансионата имелся общий спуск к реке.

Возможно, платье у Лизы Каннехт все же не было прозрачным, просто она, смеясь, бежала против солнца, а он видел, как ее тонкие ноги, просвечивая, сгибаются в коленках. Тогда он еще не думал о физической близости, но в душе напрягалась, гудела струна, обещала счастье. В памяти остались веснушки Лизы Каннехт, ее соломенные волосы и сморщенный нос, когда она после поцелуя сказала: «У тебя сухие губы, так не правильно».

Целое лето они обменивались письмами. Ее письма Искин аккуратно подклеивал в тетрадь, приписывая под каждым «Ld», то есть, «liebe dich».

Потом была Хельма.

Нет, не сразу за. Он отучился в школе, одновременно помогая отцу в мастерской. Вырубал формы из жестяных листов, которые затем превращались в тазы, кастрюли, вывески, кожухи, крышки, заготовки для лопат и значки. Был почтальоном и объездил на служебном велосипеде всю округу. Тайком курил отцовские сигареты и с другими ребятами бегал на автодром «Опель-Тиссен», с восторгом наблюдая, как по трассе выписывают «восьмерки» сигарообразные гоночные автомобили и блестящие стеклами, угловатые автомобили представительского класса.

А в пятнадцатом вместе еще с тремя десятками горожан отца забрали в армию.

Война уже громыхала в отдалении, на Балканах, в Царстве булгар и Черногории. Остмарк и Османская империя сдерживали русского медведя, итальянцы сцепились с булгарами, сербы с венграми, фольддойчи смотрели на запад и на восток. И на юг, если уж на то пошло. Кайсер Вильгельм выступал по радио, грозя русским, франконам и британцам стереть их в порошок. Впрочем, до Штерншайссера по экспрессии ему было далеко.

Отца убило через полгода. Мастерскую пришлось продать. Искин с матерью стали жить подсобным хозяйством да случайными приработками. По ночам под окнами кричали: «Долой войну!» и ходили с красно-черно-белыми флагами, на которых были орлы и молоты. Фрайкоры вместе с полицией отлавливали дезертиров. На отца назначили пособие, на которое можно было купить лишь две буханки хлеба и бутыль молока.

Искин вступил в социал-демократическую ячейку, в Spartakusbund, их было пятеро, они называли себя революционерами.

Но это не то, не важно. Хельма случилась уже после войны, когда цены пустились вскачь, а улицы наполнили люди в серых шинелях, угрюмые и худые, одноногие, однорукие, на костылях и в тележках, в подсумках они держали табак и газетные лоскуты, на которых кайсер признавал поражение, а франконы и британцы накладывали контрибуцию.

Господи, сколько проклятий в сторону британцев, сколько обещаний утопить франконов в их собственном дерьме слышал от них Искин! Их глаза были припорошены пороховой пылью, а в ушах до сих пор звенели выскакивающие из затворов гильзы.

Он говорил им: «Обернитесь! Посмотрите на фольдстаг, на промышленников, на толстосумов, на Дуйсбурга, Круппа, Рейша и прочих, что от войны получили лишь прибыль…».

Нет, это тоже не то.

Искину тогда поручили устроить акцию в загородном клубе в Аппельшоне, где местные богачи проводили время за игрой в Schafkopf и Doppelkopf,а также обсуждали новости, создавали союзы и подсчитывали барыши.

Акция была такая: разбросать листовки, которые призывали к национализации фабрик и заводов, установлению подлинно народной власти и созданию свободной республики. Искин вдобавок решил еще на желтой стене одного из зданий архитектурного ансамбля нарисовать красную звезду.

Конечно, глупо было бы ее рисовать у всех на виду. Кто бы дал ему это сделать? Аппельшоне, пусть и номинально, охранял фольдвер, вооруженные силы страны, стояли два поста, имелись даже казармы. Поэтому он выбрал находящийся чуть в отдалении павильон, неказистый и требующий ремонта, с полуколоннами и террасой, приподнятой на высоту половинного этажа. Ступеньки на террасу шли по бокам глухой стены. Собственно…

– Эй!

С некоторым удивлением Искин обнаружил, что его трясут, взявшись за край простыни.

– Эй, ты что, уснул?

Стеф свешивалась с кровати.

– Я? Да, прости, – он вытянул простыню из чужих пальцев. – Ты тоже спи.

– Ты вообще-то не договорил.

– О чем?

– О своей девушке. Она осталась в Фольдланде?

– Да. Она вышла замуж.

– Предательница!

– У нее были обстоятельства, – сказал Искин.

– Какие, какие могут быть обстоятельства? – возмутилась Стеф.

Она, кажется, даже хлопнула по одеялу ладонями. Экспрессивная девчонка. Лиза была такой же. А у Хельмы был другой склад характера. Наверное, его можно было назвать спокойным, но твердым.

– Обстоятельства такие, – сказал Искин, – что меня посадили в концентрационный лагерь. Самый образцовый. Самый электрический. В Шмиц-Эрхаузен.

– Ой, серьезно?

За стенкой негромко стукнуло. Искин представил, как поднесенный для слышимости с той стороны стакан при упоминании Шмиц-Эрхаузена выскальзывает из пальцев и не бьется только из-за того, что слушатель ловит его у самого пола. Правда, коленом или локтем ему приходится выдать свое местоположение.

Ха-ха. И кто бы это мог быть? Рыжеусый Ханс-Хорст-Хайнрих? Нет, его комната дальше по коридору. А соседа через противоположную стенку давно видно не было. То ли график у Искина был таков, что они не встречались, то ли худой, болезненного вида Тильман на время куда-то выехал, так как Шакъяруни добыл-таки ему направление в лечебный санаторий. Ох, да и Бог с ними со всеми. Слушает кто, пусть слушает. Хотя, скорее всего, кто-то просто неудачно двинул стул.

Правда, кто?

– Да, – сказал Искин. – Какая уж тут любовь, если ты в концлагере.

– А я бы ждала, – сказала Стеф.

– Это тебе сейчас так кажется. Ждать – самое трудное занятие.

– Ничего подобного! Надо просто уметь ждать. Меня научил один парень. Он был такой немножко… ну, медлительный. Его все считали ненормальным, но он был нормальный, он просто размышлял над словами, потому что пытался понять правду говорят люди или лгут. Он не мог разобраться.

– Было бы интересно послушать, – сказал Искин, закрывая глаза.

С нижнего этажа сквозь перекрытия пробивалось бормотание радио. Одно сплошное бу-бу-бу.

– Ты слушаешь? – спросила Стеф.

– Да.

– Так вот, этот парень, его звали Томас, когда я однажды взбесилась, что его приходится долго ждать… Мы не то, чтобы встречались, просто мама Томаса просила меня за ним приглядывать, она, видимо, тоже сомневалась в его нормальности. Ты только не подумай, она его любила, но считала, что он… ну, не слишком приспособленный к нашей жизни. Что он может потеряться. Или еще что.

– Угу, – сказал Искин.

И радио, и голос Стеф убаюкивали его лучше колыбельной. В коридоре кто-то шелестящими шагами пробежал к лестнице. За стенами общежития едва слышно, чуть ли не деликатно, на далеких путях прогудел железнодорожный состав.

– Ну, я тогда сильно взбесилась, – сказала Стеф. – Даже дернула его за волосы. Он был… ну, знаешь, такой полный, носик маленький, а щеки большие. Выше меня, хотя на год младше. И я сказала ему, что в следующий раз ждать не буду, хоть он всего на пять минут опоздай. Даже на минуту. И пошла. А он пошел за мной. Потому что я, конечно же, к его дому пошла. Раз он уже здесь, не бросать же, хотя и очень хотелось. Потом он вдруг говорит: «Ты злишься». Я говорю: «Еще бы! Мне пришлось ждать тебя целых сорок минут!». А он такой: «Это потому, что ты не умеешь ждать». А я ему: «Скажи «спасибо», что как раз умею». «Нет, – говорит он, – когда ждешь, не надо думать, что ждешь. Надо думать те вещи, на которые у тебя обычно не хватает времени. Тогда можно сколько угодно ждать». А у меня, вот знаешь, внутри все сразу… Ты спишь? Эй.

– Что?

Искин с трудом вынырнул из сна, почти сомкнувшегося над ним. В темном, ночном городе группы хайматшутц фонариками загоняли его в тупик. Сужались улицы. Звучали отрывистые команды. Тени в плащах ползли по стенам.

– Не ври, что не спишь, – в скрипе пружин сказала Стеф.

Искин представил, как она склонилась к нему с кровати. Зыбкий, серый, едва угадываемый овал лица.

– Сплю, – признался он.

– Ну и спи!

Девчонка переползла, шумно откинула одеяло, босые ноги стукнули в пол.

– Ты куда? – приподнялся Искин.

– Пить хочу, – сердито ответила Стеф.

– Прости, я очень устал.

– Пфф!

Железо звякнуло о железо. Потом послышались глотки – девчонка пила чай прямо из носика. Искин, должно быть, выключился на несколько секунд, поскольку в следующий момент обнаружил уже, что кто-то сворачивает с него простыню.

– За… зачем?

Голос сел.

– Это я, не бойся, – прошептала Стеф.

Она была гибкая, сильная. Ее горячее дыхание коснулось его лица.

– Ты… не… – проговорил Искин.

– Я знаю, знаю, – сказала девчонка, ложась на него.

Прядки ее волос обмахнули ему лоб. Губы попали в губы. Жар от губ поплыл по горлу вниз, заставляя проседать грудь, живот. Искин усилием воли отвернул голову.

– Нет. Нельзя.

– Почему нельзя? – зашептала Стеф, ползая по нему ладонями. – Дурачок. Я же сама. Я сама хочу, понял?

– Ты…

Искин попытался оттолкнуть ее, но оказалось, что руки его спутаны, стянуты простыней, хвост которой еще и захлестнул шею.

– Ты устал, – зашелестел голосок Стеф. – Я все сделаю. Ты просто лежи. Тебе будет приятно, я умею.

Ее тело медленно заскользило по Искину вниз. Искин чувствовал грудь Стеф, язычок Стеф, пальчики Стеф – сначала через складки простыни, потом уже обнаженной кожей. В голове стучало: что она делает? Почему я ничего не делаю? Да-да-да-да, стоит освободиться. Если она спустится еще чуть ниже…

– Не вертись, – приподняла голову Стеф.

Искин напряг шею.

– Это непра…

Он выдохнул, когда девчонка переползла через его вздыбленные трусы, потому что успел ощутить ее своей плотью.

Жарко! Жарко!

– Постой.

Стеф замерла. Вместе с ней замер Искин.

– Что?

– Ты возбудился.

– Я…

– Ага. Так даже лучше.

Ладонь Стеф нырнула ему под резинку трусов. Пальцы сомкнулись у основания члена. Искин хватанул воздух ртом.

– Ничего, большой, – сказала Стеф.

Искину удалось выпростать руку. Он попытался поймать девчонку за плечо, но кончики пальцев лишь скользнули по коже.

– Сто… Стой!

– Что, ты любишь помедленнее? Хорошо.