Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Чего он хочет, этот лидер, вот в чем вопрос, – сказал Искин, ломая штрудель.

Ветеран хмыкнул.

– Он ничего не хочет, он выражает устремления масс.

– Это опять из его речи.

– А это так и есть! Его выбрали? Выбрали. И выбрали трижды! Как лидера партии, как канцлера, как вождя. Значит, народ доверил ему вести себя за собой.

– Не весь народ.

– Ты про коммунистов, социал-демократов и прочую шваль? Забудь их! Все, на что они были способны, это призывать к забастовкам и демонстрациям. Часть того дерьма, что не умела работать и не желала порядка, конечно, теряя штаны, побежала с ними в первых рядах. И что, многого они добились?

– Нет, – сказал Искин.

Мориц несколькими большими глотками осушил кружку и вытер губы тыльной стороной ладони.

– А знаешь, почему? – спросил он. – Я тебе скажу. За ними не было силы. За ними не было народной поддержки. Против чего они выступали? Против капитала и угнетения. Против промышленников и финансистов. Против денег и богатства. У нас тоже здесь поднимали было головы, разевали рты. Бей богачей! Бей капиталистов! Дураки! На что они надеялись? Мне это не понятно. Это куда они всех загнать хотели, а?

Несколько секунд взгляд Морица пьяной мухой ползал по столу, пока не наткнулся на полную, с опавшей уже пеной кружку.

– Так ты будешь пиво?

– Нет, – сказал Искин.

– Правильно.

Мориц сделал несколько гулких глотков. Но лицо его не разгладилось, а словно сжалось, рубец побелел.

– Лет пять назад, – сказал он, наклонившись, будто втихую выбалтывая секрет. – Еще до всего этого бардака с беженцами гоняли мы коммунистов. У них, значит, шуцбунд, «союз рабочих сил», еще какой-то союз, чуть ли не Красный…

Замолчав, он посмотрел на Искина – понял ли тот, о чем он?

– Я слушаю, – сказал Искин.

– Красный Союз, – повторил Мориц.

– Да, я понял.

Ветеран тяжело кивнул.

– Это хорошо. С их стороны, значит, все эти союзы, полные идиотов, а с нашей – хаймвер и мужики с ландвера, которые еще в войну хлебнули всякого. Ну и я тоже в ландвере состоял. И, знаешь, мы нутром чуяли, что все то, что предлагают нам эти борцы за права и свободы, наимерзейшая гнусь, прикрытая словами, как фиговыми листочками. В Вене, когда жгли их типографию, выловил я, значит, одного, люпоглазого, большеротого, с красной повязкой. Повалил, горло сжал…

Мориц прихватил кружку, и Искин живо представил, как эти же пальцы, крепкие, поросшие бесцветными волосками, стискивают чужое горло.

– Убили?

– Чего? – повел глазами Мориц.

– Мальчишку – убили?

Мориц хмыкнул.

– На черта? Сгрузил полицейским. Дальше – не знаю. Но перед этим я его спросил. За что, говорю, боретесь, дурачки? Богатство – это то, что любой человек копит всю свою жизнь. А вы против. Каждый человек хоть как-то стремится выползти из бедности, обеспечить сносное, сытое существование себе и своей семье, детям. А вы что предлагаете? Всех в коммуны, в трудовые лагеря и на зоны? Скопом, как скот, в стадо и никому ничего? Лишь по маленькой пайке? Жены общие, дети общие, одежда и то – день твоя, день моя.

– И что он?

– Засмеялся, – сказал Мориц. – Я хотел было его затылком о брусчатку пристукнуть да пожалел. Не его, себя пожалел. Чего уж, думаю, малохольного на душу брать? А тут и полиция по нашему вызову приехала…

– В Фольдланде было также, – сказал Искин.

– Чего-о?

– Всех, кто был против Национальной партии, или изгнали, или посадили, или убили. Особенно деятельные исчезли, будто их и не было.

Мориц потряс перед Искиным пальцем.

– Именно так и достигается единство!

– Так кто кого в стадо, получается, загнал? – спросил Искин. – Если никому против и не пикнуть?

Его собеседник с ухмылкой отклонился назад.

– А-а! Так ты из этих!

– Нет.

– Не из коммунистов?

– А похож?

– Я разных коммунистов видел, – сказал Мориц. – Некоторые выглядели – хрен от фабриканта отличишь. В костюмчиках с иголочки. С портмоне и портфелями из свиной кожи. Голубая коммунистическая кровь!

– Нет, я не коммунист. Я беженец.

– То есть, сочувствующий?

– Единство, которое предложил народу Штерншайссер, это единство колонны, ведомой на убой, – сказал Искин.

Мориц фыркнул.

– Ты-то откуда знаешь? Я вот газеты читаю. Радио слушаю. Хорошая там жизнь. Все при деле, все работают на благо страны. А планы? Дух ведь захватывает! Корабли! Автомобили! Авиация! Нашему Шульвигу десять процентов от таких планов озвучить, у него бы в Остмарке ни одного политического противника не осталось. У нас ведь, куда ни плюнь, всюду ваше – «мерседес», «кэссборер», «штильманн», «рейнметалл», «крупп», «фольдмоторс». И ты мне говоришь, что канцлер вас ведет на убой? Да у нас полстраны мечтают перебраться к вам навсегда. О зарплатах ваших рабочих, знаешь, как говорят? С придыханием!

Он значительно поднял палец.

– А юниты? – спросил Искин.

Мориц поморщился.

– Это да. Это ваши что-то недодумали. И меня, честно говоря, не особенно тянет всякие винтики глотать, которые ко мне в мозг полезут. Я и без винтиков политику вашего канцлера одобряю. На черта мне винтики? Впрочем, если ты по этому поводу из Фольдланда сбежал, то все равно дурак. Я слышал, с этим собираются заканчивать.

– Вроде бы, – сказал Искин.

Он допил кофе.

– Да, – мечтательно вздохнул Мориц, – будет единый Асфольд, таких дел наворотим – весь мир вздрогнет!

– В этом я с вами полностью согласен.

Искин попытался встать, но Мориц придержал его за рукав.

– Знаешь, – сказал он, – таким, как ты, пора подумать о бегстве куда-нибудь еще.

– Я думаю, – сказал Искин, выкручивая руку из чужих пальцев.

– И лучше не во Франконию.

– Разумеется.

Мориц кивнул.

– И про островитян забудь.

Он свесил голову, двинул ногой и захрапел. Искин наконец освободил руку, снял с вешалки плащ и, одевая его на ходу, направился к стойке, за которой стоял, внимательно наблюдая за ним, хозяин кафе.

– Что-нибудь не так? – спросил мужчина с напряженным лицом.

– Ваш друг, кажется, утомился, – улыбнулся Искин.

– Простите его, пожалуйста. Надеюсь, Мориц не слишком донимал вас, – сказал Стефан. – От кафе я могу предложить вам лишь кусок штруделя с собой.

– Нет-нет, все в порядке, – сказал Искин и полез в карман за портмоне. – Мы прекрасно побеседовали. Я думаю, что должен все-таки расплатиться.

Он извлек две сине-зеленые банкноты.

– Что ж, тогда от штруделя вам не избавиться, – сказал повеселевший Стефан. – Тем более, что я его уже приготовил.

Он подвинул Искину бумажный пакет.

– Благодарю, – кивнул Лем.

– И пятьдесят грошей.

Монетка стукнула о стойку.

– Благодарю еще раз.

Искин прихватил и пакет, и монетку.

– Доброго дня! – напутствовал его Стефан.

– И вам!

Выходя, Искин попридержал дверь для мальчишки, который протиснулся внутрь с большим, перехваченной бечевкой отрезом полотна. Из-под полотна свешивались рыбьи хвосты.

– Наконец-то, Веро! – воскликнул хозяин кафе.

На улице Искин вдохнул весенний воздух и зашагал в сторону деловых кварталов. Было уже за шесть, город преображался, зажигал яркие вывески и окна. Где-то звенел колокол, призывая к вечерней мессе. Отзвуки интенсивного дорожного движения долетали до Искина настырным шепотом – продернувшейся сквозь арки и переулки смесью из шелеста шин, стрекота двигателей и гудков.

По крышам домов скакали отсветы Бушелен и Роварри – самых помпезных, дорогих, искристых, самых неспящих кварталов.

Прохожих стало больше. Мелькнула вывеска кинотеатра «Utloff». К Искину сунулись продать лишний билет.

– Нет-нет, – со смехом сказал он.

С открытой эстрады в тени деревьев негромко заиграли что-то легкое, джазовое. Никакой войны, что вы! Никакого предчувствия.

Впрочем, здесь Искин обманулся. Буквально через сотню метров он наткнулся на собравшуюся на крохотной площади толпу, которая внимала седому мужчине с пышными усами. Оратор стоял у бюста, кажется, императора Иосифа (Искин не так хорошо знал остмаркских императоров, как старался произвести впечатление на Стеф) и, кутаясь в темное пальто, энергично, по-военному, рубил воздух рукой.

– Что может Шульвиг? – спрашивал он, освещенный фонарем. – Что может наш вечно испуганный Гольм? Ничего! Они не имеют таких способностей! Они не знают, что движет людьми, не знают, что почти двадцать лет в наших с вами сердцах горит яростное пламя неприятия итогов последней войны.

– Так и есть! – крикнул кто-то.

За порядком следил хаймвер. Пробираясь краем толпы, пахнущей пивом и соленой рыбой, Искин заметил, как молчаливо курят у урны несколько парней в серой полувоенной форме.

– Нас унизили. Да, нас унизили и, прикрываясь благими намерениями, залезли в каждый карман, плюнули в каждую душу! И мы, и Фольдланд потеряли три миллиона человек, мальчишек, воинов, сынов империи! Но этого победителям оказалось мало. Они покусились на наше будущее, обложили ежегодной контрибуцией и ограничениями на развитие промышленности, армии и военной авиации. А стоит нам чуть поднять голову, они душат нас экономически. Вы помните, насколько обесценились кроны? Помните, как ввели шиллинги? Помните, как за одну ночь кусок свинины подорожал в десять раз?

Люди загудели.

– Они могут тоже самое сделать и с маркой – рубанув вечер надвое, заявил седой оратор. – Закрыть поставки необходимых нам товаров, бензина, пшеницы или ввести запрет на торговлю нашими железом, мясом и молоком. Но в наших силах сделать очень простой шаг. Они боятся этого шага, как огня, потому что этот шаг будет означать, что мы возвращаемся из того небытия, в которое они нас сбросили. В наших силах сказать объединению с Фольдландом «да»!

Толпа вскинула руки.

– Да! Да!

– И мы вернем…

Дальше Искин уже не слышал. Он пересек улицу, ежась от долетающих возгласов. «Асфольд! – чудилось ему. – Асфольд превыше всего!» И не надо никаких юнитов. Никаких, к дьяволу, юнитов! Непростое экономическое положение и грамотная политическая кампания. И сильный сосед под боком, пылающий родственными чувствами.

Оседлать недовольство, направить его в нужное русло. Тем более, что есть ветераны, бредящие былым величием, и юнцы, которым это величие расписывают в красках.

Искин нашел пустую лавочку под каштаном. Мимо прошла пожилая парочка. Проехал фургон санитарной службы. Мальчишки погнали мяч по тротуару, азартно выкрикивая: «Я – Синделар! А я – Бицан!»

Искин закрыл глаза. Время еще было. До Криг-штросс оставалось пройти метров триста, это самым медленным шагом – ну, пять, ну, десять минут. А у него – как минимум, час в запасе. Можно еще штрудель доесть.

Нет, понятно, Остмарк получит импульс развития, думал он, тиская в кулаке горло бумажного пакета. Штерншайссер, по крайней мере, на первых порах, поддержит менее развитого соседа деньгами и преференциями. «Австро-даймлеры» и «штейры», пожалуй, почаще замелькают на улицах городов, серьезно возьмутся за Штирию и Альпы. У местных фермерских хозяйств охотно будут скупать сыры и колбасы.

И ладно бы в этом не было никакого подтекста. Он он есть. Остмарк исчезнет с политической карты как самостоятельный субъект.

А далее – что? Далее необходимо будет уезжать. К морю.

Искин усмехнулся. Беженцев объединение коснется сразу же. Списки есть, службы под боком. Чтобы хайматшутц обошла этот вопрос стороной? Что вы, что вы! Ведь столько интересных людей осело в Остмарке и даже не заглядывает на родину! Вообще, Остмарку жуть как не хватает своих концентрационных лагерей! Под это дело можно использовать карантинные базы. Очень уж удачно то, что они есть. Ах, чего вы боялись? Юнитов? Смешно. Право слово, не того вы боялись.

И, конечно, на полную заработают старые и новые заводы. Их продукция по отчетам для международной комиссии будет проходить как сельскохозяйственная и железнодорожная техника, арматура и инвентарь, посуда и строительные материалы, но на самом деле…

Или я не прав? – спросил себя Искин. Он принялся всухомятку поедать штрудель. Ягодное желе кислило на языке.

Допустим, Остмарк и Фольдланд объединяются. Цель этого объединения? Логично – стать сильнее. Получить дополнительные человеческие, мобилизационные, производственные ресурсы. Для чего? Ну, первое, построить империю. Воссоздать древний Асфольд. А чем был известен Асфольд? Подмял под себя чуть ли не всю Европу.

В каждой газете, из каждой радиоточки: несправедливое поражение! Унижение народа!

На что играет? На реваншистские настроения. Митинги, ораторы, марширующий по улицам городов хаймвер – к чему? Все к тому же. Ладно, возможно, цель объединения – самая благая. Не игнорировать же волеизъявление народных масс? Там дойчи, здесь остдойчи. И императоры опять же совсем недавно были одни на двоих, и Барбаросса века назад был общий, и Священная Римская Империя простиралась от Альбиона до Хазарского моря со столицей во Франкфурте.

А далее? Начнется давление на Данск, на Шведское королевство, на Франконию, на Богемию, на Италию с ее манерным дуче. Скажете, нет? Скажете, что Штерншайссеру будет достаточно и Остмарка? Позвольте вам не поверить.

Штерншайссеру даже Европы будет недостаточно. Он смотрит на Африку, он смотрит на Индию, он щерится на Красный Союз.

От близкого, вот-вот грозящего разгореться пожара второй в двадцатом веке войны, более грандиозной, более жуткой, чем первая, у Искина мурашки побежали по плечам и спине, а кожу на затылке стянуло, словно кто-то холодными пальцами поставил невидимые скрепки.

Ах, черт! – вспомнил невпопад он. Я же через клинику хотел идти! Он оглянулся в начало улицы. Или оставить клинику на завтра? Пожалуй, если он сейчас направится к Берштайну, то в «Тиомель» к восьми уже не успеет. Опоздать на первое свидание? Искин качнул головой. Впрочем, ему же известен телефон клиники. Он может позвонить из ресторана или телефона на улице и записаться у Труди в очередь.

Решено, клиника откладывается, у него еще визит в парикмахерскую значится в планах. Искин пощупал ладонью челюсть. Побриться. Времени на стрижку уже не хватит. Разве что на удаление отросших косм электрической машинкой. Так вот пребываешь в уверенности, что у тебя целая вечность впереди, а на поверку оказывается, что ты уже в чудовищном цейтноте. Зря он позволил себе слушать болтовню пьяного Морица. Тот не сказал ничего, о чем Лем не имел собственного мнения.

Искин поднялся. Он приметил на противоположной стороне улицы за швейным ателье вывеску парикмахерского салона. Мимо пробежали несколько парней и, приблизившись к дому у Искина за спиной, загорланили непристойную песню. Грета, Грета, у меня есть медная монетка, я отдам ее тебе за поцелуй. Дальше следовало, что поцелуя мало за блестящую медную монетку, покажи, Грета, что у тебя под юбкой…

Судя по звуку, из окна в ответ кинули цветочный горшок.

В парикмахерской было пусто, мастер, упитанный, лысый, пучеглазый, коротал время за чтением «Wiener Zeitung» и при появлении Искина лишь поднял глаза над обрезом газеты.

– Клиент? – спросил он.

– Да, побриться, – кивнул Искин, снимая плащ.

– Двадцать грошей. С туалетной водой и компрессом – двадцать пять.

Парикмахер сдернул простынку с кресла, приглашая Искина сесть. Руки у него были крупные, мощные. Брюхо выпирало из-под жилетки.

– Мне с компрессом, но желательно уложиться в полчаса.

– Уложимся, – кивнул мастер. – Хельга!

Невзрачная девушка выглянула в незаметную дверь в глубине салона.

– Да, господин Тикке?

– Горячую воду и полотенце, – распорядился парикмахер.

– Хорошо, господин Тикке.

Девушка исчезла.

– Вы садитесь, садитесь, – сказал парикмахер.

Искин сел. Кресло стояло у окна, при желании можно было не только смотреть в зеркало на стене, но и косить одним глазом на улицу. Под окном в свете фонарей проходили прохожие, а в мясную лавку, что находилась чуть дальше, сгружали с грузовика коровьи туши. Желтели жир и кости, краснело мясо.

Над зеркалом были наклеены фотографии из журналов. На всех были запечатлены актрисы.

– Знаете хоть одну? – спросил мастер.

– Нет, простите, – сказал Искин.

– Это печально. Лиана Хайд, Нора Грегори, Тилла Дюрье, – парикмахер по каждой фотографии щелкнул пальцем. – Вы не смотрите наши фильмы?

– Я далек от мира кино.

– Хм.

Мастер закрепил простынку у Искина за спиной.

– А фильмы Фольдланда вы смотрите? Маргрет Шен, Марику Рекк? Аннелизу Торди, наконец?

Искин пожал плечами.

– Извините, я не любитель.

– Зря, – сказал парикмахер, – с нашим миром нас могут примирить только красивые женщины. Или вы не согласны?

– Вот с этим согласен, – сказал Искин.

Они посмотрели друг на друга через зеркало.

– Я так понимаю, что вы спешите на свидание, – сказал мастер. – Разрешите? – Он потрогал, помял Искину кожу на лице. – Неделю не брились?

– Восемь дней.

– И бритва у вас была безопасная.

– Именно.

Отражение мастера в зеркале сморщилось.

– Уж простите меня, но к безопасным бритвам у меня сформировалось стойкое неприятие. Бреют черт-те как. Что «шик», что «блайе», что хваленый американский «жиллет». А теперь голландцы, представьте, еще и электрические бритвы решили выпускать!

– Господин Тикке…

Девушка принесла и поставила на стул таз парящей воды, подала парикмахеру полотенце.

– Ты пока свободна, Хельга, – сказал тот.

– Да, господин Тикке.

Девушка ушла, мазнув по Искину равнодушным взглядом.

– Племянница, – пояснил мастер, смачивая полотенце в тазу. – Так вот, всем этим недобритвам я предпочитаю золингеновский инструмент. И мой «бисмарк» еще никогда меня не подводил. Раньше был «анхольв», но у него, увы, раскололась ручка. Так, сейчас будет горячо.

Он сложил полотенце вдвое, а затем прижал его к нижней половине лица полулежащего в кресле клиента.

– О, – сказал Искин, чувствуя, как жар забирается под кожу.

– Потерпите с минуту, – сказал парикмахер, взбивая пену помазком в керамическом стаканчике.

– Наоборот, хорошо.

– Значит, вы знаете в этом толк. Придержите пальцами, а то спадет.

Искин прижал ладони к горячей ткани.

– Так?

– Замечательно.

Мастер включил светильник над зеркалом, и свет ударил Искина по глазам. Он зажмурился.

– Пальцы можете убрать, – господин Тикке, помедлив, выдернул полотенце.

– Слишком ярко, – сказал Искин.

– Что есть, то есть.

Парикмахер развернул кресло. Ноги Искина стали смотреть в проход, а сам он едва не прилег с подголовником на столик перед зеркалом.

– Простите мне вольное обращение с вашим телом, – сказал мастер, работая помазком. – Я предпочитаю брить, как мне удобно. Так я могу гарантировать результат.

Пена покрывала щеки и подбородок Искина.

– Я не в претензии, – сказал он, едва не лизнув выросший на верхней губе пенный ком.

– Ну, некоторым не нравится.

Помазок перестал щекотать кожу, и Искин, не увидев фигуры парикмахера перед собой, скосил глаза. Все было предсказуемо – господин Тикке правил бритву. Полоска золингеновской стали нежно скользила по кожаному ремню.

– Лежите-лежите, – сказал мастер.

– Лежу.

– Не боитесь?

– Чего?

– Многие стали считать такое бритье опасным. А горло всегда было самым уязвимым, самым беззащитным местом.

– Ну, вы же мастер.

– Это да.

Парикмахер встал над Искиным, повернул его лицо в сторону от слепящего света и несколько раз провел бритвой. Касания, честно говоря, почти не чувствовались. Но на всякий случай Искин выстроил цепочку юнитов под челюстью.

– Лежите.

Мастер пропал. Снова раздался мягкий шелест бритвы по ремню. Новый поворот головы. Новые касания. Господин Тикке придержал Искина за нос. Внимательные глаза осмотрели результаты работы. На полотенце, перекинутом у парикмахера через плечо, подсыхала пена. Редкими всходами чернели на пене волоски.

– Запрокиньте голову, – попросил мастер.

Искин попытался уловить проходы заточенного металла по коже, но с некоторым изумлением обнаружил, что пальцы господина Тикке он чувствует куда лучше, чем путешествие «бисмарка» по изгибу шеи.

– Замечательно!

Парикмахер приподнял кресло и в очередной раз отошел к ремню. По оконному стеклу побежали красные блики. Искин чуть повернул голову и разглядел протекающие мимо в свете горящих факелов кепки, шляпы, непокрытые головы.

– Что это? – спросил он.

Мастер помрачнел.

– Не обращайте внимания. Они здесь часто ходят. Сейчас еще кричать начнут.

– Да?

– Без этого не могут.

И словно в подтверждениеего слов с улицы, приглушенный стенами и дверью, донесся неразборчивый рев. Вскинулись вверх кулаки.

– Что это? – спросил Искин, хотя догадывался и сам.

– Наше будущее, как видите, – сказал парикмахер, осторожно проходясь бритвой по подбородку клиента. – Орут за объединение.

– С Фольдландом?

– Ну, не с Красным же Союзом!

– Нет, это понятно.

– Поймите, – господин Тикке склонился над Искиным, выбривая трудные участки. «Бисмарк» неуловимо скользил по коже. – Я ничего не имею против объединения. Пожалуйста. Только такие вот толпы сначала ходят просто так, а потом начинают задирать прохожих и бить камнями стекла. Слышали, что творится в городе?

– Разве это они?

– А кто еще? Бьют стекла, когда чувствуют безнаказанность. Безнаказанность рождается из силы. А сила сейчас за этими молодчиками.

На улице снова грянуло. Кажется: «Асфольд!». Факельный свет вспыхивал и качался поверх голов.

– Хельга! – крикнул мастер. – Смени таз и приготовь чистое полотенце!

Он развернул Искина к зеркалу, в котором мелькнула спина племянницы парикмахера.

– Я вот чего не понимаю, – сказал господин Тикке, затирая у Лема на лице остатки пены. – На что они рассчитывают? Что объединятся с Фольдландом и тут же попадут в рай? Вы знаете, между прочим, что в Фольдланде рабочая неделя – на два часа больше? И экономика их не настолько хороша, как вещают Штерншайссер и Гебблер.

– Да, это мне известно, – сказал Искин.

Из зеркала смотрел на него чисто выбритый мужчина с неважно стриженными, серыми волосами, спадающими на высокий лоб. Взгляд его был устал.

Он попробовал двинуть губами.

– Да-да, – сказал мастер, – это вы. Непривычно?

– Нет, я просто… пробую улыбнуться. Мышцы не слушаются.

– Бывает. Закройте глаза.

Из рук появившейся родственницы парикмахер принял чистое полотенце и, смочив его, расправил на лице клиента, разгладил руками, обжимая скулы, надбровные дуги, нос, линию подбородка. Сквозь массирующие движения Искин слышал голос господина Тикке.

– Ну, ладно, – говорил мастер, – объединились. Но ведь эти орущие про древний Асфольд идиоты не понимают, что экономика Фольдланда уже десять лет по сути как является мобилизационной, военной. Вы знаете, сколько у них танков под видом тракторов рассредоточено по землям Вестфалии и Баренца? Около пяти тысяч. И семь тысяч бронетранспортеров и легкобронированной техники. И пушек около двадцати тысяч единиц. Все это просто не может, как пресловутое чеховское ружье, однажды не выстрелить!

Он снял полотенце.

– А юниты? – спросил Искин, получив возможность говорить.

– Ай, бросьте! – парикмахер брызнул ему в ладони туалетной воды. – Мертворожденный проект сумрачного фольдландского гения по имени Кинбауэр! Пугалка для Европы. Мы всем скопом производим магнитонные аппараты, которые вроде как выявляют крупицы железа в теле и больше ни на что не годны, а Фольдланд строит армию.

– Значит, война?

Искин похлопал себя по щекам, чувствуя, как мгновенно начинает пощипывать распаренную кожу. Запах воды был вполне нейтральный, не терпкий.

– А что еще? – господин Тикке обернулся к окну, где снова стало тихо и уютно-темно. – Эти юнцы полагают, что уж им-то достанется все. Но я думаю, что большинству из них достанутся лишь кресты на местных и чужих кладбищах. Хотя какой-то части, пожалуй, и повезет, они побывают во Франконии, Богемии, Булгарском царстве, Данске, Бельгийском королевстве. Возможно, некоторые доберутся до Португезы и, переплыв Гибралтар, окажутся в Марокко.

– Обширная география, – сказал Искин.

– Европа не так велика, как кажется. И я уверен, что Штерншайссеру ее окажется мало. Не беспокойтесь, он ее завоюет.

Искин выбрался из кресла.

– Всю Европу?

– Да, – кивнул мастер, – всю. Хотя с каудильо Кабанельясом и дуче Муссолини, возможно, он заключит союз.

– Вы интересно мыслите, – сказал Искин, достав монету в половину марки.

– Я читаю газеты, – усмехнулся парикмахер. – Там ничего не написано прямым текстом, но если вы умеете сопоставлять одно с другим…

– А дальше?

– Дальше? – господин Тикке принял монету и вздохнул. – Боюсь, дальше Штерншайссер, а вместе с ним и вся Европа обломают зубы. И кто будет камнем преткновения – Красный Союз, Американские Штаты или Империя Ниппон – не так уж важно. Важно, что вместе с Фольдландом рухнем и мы. Подождите, я сейчас дам вам сдачу.

Крепкими пальцами он проверил карманы жилета.

– Не стоит, – улыбнулся Искин, – я вполне удовлетворен и бритьем, и беседой. Думаю, она одна стоит не меньше двадцати пяти грошей.

– Это приятно, – качнул лысой головой мастер. – Но, боюсь, не этом не сколотить капитал. Трезвый взгляд в нынешние времена не пользуется спросом. Постойте, – он придержал за локоть шагнувшего к двери Искина, – идиоты сейчас пойдут обратно. Вам, наверное, не хотелось бы оказаться среди них.

Лем, одевая плащ, выглянул в окно.

– Пока никого нет. Мне нужно спешить, простите. Женщина превыше всего. Я проскочу.

– Ну, как хотите, – огорченно сказал парикмахер. Видимо, Искин был ему симпатичен. – Заглядываете еще!

– Обязательно.

Искин открыл дверь и сбежал по ступенькам на тротуар. Факельное шествие действительно возвращалось, но пляска огней была еще далеко. Кожу лица холодило, она казалась нежной и молодой. Искин приподнял воротник и метров через сорок перебрался на параллельную улочку. Светили фонари. Стояли у обочин редкие автомобили. Чуть слышно звучал расстроенный рояль.

До Криг-штросс Искин слегка удлиннил маршрут, огибая помпезные здания прошлого века и каменные стены оград. Тут же обнаружился полицейский участок, сквозь затемненные окна которого едва пробивался синий свет. Две пьяные, плохо стоящие на ногах фигуры около тумбы с ободранной афишей препирались с представителем закона, который отправлял их по домам. Куда же мы пойдем в таком состоянии, херр Баудер? – спрашивал один. Моя жена – жуткая женщина, а я не смогу ей сопротивляться.

Криг-штросс сияла огнями.

Автомобильное движение здесь и не думало замирать, слепили глаза вывески. «Ночной кордебалет». «Грандиозное представление Эмми Тампер». «Картер Лестер с оркестром. Только сегодняшней ночью». «Поет Мария фон Трапп». «Наши девушки умеют многое!». Для городка, еще десять лет назад из всех увеселительных заведений имевшего в наличии только кафешантан, это было изумительным многообразием.

По мигающему светофору Искин перешел на другую сторону улицы. Большие часы на столбе показывали семь часов сорок минут.

Ресторан «Тиомель» занимал часть первого этажа длинного здания, со временем утратившего свое очарование. А может очарования в нем и не было никогда, со всеми его многочисленными пилястрами, вытянутой аркой проезда во внутренний двор и пустыми постаментами под несостоявшихся атлантов. Впрочем, вечером фасад, подсвеченный уличной иллюминацией, явно выигрывал, приобретая загадочный и пестрый вид.

Одна из широких дверных створок ресторана была открыта, приглашая внутрь, к сверкающим огням, белизне накрахмаленных скатертей и изысканно сервированным блюдам. На тротуар выплескивались звон столовых приборов, голоса и рыдание скрипки.

Ныряя из света во тьму и вновь появляясь на свет, Искин почти дошел до полукруглого крыльца, когда его негромко окликнули:

– Господин Искин!

Он повернул голову. Шагах в двадцати дальше по улице, из-за угла здания выглядывала Аннет и отчаянно жестикулировала ему, чтобы он подошел ближе.

Искин посмотрел на «Тиомель».

– Но… – произнес он.

– Идите сюда! – прошипела Аннет.

Искин обошел крыльцо. Не так он представлял себе начало свидания. Во всяком случае, было в нем что-то от шпионских кинолент. В сумрачной тени Аннет Петернау, прислонившись к стене, куталась в кожаное пальто. Лицо ее было бледным, испуганным.

– Слава Богу! – сказала она, схватив Искина за руки.

– В чем дело? – спросил он.

– Мой муж выследил меня! – громко прошептала бывшая посетительница «Альтшауэр-клиник». – И с ним еще двое!

– Зачем?

– Разобраться с вами!

– Со мной?

– С тем, кто придет в ресторан и назовет мое имя! Это их план! Они только и ждут, что кто-то спросит обо мне.

– Но я бы…

– Нам надо уйти отсюда! – не дав Искину договорить, женщина повлекла его в темноту прохода. – Моя машина стоит на соседней улице.

Искин шоркнул плечом о едва видимый выступ стены.

– Ничего не видно.

– Сейчас.

Аннет выпустила его руку. Щелкнула, распространяя неверный свет, зажигалка. Искин не успел ни обрадоваться, ни шагнуть вперед. Крепко набитый песком мешочек, обрушившийся на затылок, лишил его сознания.

Лем даже ничего не понял.