Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Зачем нам перезваниваться? – спросил он.

– Ну, как… А если снова юниты? – Стеф зажала нос и прогундосила: – Что у вас, мусор не вывозится?

– Вывозится. Раз в три дня, – Искин встал у перехода. – Завтра вывезут. А колонии я почистил, так что если не подхватишь эту заразу снова, ничего с тобой больше не случится. И вообще, виссеры здешняя полиция отслеживает.

– А вы боитесь полиции?

Искин пропустил обдавший его теплым воздухом фургон.

– Нет, я просто не люблю слежку.

Глава 2

Они пересекли улицу.

Было тихо и пусто. До того, как пять лет назад беженцы, как тараканы, хлынули в приграничье из Фольдланда, решившего проводить политику единства и нетерпимости, квартал населяли мелкие чиновники, мелкие же торговцы и офисные работники низового звена. После, когда решением Комиссии по активному взаимодействию была определена карантинная зона и беженцам, прошедшим проверку и санконтроль, выделили три здания, находящихся в муниципальной собственности, квартал стал стремительно терять старый контингент. Люди бросали квартиры и бежали – кто в районы за реку, кто гораздо дальше, в Вадуц, за Вадуц, в Хонхайм или вовсе в другую страну.

Искин думал, что виной тому были жуткие слухи, будто все из Фольдланда поголовно юнит-колонизированы, а юниты передаются по воздуху, как простуда. Тем более, что за год до этого случилась Сальская область. Некоторые южные страны одно время хотели даже строить стены на границах, чтобы не допустить распространения заразы.

Он, правда, подозревал, что слухам в немалой степени способствовала местная служба разведки, которой был нужен буфер между населением и беженцами. Проверки проверками, а вдруг что-то упустили, вдруг действительно – по воздуху?

Нет-нет, лучше не смешивать.

Потом большую часть беженцев Комиссия распределила между европейскими государствами, выделила квоты и субсидии, бывших инженеров, строителей и наладчиков стали принимать в тесные ряды рыбаков, официантов и подсобных рабочих на побережьях Португезы и Франконии. Квартал опустел. Но жители, покинувшие его, обратно уже не вернулись. За местом закрепилась дурная слава.

Нет, в квартале жили. В каждом доме на сорок, на семьдесят квартир четверть была непременно занята, но воду городское хозяйство в верхние этажи не подавало – стояли заглушки. Электричество, кажется, тоже было обрублено.

Впереди с грохотом ушли вверх жалюзи. «Выпечка господина По» уже готовилась к приему посетителей. Искин махнул рукой плотной фигуре в белом, выкладывающей на прилавок румяные булочки. Фигура поклонилась в ответ.

– Зайдем? – спросила Стеф.

Искин остановился.

– Нет. Зачем ты идешь за мной?

– А что, нельзя?

– Нет.

– Это – свободная страна, – заявила Стеф. – Я могу ходить, где хочу.

– Тебе лучше меня слушаться, – сказал Искин.

– Почему это? Вы мне – никто.

Эта фраза, колючая, категоричная, похожая на плевок, Искина обожгла. Никто. За утро привык к малолетней дурочке, что ли?

– А вдруг – рецидив? – спросил он.

Девчонка сощурилась.

– Вы же сказали, что все почистили.

– Вероятность рецидива небольшая, но все же есть. Так что не ты, а я еще могу тебе пригодиться. Поэтому прошу, иди своей дорогой.

– Но здесь же одна улица!

Против этого возразить Искину было нечего.

– Хорошо, – сказал он, – ты, кажется, живешь на улице герцога Вады? Значит, мы сейчас свернем, и ты пойдешь прямо до Бушелен, а я пойду направо, по Сан-Пьетро. Надеюсь, от Бушелен ты знаешь, как добраться до своего жилья?

– Знаю, – негромко сказала Стеф.

– Ну, тогда пошли, – поторопил Искин.

– Я не могу сейчас идти домой, – опустила голову девушка.

– Почему? – Искин вздохнул.

– Вы Грегана знаете?

– Кто такой?

– Бандит.

Искин устал стоять.

– Хорошо, расскажешь мне по дороге, – сказал он, сдаваясь. – Только не выдумывай ничего. И выбрось уже кашу.

– Ни за что!

Повеселев, Стеф двинулась за Искиным, потом нагнала его. Они свернули на Редлиг-штросс, в центре которой разделителем проезжей части шла полоса пешеходной дорожки. Солнце всплывало над крышами.

– Греган там главный, – сказала Стеф. – Нам некуда было заселиться, когда мы приехали, и нам подсказали адрес студенческой коммуны. Там нас очень хорошо приняли. У них было много пустых комнат, и нас поселили втроем.

– Почему? – спросил Искин.

– Что?

– Почему втроем, раз было много пустых комнат?

Стеф фыркнула.

– Так веселее же! И безопаснее. И платить меньше. Коммуна брала с нас двенадцать марок в месяц. Ну, то есть, по четыре марки с человека.

– Это по-божески, – оценил Искин.

– Ну, да, – сказала девчонка. – Только без еды. – Она потрясла перед ним своим картонным сэндвичем. – Жри, что хочешь. Думаете, я просто так на улицу пошла?

– Ничего я не думаю.

– Ну, сначала вообще-то Кэти пошла, она старше меня на полгода, и – представьте! – сразу двадцать марок заработала! Всего за два часа. Просто космос! – Лицо Стеф сделалось восхитительно-мечтательным. – И ее еще обратно довезли. Там перед зоомагазином есть классное место, на той стороне бар «Старый Фридрих», с бюстом, а на этой – стена глухая, окна высоко, со второго этажа начинаются. Светло и небольшая скамеечка.

Они пошли по Сан-Пьетро.

Тут бы им и расстаться. Но Искин не привык бросать дела на полпути. Не выяснить, кто такой Греган, он уже не мог.

Город оживал на глазах. Утро было тому виной или удаление от общежития и примыкающего к нему квартала, только улица с каждым шагом становилась оживленнее, фасады домов приобретали солидный, а дальше, ближе к Бушелен, и вовсе респектабельный вид – колонны, амурчики, розетки, лепнина, благородная старина.

Впереди, похожий на жука-мутанта, пофыркивал в ожидании пассажиров омнибус местной сети. Номер двенадцать.

– Пошли-ка, – сказал Искин.

– Куда?

– На омнибус.

Девчонка встала.

– Я никуда не поеду.

– Я поеду! – разозлился Искин. – У меня работа, и я опаздываю!

– А я?

– Прокатишься со мной, – Искину поймал Стеф за руку. – Потом выйдешь, где захочешь.

Чуть ли не силком он потащил ее через улицу.

– Это две марки.

– Я заплачу.

Омнибус уже захлопывал двери, и Искину пришлось несколько раз торопливо хлопнуть ладонью по шершавой жести борта, чтобы водитель разглядел их в зеркало и остановился.

Передняя дверь. Пять марок. Сдача. Сиденье в центре салона.

Стеф забралась к окну. Искин подумал было сесть на сиденье впереди или сзади, чтобы не создавать впечатление, будто они едут вместе, но затем все же сел рядом.

Стесняться было нечего.

В конце концов, он не любитель молоденьких девочек. С этим, пожалуйста, к Балю. И это даже не предосудительно, по нынешним-то временам. Каждый выживает как может. По миру бродит тень Большой Войны. Пол-Европы в беженцах, готовых на все за кашу-концентрат от господина Пфальца. Так что…

Чего же я тогда испугался? – спросил он сам себя. Что это за душевные метания? Увидел прозрачные трусики – и зашевелилось?

Искин посмотрел на затылок Стеф, на неухоженные черные, с желтыми прядками волосы, на тонкую шею, которую в литературе обзывают мальчишеской. В книжках, которые он читал когда-то в детстве, храбрые мальчишки все до одного имели такую.

На шее у Стеф расставлял ножки непонятный символ-тату, тянулся под блузку. До одури вдруг захотелось оттянуть и посмотреть.

– Так что там с этим Греганом? – спросил Искин, складывая руки между колен, пряча их подальше от чужой шеи.

Мимо поплыли дома, указатели, редкие каштаны в узких кадках-обручах. Омнибус отражался в зеркальных стеклах. Взмыла над крышей прозрачная арка транспортной развязки.

– С кем? С Греганом? – переспросила Стеф. – Греган, вообще, козел.

– Я понимаю, – кивнул Искин. – Ты просто рассказывала историю…

– А-а, да, простите, – девушка повернулась к нему. – Этот Греган через три дня явился к нам в общежитие и сказал, что все девчонки, которые снимаются на улице, должны отстегивать ему семьдесят процентов заработка. Представляете? И это еще потому, что он добрый парень. А ребята из коммуны тоже, оказывается, работают на него.

Старая история, подумал Искин.

Таких историй – тьма и тьма, они были в прошлом, они будут в будущем, они невозможны, только если отдать на откуп людей юнитам. И то, насколько он знал, со смертью Кинбауэра о постоянном контроле можно было даже не заикаться.

Интересно, не поэтому ли Кинбауэр…

– Вы слушаете?

– Да-да, – кивнул Искин.

– Точно? – недоверчиво посмотрела Стеф. – У вас глаза невнимательные.

– Я просто вспомнил кое-что.

– А еще Греган объявил, что его самого и его друзей мы будем обслуживать бесплатно. Представляете?

– Представляю. Почему нет? Представляю.

– Ну, вот…

Омнибус плавно затормозил. Скрипнули двери. Искин посмотрел на табло над местом водителя. Кассантелль-штросс.

В салон зашли двое мальчишек лет четырнадцати, купили билеты, забрались на сиденье впереди. За ними поднялся плотный мужчина в кожаных шортах и сетчатой майке. На выбритом черепе у мужчины темнела стянутая кожей стальная пластинка. Искин подумал, что, видимо, в Мировую войну он поймал пулю или даже осколок артиллерийского снаряда. Удивительно, что выжил.

Мужчина сел за мальчишками. То ли отец одного из них, то ли все-таки посторонний человек, не понятно.

Дверь закрылась.

Искин обнаружил, что размышляет над тем, почему его вдруг стали занимать совершенно посторонние вещи, вроде возможных родственных связей у не знакомых ему людей. Определенно, это было связано с историей Стеф. Ему не хотелось в ней участвовать. Вернее, он уже чувствовал, во что может вылиться его участие.

Баля подключить в наказание?

Омнибус покатил дальше. Водитель объявил следующую остановку. Кронпринц-Палас. Через одну выходить.

– Ну, вот, – продолжила Стеф, понизит голос, – Кэти в тот же вечер Греган забрал с собой. Вы бы ее видели утром… Вы слушаете?

– Да, – сказал Искин, – очень внимательно.

– Ее там накачали чем-то, есть такие таблетки… ну, когда кажется, что можешь пропустить через себя хоть тысячу человек.

– Энергетик.

Стеф сморщила нос.

– Нет, «прыгунок» или «солнышко».

– Секстази.

– Во-во. Она сказала, что там чуть ли не двадцать человек было. Парни чуть постарше ее. Какой-то старый клуб. Греган кинул Кэти им, как кусок свежего мяса собакам. Только под секстази тебе пофиг, кто ты.

– Знаешь, – сказал Искин, – я не думал, что девчонке из деревни рядом с Кинцерлеерном знакомы такие вещи.

– Вы, наверное, давно не были в Фольдланде.

– Не думаю, что там что-то кардинально поменялось с тех времен. Тем более, как ты знаешь, Фольдланд считается закрытой страной. Вряд ли меня туда пустят.

– Там сейчас все по другому.

Искин усмехнулся.

– Фольдланд уже не Фольдланд? Шмиц-Эрхаузен закрыт? Штаатсполицай занимаются переводом детей через улицу?

– Этого я не знаю, – сказала Стеф, – но секстази, только голубенькие, нам давали еще в школе. Чтобы гормоны вырабатывались.

– Вот как? А уколы юнитами? Точно не было?

– Я же уже говорила!

Искин на мгновение прижал к глазам ладонь.

– Я, наверное, жил в другом Фольдланде.

– Я не знаю, в каком Фольдланде вы жили, – заявила Стеф, – но я сбежала оттуда, потому что там было плохо. Там всех перевели на пайки и карточки, а в школе сказали, что скоро всех девочек, прошедших тесты, заберут в репродуц-хаусы, и они выйти оттуда уже не смогут, будут рожать и рожать по ускоренной программе.

Искин слушал, приоткрыв рот.

– Серьезно?

– Нет, я шучу! – Стеф обиженно отвернулась.

– Извини.

Он притронулся рукой к ее волосам на макушке. Желтая, как одуванчик, прядка проскользнула между пальцев.

– Да ладно.

Девчонка прогнулась назад, и ее затылок уперся Искину в ладонь.

– Нравится? – чуть повернула голову она, чтобы видеть его лицо.

– Н-нет, – Искин отдернул руку.

– Почему вы все такие вруны? – спросила Стеф, пододвигаясь и прижимаясь к нему спиной. – Нас учили, что это нормально.

– Что нормально?

Искин не знал, как реагировать. Он зашарил глазами по салону, по затылкам впереди сидящих пассажиров. За окнами текла Пфальц-штросс, игольчатые купола собора Либкнехт-Морау желтели впереди. Пальцы Стеф легко сжимали Искину коленку. В боку, в груди, везде, где его касалась недавняя пациентка, становилось тепло.

Соблазнение в омнибусе, подумалось ему. Избитый сюжет. Кто кого соблазняет только? И не глупо ли будет пересесть?

– Старики любят молоденьких, – сказала Стеф, и ее пальцы поднялись по ноге чуть выше. – Мы изучали это на уроках. Так им кажется, что они все еще молоды. Lebensgefühl. Острое ощущение жизни.

– Я не старик, – сказал Искин, чувствуя томительное шевеление внизу живота, – мне едва за сорок.

– Не, – сказала Стеф, поворачиваясь и всем телом словно истираясь об Искина, – это уже ого-го. Это как раз.

Она улыбнулась. Ее карие с желтым ободком глаза шаловливо искрились. Пальцы поднялись еще выше, зацепив мелочь в кармане.

Омнибус затормозил.

– Кронцпринц-Палас.

– Все! – сказал Искин, отстраняя девчонку от себя. – На этом и остановимся. Мне не надо…

Рука Стеф на излете все же задела участок брючной ширинки, и он на мгновение испытал тот самый lebensgefühl.

Пришлось выдохнуть.

– Ты рассказывала мне о Грегане.

– Знаешь, – сказала Стеф, щуря левый глаз, словно прицеливаясь, – я могла бы пожить у тебя. Мы поместимся.

Этот переход с «вы» на «ты» сбил Искина с толку.

– Что?

– Мне много не надо, – сказала девчонка. – Я очень домашняя на самом деле. Я буду ждать тебя по вечерам. А концентрат и жилье я отработаю. Мне не трудно. Если у тебя, конечно, нет другой девушки.

– А Баль? – Искин почему-то не выловил в голове никакого другого вопроса.

Стеф фыркнула.

– Баль меня просто купил на ночь.

– Я не про то, – сказал Искин, морщась. – Отто мне друг.

– И что?

– Нет, это все не то. Это не про Баля и не про что другое. Я просто не могу.

– Ты все-таки извращенец? – огорчилась Стеф.

– В мои времена это называлось порядочностью, – Искин проводил взглядом колонны театра на Кепнин-аллее. – Есть вещи, которые я не могу себе позволить.

Девчонка вскинула брови.

– Почему?

– Потому что потеряю часть себя.

– Как можно потерять часть себя? Я же не собираюсь тебе ничего откусывать.

Искин грустно посмотрел на Стеф. Неужели она всерьез? Бедная глупая девочка! Что у нее в хорошенькой голове? Не куклы же.

– Кого ты видишь? – спросил он.

– В смысле?

– Опиши меня.

– Вижу доктора, – неуверенно сказала Стеф.

– Еще.

– Невысокого человека, – сосредоточенно хмурясь, она изучила Искина целиком. – Старого. Немножко повернутого на юнитах. Чуть-чуть седого.

– Хорошо. Что во мне тебе нравится?

Стеф улыбнулась.

– Это просто. Ты – добрый. Раздражительный, но совсем не злой. Я это сразу заметила. Баль, он странный, как будто промороженный вместе с рыбой, которую он возит, а ты – другой. Таких людей мало в городе, ты знаешь? Здесь все или злые и расчетливые, как Греган, или совсем никакие, будто пустые.

– Это не так, – возразил Искин, – но хорошо, ладно. Это годится. Первое. Я добрый. Можешь добавить что-нибудь еще?

Стеф задумалась.

– Ну, ты не жадный. Наверное, помогаешь людям, лечишь их бесплатно. Умеешь дружить, если уж кто тебе друг, то он друг. Даже если обманщик.

Искин кивнул.

– Достаточно. Так вот, если бы я за миску каши и место в комнате и в постели стал требовать с тебя интимных услуг, то, поверь, очень скоро я превратился бы в подобие твоего Грегана или кого похуже. Понимаешь? И лечить бесплатно я тоже перестал бы. Считал бы марки и складывал их под матрас. И Баля сдал бы вместе с тобой санитарной службе, считая, между прочим, что оказываю и ему, и тебе неоценимую услугу. Когда по минутной слабости или исходя из обстоятельств ты делаешь то, что вызывает внутреннее сопротивление, получается, ты всегда отступаешься от самого себя, теряешь что-то важное, что-то, что потом вряд ли получится восстановить. Так-то вот.

Омнибус повернул на Боннхаум-штросс.

– Просто такие люди, как ты, редко встречаются, – сказала Стеф. – Если ты, конечно, не извращенец. Извращенцы, знаешь, тоже разные бывают. Иногда совсем безобидные. Ты вот у меня – третий. Нет, – мотнула головой она. – Четвертый.

Прозвучало настолько двусмысленно, что Искин улыбнулся.

– Все-таки расскажи про Грегана.

– А что Греган? Кэти вернулась, и Греган сказал, что я следующая. В том смысле, что вечером состоится мое торжественное посвящение. Ну, ты понял.

– Я понял, – сказал Искин.

– Вот, – сказала Стеф. – Меня заперли, но я сбежала.

– Заперли?

– Ну, не совсем. Я же еще должна была работать. Что им деньги-то терять? Семьдесят пфеннингов, ой, грошей с каждой марки! То есть, семь марок с десяти! Прикинь? Греган паспорт и фолькс-карту сразу отнял. Понятно, что даже с клиентом я без них никуда не уеду. Чтобы за какую-то девчонку без документов вписаться, это надо совсем дурачком быть.

– Как Баль?

– Пф-фы! – фыркнула Стеф.

– Значит, как я? – спросил Искин.

– Ну, почти. – Лицо девушки стало задумчивым. – Но я бы с тобой все равно не осталась. Если только на месяц или на два. Ты добрый, но какой-то… Как заевший механизм. Проржавевший. Ты бы к морю не поехал. А мне хочется к морю.

Интересно, подумал Искин, проржавевший механизм. И поглядел в окно.

Омнибус делал поворот, за которым, через триста метров, ему предстояло выходить. Штильплац-штросс. Многогранными сине-стальными кристаллами на фоне белесого неба посверкивали башни делового района.

– Знаешь, – сказал Искин, – ты чересчур наблюдательна. Здесь мы расстанемся.

Он поднялся и, ухватившись за поручень, двинулся к передней двери.

– Эй! А я? – крикнула Стеф.

Мальчишки оглянулись на нее.

– Выйдешь, где хочешь. Омнибус делает кольцо, – сказал Искин.

– А когда вас ждать?

Искин вздохнул, ощущая, как заинтересованно смотрит на него в зеркало заднего вида губастый водитель. Думает, наверное, о нем, как о старом козле, подцепившем бедную девчонку из карантинного квартала.

А, может, думает, как ему повезло – молодая, симпатичная, готовая на все ради нескольких марок.

– По-моему, мы ни о чем таком не договаривались.

– А утром за завтраком?

Искин закашлялся.

– Штиль-плац-штросс, – объявил водитель.

Двери с шипением открылись.

– Жди меня после шести, – сказал Искин.

И вышел.

Весь короткий путь до Декстра-гассе, небольшого ответвления от Штиль-плац-штросс, он мысленно прогонял утренние события через собственный параноидальный детектор. Баль ладно, Баль сам по себе ходячее недоразумение. Но девчонка. Стеф. Стефания.

Зачем ей я? Случайно ли она появилась в моей жизни? Ах, если предполагать, что хайматшутц каким-то образом определили его местонахождение…

Искин раскланялся со знакомым парикмахером.

Хорошо, хорошо. Допустим. Скорее всего, здесь, в карантинной зоне, их возможности сильно ограничены. Или они не уверены, что я – это я. Я довольно сильно изменил внешность после побега. Поэтому они хотят убедиться…

А потом?

Задумавшись, Искин метров на пятьдесят прошел нужный дом, чего с ним никогда не было, и в раздражении вернулся назад, но присел за вынесенный на улицу столик от маленького углового кафе «Кронпринц Фердинанд». Он решил, что необходимо привести себя в порядок. Иначе он не сможет сосредоточится на деле.

– Что будете заказывать? – возник перед ним молодой парень-официант.

– Воды, – сказал Искин, натянуто улыбнувшись.

– Всего-то?

– Газированной.

Парень кивнул (клиент всегда прав), предъявив идеальный пробор в коротком поклоне, и удалился. Через десять секунд он появился снова, поставил на картонный кружок высокий стакан, полный на две трети, и сразу взял плату. Пол-марки.

Искин отпил.

Вода защипала язык. Почему он попросил газированную? – неприятно удивился он. Никогда не любил. Нет, утро однозначно выбило его из колеи. Искин покрутил стакан. Многочисленные пузырьки воздуха, облепившие его стенки, по одному, по два устремлялись к поверхности.

Итак, Стеф.

Первое: странности реакции. Когда? Когда он спросил, где она подхватила юниты. Ведь глупо. Что это за мычание? Синдромы опознала, а когда привили, забыла. Хотя уж в хайматшутц изобрели бы более правдоподобную версию. Но не факт, что она не вызвала бы больше подозрений. Может, плюнули на лакуны и рассудили, что, чем запутанней, тем лучше? Говори, девочка, что в голову взбредет.

Надо же, секстази вместо юнитов!

Искин отпил снова и снова удивился себе, отставил стакан на край стола, чтобы даже не притрагиваться.

И как она нашла Баля? Баль не суется в центр города, да и рыбные заводики все размещены на окраинах или в северных, подкарантинных кварталах.

И почему старая версия юнитов? Вот самый интересный вопрос! Конечно, после смерти Кинбауэра должно было произойти какое-то замедление в развитии юнит-индустрии, вполне возможно, имел место даже некоторый отток назад, пока определяли, кому передать его наследство. Но пользовать старые версии? Это как если бы вместо электричества вновь перейти на керосиновые лампы. Хотя сравнение не лучшее.

Нет, очень интересные и тревожащие несуразности.

Если, конечно, хайматшутц не стали прививать возможных перебежчиков втайне от них самих. Ой, бред! Тогда бы они прививали всех. Это же мечта и канцлера, и фольдстага – законопослушный и управляемый народ. Стройся! Равняйсь! Фольдланд юбер аллес! Кто хочет высказаться против? Никого!

Черт возьми, никто б в Европе от этого не отказался!

Но сто пятьдесят третья? По самым грубым прикидкам должна быть двухсотая с хвостиком, ближе даже к трехсотой. Впрочем, сама нумерация, скорее всего, уже была бы другая. Времени-то прошло…

Искин задумчиво повертел стакан, который, будто заколдованный, опять оказался у него в пальцах.

Значит, шесть лет. Почти шесть. И все изменилось? Понятно, смерть Кинбауэра через полтора месяца после его побега. Но, дьявол, девчонку-то определенно привили совершенно недавно! Или нет, привили давно, но активировали, по сути, при пересечении границы. Возможно ли такое? Почему нет? Этим вполне объясняется старость юнитов. Правда, прививать в таком возрасте «саботажников»… Получается, Стеф что-то недоговаривает? А если она недоговаривает, то с какой целью? Ну, Греган, положим, на самом деле существует. В городе таких Греганов, пожалуй, с пол-сотни наберется, если не больше. Здесь поверю. Хорошо, заметила она симптомы, нашла Баля, попросила его помочь… То есть, когда началась переходная стадия, очень удачно подвернулся я. С другой стороны, у нее симптомы, а она не знает, где ее привили.

– Извините.

– Да? – Искин поднял глаза на вставшего у столика мужчину.

Мужчина был подтянут и молодцеват, серый костюм, смуглое лицо, зачесанная влево челка, подбородок с ямочкой и улыбка в тридцать два зуба. Плащ перекинут через руку. В другой руке – газета, свежий номер местной «Zeitrevisor».

– Вы не возражаете, если я присяду за ваш столик?

– В общем-то…

Искин оглянулся и обнаружил, что все столики на тротуаре так или иначе заняты, везде сидели по двое, по трое, а за столиком у дверей кафе умудрились поместиться аж четверо молодых людей, по виду – студентов.

– Время сладкого омлета, – пояснил мужчина, виновато шевельнув плечами.

– Конечно.

Искин подвинулся, давая мужчине повесить сложенный плащ на спинку стула и сесть, не прижимаясь спиной к соседям.

– Я вижу, вы не местный, – сказал, устроившись, мужчина и, привстав, протянул руку: – Рене Персерод-младший.

Официант принял у него заказ – кайзершмаррн с земляничным вареньем и кофе.

– Не угадали, – сказал Искин, раздумывая, случайна ли их встреча, и пожал ладонь. – Искин. Леммер Искин.

Хайматшутц просто обожает плащи. Шпионов из Фольдланда в европейских фильмах теперь без плащей и не показывают. Увидел в кадре человека в тренчкоте – знай, он обязательно связан со службой безопасности. И тут уже не важно, надет тренчкот или нет.

Или это тоже паранойя?

– Экономикой не интересуетесь? Инвестициями? Акциями? – спросил Персерод-младший, щелкнув ногтем по газете.

– Нет.

– А зря. Сейчас как раз то время, когда можно схватить удачу за хвост. «Шауэршанц» растет, «Дюпон» растет, «Берингер» пока внизу, но что это значит?

– Что? – спросил Искин.

– Это…

Персерод-младший прервался, ожидая, пока официант поставит перед ним тарелку с кусочками сладкого омлета и крохотную чашку кофе на блюдце. Капли варенья алели на краю тарелки, будто кровь.

– Три марки.

– Спасибо, – Персерод-младший вложил официанту в ладонь монету в пять марок, – сдачи не надо. – И вновь повернулся к Искину. – Это значит, что «Берингер» со дня на день обязательно пойдет в рост. За ними есть такой грешок – сами играют на понижение перед большими государственными заказами.

– Зачем? – спросил Искин.

Персерод-младший наколол кусочек кайзершмаррна на вилку, со вкусом прожевал.

– Все просто. Они выкидывают от одного до двух с половиной процентов акций на биржу, и цена, разумеется, не сильно, но идет вниз. С помощью вялых слухов и подкупленных трейдеров акции проседают где-то на пол-процента или процент. Это, конечно, немного. Но затем на рынок кто-то выбрасывает еще процента три акций одним пакетом. Это уже пять процентов, в общей сложности. Пять – это психологический барьер. Другие игроки тоже начинают избавляться от «Берингера» под расходящуюся и якобы верную информацию, что «Берингер» утратил свое влияние в правительстве. Улавливаете?

Он подмигнул Искину.

– Нет, – сказал тот.

– Когда курс падает на четыре-пять процентов, а это много, в сумме получается под семьдесят миллионов марок, появляется некий трейдер, что осторожно скупает акции по все падающей цене. А дальше следует объявление, что «Берингер» получает новый заказ для своих промышленных фабрик на полмиллиарда марок. А?

Персерод-младший засмеялся с полным кайзершмаррна ртом.

– И акции идут вверх? – спросил Искин.

– Взлетают! В кратковременной перспективе – процентов на десять. «Берингер» из воздуха получает сто пятьдесят миллионов марок, с лихвой покрывая первоначальные убытки. И все это знают, и каждый раз это срабатывает.

– Но это обман.

Собеседник кивнул.

– Разумеется! Просто удивительно – будто в задумчивости почесал висок он. – Вы – местный, но не знаете о времени кайзершмаррна.

– А вы хоть раз выбирались за Кассантель-штросс? – похолодев, спросил Искин.

– Это ближе к карантинным кварталам?

– Да.

– То есть, вы намекаете, что там…

– Я уверен, там даже не знают о кайзершмаррне, – сказал Искин, поднимаясь. – Этот город полон эклектики, и богатые кварталы часто не имеют представления, чем живут бедные. А бедным не до того, чтобы заглядывать богатым в рот.

Персерод-младший улыбнулся.

– Вы – социалист?

– Скорее, реалист, – сердито сказал Искин. – Мне пора.

– Вы только не обижайтесь, – сказал ему в спину Персерод-младший. – Я просто пошутил. На самом деле, кайзершмаррн подают исключительно в этом кафе с восьми и до девяти утра.

Искин шевельнул плечом, подразумевая, что нисколько не обижен. Но весь короткий путь до переулка, ему жутко хотелось обернуться. В районе лопаток так и свербело. Смотрит этот Персерод-младший ему вслед или нет?

Берштайн ждал его у черного входа.

– Опаздываешь!

Низенький, округлый, с кипенью черных волос, впустую охраняющих лысую макушку, крючконосый, с выдвинутой вперед нижней губой, он щелчком отправил окурок в близкую стену здания напротив. Крашеная в голубой цвет, вся она была в неприятных крапинах.

– Уже девять? – спросил Искин.

– Почти.

Берштайн запустил его в двери. Пискнул магнитный замок. Через крохотный тамбур они попали в узкий коридор с утопленными в нише шкафами. Берштайн потянул створку, открывая висящие на прищепках халаты. Внизу белел ряд упаковок одноразовых силиконовых калош.

– Одевайся, – сказал Берштайн.

Под мягким светом потолочных пластин Искин снял потертую куртку, переложил идентификатор в задний карман брюк.

– Ты знаешь, что такое кайзершмаррн? – спросил он.

Берштайн сдвинул створку соседнего шкафа.

– Это на фольддойче? – спросил он, вешая куртку Искина. – Какое-нибудь ругательство? Я, честно говоря, не силен…

– Сладкий омлет.

– Всего-то?

– Да. Продается в «Кронцпринце Фердинанде». Здесь, рядом с клиникой.

Искин надел бледно-зеленый халат, провел пальцем по груди, сращивая стороны. Пискнуло. Резиновые манжеты обжали запястья.

– Я ходил туда всего один раз, – сказал Берштайн, облачаясь рядом в такой же халат. – Что тебе сказать, Лем? Не советую. Они позиционируют себя как весьма демократичное заведение, в смысле, по ценам, но, боже мой, с меня взяли десять марок за паршивый завтрак из яичницы с помидорами. Даже не с мясом, не с беконом, не с острым балканским шпиком, а всего лишь с помидорами! При этом через квартал есть «Повероне», прекрасная итальянская траттория, и там за ту же яичницу, только с зеленью, сыром и кусочками колбасы, просят всего две марки. Две!

Он вскрыл упаковку калош. Искин вскрыл свою. Уместившись на крохотной лавочке, оба обули калоши.

– Готов? – спросил Берштайн.

– Да, – сказал Искин.

– Тогда помоги мне встать.

Искин за руку потянул Берштайна с лавочки.

– Две! – повторил Берштайн, поднимая к потолку палец. – Я за сеанс беру десять марок, и три из них твои. И что, получается, моя работа стоит как паршивая яичница с помидорами? При этом я еще плачу аренду, кредит за оборудование и каждый год подтверждаю лицензию!

Они прошли в двери и через светло-серый холл мимо двух женщин и девушки, ожидающих на квадратных пуфиках, мимо стойки с секретаршей направились к лестнице на второй этаж.

– Через пять минут, – бросил Берштайн секретарше.

Та кивнула.

Собственно, вся клиника Берштайна представляла собой этот холл с парадным входом с Декстра-гассе и запасным выходом в переулок и два помещения наверху – досмотровую, которая по совместительству являлась операционной, и лабораторию с закутком для отдыха врачей. Врачей значилось три: Берштайн, Искин и Михал Сольваст, которого Лем видел всего раза четыре за три года.

Известную марку «Альтшауэр-клиник» Берштайн приобрел лет пять назад явно в надежде на вал пациентов. Городок был зажат в карантинные тиски, толпы все прибывали с южных границ Фольдланда, из-под Скабина, словно там вскрылся нарыв. Центр распределения только-только обставил себя столбами и огородился проволокой. В газетах и на телевидении царила истерия по поводу заражения юнитами, каждый второй политик кричал о том, что под видом беженцев происходит невидимая оккупация Европы, а фургоны санитарных служб с зелеными крестами стояли на перекрестках.

Почему бы и нет? – конечно, подумал Иосиф Берштайн.

За плечами у него были семь лет работы простым ординатором в медицинском центре в Живорно, почти десять лет администрирования частной клиники в курортном Вейне и крайне популярные курсы биосканирования с помощью биопакови магнитонов «Эскаль», «Хофбург» и «Про-Био».

Почему бы и нет?

«Альтшауэр-клиник» поставила ему в кредит пусть и не новый, но вполне дееспособный магнитон «Сюрпейн», сертифицировала деятельность отделения, а сам Берштайн договорился с городскими и карантинными властями о признании результатов его обследований и включении клиники в А-список, который выдают беженцам вместе с памяткой о правах и продуктовыми карточками.