Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Искин поймал себя на том, что втянул голову в плечи. Фольдланд подкрался не юнитами, не шпионами хайматшутц в плащах, а восторженным ревом молодых глоток. Молодые глотки желали славить павшую империю. Идиоты жаждали военных побед и орденов. Грезили объединением с Фольдландом.

Тот ли это Остмарк, что был еще два, три года назад? Откуда они все? Почему он не заметил, пропустил это?

Искин сцепил зубы и расправил плечи. Нельзя показывать страх. Ну уж нет! Тум. Тум. Тум. Первая колонна, человек сто, пехотная рота, железные пряжки на поясных ремнях, железные пуговицы на зеленых мундирах, подкованные ботинки, вывернула из-за угла.

– Асфольд простирается от моря до моря!

Молодые идиоты открывали рты и выкрикивали слова. Высоко тянулись носки ботинок, едва не задевая задницы впереди идущих. Отмашку давали руки. Взлетали кулаки.

Тум. Тум. Тум.

Двадцать рядов по пять человек. Искин смотрел на лица, полные торжественной силы. Лица будущих убийц и садистов. Сама собой разогревалась магнитонная спираль. Кукожился, мерз желудок. Остро кололо там, где прикладывал контакты «электрический папа» Пауферн.

Тум. Тр-рам! Тум. Р-рам! Радостное будущее мясо, решившее усыпать собой поля Европы, чеканило шаг. Кто-то их выучил, надрессировал, запретил задумываться, в какой ад они шагают. Асфольд, Асфольд юбер аллес!

Искин смотрел, все больше холодея, промерзая будто на морозе. Стеф прижималась. В окне дома напротив кто-то осторожно сдвинул занавеску и наблюдал.

– Наш мир стоит на костях наших врагов!

За первой ротой с промежутком в двадцать метров пошла вторая. Среди мальчишек в мундирах замелькали девчонки. Куртки, юбки, пилотки. Замыкал строй взвод вполне зрелых мужчин, на груди некоторых поблескивали значки отличия.

– Ой! – выдохнула Стеф и спряталась за Искина.

Знаменосец снова, уже по другой стороне улицы, подходил к перекрестку. Из второй роты нет-нет и косили глазами на застывших на углу дома случайных зрителей. Искин ловил и любопытство, и высокомерие, и желание покрасоваться. Грудь вперед, шаг четче, четче. Эй, мальчишка, вставай в строй. А ты, отец, чего ждешь?

Тр-рам! Тр-рум!

Барабанный грохот подравнял ряды. Последними перед Искиным и Стеф прошли три офицера в мундирах остмаркского вермахта – серые брюки, серые, на манер фольдландских мундиры, сине-зеленые петлицы, портупеи, два усача, один, носатый, с коротким шрамом от угла рта к уху.

– Асфольд! Асфольд!

Офицеры улыбались. Один, державший перчатки в ладони, едва заметно кивнул Искину. Словно он был его старый знакомый. Видимо, отсутствие иной публики требовало такого знака. Вышли посмотреть, как шагает будущее страны? И что ж! Правильно! Молодцы! А все остальные – гнилые обыватели, наложившие в штаны от страха.

Последним семенил полный полицейский инспектор, призванный, видимо, контролировать порядок прохождения марша.

Стяг вернулся на Редлиг-штросс и поплыл в глубину улицы, затираемый серым углом похожего на бастион здания. Тр-рам-тум-тум! Звук отскакивал горохом. Барабанщики держали дистанцию. Рев двух сотен глоток:

– Асфольд, прими героев!

– Пошли! – Стеф потянула Искина за руку, едва появилась возможность пересечь освободившуюся проезжую часть.

– Погоди, – сказал Искин.

Ему не хотелось показывать, что он готов бежать от почитателей Асфольда вприпрыжку. Такого удовольствия он им не доставит. Медленно, чинно, прогулочным шагом…

– Быстрее! Ну, пожалуйста!

Стеф обернулась, жалобно кривя рот. Желтые прядки выбились из-под шляпы.

– Я и так…

Она не дала ему договорить, выпалив:

– Я видела Грегана!

Искин наконец позволил Стеф увлечь его за собой.

– Какого Грегана? Того Грегана?

– Да!

Они почти побежали.

– Он тебя узнал?

– Я не знаю.

Солнце вставало над крышами. Полосы оранжево-розового цвета ложились на асфальт и стены домов. Впереди брякала клаксонами, блестела стеклами Кламке-штросс. Асфольд остался позади, заглох, утянулся в раскатистом рычании за спину.

– Он шел во второй колонне! – сказала Стеф.

Навстречу им молодая женщина прокатила коляску. На скамейке под кленом дремал завернувшийся в плащ старичок. Тирольская шляпа сползла на нос.

– То есть, Греган у нас – в местном хаймвере? – уточнил Искин.

– Да!

Стеф остановилась, запыхавшись. Лицо ее раскраснелось. Обернувшись, она вытянула шею. Искин оглянулся вместе с ней.

– Вряд ли они пойдут на Кламке, – сказал он, расстегнув пуговицу на вороте рубашки, – никто не будет ограничивать движение транспорта. Думаю, им и Редлиг-штросс выделили не всю. Наверное, от здания Военного музея.

– Это точно был он, – сказала девчонка.

– Ну, тогда он видел какого-то мальчишку в одежде не по размеру, – Искин обмахнул рукав ее пальто. – И меня.

Стеф шмыгнула носом.

– Все равно было страшно.

Искин сощурил глаза, глядя, как хаймвер последними пятерками марширует с перекрестка. С огоньком работают с молодежью, вдруг зло подумалось ему. Асфольд, Асфольд! Куда как надежнее, чем отдавать все на откуп юнитам. Нарисуй будущее, надуй его из былого прошлого, которого никто не помнит, покажи врага, внутреннего, внешнего, объясни, что будущее без победы над врагом невозможно. И все – формируй колонны из простаков и любителей легкой жизни.

Какого дьявола кому-то еще понадобились юниты?

– Это страшно и без Грегана, – произнес Искин, вновь беря девчонку за руку. – Красивым и безобидным это кажется только в начале. Все эти блестящие глаза, пружинящий шаг, чувство причастности к чему-то великому…

– Я же из Фольдланда, – посмотрела на него Стеф.

– Прости.

Они пошли молча. Барабанный рокот попытался догнать их, но был безжалостно задавлен шумом Кламке-штросс. Они выбрали момент, когда регулировщик остановил автомобильное движение, и перебрались на противоположную сторону улицы. Омнибусная остановка располагалась у здания с продуктовым магазином на первом этаже. Ненавязчивые надписи предлагали купить говяжьи колбасы и альпийский сыр. Зеленели кусты шиповника. Играли с лохматым щенком дети.

В десяти шагах белел киоск с соками и газированной водой. Худая продавщица натирала тряпкой прилавок.

– Дашь мне десять грошей? – спросила Стеф.

Они пристроились в хвост небольшой очереди, ожидающей омнибуса.

– На воду? – спросил Искин.

– Ага.

– У тебя же есть деньги, – сказал Искин.

– Я их коплю, – сказала Стеф.

– Для моря?

– Да. Для чего же еще?

Искин покопался в карманах.

– На.

Он высыпал несколько монеток в подставленную ладонь.

– Хочешь, я и тебе куплю? – сверкнула веселым глазом из-под кепки девчонка.

– Во мне еще чай бродит, – сказал Искин.

– Как знаешь.

– Только давай по-быстрому. Придет омнибус, я тебя ждать не буду.

Стеф рассмеялась, отступая к киоску. Натуральный Гаврош.

– Будешь!

– Уеду один.

– Ха-ха! Сам-то веришь?

Стеф дрыгнула ногой, пугая прохаживающихся поблизости голубей.

– Увидишь!

Старуха в очереди с оттянутыми, бульдожьими щеками неодобрительно посмотрел на Искина сквозь стекла очков. На ней была плотная темная кофта, которую она использовала как верхнюю одежду. Седые волосы и плечи покрывал платок.

– Дети сейчас никого не слушаются, – сказала она. – Им нужна твердая рука.

Искин промолчал.

– Да-да, – сказала старуха, словно он ей только что возразил, – никакого уважения к старшим. Грубят, шумят, устраивают какие-то забеги по дворам. Их всех надо отдать в армию. Там их научат порядку.

– Вы уверены? – спросил Искин.

– А я согласен, – присоединился к старухе худой господин в костюме. Под мышкой он держал потертый портфель. – Спасу от них в городе не стало. Каждый день в газетах пишут: то на Облер-штросс стекла побьют, то бакалейную лавку обнесут, то налетят и – прощай часы и бумажник. А вчера, говорят, в центре Бушелен стычку с полицейскими устроили. Уже полицию не боятся!

– Беженцы? – спросил Искин.

– Не знаю, – сказал мужчина. – Может и они. Кто их разберет? А может кто из шуцбунда. Мало их гоняли в свое время.

Лицо у него было цвета плохой газетной бумаги, бледное, в пятнах. На лацкане пиджака поблескивал значок в виде оленьей головы.

– Беженцы не лучше, – заявила старуха, поддергивая висящую на локте кошелку. – У меня все клумбы истоптали.

– В хаймвер всех и загнать, – горячо сказал мужчина и наклонился к Искину: – Не хотите отдать в хаймвер своего сына?

Искин обернулся. В стороне от киоска Стеф, обхватив двумя руками большую стеклянную кружку, пила сладкую фруктовую воду.

– У меня дочь, – сказал Искин.

– Дочь?

Лицо худого господина недоверчиво вытянулось.

– О, Господи! В штаны обрядили! Тьфу! – Старуха резко отвернулась к проезжей части, не желая иметь с Искиным ничего общего.

– Ну, женщин тоже принимают, – неуверенно сказал мужчина.

Видно было, пыл его угас.

– Я подумаю, – сказал Искин.

– Вы же не социалист? – спросил мужчина, уставившись на него бесцветными глазами.

Искин улыбнулся.

– Я – беженец.

Лицо собеседника запахнулось, будто дверь в комнату. Качнув головой, он отступил, даже спрятался за старуху. Мимо тек автомобильный поток. Среди «мерседесов», «крафтов» и «опелей» нет-нет и попадались местные «австро-даймлеры» и «штейры». Омнибусы же все сплошь были производства фольдландовских заводов, в основном, «зауэры» и «кэссбореры». Длинные, на сто с лишним пассажиров, междугородние «кэссбореры», проезжая, сверкали синими и белыми лакированными бортами. Ехали в Линц, Варсбург, Клагенфюрт, Загреб и Падую. На одной из табличек, прикрепленной к лобовому стеклу, Искин конечным пунктом разглядел греческие Салоники.

Стеф припрыгала на одной ноге.

– Я – все, – сказала она. – Вода очень вкусная.

– Теперь, если что, терпи, – сказал Искин.

– Пфф! А омнибуса не было?

– Нет пока.

– Видишь, я успела.

– И все, стой.

Солнце целиком всплыло над крышами и, посветив с минуту, тут же увязло в облачной пелене. Серый покров, затягивающий небо с севера, казался бесконечным. На асфальт упали первые капли. Дома и улица потемнели. Кто-то, предусмотрительно захвативший зонт, уже поднял его над головой.

Омнибус на Бюргер-плац подошел, когда над стоящими в очереди на остановке громыхнуло. Открылись двери, и люди торопливо принялись забираться в салон. Худой мужчина, предлагавший Искину отправить Стеф в хаймвер, приподнял портфель над головой. Водитель принимал деньги и отрывал билетную ленту.

– Давай, – подтолкнул девчонку Искин.

Стеф поднялась на ступеньку. Все сидячие места уже были заняты. Галдели мальчишки, глядя, как сбегают по стеклам капли. Кто-то отряхивал шляпу. Любитель хаймвера протирал латунные пряжки портфеля рукавом.

– Два билета.

Лем разменял десятку. Водитель закрыл дверь. Омнибус тронулся и покатил по Кламке-штросс. Сверкнула молния.

– Проходи дальше, – сказал Искин Стеф.

Они забрались в самый конец салона, протиснувшись между людьми. Здания и тротуары, проплывающие за стеклами, размывало, штриховало дождем. На сиденье рядом полная женщина везла пустую кадку, а мужчина читал «Kronen Zeitung», на развороте которой кто-то ехидно высмеивал последнюю речь Шульвига.

– Ох и не повезло нам, – сказал кто-то. – В такой дождь какая рыбалка?

Стеф потеребила Искина за рукав пиджака.

– Что? – наклонился он.

– Хочешь, что-то скажу? – спросила Стеф.

Лицо ее было серьезно.

Омнибус остановился и выпустил трех пассажиров под зябкие дождевые струи. Взамен, отряхивая зонт, поднялся мужчина в старом, потрепанном кителе. Также он оказался обладателем бравых, закручивающихся вверх усов.

– Что-то случилось? – спросил Искин, переключая внимание на Стеф.

Девчонка приблизила губы к его уху.

– Я полгода провела в фольдюгенде, – прошептала она. – И из винтовки стреляла. Три раза. У меня даже значок есть. Он в коммуне остался.

– А потом?

– Потом мы с Кэти сбежали.

– Не понравилось?

– Сначала было весело. – Стеф умолкла, выдавила слабую улыбку. – Мы маршировали, как эти… – Она качнула головой вбок, назад, в сторону давно скрывшейся Редлиг-штросс. – Ходили по Кинцерлеерну, а нам хлопали. Мальчики были все солдаты, а мы – медицинские сестры. И мы пели про Фольдланд и цветы на могилах героев. У нас многие плакали, когда пели. Я тоже. К нам даже Пирхофф приезжал.

– Пирхофф? Не знаю такого.

– Первый комиссар фольдюгенда.

Омнибус продирался сквозь не на шутку припустивший дождь. Летели брызги. Впереди и по бокам движущиеся автомобили проплывали растянутыми, размазанными пятнами. Искин подумал о безуспешной попытке обогнать грозовой фронт. На юг, на юг!

– Вот, – вздохнула Стеф и тихо продолжила: – А потом оказалось, что есть жесткий распорядок, когда вставать, когда ложиться. Девочки должны одно, мальчики другое. Самое главное для девочки – это материнство.

Искин кивнул.

– Еще есть позорный столб, карцер и отдельный домик для тех, кто провинился. То есть, не показывал успехов, был последним в соревновании, много болтал, не слушал речи Штерншайссера или не спал после отбоя.

Одно из сидений освободилось.

– Садись, – сказал Искин Стеф.

– Не хочу, – ответила девчонка.

Она была напряженная и прямая. Почему-то Искин подумал, что она все еще видит шагающий за барабанщиками молодой хаймвер. За стеклами тенью мелькнул близкий дом, словно гигантское подводное чудовище, на миг проявившее к омнибусу любопытство.

– Там чуть не убили мальчика, – выдохнула Стеф. – За то, что он сказал, что «коричневые рубашки», когда Штернштайссер пришел к власти, убили его отца. Ему кричали, что его отец был коммунист, любитель Красного Союза, сочувствующий всякой погани, которая видит Фольдланд на коленях перед Европой и американскими евреями. А он сказал, что его папа просто пытался прекратить погром у соседей.

На следующей остановке человек десять вышло из салона, и омнибус сделался полупустым.

– Шольхов-штросс, – сказал водитель. – Следующая – Грюнер Маркт.

Искин все же посадил Стеф на освободившееся место, сел рядом сам.

– Мне этот мальчик нравился, – сказала Стеф, царапая ухо Искину полями шляпы. – А его привязали к столбу и кидали в него яйца и картофель. Но он же ничего не сделал! И всех нас заставили кричать, что он коммунист, урод и враг.

– И ты тоже кричала?

Девчонка чуть заметно кивнула.

– Да, – сдавленно ответила она.

– Понятно, – приобнял ее Искин. – Будем надеяться, что здесь этого не случится.

– Я все равно отправлюсь на море, – упрямо заявила Стеф.

Дальше они молчали. Искин не знал, о чем думала Стеф, она дышала на стекло и выводила пальцем волны и купающихся в них человечков. Сам же Искин начал прикидывать, что можно собрать, кого предупредить, куда выехать.

Сразу границы не перекроют. Будет хаос, будет неразбериха, Фольдланд тоже давал уехать всем желающим. Берштайн и Ирма – им надо сказать обязательно. Потому что если вокруг тебя ходят с маршами во славу старой империи, значит, она вот-вот сделает попытку возродиться через молодых идиотов. Фольдюгенд, хаймвер, союз защиты родины – уже не важно, под каким названием они выступают. Просто в один момент эти бестолковые, оловянноглазые парни придут к тебе домой и спросят, готов ли ты поддержать их. Или ты враг, скрытый извращенец, псих, шпион? Хайматшутц по тебе плачет.

Господи, неужели никто не видит? Или видят, но не могут ничего сделать? А что если это исторически предопределено? Многим же нравится. И Отерман соскучился по порядку, и мужчина из очереди, с оленьим значком на лацкане, и старуха из нее же. Наверное, проведи опрос по всему Остмарку, половина страны, как минимум, будет не против объединения с большим братом. Дойчи и остдойчи. Асфольд звенит в крови. Один, когда-то разделенный народ. Не пора ли снова?

Значит, в Италию к дуче. Или, пожалуй, в Грецию. Франкония не вариант, Португеза смотрит в рот Эспаньоле с каудильо Франко. Балканы? Польша? Или вообще вон из Европы? Красный Союз? Искин усмехнулся.

– Что? – спросила Стеф, почувствовав, как он шевельнулся.

– Подумал о Красном Союзе.

– Там моря нет.

– Есть.

– Все равно там страшно.

– Почему?

– Так все говорят.

– Все в Фольдланде?

– И здесь.

– Может, врут?

Стеф легкомысленно пожала плечами.

– Ну и что? Это далеко.

– Просто, есть сомнения.

Мир вдруг резко посветлел. Омнибус вывалился из дождя на умытую, свежую улицу, мелькнули пестрые тенты и аккуратные дощатые павильончики, выстроившиеся по периметру овальной площади.

– Грюнер Маркт.

Дверь открылась, вышли одни из последних пассажиров, кто-то выругался, попав ногой в лужу.

– Наша – следующая, – сказал Искин.

Хватаясь за поручни, он двинулся в начало салона. Стеф, следуя за ним, ушибла коленку и с шумом втянула воздух.

– Дурацкие сиденья!

Они встали у двери. Омнибус дрогнул и мягко покатил от павильончиков прочь. Водитель оглянулся.

– Следующая – конечная.

Искин кивнул. Стеф просунула пальцы ему в ладонь. Он слегка пожал их, чувствуя тонкие косточки под кожей.

– Ты меня теперь ненавидишь? – спросила она.

– С чего бы? – удивился Искин.

– Ну, за то, что я была в фольдюгенде.

– Это не имеет никакого значения.

– А что имеет?

– Что ты здесь.

– Тогда ладно.

Снаружи потянулось распаханное поле за невысоким заборчиком. Дальше обнаружилась вытоптанная, рыжая от кирпичной крошки площадка, огороженная сеткой. Омнибус повернул, и по правому борту открылось длинное серое здание с отходящими в стороны рукавами. На флагштоках перед ним, прибитые дождем, висели флаги Остмарка, Франконии, Британии и неофициальный флаг лиги наций. Мелькнули несколько тракторов и механизированных тележек, выстроенных у обочины. Работники в штанах на лямках кучковались около дощатого фургончика на колесах. У площади перед невысоким белым зданием омнибус остановился. Вокруг, будто палки, торчали саженцы.

– Бюргер-плац.

Дождь уже даже не моросил, хотя тротуары и земля были мокрые. До центра по адаптации и работе с беженцами пришлось идти метров триста. Белели флагштоки. Искин и Стеф миновали два поднятых шлагбаума и пустую будку. Никто не шел за ними следом, ни один человек не спешил от здания к остановке.

– Как будто никого нет, – сказала Стеф.

– Просто мы рано, – сказал Искин, хотя и сам был в некотором недоумении.

Когда он посещал этот центр последний раз, тот напоминал растревоженный муравейник – все куда-то спешили, толклись на широком крыльце, сновали из кабинета в кабинет или, сойдя со ступенек, сосредоточенно окуривали сигаретным дымом каштаны. Дети и женщины сидели на скамейках. Длинные хвосты очередей вились по дорожкам и ныряли в окантованные железом высокие двери. Многочисленные головы мелькали в окнах второго и третьего этажей. Разноголосо шелестел воздух.

Возможно, просто упал поток.

Копошение жизни, впрочем, скоро обозначилось. У правого крыла под присмотром полицейского человек двадцать ожидали, когда их запустят внутрь, упирались ладонями в железные перила, курили, переминались. В выгородке рядом с левым крылом затарахтел, плюнув выхлопом в небо, двигатель. На первом этаже открыли несколько окон.

Искин и Стеф поднялись по широким ступенькам. Центральные двери были открыты, они спокойно зашли. Внутри было гулко и просторно. За пустым гардеробом и кафе в четыре столика, тоже пустым, обнаружился коридор.

В начале коридора за массивным столом, придавившим своими массивными ножками ковровую дорожку, при лампе и телефоне сидел строгий мужчина в сером костюме. Сидел прямо и смотрел строго перед собой, словно тренировал выдержку.

– Можно? – спросил его Искин.

– Что? – встрепенулся мужчина и сделал внимательное лицо, вытянув губы в гузку.

– Вы работаете?

– Да, я работаю, – подтвердил мужчина.

– А Центр?

– Центр? – мужчина, перегнувшись через стол, выглянул в коридор. Он едва не боднул Искина головой в живот. – Работает. Обязательно работает. Как же! Все с утра уже здесь. Вы по какому вопросу?

– Хочу зарегистрировать дочь и продлить карточку беженца, – сказал Искин.

– Я – дочь, – подступив, сказала Стеф.

В подтверждение своих слов она сняла шляпу. Улыбка, которую она подарила сидящему, была лучезарной.

– Нет-нет-нет, – замотал головой мужчина, – это невозможно. Это разные кабинеты.

– Но они работают? – наклонился Искин.

– Да, но это, кажется, туда, – мужчина показал пальцем в правый рукав коридора, – и на второй этаж. Вы не сможете сделать это одновременно.

– А последовательно?

– После… – мужчина застыл с приоткрытым ртом. На его молодое лицо и шею словно брызнули кармина. – Да, извините, это можно. Это получится. Вы можете успеть до обеда.

– А регистрация на втором?

– Да. Была там, – мужчина слабо улыбнулся. – Но вам необходимо будет сделать фотокарточку и внести дочь в картотеку.

– Я знаю, – сказал Искин.

Он взял Стеф за руку.

– До свидания, – сказала мужчине девчонка.

Длинный лестничный пролет изгибался вдоль округлой стены. Часть стены была задрапирована в государственные цвета Остмарка. Висели портреты в тяжелых рамах. Стеф, пока они поднимались, читала надписи на латунных табличках.

– Эрцгерцог Леопольд Седьмой, император Франц Первый, император Фердинанд Первый, император Франц Иосиф Первый… Ой, у нас они тоже были! – объявила она. – Вот этого, с баками, я помню!

Она чуть ли не поскребла пальцем подбородок Франца Иосифа.

– Успокойся, – сказал Искин, – не мудрено наличие одних императоров, раз Остмарк и Фольдланд были одним государством.

– Асфольдом?

– Асфольд был куда раньше. Во времена Барбароссы, крестовых походов, замков, мечей и копий.

– Почему же все хотят вернуть такую древность? – спросила Стеф.

– Потому что им кажется, что эта древность – ослепительна, и им достанется кусочек древней славы, – сказал Искин. – Спроси чего-нибудь полегче. Гоняться за призраками былого – наша национальная забава.

– И Остмарка, – добавила Стеф.

Они пошли по тихому коридору с лавками у стен. Белели двери, начинаясь с двадцать первого номера. По левую руку были четные, по правую – нечетные.

– Вообще-то, – сказал Искин, – британцы тоже не против вернуться в прошлое. Спят и видят возрождение королевства времен короля Артура.

– А он был до или после Барбароссы?

– До. Лет на шестьсот раньше.

– Пфф! Откуда они знают, что тогда было хорошо?

– Они и не знают. У них есть только древние баллады. Героические. Где один король сразил другого.

Они обогнули выступ. В нише за ним обнаружилась площадка с уходящим наверх лестничным пролетом, тут же у окна под подоконником, на черно-белых плитках стояла урна, из которой вился вверх зыбкий сигаретный дымок – кто-то не погасил окурок. Дальше опять пошли двери. Двадцать седьмая и двадцать восьмая. Никаких указателей не было, хотя Искин помнил, что в прошлый раз, хоть и редкие, но висели таблички.

– А мы правильно идем? – спросила Стеф.

– Вроде бы да, – сказал Искин, надеясь увидеть хотя бы одну живую душу, у которой можно будет спросить про регистрацию.

Коридор был пуст.

– Давай спросим в каком-нибудь кабинете? – предложила Стеф.

Искин остановился.

– По-моему, это было дальше.

– Пфф!

Стеф с ходу решительно потянула ручку ближней двери. Дверь оказалась заперта. Тогда Стеф выбрала своей целью следующую.

– Здравствуйте, – она головой нырнула в открывшийся проем. – А где здесь происходит регистрация?

Искин не успел вмешаться.

– Стеф!

Что ответили девчонке, он не услышал, но по покрасневшим ушам, по напряженной позе, по вцепившимся в ручку пальцам понял, что неучтивого юного посетителя, посмевшего сунуть свой нос в кабинетную тишь, поставили на место.

– Простите, – оттягивая Стеф в коридор, Искин на мгновение заглянул сам. – Простите, мы не хотели помешать…

Он мельком увидел толстощекое лицо с крючковатым носом и жирными губами, шею, стянутую воротником серого, гражданского мундира, стакан чая, поднесенный к губастому рту.

– Извините.

Искин закрыл дверь, но Стеф проворно открыла ее снова.

– Вы сами – дурак! – крикнула она и потянула Искина прочь от багровеющей, всплывающей будто солнце над столом физиономии чиновника.

Дверь хлопнула. Искину пришлось вслед за девчонкой нырять за стенной выступ дальше по коридору.

– Он может вызвать полицию.

– И что? Он обозвал меня дураком! – заявила Стеф.

– Но ты действительно поступила не очень умно.

– Тогда бы уж назвал дурочкой.

Искин оглянулся.

– Ладно. Кажется, это здесь.

Он смутно припомнил, что Принцель, после Шмиц-Эрхаузена устроившийся в Центр мелким служащим, кажется, именно сюда приводил его для оформления три года назад. Вряд ли что-то изменилось. По крайней мере, скверно окрашенная квадратная арка, ведущая к туалетам, осталась такой же скверно окрашенной. Разве что вдобавок облупилась кое-где. А дальше уж точно должны быть таблички.

«Rezeption». «Kartothek». «Archiv». И другие.

– Сюда.

Искин завернул в отросток, освещенный желтой лампочкой. Пол здесь был на ступеньку ниже. Двери шли часто, из-за них, обитых коричневым дерматином, летели звуки жизни – голоса, щелканье клавиш, скрипы мебели. Короткими рядами у серо-зеленой стены стояли стулья, сколоченные то по три, то по четыре штуки вместе.

– Теперь точно сюда.

Искин узнал нишу с окном, выходящим на внутренний двор, и прошел дальше. «Rezeption». Он остановился у белой двери. Память не обманула.

– Здесь? – спросила Стеф.

– Да, – Искин взял девчонку за плечи. – Итак, ты – моя дочь, Стефани Искин. С твоей матерью я в разводе, ты сбежала ко мне из Фольдланда.

– Мама умерла, – сказала Стеф. – Я сбежала от отчима.

– Так даже лучше.

Искин взял ее ладонь в свою.

– Разрешите? – он открыл дверь.

В небольшое помещение были втиснуты три стола, заполненные папками стеллажи и книжный шкаф с застекленными дверцами. Единственное узкое окно было занавешено зеленой шторой. На двух столах стояли пишущие машинки «Rheinmetall». Третий, дальний, стол использовался, видимо, как место для хранения документов, разобрать которые было некогда. Весь он был завален бумагами. Правда, стаканы и сахарница отвоевали себе крохотный уголок. На одной стене висела карта Остмарка с опасно краснеющей границей Венгерского Королевства. На другой висел детальный план города.

Люстра о четыре рожка имелась одна на все помещение, но давала достаточно света. На взгляд Искина, светила даже чересчур. Один рожок можно было со спокойной совестью и в целях экономии выкрутить.

– Здравствуйте.

Он сощурился, разглядывая сидящих за столами женщин. Они были в блузках и строгих серых пиджаках. Одна худая, другая полная. Брюнетка и шатенка. Искин их не помнил. В памяти его лица не отпечатались.

– Вам что-то нужно? – спросила шатенка, кашлянув.

– Нужны регистрационные документы, – сказал Искин, подводя Стеф к столу. – Это моя дочь, она из Фольдланда.

– Стефани, – сказала Стеф.

– Какие-нибудь документы на нее вообще у вас есть? – спросила брюнетка.

– Откуда? – развел руками Искин. – Я даже не знаю, как она через границу перешла.

Шатенка наклонила голову. На ее морщинистом, остроносом лице появилась гримаса неудовольствия.

– И что нам тогда писать?

Стеф подступила к столу.

– Вы можете записать, что я Стефани Нойбауэр, если по маме, и Стефани Искин по папе. Мне пятнадцать с половиной лет. И я сбежала от отчима.

– Из Фольдланда?

– Да, из Кинцерлеерна.

– А что с матерью?

– Умерла.

Наклонившись, Искин выложил свой идентификатор.

– Я прошу зарегистрировать ее, как мою дочь.

– Это достаточно редкий случай, – сказала брюнетка. – Ее проверяли на юниты?

Искин вздохнул.

– Мы собираемся сделать это в «Альтшауэр-клиник». Но, как вы понимаете, без регистрации в обследовании нет смысла.

– А в карантинный центр…

Искин качнул головой.

– Мне бы не хотелось потом полгода выцарапывать ее из рук санитарной службы. Вы же знаете, какая там бюрократия и неразбериха.

Его расчет оказался верен. Санитарную службу даже здесь, в центре адаптации, мало кто любил.

Побаивались, уважали, но не любили. Слишком много власти было у санитарных инспекторов. Больше, чем у иного полицейского комиссара.

– Понимаю вас, – вздохнула брюнетка. – Но вы должны отдавать себе отчет в том, что без санитарной книжки документы девочки будут недействительны.

Искин кивнул.

– Я знаю. Мы идем в «Альтшауэр-клиник» завтра.

– Это не обязательно. У вас есть неделя, – сказала шатенка. – В течение этого срока вы должны пройти обследование на заражение юнитами.

– Еще полтора года назад срок был три дня, – поделилась ее коллега.

– А лет шесть назад никого из беженцев даже не выпустили бы в город, – улыбнулся Искин. – И без документов людей на улице забирали на карантин.

Шатенка передернула плечами. Некрасивое лицо ее скомкалось в переживаемых чувствах.

– И не напоминайте!

– Хорошо, не буду, – сказал Искин. – Что нам нужно делать?

– Вот.

Брюнетка подала ему лист бумаги, на котором успела набросать последовательность действий и номера кабинетов. Номер двадцать третий. Картотека. Завести картотечную карточку. Номер тридцать седьмой. «Sofortiges Foto AGFA». Моментальное фото AGFA.Сфотографироваться. Три карточки пять на четыре. Стоимость – одна марка (за срочность). Номер двенадцатый, первый этаж. С фотографиями и карточкой из картотеки – в документальный отдел. Отдать, вернуться сюда и ждать внутренней корреспонденции.

– Ясно, – прочитав, сказал Искин.

– Стефани, – позвала Стеф шатенка, – подойди сюда.

Она вручила ей листок с печатью. Это было направление в городскую больницу. Вши, туберкулез, дезинтерия – на наличие этого ее обязательно должны проверить. И по женской части, конечно.

– Благодарю вас, фрау, – сказала Стеф.

– Кстати, – обернулся уже в дверях Искин, – а почему у вас так мало народу?

– А вы не знаете? – удивились женщины. – Мы большей частью уже переехали на Кайзертур-аллее. Вам еще повезло, что вы нас застали. Площади для отделов не подготовлены, но обещают к первым числам мая решить эту проблему. А так на первом этаже и в правом крыле почти никого не осталось. Кабинеты закрыты.

– И что здесь будет? – спросил Искин.

– Кажется, какая-то организация, – пожала плечами шатенка.

– Что ж, понятно, – сказал Искин. – Спасибо.

Дальше они мотались по кабинетам, вымеряя шагами длинные, извилистые коридоры здания. Полчаса провели в картотеке, где грудастая женщина с бульдожьим лицом устроила Стеф форменный допрос, записывая в карточку имя, фамилию, возраст, место рождения, правша она или левша, цвет глаз, особые приметы. От нее они получили плотную картонную бирку с номером и штампом. С этой биркой в тридцать седьмом кабинете усталый пожилой фотограф с отвисшей нижней губой и тоскливыми глазами посадил Стеф на фоне белой стены и сделал несколько снимков монструозным, выкатным, на колесиках, аппаратом, который тут же принялся гудеть, пощелкивать и что-то перемещать в своих железных недрах. Здесь же, в закутке за аппаратом, фотограф принял от Искина плату и пробил чек. Лем хотел было его спросить, почему он доплачивает за срочность, если фото моментальное, но решил не создавать конфликт на ровном месте. Марки ему было не жалко. Снимков пришлось ждать пять минут, они появились блоком в четыре штуки, и фотограф аккуратно отделил одну для внутреннего учета, карандашом переписав на обороте данные с бирки. В документальный отдел на первом этаже обнаружилась очередь из двух человек, и Искин, оставив Стеф сидеть на стуле, сходил по своему делу – в пустой комнатке заполнил анкету, приложил социальную карточку, выписку о проживании и идентификатор и дождался, когда документы вернутся к нему с красным штампиком «Одобрено для продления».