Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Эй!

Искин пошел по коридору, трогая дверные ручки. Все было заперто. Свет не горел. На рамках развешанных по стенам картин, восхваляющих производство яблочного повидла и вообще яблоки в любом виде, лежал слой пыли. В конце коридора имелась тесная площадка, заставленная бидонами, и лестница на второй этаж. Искин прислушался и вроде бы различил голоса. Поднимался он тихо, чувствуя, как малыши снуют под кожей. Им передалось его волнение. Конец пути. Больше он никого искать не будет. Если здесь пусто, он просто отправится к морю. Вот и все.

Густеющий свет из окон желтил стены. С каждым шагом голоса становились отчетливей, их было два, и один казался знакомым.

Искин помедлил, потом легко стукнул в дверь, за которой обитали голоса. Стало тихо. Послышались осторожные шаги. Потом дверь распахнулась.

– Так, вы кто?

Человек, который встал на пороге, обзавелся бородой и усами, но Искина обмануть не смог. Зато Лем, которому юниты слегка поправили форму лица и сделали горбинку на носу, остался не узнанным. Он видел это по глазам.

– Здравствуйте, – сказал Искин, – я к доктору.

Вот и все, подумалось ему. Как просто. Все дороги из пограничного Скабина ведут сюда.

– К какому доктору? – возмутился человек. – Здесь не больница. Вы, извините, в своем уме? Что за бред!

– Мне сказали…

– Кто вам сказал?

Второй человек выступил из глубины комнаты. Он был выше и моложе. Искин его не знал. Но если давний знакомый был в пиджаке, свитере и брюках, то этот мужчина, его приятель или, что более вероятно, напарник, был как раз в медицинском халате.

– Вас нагло обманули!

– Простите.

– Вы зачем пришли? – нападал молодой и высокий в то время, как первый мужчина просто смотрел на Искина.

– Мне сказали, что здесь делают инъекции, – сказал Лем.

Молодой побледнел. Его более возрастной напарник обладал прекрасной выдержкой и лишь улыбнулся.

– Что значит «инъекции»? – спросил он. – Здесь, как вы видите, не больница, все, что есть в здании, это небольшой медицинский кабинет. Крохотный, по правде говоря. И он находится в очень запущенном состоянии. Мы даже не водим туда никого. Это однозначно. Вас, наверное, кто-то обманул.

– Но здесь проверяли…

– Ах! – артистично хлопнул себя по лбу бородач. – Конечно! Мы подбираем персонал и периодически делаем медицинские осмотры, приглашаем врача, проверяем на педикулез, дерматиты, рефлексы и общее физическое состояние. В этом нет никакого секрета. Мы собираемся открыть швейную фабрику.

– Но мы еще не решили, – добавил молодой.

– Мы даже платим предполагаемым работникам за осмотр по полторы марки! Авансируем, так сказать. Я, кстати, не представился, – подал руку бородач. – Альфред Костигер, предприниматель. А вы?

– Леммер Искин, – сказал Искин.

– У нас проверялась ваша дочь? Сын? У меня хорошая память, мы ведем картотеку, но я не помню никакого с такой фамилией.

– Нет. Ни дочери, ни сына у меня нет. Мне просто сказали, что здесь делают инъекции.

– Кто?

Искин пожал плечами.

– Я уже не помню. Но вас ведь все зовут доктором, не так ли? – обратился он к бородачу.

Костигер склонил кудлатую голову.

– Видимо, потому, что я доктор естественных наук. Проходите.

Он широко открыл дверь. Искин благодарно кивнул и вошел. От него не укрылось, как бородач задержался, выглядывая, нет ли кого еще в коридоре.

Комната была обставлена просто: кресло, кушетка, два стула, стол, книжный шкаф, наполовину пустой, и несколько жестяных картотечных ящиков. Крашеный деревянный пол. Бледно-зеленые обои. Настенные часы с выпуклым циферблатом. В боковой стене имелась еще одна дверь, ведущая в смежное помещение.

Костигер подвинул стул в середину комнаты, предлагая Искину сесть.

– Так кто, говорите, сказал вам об инъекциях?

– Не помню, – сказал Искин, присаживаясь. – Кажется, кто-то из общежития.

– Общежития… – повторил за ним Костигер.

– Ну, да, Вальтер.

Костигер дернул щекой.

– Альфред, господин Искин. Альфред. Но вам лучше звать меня доктором Костигером, раз уж все зовут меня доктором.

Искин улыбнулся.

– Может, все-таки Вальтер?

– Вы меня с кем-то путаете, – Костигер прошел за стол.

Искин заметил, как бородач, с удобством устраиваясь на кресле, незаметно выдвинул один из ящиков стола. Его молодой напарник убрал руки за спину. Интересно, что там у него за поясом? Или не интересно? Но глаза – злые.

– Возможно, просто я знал вас как Вальтера, – сказал Искин.

– Да? – Костигер сгорал от любопытства и наклонился вперед, закрывая от посетителя вытянутый из ящика пистолет. – Что-то я вас не помню.

– Только не стреляйте сразу.

Искин поднял руки.

– Хорошо.

Костигер, мгновение подумав, выложил пистолет на стол. Пистолет поблескивал в электрическом свете и, похоже, был новым.

– Недавно приобрели? – спросил Искин.

– Да, посоветовали. «Штейр». Он на вооружении у здешней полиции.

– Угу. А у вашего напарника?

– Крис, покажи, – сказал Костигер.

Молодой человек достал из-за пояса такой же новенький «штейр».

– Забавно, – сказал Искин.

– А у вас? – спросил Костигер.

Искин улыбнулся.

– У меня – ничего. Кроме самого себя. Ах, нет.

Он покопался в кармане плаща и под прицелом молодого человека выложил «браунинг».

– Какая кроха! – умилился Костигер.

– Увы.

– Так кто же вы такой?

– А вы присмотритесь, Вальтер, – сказал Искин, качнувшись к столу. – Присмотритесь.

Костигер вздернул брови. Взгляд его сделался острым. С минуту он внимательно исследовал лицо Искина, глаза, губы, скулы.

– Вот как, – сказал он потом.

– Да.

– Номер третий. Гельмут Фодер.

– Людвиг.

– Да-да, конечно, у вас изменилось лицо, мимический рисунок… Людвиг Фодер. Наш третий номер в Киле.

– Вы сказали «наш».

Костигер ухмыльнулся.

– Как причудливо плетутся нити судьбы, – сказал он. – Меньше всего я ожидал увидеть здесь вас, Людвиг. Нет, меньше всего я ожидал увидеть Кинбауэра.

– Он же умер, – сказал Искин.

– Это абсолютно точно. Поэтому и меньше всего. Представьте, какой был бы сюрприз. Надеюсь, вы не в обиде на меня за прошлое? А то ваше появление поневоле вынуждает меня думать о том, что вы исполнены мстительных намерений.

– Это не так.

Костигер посмотрел на «браунинг».

– То есть, вы искали не меня?

– Я работаю в филиале «Альтшауэр-клиник». Мы занимаемся магнитонной терапией.

– И имеете лицензию?

– Да.

– Так-так. То есть, если можно так выразиться, став беженцем из Фольдланда, вы пошли по профилю?

Искин пожал плечами.

– Вы, получается, тоже. В последнее время в городе, – сказал он, – санитарной службой стали фиксироваться случаи вакцинации саботажными юнитами, третья и четвертая стадии развития колонии. Этим уже заинтересовалась служба безопасности Остмарка. Ну а я предпринял собственное расследование, которое и привело меня к вам.

– Но служба безопасности еще не в курсе? – спросил Костигер.

– Думаю, им нужно больше времени.

– Это хорошо. Возможно, мы успеем закончить наши дела.

Искин поморщился.

– Не стоит, Вальтер. Мне вся эта ситуация с юнитами осточертела, и я хотел бы ее прекратить.

Костигер подпер щеку кулаком и превратился в заинтересованного слушателя. Борода, узкий лоб, острый нос. Усы.

– И как же это, позвольте спросить?

– Я думаю, что вы украли часть запасов со склада Киле-фабрик, – сказал Искин. – Я хочу их уничтожить.

– Как вы не вовремя, Людвиг!

– Почему?

– Я тоже хочу избавиться от юнитов, тем более, что они бесполезны. Уж вы-то знаете об этом поболее моего, – сказал Костигер. – Но я хочу на этом еще и заработать. Вот и все.

– Почему юниты бесполезны? И вы, и я видели эффект от их применения. Я не думаю, что они никуда не годятся. Возможно, старые версии…

– Нет никаких старых версий, – сказал Костигер.

– Почему? Я знаю, что они есть, – сказал Искин.

– Значит, вы ничего не поняли в том, что происходило на Киле-фабрик.

Молчание длилось с минуту. Альфред-Вальтер, видимо, размышлял, стоит ли посвящать бывшего подопытного в подноготную всей юнит-технологии.

– Хотите есть? – спросил он, выпрямившись.

Искин кивнул.

– Да, если можно.

– У нас есть колбаса, сыр и рисовый концентрат. Крис его исключительно хорошо готовит. Вино или кофе?

– Кофе, – сказал Искин, – только очень сладкий.

– Извращение, ну, что ж, у каждого свои слабости, – улыбнулся бородач. – Крис, займись, пожалуйста.

Постояв, молодой напарник шагнул к выходу в коридор.

– А вам, доктор? – спросил он, взявшись за дверную ручку.

– Бутерброд с сыром и бокал вина, – сказал Костигер. – Наш гость, думаю, не против основательно подкрепиться, так что и ему, и себе свари каши.

– Хорошо.

Крис вышел.

– Кто он вам? – спросил Искин.

– Племянник.

– Бежал вместе с вами?

– У него есть за что не любить Фольдланд, – сказал Костигер.

– А у вас?

– Ну, я не являюсь поклонником Штерншайссера. И я вижу, куда там все катится.

– Куда?

– К войне.

Костигер поморщился, опустил взгляд, пальцем покрутил «штейр» на столешнице. Губы его изогнулись в усмешке.

– Я понимаю, – сказал он, – я как бы сам этому способствовал. Не в прямом смысле, но косвенно однозначно. «Солдаты Родины» – это же тоже была работа на войну. И вообще… Во что мы превратили Фольдланд? Вы давно там не были?

– Шесть лет, – ответил Искин.

– А я выехал полгода назад.

– Выехали?

– Именно выехал. И прихватил племянника, к которому как раз можно применить «сбежал». Вы, наверное, уже знаете, Людвиг, что Киле-фабрик теперь прочно связана с грандиозным обманом руководящего состава страны и партии. Рамбаум провел ревизию после смерти Кинбауэра, и все мы остались не удел. Подопытных поместили обратно в Шмиц-Эрхаузен, Берлефа повесили, Сильессона, которого вы знаете как Ральфа, посадили на семь лет, потому что он вел основную документацию и, соответственно, прямым образом участвовал в афере, Эриха Штильмана по ходатайству отца, он у него – крупная фигура, взяли в армию, Марк Незнански, уехал в какой-то маленький городок на западе простым преподавателем, а мне, как и Незнански, выписали «волчий билет».

– То есть, вас выпустили?

– Через пять лет, в течение которых я, откровенно говоря, перебивался с хлеба на воду. – Альфред-Вальтер поскреб ногтями трещинку в лаковом покрытии столешницы, посмотрел на Искина. – Я работал стекольщиком, слесарем, продавцом в табачной лавке, занимался починкой велосипедов и радиоприемников, клал кирпич и выводил крыс. Вы можете представить меня в роли работника коммунальной службы в противогазе и с газовым баллоном на спине?

Искин снова пожал плечами.

– Так вот, – продолжил Костигер, – о Фольдланде. Подавляющее большинство народу там сейчас находится в приподнятом, чуть ли не экзальтированном состоянии. Я бы предположил поголовную вакцинацию юнитами порядка, если бы не знал, что с этими юнитами у нас были многочисленные сбои и отказы. Ну и, соответственно, в широкие массы они пойти никак не могли. А после смерти Кинбауэра и комиссии Рамбаума их применение и вовсе стало невозможным. Какой вывод? Эта волна энтузиазма, воодушевления и обожания канцлера поддерживается газетами, радиостанциями, кинофильмами и массовыми мероприятиями. Всюду говорят о скором славном будущем и возрождении Асфольда.

– Здесь тоже, – вставил Искин.

– Да? – удивился Костигер. Он качнул головой. – Дурачье. В Фольдланде сейчас бредят новыми жизненными пространствами, завоеванием Европы. Всей Европы. И это всерьез. В каждой общине, городе, округе созданы военизированные формирования. Где под эгидой партии, где под эгидой армии, где при поддержке местных толстосумов. «Штурмовики», «юнгесблут», «айзенхельм» и прочие, и прочие. Это национальная идея. Мы завоюем мир! Мы принесем новый порядок! Это витает в воздухе, как зараза. Человеку невосприимчивому кажется, что люди от мала до велика, кричащие «Асфольд, Асфольд!» и «Хайль Штерншайссер!», сошли с ума. Сумасшедшие, понимаете?

Искин кивнул.

– Я сидел в Шмиц-Эрхаузене с этим пониманием.

– Да, но вы – коммунист, а я аполитичен, хоть и вступил в свое время в национальную партию. К тому же десять лет назад это повальное сумасшествие совсем не бросалось в глаза. Мне, по крайней мере, не бросалось. Повторюсь, такое ощущение, что сейчас все эти толпы, кружащие с факелами по городам и прославляющие бывшую империю, охвачены кровожадным безумием. Жуткая пляска Святого Вита охватила страну. Поэтому я счел за лучшее оттуда убраться, как только представилась такая возможность. Я продам юнитов и с легким сердцем отправлюсь за океан.

– Предлагают хорошую сумму?

– Представьте, – сказал Костигер. – Видимо, потому, что я знаю меру. И знаю, что юниты ни коим образом не помогут покупателям.

– Но они считают, что помогут, – сказал Искин.

Альфред-Вальтер улыбнулся.

– Это их право.

– А вы не боитесь…

– Когда колонии выйдут на четвертую стадию, я буду уже далеко. Продукт я показал. Люди убедились, что он работает. А то, что они получат в результате, ни коим образом меня уже не волнует.

В дверях на мгновение появился Крис.

– Еще пять минут, и будет готово, – объявил он.

– А как вы вынесли контейнер с юнитами? – спросил Искин.

– Я же не спрашиваю, как вы сбежали, – шутливо погрозил пальцем Костигер. – Вынес. В любом случае это было не трудно. Кроме того, я украл их три. И, честно говоря, жалею, что не больше.

– Но там же белковый раствор…

– Нет никакого раствора. Юниты прекрасно существуют и без него.

– Простите, Вальтер, – мотнул головой Искин, – Кинбауэр однозначно… Он же рассказывал, что юнитам необходима защита от агрессивной среды.

Он умолк. Костигер ждал.

– Это вранье? – спросил Искин.

– Я вам могу сказать, Людвиг, что Рудольф сам не понимал, что такое юниты и для чего они предназначены. Про защитные белковые оболочки ему рассказали в одном из институтов, где он консультировался, и он тут же придумал их для своего проекта и получил несколько тысяч марок на воспроизводство растворов. Но юнитам они были не нужны.

– Тогда что такое – юниты?

– Прекрасный вопрос! Вы видели их вживую?

– Скорее, вмертвую. В «Альтшауэр-клиник» мне доводилось извлекать колонии.

– Прекрасно! – обрадовался Костигер. – Значит, вы имеете о них хоть какое-то представление. На первый взгляд, мелкая металлическая пыль, так?

– Так, – сказал Искин.

– И на второй тоже. Кинбауэр возил эту пыль в Мюнхенский технологический, к Руске, который занимается электронными микроскопами. Четырехсоткратное увеличение выявило у этой пыли лишь странный структурный рисунок. И все.

– Тогда…

– Хотите, расскажу, откуда у Рудольфа появились юниты? – спросил Костигер.

– Хочу. Но вы откуда это знаете? – поинтересовался Искин.

– Кинбауэр сам мне рассказал. Мы иногда с ним… В общем, ему было недостаточно вас в роли слушателей, тем более, что он не говорил вам правды, а мне…

– Извините.

Напарник Костигера открыл дверь и внес жестяной поднос.

– Ах, да-да, Крис, мы почти готовы, – заявил Альфред-Вальтер, очищая стол от бумаг. – Разрешите, я уберу.

Он отправил оба пистолета в ящик стола.

На подносе оказались две миски с разваренной рисовой кашей, две кружки с кофе, пирамидка из тонко нарезанных бутербродов и бокал с красным вином. Одну из мисок Крис поставил напротив Искина, предварительно положив салфетку, выдал ложку.

– Ешьте.

– Спасибо.

Искин придвинул стул, выцепил себе бутерброд. Крис с боковой стороны подсел третьим. Странная у них получилась компания.

Жуя кашу, Искин вспомнил Стеф, как она радовалась, когда сварила концентрат имени господина Пфальца, как мечтала полить его вареньем, как складывала картонку с остатками, приберегая их на следующий день. Это уже не вернется. Каша застряла в горле, слиплась комком. Искин отложил ложку, отхлебнул кофе из кружки.

– По-моему, недурно получилось, – сказал Крис, глядя на Лема. – Или нет?

– Нет-нет, хорошо. Просто… пусть остынет, – сказал Искин.

Костигер, пригубив вина, откинулся на спинку кресла.

– Мы как-то выпили с Кинбауэром, – сказал он. – Он искал компании, ему нужно было поделиться, и я слегка проявил инициативу. Достал чешской «бехеровки», которую он трепетно любил, предложил отметить какой-то наш очередной успех. Не с Ральфом же ему пить? Про Штильмана уже и не говорю. А в одиночку, согласитесь, Людвиг, пить глупо. Чистый перевод хорошего продукта.

Искин откусил бутерброд. Крис наворачивал кашу, деликатно постукивая ложкой о стенки миски. Костигер бросил взгляд на часы.

– Кого-то ждете? – спросил Искин.

– Покупателя на остатки юнитов, – сказал Костигер. – Надеюсь, вы не будете мне препятствовать в силу то, что я вам рассказал и еще расскажу.

– Мне полагается поверить вам на слово?

Альфред-Вальтер повел бокалом в сторону.

– Увы. Но, думаю, вы поверите. Кинбауэр признавал вас талантливым и достаточно умным человеком.

– Странно, – заметил Искин. – Мне казалось, он видит в нас исключительно рабочий материал.

– Материал материалу рознь. От женщин, кстати, оказалось мало толку, даже по программе «материнство».

– Почему?

– Вы не даете мне договорить, Людвиг. Имейте терпение, – сказал Костигер и снова отпил вина. – Это был год тридцать первый, возможно, начало тридцать второго. Несколько месяцев до вашего побега и смерти Плюмеля. Возможно, где-то после Сальской области. Мы пили у Кинбауэра дома. Он редко выбирался из Киле, но держал прислугу, поэтому дома было чисто. Помню его выглаженные рубашки. Впрочем, это не важно.

Рудольф был достаточно проницателен, чтобы видеть, что юниты у нас, вспомогательного персонала, вызывают неподдельный интерес. Вероятно, он догадывался, что и Штильман, и я, и Сильессон отчитываемся кто перед хайматшутц, кто перед «Альтенэрбе», канцлером или Министерством Науки. Он не подпускал нас в бокс с Плюмелем, но понимал, что этим провоцирует всю четверку на определенные действия. Не на бунт, конечно, но, скажем, на воровство контейнеров и растворов с юнитами и преувеличенное любопытство к конвейерной линии и к тому же Плюмелю – определенно.

С этой стороны, возможно, я это допускаю, наш разговор был им точно рассчитан, несмотря на приличное количество выпитого. Утратив как бы контроль, он поделился со мной сказкой, которую никак нельзя было принять всерьез. И в этом мне чудится удивительная ирония. Сейчас, по прошествии времени, я все больше склоняюсь к тому, что в словах Кинбауэра не было никакой выдумки. Ни на грамм. Он поделился со мной сокровенным.

– Я уберу миски? – спросил Крис, поднимаясь.

– Нет, не надо, я доем, я обещаю, – сказал Искин.

– Лучше налей мне еще вина, Крис.

Костигер передал напарнику пустой бокал. Крис вышел. Искин, вздохнув, взял свою миску в руки.

– Если вы не хотите… – начал Костигер.

– Нет-нет, мне необходимо поесть, – сказал Искин.

Он набил кашей рот. Костигер улыбнулся.

– Все дело было в Плюмеле, – сказал он. – Точнее, в Плюмеле и в непонятном каменном, с металлическими вставками конусе.

Искин кивнул.

– В колпаке. Я видел.

– Когда?

– Однажды, – сказал Искин. – В полубреду.

– Ну, можно назвать эту штуку и колпаком. Это был то ли тольтекский, то ли ольмекский артефакт. Чуть ли не от нашего гения географии Гумбольдта, который вывез его из Мексики и хранил в своем доме в Берлине. Стоял он потом на каминных полках, пылился на чердаках или использовался, может быть, как ваза или как ночной горшок, об этом можно только догадываться. И у Кинбауэра он оказался совершенно случайно – один из его студентов (Рудольф тогда преподавал в университете) преподнес ему артефакт на день рождения. Знал, что Кинбауэр любит необычные вещи. Тогда, кстати, и выяснили происхождение «колпака».

Вернувшийся Крис подал Костигеру бокал, наполненный вином, и поставил на стол бутылку, чтобы не бегать вниз еще раз. Альфред-Вальтер благодарно ему кивнул.

– Собственно, – сказал он, – на этом бы история «колпака» и Киле-фабрик кончилась, не начавшись, если бы у Кинбауэра не было знакомой с душевнобольным сыном. Как вы понимаете, Людвиг, я говорю о Карле Плюмеле. Ему тогда было около шестнадцати. Он был крупный, рыхлый парень, слегка медлительный и редко понимающий что-то с первого раза. Интереса, как сказал мне Кинбауэр у него было два: есть и играть. Фольдланд выбирался из войны, биржи росли, коммунисты и социал-демократы бились с националистами, а Штерншайссер еще не был канцлером и не провозглашал манифест о самоочищении нации от врагов государства, евреев и слабоумных.

Что сделал Карл в доме Кинбауэра первым делом, так это напялил «колпак» себе на голову. Его голова замечательно к артефакту подошла. Рудольф уже хотел отобрать игрушку у дебила, как заметил, что «колпак» сыплет блестками. Без головы Плюмеля артефакт работать не захотел. Даже когда Кинбауэр по очереди использовал свою голову и голову соседки. Карл оказался незаменим.

– Почему? – спросил Искин.

– Вы слышали о волнах Бергера? – спросил Костигер.

Искин поставил миску на стол.

– Вы про мозговые волны?

– Да, – сказал Костигер. – Бергер как раз открыл их. И версия Кинбауэра, а я с ней согласен, состояла в том, что волны мозга Карла Плюмеля каким-то образом служат ключом к взаимодействию с артефактом. Видимо, как раз из-за его умственной отсталости. Как рассказывал Рудольф, он был ошарашен. Он взял отпуск, уговорил знакомую передать Карла под его надзор и занялся экспериментированием с «колпкаком». Но ладно, сыплет «колпак» блестками и сыплет. А зачем, с какой целью? Добиться что-либо от Карла было сущим мучением, пока, в конце концов, Кинбауэр не выяснил, что Плюмель просто хотел играть. Рудольф собрал блестки. Это оказался какой-то мелкий, кисловатый на вкус металлический порошок. Что с ним делать, было не понятно. Тупик. Тольтеки, ольмеки или бог знает кто еще не потрудились оставить инструкцию.

Альфред-Вальтер в два глотка опустошил бокал. Искин взялся за кружку с кофе. Ему вдруг подумалось, что да, правда может быть и такой. Главное, она согласуется с выводами Рамбаума. Был «колпак», а все остальное – фикция.

Но Кинбауэр, конечно, наворотил вокруг. Зачем? Боялся, что «колпак» и Плюмеля никак нельзя предъявить как технологию? Или боялся, что узнай кто, на чем зиждятся его разработки, он, Рудольф Кинбауэр, будет уже не нужен?

– То есть, вы знали… – произнес Искин.

– Я ничего не знал, – сказал Костигер. – Если бы вы услышали детскую сказку, вы бы восприняли ее как реальность? Тем более, что разговор был единственным, а дальше потянулась обычная рутина с опытами. Вы, Людвиг, лучше не отвлекайте меня, я еще не закончил.

– Молчу, – сказал Искин.

Крис фыркнул и, собрав посуду, исчез за дверью. Костигер посмотрел ему вслед.

– О чем я?

– О металлическом порошке.

– Да, о нем. Нет, о тупике, в котором оказался Кинбауэр. Порошок – это просто порошок. Не лечебный, не взрывоопасный, не токсичный. Мелко дисперсная хрень. В сущности, даже делать его в промышленных масштабах, имей он какие-то полезные свойства, не представлялось возможным. Тупик, самый настоящий.

А потом Карл стал играть им в «войну». Кинбауэр сказал, что едва не отмахнулся от желания дебила показать ему, как это происходит. Вы же помните, Людвиг, Плюмель еще и говорил, глотая буквы, его иной раз невозможно было понять.

Искин кивнул. «Я – кооль мира!» – вспомнилось ему.

– Кинбауэр сказал мне, что весь порошок он тогда собрал в жестяную ванночку размерами сантиметров сорок на тридцать, – продолжил Костигер. – Вышло немного, едва дно закрыло. Карл сел у этой ванночки в своем «колпаке», Кинбауэр встал рядом, и на его глазах порошок на дне зашевелился, разделился на две примерно равные фракции и развернул военные действия. Одни крупицы нападали на других, врывались на чужую территорию, собирались над врагами в комки и рассыпались после. Побежденные темнели и больше не шевелились. «Как это?» – спросил Кинбауэр. «Я говою им!» – ответил Карл.

Кинбауэр сказал мне, что идея вживления крупиц этого чудесного порошка в человека родилась именно во время войны на дне ванночки. Он подумал: если Карл будет задавать изначальные параметры, эти крупицы, эти юниты будут следовать им, превращая человека в послушное орудие. Потом он подумал: «Неужели один только Карл?».

Вот из чего возникли Киле-фабрик и юнит-технологии.

– Но почему он вдруг решил, что юниты смогут существовать в чужом теле и, тем более, подчинять его себе? – удивленно спросил Искин.

– Не знаю, – сказал Костигер. – Возможно, это было наитие. Ведь, в сущности, так оно и вышло. Кинбауэру был нужен только материал для экспериментов.

– И он нашел его в Шмиц-Эрхаузене.

– Да. Его идея понравилась Кнопке и кое-кому еще. Многие питали слабость к управлению массами. А Рудольф пообещал быстрый результат. В том смысле, быстрый, что в течение двух-трех лет.

– То есть, Кинбауэр просто стал колоть нам юнитов?

– Сначала скармливал, но это не дало никакого эффекта. Оказалось, что юниты должны проникать в тело через кровь. А дальше, насколько я понимаю, перед ним встала задача научить Карла мысленно программировать юнитов.

– А перфокарты?

Костигер махнул рукой.

– Это так, для отвлечения внимания. Все остальное, насколько я понимаю, создавалось исключительно как туман, призванный скрыть истинное положение дел. Едва только через три-четыре месяца появились первые обнадеживающие результаты, Кинбауэр по собственным чертежам принялся строить производственную линию. Как вы понимаете, «производственную» надо взять в кавычки. Одновременно он начал, скажем так, подводить под юнитов теоретическую базу. Именно тогда появились и концепция белковых оболочек, и общая концепция юнит-колоний, которая, в конце концов, сыграла с Рудольфом злую шутку.

– Почему? – спросил Искин.

– Потому что Руди был туп, – сказал Костигер.

Искин тряхнул головой.

– Объясните, пожалуйста, Вальтер.

– Смотрите, Людвиг, – Костигер придвинулся к столу и отставил бутылку, чтобы не мешала жестикуляции. – Он разработал четыре стадии развития колоний, сроки их прохождения, три специализации: «порядок и подчинение», «саботаж», «солдаты Родины», «материнство» появилось уже позднее, и с одной стороны это здорово упрощало и структурировало работы с юнитами, а Карлу и вам нечего было додумывать самостоятельно. Но, с другой стороны, эти рамки со временем стали похожи на тиски.

Возьмем те же сроки. Полгода на полноценную колонию. На это, с подачи Кинбауэра, мысленно программировал юнитов Плюмель, эти сроки внушались вам… Простите, я отвлекусь на очень важную ремарку, Людвиг. Вы должны знать, что юниты устанавливали некую симпатическую связь со своими носителями. Например, те, кто имели представление о специализации юнитов, гораздо четче выполняли запрограммированные задачи, чем те, которые этого представления не имели. Соответственно, те, кто верил, что юниты постоянно обновляют версии, получали подтверждение этого, хотя никаких различий, в сущности, Плюмелем задаваться не могло. Это к вопросу о старых и новых версиях, вы спрашивали. Собственно, все лекции Кинбауэра, прочитанные вам до и после вакцинации, несли лишь одну задачу: дополнительно подстроить ваш разум к действиям юнитов. Это очень-очень тонкая тема. Но мы о другом. О тисках. Да, я это помню.

В чем была глупость? В том, что потом очень трудно поменять концепцию, рабочую программу и у Карла, в особенности, у него, и у вас. Попробуй вам, Людвиг, сказать, что следующая партия юнитов в два раза быстрее достигает четвертой стадии, вы ведь засомневаетесь.

– Засомневаюсь.

– А сколько длились стадии у тех, кого вы выявили в своей клинике?

– По разному, – сказал Искин. – Но все равно короче, чем у стандартной колонии.

– Знаете, почему?

Искин задумался.

– Симпатическая связь?

Костигер улыбнулся.

– Не совсем. Юниты не могут влиять на сроки развертывания. А вот человек может. Каждому, кого я вакцинировал…

– Инъектором?

– Да, безыгольным, в плечо. Каждому я говорил про три или даже два месяца. Говорил, что они почувствуют себя новыми людьми.

– Прямым текстом?

– Ну, не совсем. Мы там еще давали… Важно было не это, важно было закрепить срок. Понимаете? Носители сами, с моей подсказкой, устанавливали для юнитов срок формирования колонии.

– Не понимаю, – сказал Искин.

Костигер сморщился.

– Я, честно говоря, и сам не до конца. Но факт, факт! А Кинбауэр об этом даже не задумывался. Вбил себе в голову эти три, ну, четыре программы. Плюмелю их вбил. Полгода. Четыре программы. Но хоть раз задался вопросом, что он вообще использует? Для чего этот инструмент предназначен? Может ольмеки порошок в рот набирали и зубы им чистили!

– А вы знаете, для чего?

– Нет! И я не знаю! Но я вам хочу сказать, Людвиг: то, что придумал Кинбауэр, оно, конечно, работало. Вы и сами это знаете. Но оказалось, что работало оно не совсем так, как ему и всем остальным хотелось. Лучше всего дело обстояло с «саботажными» юнитами. Карл, видимо, воспринимал эту программу как баловство, как шалость, как игру. С «саботажными» почти никогда не случалось сбоев. У меня их было больше всего, на них я и показывал, чем обладаю. Вы же в курсе про случаи спонтанного хулиганства в городе?

– В курсе, – сказал Искин.

Костигер потряс пальцем.

– И люди, мальчишки и девчонки, не знали, что они вакцинированы. Сработала программа, и вот они уже будто бы по собственной воле бьют стекла, лупят прохожих и грабят лавки. Просто все разом.

– Если никто не знал о юнитах, откуда узнала санитарная служба?

– От моего потенциального покупателя, – улыбнулся Костигер. – Ему же нужно было убедиться, что это не пустышка, а реально работающая вещь. Вот он анонимным звонком в санитарную службу и выразил озабоченность.

– Понятно.

– С «солдатами Родины» Плюмелю было уже сложнее. Рудольф несколько раз срывался, пытаясь добиться от дебила, чтобы юниты убивали страх, останавливали кровотечение и заживляли раны. Карл, оказывается, жутко боялся пораниться, поэтому его часто «клинило» в процессе. Кинбауэр мне этого, конечно, уже не рассказывал, но у меня все-таки есть глаза и мозг. – Костигер коснулся пальцем виска. – Я умею анализировать и сопоставлять. В том числе, и кучу отказов по этому направлению в самом начале. Правда, судя по всему, Рудольф кое-как втолковал затем нашему Плюмелю, что как раз серьезно пораниться юниты по этой программе никому не дадут, что он спасет кучу жизней и должен преодолеть себя. Тогда дело сдвинулось. Но, как выяснилось, радоваться было рано.

Как ни странно, бесстрашие породило неадекватность восприятия, когда солдат мог просто сунуться под обстрел, считая себя бессмертным. На объявленных для испытания учениях вакцинированный юнитами взвод проявил подлинный героизм, но весь полег под условным пулеметным огнем.

Вот скажите, Людвиг, почему бы Кинбауэру не сообразить, что жесткие ограничения не доведут его юнитов до добра? А ведь он уже растрезвонил, что за «солдатами Родины» будущее всех родов войск.

Костигер сморщился.