Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Тихо здесь в последнее время, – сказал Отерман. – Как коммунистов в прошлом году передавили окончательно, так благодать.

Из глубины зала к барьеру тем временем приблизился худой, высокий мужчина в сером крапчатом костюме. Он наклонился к дежурному, выслушал короткую речь и выпрямился.

– Вы за внучкой? – спросил он Отермана.

Лицо у него было бледное, синеватое даже, но на щеках цвел чахоточный румянец. Шея пряталась в мохнатом шарфе.

Старик встал.

– Да. За Агне Тернштюбер.

– А вы ей кто?

– Дед.

Мужчина покашлял.

– Документы, пожалуйста.

Отерман протянул паспорт. Инспектор полистал его, сверил фото с оригиналом, потом взял журнал у дежурного и выложил его на барьер.

– Укажите цель нахождения в участке, дату и распишитесь.

– А цель какая? – спросил Отерман.

– Визит к уголовному инспектору Карлу Хартигу, – сказал чахоточный. – Можете написать: за внучкой и постановлением о штрафе.

– Большой штраф? – черкая чернильной ручкой в расчерченном листе, поинтересовался Отерман.

– Достаточный. Он выписан на родителей, – инспектор посмотрел на Искина. – А вы?

– Я врач. Я хотел бы осмотреть девочку, – сказал Лем.

Хартиг подобрался.

– По какому поводу?

– У меня есть подозрения, что девочка заражена.

– Чем?

– Колонией юнитов. Сейчас расследуются несколько случаев…

– Вы – специалист?

– Да, по магнитонной терапии.

Инспектор протянул руку.

– Ваши документы тоже.

– У меня только идентификатор, – сказал Искин.

– А, так вы беженец!

– Да, но в Фольдланде был знаком…

– Этого не надо, – оборвал его Хартиг.

Идентификатор и социальную карточку он, покашливая, рассматривал не в пример дольше паспорта Отермана.

– Три года уже живете в городе? – спросил Хартиг.

– Да, работаю в «Альтшауэр-клиник», правда, подсобным рабочим.

Инспектор повертел социальную карточку.

– Сегодня продлили?

– Да.

– И что вы хотите проверить? Насколько я понимаю, для этого необходимо оборудование? Хотя бы переносное. У вас что, с собой?

– Нет, – сказал Искин. – Но мне достаточно только выявить признаки заражения, а они легко пальпируются.

Он не стал пояснять, что это возможно только на начальных стадиях развития колоний.

– Хм… понятно, – качнул головой Хартиг. – А пальпи… это чего?

– Ощупывание. Достаточно рук, плечевого пояса и шеи.

Инспектор почесал за ухом.

– Даже не знаю.

– Вот, – вернул журнал Отерман.

– Вы распишитесь тоже, – сказал Хартиг Искину, отдавая документы.

Искин вывел: «Визит к уголовному инспектору» и поставил подпись.

– Так?

Хартиг заглянул в журнал.

– Да, следуйте за мной.

Часть барьера, скрипнув невидимыми петлями, отошла в сторону, как калитка. Несколько окон были открыты, по залу гулял свежий воздух, ворошил бумагу. Окна выходили во двор, и Искин видел, как раздетые до пояса полицейские моют один из пары автомобилей. Кто-то позвякивал ложечкой в стакане.

Хартиг, не останавливаясь, дошагал до прохода в коридор.

– Сюда.

Коридор был узок, два человека разошлись бы с трудом. И справа, и слева темнел ряд дверей. В дальнем конце коридор упирался в глухую кирпичную стену, но видимый короткий отрезок чугунных перил говорил о том, что там имеется лестница вниз, в подвал. В простенке висел плакат «Остерегайтесь шпионов!», дальше имелся еще один – с рекламой «австро-даймлеров».

– Прошу.

Инспектор ключом открыл третью или четвертую дверь по ходу слева.

– А Агне? – спросил на пороге Отерман.

– Сейчас ее приведут, – сказал Хартиг.

В небольшом помещении стояли два стола, один – у забранного решеткой окна, другой – наискосок у стены. Остальную часть мебели составляли сейф, железный шкаф, четыре стула (один – под бумажными папками) и еще один шкаф, уже деревянный.

Деревянный шкаф имел сходство с тем, что стоял у Искина в общежитии.

– Берите стулья, садитесь.

Хартиг расположился за столом, растворил в стакане с водой какой-то бурого цвета порошок и, морщась, выпил. Затем взялся за трубку телефона, всего один раз прокрутив диск. Несколько секунд они все вместе слушали громки гудки. Наконец, на том конце ответили.

– Вахмистр Йоцке у аппарата.

– Тимо, это Карл, – сказал инспектор, прижав трубку к уху. – Да, сверху, из кабинета. Сколько там наших бузотеров еще осталось? Да, тех, которые на Кристоф-штросс… Трое? Выводи девчонку… разумеется… У меня сидит ее дед, сдам с рук на руки. Как себя чувствуешь? Понял. Да, жду.

Он опустил трубку на рычаг и повернулся к посетителям.

– Придется минут пять подождать.

Отерман кивнул.

– Это можно.

– А я могу осмотреть тех, кто был с девушкой в одной компании? – спросил Искин.

Хартиг, занявшийся бумагами на столе, поднял голову.

– Зачем? Девушки вам будет не достаточно?

– Для полноты картины.

– Извините, не могу вам этого разрешить.

Инспектор кашлянул в кулак и вновь приник к документам. Искин смотрел, как он делает записи в одном журнале, в другом, как заполняет какой-то формуляр крупными буквами, как раскладывает перед собой в одном ему известном порядке исписанные убористым почерком страницы.

Минута – и страницы отправились в серую папку с завязками.

– Так, это штраф, – сказал Хартиг, протягивая листок Отерману.

– Ох, – сказал старик, заглянув в него.

– Разве много?

– Тридцать марок? Чувствительно.

– Можете оспорить апелляцией, – сухо улыбнулся инспектор. – На первый раз мы взяли по нижней планке. Владельцы пострадавших автомобиля, кафе и табачной лавки в виду неполной дееспособности молодых людей, насколько я понимаю, подадут иски на возмещение ущерба к их родителям. Ввиду доказанности правонарушения советую соглашаться с ними на мировую и не доводить дело до судебного процесса.

– Но если Агне не виновата? – наклонился к столу Отерман.

– Как? – удивился Хартиг. В руках его появилась еще одна папка, пухлая, грязно-зеленого цвета. – Это показания свидетелей, – на стол плюхнулись несколько скрепленных листов. – Это результаты экспертиз. – К первой пачке добавилась вторая. – Отчеты полицейских, рапорт лейтенанта Ульфа по задержанию четырех человек, подозреваемых в хулиганстве и порче чужого имущества, заявления потерпевших…

Инспектор выкладывал документы перед Отерманом с изяществом игрока в покер, собравшим выигрышную комбинацию.

– Наконец, – сказал он, взмахнув в воздухе последними страницами, – есть собственноручные признания. Вашей Агне тоже.

– Это понятно, – вздохнул Отерман. – У меня одно возражение. А если это зараза? Ну, юниты. Если она сама не осознавала, что делает?

Он оглянулся на Искина.

– Такая возможность есть, – сказал тот.

– Что, и призналась, не осознавая? – с насмешкой в голосе проговорил Хартиг. – Простите, но мне в мифическую заразу из Фольдланда не верится. Почему вдруг сейчас? – Он покашлял в кулак. – Почему вдруг у вашей внучки?

– А Сальская область? – спросил Искин.

– Фикция, – сказал инспектор. – У нас многие уверены, что юнит-заражением прикрыли кулуарные договоренности о переходе области к Фольдланду. Согласитесь, звучит правдоподобнее?

– А санитарные службы и карантинные центры тоже фикция?

– Нет, почему? Они для беженцев.

– А магнитонная терапия?

Хартиг собрал документы обратно в папку.

– Боже мой, господин Искин, мне кажется, вы отстаиваете юнит-заражение из профессиональной солидарности. За пять лет, что я работаю здесь, я ни разу, поверьте мне, ни разу не сталкивался с людьми, поведение которых можно было бы объяснить заражением маленькими механическими жучками, которых и в лупу-то не разглядишь. А попадались и наркоманы, и сумасшедшие, и актеры, которых только в фильмах снимать. У вас-то самого в голове умещается, как эти жучки могут вами управлять? Они что, такие умные?

Искин кивнул.

– Это как раз…

В дверь стукнули, и Искин умолк.

– Да-да, заходите, – сказал Хартиг.

На пороге возник полицейский. Темно-зеленые штаны. Темно-зеленый мундир. Одуловатое, немолодое лицо.

– Господин инспектор, Агне Тернштюбер.

Он завел в кабинет хмурую девушку. Девушке было лет восемнадцать-двадцать. На ней были темная длинная юбка, серая кофта и кожаная куртка, которую лет десять назад мог носить какой-нибудь военный летчик. В руках она тискала берет.

Отерман поднялся со стула.

– Агне.

– Все нормально, дедушка, – сказала ему внучка.

– Прошу сесть на стул, – показал ей Хартиг и повернул голову к вахмистру: – И вы, Йоцке, тоже останьтесь.

– Слушаюсь, господин инспектор.

Полицейский встал в простенке рядом с дверью и стал похож на предмет мебели. Хартиг жестом показал на девушку.

– Прошу, господин Искин.

– Агне, здравствуйте, – поднялся Искин, – я должен вас осмотреть.

– Чего? – девушка, не веря услышанному, посмотрела на испектора, а потом на деда. – Какой-то хрен…

– Это врач, Агне, – сказал Отерман, успокаивающе выставив ладони. – Он думает, что ты заражена.

Девушка издала звук, полный сомнения.

– Вы в своем уме? Я что, заголиться должна? При всех?

Она подняла руки, собираясь защищаться. Взгляд ее заметался. Искин подумал, что не будь решетки на окне, Агне давно бы высадила стекло и выпрыгнула наружу. Боевая девушка. Кабинет был исключительно тесен для пятерых человек, и забиться в нем было некуда, разве что в угол, к сейфу.

– Заголяться необязательно, – сказал Искин, останавливаясь. – Я не по этим болезням специалист.

– А по каким? – с вызовом спросила Агне.

– По юнитам, – сказал Искин.

– Он по юнитам из Фольдланда, Агне, – посчитал нужным добавить Отерман.

– Ка… каким юнитам? – нахмурилась девушка.

Искин подставил поближе свой стул и сел.

– Я объясню, – он протянул ладонь. – Дайте руку.

– И все?

– Только руку.

У Агне был большеватый нос, но замечательные глаза. Щеки горели румянцем.

– Это не больно?

– Нет.

Искин мягко взял боязливо протянутую девушкой руку.

– Дело в том, – сказал он, сбивая чуть выше рукав кофты, – что развитие колоний юнитов сопровождается некоторыми уплотнениями под кожей, чаще всего, на плечах, под ключицами, на шее. Меня интересует только это. Я просто осторожно пропальпирую, Агне, твои предплечье и плечо.

Искин повел ладонь к локтю. Юниты зашевелились, покалывая пальцы, заскользили от фаланги к фаланге. Осторожнее, мальчики. Нам надо проверить ваших кривых братцев, не вызывая подозрений.

– Может слегка покалывать, – предупредил он.

Агне следила за его действиями, приоткрыв рот. Судя по напряженному лицу, она ожидала, что вот-вот будет больно.

Искин добрался до локтя девушки, подключил вторую руку. Выше, выше, забираясь под ткань платья под кофтой.

– Ай! – выдохнула Агне.

Отерман наклонился, раздув усы. Хартиг обеспокоенно привстал.

– Больно? – спросил Искин.

– Нет, – сказала Агне, покраснев. – Показалось, у вас руки – горячие.

– И сейчас?

– Нет, на мгновение.

– Бывает.

Искин сосредоточенно помял пальцами девчоночьи бицепс, трицепс, дельтавидную мышцы.

– Сознание не пропадало?

– Нет.

– Когда закрывала глаза, под веками слова, обозначения не вспыхивали?

– Нет.

Искин остановил руку. Теперь ему надо было, чтобы никто и ничего не заметил. Поэтому он заговорил, чуть сильнее сжав плечо Агне:

– Насколько мне известно, по всему городу в течение месяца прокатилась волна выступлений молодежи. Это так?

Он повернул голову к инспектору.

– Не могу вам сказать ничего определенного, – ответил тот, то ли в силу того, что не был уполномочен выдавать служебную информацию, то ли просто не владел теми данными, что находились в распоряжении санитарной службы и Мессера. – Это не самый лучший район города. Много беженцев. Среди беженцев много подростков. Они периодически попадают к нам в участок. Вот и все.

– Тем не менее, – сказал Искин, – есть основания полагать, что большая часть тех, кто буянил в городе, в том числе, и местные студенты и школьники, подверглись заражению юнитами. Я знаю это со слов одного из санитарных инспекторов, которые сейчас забирают всех, у кого выявлены колонии, в карантинные центры. Считается, что они находятся под управлением фольдландовской программы по саботажу городской инфраструктуры.

– Вы серьезно? – спросил Хартиг.

– Да, – сказал Искин.

Одновременно он дал команду своим мальчикам, и те тонким щупом-усиком проникли под кожу Агне.

Девушка дернулась, но не вскрикнула, прикусив губу.

– Что? – приблизив лицо, спросил Искин.

– У вас ноготь, – тихо сказала Агне. – Он меня царапнул.

– Прости. Потерпи еще минутку.

Ему казалось, он непростительно долго держит руку. Подозрительно? Еще как! Три человека смотрят на то, что ты делаешь, во все глаза. А юнитам нужно время, около тридцати секунд, чтобы пробраться к легким, сердцу, шейному отделу позвоночника.

Чтобы найти.

– Господин Искин…

– Да-да.

– Что вы делаете? – спросил Хартиг.

– Слушаю, – сказал Искин, начиная врать. – Иногда колонии близко к поверхности кожи формируют накопители, они прощупываются, но также их можно опознать по легкому биению, оно как пульс, только мелкий, едва уловимый. Достаточно какое-то время подержать подушечки пальцев, и его можно ощутить. При должном, конечно, навыке.

– Ощущается?

– Нет.

Искин вздохнул и встал, оставляя усик, его остатки в Агне. Несколько минут – и тысяча-другая юнитов распадется на элементы, которые потом выйдут из тела девушки с мочой и потом. Никакой опасности.

– Так что? – обратился к нему Отерман.

– Здорова, – сказал Искин. – Никаких колоний я не выявил.

Тряхнув рукой, Агне распустила рукав к запястью. Она с вызовом посмотрела на сидящего за столом инспектора.

– Все? Я свободна?

– Погоди, – сказал Хартиг, оттянув шарф на шее. – Господин Искин, вы можете постоять в коридоре. Нет, лучше во дворе, – он расписался в бумажке и передал ее Лему. – Ваш пропуск. Йоцке, вы тоже свободны.

– Слушаюсь, господин инспектор.

Вахмистр взял «под козырек» и открыл перед Искиным дверь.

– Спасибо, – сказал, выходя, тот.

– Э-э… господин доктор, – придержал его полицейский, когда они оказались в коридоре. – Про заразу вы точно знаете?

– Да.

Вахмистр помялся.

– У меня сын недавно словно с ума сошел. Пропадает где-то вечерами, возвращается пьяный. Литературку почитывает, знаете, не совсем понятную. Не марксистскую, не коммунистическую, но… даже не могу сформулировать. В общем, о скрытом, о неявном среди нас, не поймите меня неправильно.

Искин пропуском почесал висок.

– И что?

– А вдруг это и есть зараза? – вытаращил глаза Йоцке.

– Вряд ли, – сказал Искин. – Заражение тем и характерно, что человек до включения программы ведет себя совершенно обычным образом, иногда даже не догадываясь, что он инфицирован. Да и сам период работы юнитов имеет узкие временные границы. Верхний предел – около двадцати часов. Ваш сын, скорее всего, просто увлеченный молодой человек. Очень многие сейчас обращают свое внимание на эзотерику.

– Куда?

– На скрытое, как вы говорите.

– Да? – вахмистр, немолодой, грузный, застыл, глядя внутрь себя. – То есть, с этой стороны мне бояться нечего? – спросил он, подняв глаза на Искина.

– Думаю, нет.

Отдав пропуск дежурному офицеру, Искин вышел во двор. Вымытая машина блестела, вторую под шланг отогнали чуть в сторону. Сквозь листву тянущихся к небу буков и тополей побрызгивало солнце.

Искин дошел до ограды, присел на каменный выступ, упираясь спиной в прутья. Ему необходимо было подумать. Он закрыл глаза. Так-так-так. Очень интересно. Внучка Отермана оказалась чиста. Ребята-юниты не нашли даже тени колонии. Что это значит?

Ничего, ровным счетом.

За день, пожалуй, колония выводится начисто. Кинбауэр когда-то ставил это в несомненный плюс технологии. Мол, у врага даже не будет доказательств, что она была использована. Юниты выполнили свою задачу и распались. Что предъявлять? Соли и шлаки? Повышенное потоотделение? Именно этим во многом объяснялась паника, охватившая всю Европу. Но Мессер говорил, что колонии у пойманных молодых хулиганов были своевременно обнаружены. Успех? Успех. Только не значит ли это, что у них была расширенная программа? Или она просто не успела завершиться? Впрочем, и у Кинбауэра не всегда колонии выводились гладко. А тут еще юниты битые, не стоит об этом забывать.

Но что интересно: кто-то вдруг решил проверить погромщиков на магнитоне. Это было знание или наитие? Может быть, паранойя? Тогда он к этому неизвестному человеку должен испытывать чуть ли не родственные чувства. Он тоже параноик.

Искин потер лицо ладонями. Дьявол, откуда эти юниты вообще взялись? У Агне нету, а у Паулины и многих других есть.

У Стеф тоже есть… были. Что она говорила в такси? Она что-то же говорила в такси! Нет, кажется раньше…

Искин зажмурился, вспоминая. Он захлопывает дверцу… Нет, в салоне, когда еще десять марок… И море все дальше, все дальше… Черт, не вспомнить! Зря еще усик, перестраховываясь, оборвал. Потери юнитов составили три тысячи четыреста девятнадцать особей. Мальчики вовсю восстанавливали поредевшую колонию и требовали сладкого. Ш-ш-ш, сказал он им, будет, будет вам пирожное.

Что-то не складывалось, не сходилось. Нелепость происходящего сбивала Искина с толку. Никто в здравом уме не будет связываться с битыми юнитами со старой прошивкой. Это как «Pater noster». От зубов. Идиотизм – ставить всю операцию на грань провала. Идиотизм вдвойне ее в данном случае затевать. Пытаться развязать волнения и беспорядки в подкарантинном городе, где не продохнуть от санитарных служб? Для чего?

Мотивы неведомого злоумышленника ускользали от Искина. Мысль бежала по кругу. Нет, это не Фольдланд. Определенно не Фольдланд. Как бы он не ненавидел государственную машину, выстроенную Штерншайссером, ей все же была присуща основательность и детальная проработка. И логика. Действия хайматшутц и иных служб не являлись ни спонтанными, ни хаотичными. Все они подчинялись единой цели.

Великий Фольдланд. Может быть, по нынешним временам – великий Асфольд.

Ладно, подумал он, откидываясь затылком на прутья ограды, самое логичное – это утечка технологии. Кто-то…

Ага! – тут же возразил он себе. Кто-то свистнул чертежи, дневники, производственную линию и поставил ее здесь? И никто ни в Остмарке, ни в Фольдланде не в курсе? Самому не смешно? Это же совершенно невозможно при том уровне контроля, что застал еще он. Даже если программу после смерти Кинбауэра не смогли возродить, на километр, на десять километров случайный человек к Киле не подойдет. Исключительно по пропуску за подписью если не самого канцлера, то министра науки Кнопке или фольдкомиссара Эллера.

А вот в Шмиц-Эрхаузен по соседству…

Нет, все равно невозможно. Даже если допустить агента, ну, двух агентов, неведомым образом просочившихся в концентрационный лагерь, кто их оттуда выпустит живыми? Искин не помнил, был ли набор заключенных после смерти Кинбауэра. Кто-то мог попытаться… Но после его побега он полагал, что всю «arbeitsgruppe» заперли по палатам в корпусе и продержали там продолжительное время. Также, скорее всего, поступили и с персоналом, с санитарами и помощниками.

Можно, конечно, поразмышлять о том, сам ли Кинбауэр ушел из жизни, передавал ли он кому-то все свои наработки перед смертью и передал ли полностью, но занятие это было неблагодарное. В пустых измышлениях толку – чуть.

– Господин Искин.

Лем отвлекся от синего неба и опустил взгляд. Перед ним, наклонившись, стоял Отерман. Из-за его плеча выглядывала Агне.

– Вы в порядке?

– Да, – сказал Искин. – Не беспокойтесь. Я просто задумался.

– Я возвращаюсь в общежитие, – сказал Отерман. – Вы составите мне компанию?

– Нет, – качнул головой Искин, – у меня еще есть дела. Я не посмотрел в зале, сколько было времени. У вас случайно нет при себе часов?

Старик фыркнул.

– Как раз есть.

Он достал из кармана пальто отделанный серебром хронометр и сморщился, разглядывая положение стрелок.

– Агне, помоги-ка, – он сунул часы внучке.

– Четыре часа, дед, – сказала Агне, бросив быстрый взгляд на стрелки.

– А поточнее?

– Четыре девятнадцать, – Агне вложила хронометр в ладонь старику. – Все, я побежала.

– Куда? – опешил Отерман.

– У меня тоже дела.

– Но твоя мать…

– Дед, – обернулась Агне уже за оградой, – спасибо, что выручил. Матери с отцом не рассказывай, хорошо? Им лучше не знать.

– А штраф? – воскликнул Отерман, взмахнув серым квитком.

– Заплати, – тенью в конце ограды возникла Агне. – Я потом тебе отдам.

Девушка исчезла. Повернувшись, Отерман встретился глазами с Искиным.

– Вся в мать, – слабо улыбнулся он.

Искин коснулся его плеча.

– За моей Стеф проследите, пожалуйста.

– Конечно, – рассеяно произнес старик, сложив квиток пополам.

– До свидания.

– Да-да.

Оставив Отермана, Искин двинулся по Литмар-штросс в поисках какого-нибудь кафе. В планах его было сначала подкормить юнитов. Затем он подумал о парикмахерской. За тридцать грошей хотя бы навести порядок на голове. Месяца три не стригся. Дальше… Он сошел с тротуара под сень арки и, оглянувшись, занялся подсчетом финансов. В портмоне обнаружилось двадцать семь марок, еще три марки (две одномарковые банкноты, остальное – мелочью) набралось в карманах брюк. Негусто. За два дня, получается, он потратил две трети месячного бюджета. И это еще не вечер!

Впереди – «Тиомель».

Впрочем, кажется, в «Тиомель» его пригласили. Значит, платить, скорее всего, не придется. И здесь Искин был готов наступить на горло своей порядочности. Ну и что? Он купит букет прекрасных весенних цветов. Размен неравноценный, но кто знает, во что выльется ужин? Может, муж Аннет ворвется в ресторан, как потенциальный рогоносец, и устроит скандал с битьем посуды и зеркал.

Хотя он же уехал. Или не уехал?

Искин посопел. Он вдруг понял, что не может вспомнить лица Аннет. Высокая. Короткие светлые волосы. И, кажется, светлые глаза. Голубые. Или зеленые? Кошмар, честно говоря. Отвратительное чувство.

И куча времени до восьми часов.

Спрятав портмоне, Искин повернул с Литмар-штросс на коротенькую Хохмитц и мимо домов, выкрашенных в желтый и коричневый, вышел на оконечность Кламке-штросс, с которой по Людвиг-аллее зашагал в направлении Бушелен. Он придумал, чем себя занять. Кроме кафе и парикмахерской он зайдет к Берштайну, если он еще в клинике, и договорится о проверке Стеф. В таком Берштайн точно не откажет.

А далее до Криг-штросс и «Тиомель» он прогуляется медленным шагом и подготовится к беседе с Мессером завтра.

Зеленые, вспомнил Искин. Глаза – зеленые.

Это привело его в бодрое расположение духа, и он как-то незаметно для себя отмахал с километр. На Бушелен выходить не стал, а сквериком прошел на параллельную улочку, где цокольные этажи крепких домов в пять-семь этажей занимали пекарни, овощные лавки и маленькие семейные кафе.

Было еще светло, хотя кое-где уже зажгли фонари и вывески. Кафе «У Леопольда» прельстило Искина вывеской с веселым бородачом, зажавшим в зубах сосиску. Под звон колокольчика он открыл дверь и оказался в уютном крохотном зальчике с квадратными столиками и висящими на цепях лампами. Витринные окна были исполнены в виде витражей, пол по углам был посыпан опилками.

– Добрый день!

Посетителей было всего двое, они сидели в дальнем углу, Искин был третьим, и хозяин кафе сам вышел к нему, чтобы принять заказ. Он был черноволос, улыбчив, усат, но не имел разлапистой, как на вывеске, бороды. Лет тридцать. Рубашка, брюки, темно-синий фартук. Из-за стойки выглядывал мальчишка лет двенадцати.

– Вам столик?

– Да, – сказал Искин.

– У нас домашнее пиво и лучшие в городе сосиски, – сказал хозяин кафе.

– Кофе?

– Разумеется. Колумбийский.

– Если можно – сладкий.

Мужчина кивнул, хотя в лице его читалось, что портят кофе сахаром только совершеннейшие тупицы.

– Пирожные у вас есть?

– Штрудель, – владелец кафе подвел его к столику у окна. – А здесь можно повесить одежду.

Он показал на разлапистый крючок на стене.

– Тогда кофе и штрудель, – сказал Искин, медленно выбираясь из плаща.

– Это обойдется вам в полторы марки.

– Замечательно!

– Штрудель – малиновый, и я для вас посыплю его сахарной пудрой.

Искин сел на стул.

– Это было бы кстати, – сказал он.

– В вас без труда угадывается сладкоежка, – улыбнулся мужчина. – Пять минут!

Искин кивнул, сложив ладони на белой скатерти. Один из посетителей встал и нетвердым шагом направился к выходу.

– Пока, Феликс! – крикнул ему перебравшийся за стойку хозяин кафе.

Тот махнул рукой. Звякнул колокольчик. Словно разбуженный этим звуком, оставшийся в одиночестве мужчина за дальним столиком вскинул голову. Взгляд его остановился на Искине.

– Ты воевал? – крикнул он через весь зал.

– Что? – спросил Искин.

– Сейчас…

Посетитель поднялся и, прихватив с собой тарелку с сосисками, пошел к неожиданному собеседнику.

– Мориц! Мориц! – Владелец кафе, оставив электрическую кофемолку, перегнулся через стойку в попытке преградить ему путь. – Ты пьян. Ты наделаешь глупостей!

– Вот еще!

Мужчина ловко обогнул протянутую шлагбаумом руку.

– Так, значит, ты не воевал.

Он шлепнулся на стул напротив Искина. Тарелка, не растеряв ни одной сосиски, расположилась в центре стола.

– Мориц!

Владелец кафе, красный, как вареный рак, поймал его за плечо.

– Стефан, я себя контролирую, – произнес посетитель.

– Ты мешаешь человеку, – сказал Стефан, извинительно, для Искина, прижимая ладонь к груди. – Дай ему спокойно попить кофе.

– Я просто поговорить.

Мориц уставился на хозяина кафе водянистыми глазами.

– Но, может быть, господин не хочет с тобой разговаривать.

– Да?

Удивление Морица было неподдельным. Он всем телом повернулся к Искину. Лицо у него было грубое, мясистое, выбритое до синевы. Справа, от виска к нижней челюсти, шел кривой рубец, видимо, след от осколка или сабли.

Возрастом он был постарше Искина, но если застал Мировую войну, то, скорее всего, рядовым или унтер-офицером.

Носил он иссиня-серый (гехтграу) мундир старого военного образца. На левой стороне темнела бронзовая медаль «За храбрость» на красно-белой ленте. Искин вспомнил, что с извещением о смерти отца им передали знак «За ранение» и «Железный крест». Будто это как-то могло утешить.

– Так ты, значит, против поговорить? – с вызовом спросил Мориц.

Искин улыбнулся.

– Нет, мы вполне можем поговорить.

Мориц замедленно кивнул, словно не ожидал согласия.

– Уважаю. – Он перевел взгляд на хозяина кафе. – Ты слышал, Стефан? Две кружки твоего темного, мне и моему другу.

– Господин, – наклонился к Искину Стефан, теребя край фартука. – Вы действительно не имеете ничего против…

– Нет, – сказал Лем.

Ему надо было убить время до Аннет, и он посчитал, что такой способ ничем не хуже длительной прогулки. До Берштайна-то он доберется в любом случае.

– Тогда кофе и штрудель – за мой счет, – тихо сказал владелец кафе.

Слух у Морица оказался тонкий.

– А пиво? – спросил он.

– Извини, Мориц, – сказал Стефан, – но об этом мы не договаривались.

– Справедливо, – Мориц покопался в карманах брюк и выудил оттуда несколько монет. – Этого хватит?

– Две кружки.

Хозяин кафе, собрав монеты с чужой бугристой ладони, вернулся к стойке. Мориц пошевелил тарелку с сосисками и посмотрел на Искина.

– Значит, не воевал.

– Отец воевал, – сказал Искин. – Второй Магдебургский полк.

Мориц хлопнул ладонью по столу.

– Ха! Не было у нас такого!

– В Фольдланде, – добавил Искин.

– А-а! – протянул Мориц. – Что ж, это возможно, – согласился он, потеребив подбородок. – Ты тоже мог воевать.

– Мне было шестнадцать.

– Значит, я был постарше.

Мориц, хмыкнув, взял одну из сосисок пальцами и откусил от нее две трети. Незаметно появился Стефан, поставил перед ним две кружки с темным пивом. Также незаметно перед Искиным появилась чашка с горячим кофе и блюдце с посыпанным сахарной пудрой штруделем. Салфетка, вилка, стакан воды.

Какое-то время Мориц, дожевывая сосиску, смотрел, как пена в его кружке оседает на стеклянных стенках.

– И что ты об этом думаешь? – спросил он.

– О чем? – уточнил Искин.

– Об объединении.

Мориц глотнул пива и подвинул вторую кружку Искину с кивком, мол, давай, твое, уважь собеседника.

– Я лучше кофе, – улыбнулся Искин.

– Как хочешь, – покладисто сказал ветеран, забирая кружку обратно. – Было бы предложено. Так что?

– Сейчас.

Искин вилкой оттяпал кусок штруделя от целого и отправил в рот. Затем он пригубил кофе. Стало хорошо, легко, весело. По телу разлилось тепло. Благодарность юнитов, принявшихся с энтузиазмом восполнять поредевшую колонию, словно иголочками исколола живот, плечи, виски. Тише, малыши, тише.

Искин не смог отказать себе в том, чтобы под мутным взглядом Морица с удовольствием вычленить и умять второй кусок. Малиновое желе вытекало из штруделя, будто кровь.

– Любишь штрудель? – непонятно спросил Мориц.

– Да.

– А некоторые, когда не хотят отвечать, ищут, чем бы себе рот залепить. Готовы дерьмо жрать. Ты же не из этих?

– Нет, – сказал Искин.

Попытка оскорбить выглядела забавно. Мориц двинул челюстью.

– Ну так и скажи, ты за или против, чтобы мы с вами объединились? Наш Остмарк и ваш Фольдланд. Наш Шульвиг и ваш Штерншайссер.

– Нет.

Мориц, уже собравшийся согласно кивнуть, вскинул белесые брови.

– Как – нет?

– Нет, – повторил Искин. – Я против объединения.

Ветеран придвинулся. Глаза его вспыхнули интересом.

– Ну-ка, ну-ка, господин хороший, скажи мне, почему?

Он был пьян, но пьян в той степени, когда тянуло поговорить, излить душу и найти истину. Хотя, конечно, Искин не мог поручиться, что в следующую минуту пивная кружка от Морица не полетит ему в голову. Рисковый вы парень, господин Шлехтер, словно бы шепнул ему на ухо Август Мессер.

– Зная воинственность Штерншайссера, – сказал Искин, – могу с уверенностью предположить, что его интересует кооперация двух наших стран только затем, чтобы нарастить военный и мобилизационный потенциал.

– Это плохо? – спросил Мориц.

– А что в этом хорошего? – Искин отпил кофе. – Это только означает, что в скором будущем нас ожидает война.

– Лягушатники и островитяне давно на это напрашиваются.

– А если снова напросимся мы?

Мориц прищурил один глаз, словно выцелил в Искине врага.

– То есть, ты считаешь, – сказал он, тряся рукой, – что нам стоит простить позорную капитуляцию, к которой они нас принудили? Простить унижение? Простить нищету и голод послевоенных лет? Простить контрибуцию?

– Да, – сказал Искин. – Забыть. Двадцать лет прошло.

– Не-ет уж, – ухмыльнувшись, качнул головой Мориц, – не в этот раз. Мы стали сильнее, хитрее, опытнее. А они, как всякие победители, которые уверовали в успех, не понимают, что внутри заражены, как сифилисом, спорами будущего поражения. Под бархатной кожей их благополучия копится гной слабости.

– Это из Штерншайссера, – сказал Искин.

– Ага.

– Я слышал эту речь.

– От нашего канцлера такого не услышишь. Вот скажи, – вооружился сосиской Мориц, – плохо ли, что люди думают об объединении? Разве плохо, что все эти ваши мелкие курфюрства, а затем герцогства и королевства слепились в одну страну? Выжили бы они поодиночке? А Фольдланд? Даже с капитуляцией кайсера он не разлетелся на мелкие части и сделался только сильнее. Ему не хватало лидера, способного возглавить народ в трудный период, и такой лидер появился. И хвала Господу, так я считаю.