Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Понятно, – прибирая пустую коробку из-под пирога, Искин поднялся. – Тогда собирайся.

– Куда?

Над переносицей у Стеф изогнулась подозрительная складка, а глаза сделались тревожными.

– Мне нужно продлить пособие, – сказал Искин. – А тебе нужен хоть какой-нибудь документ.

– Кто мне его даст?

– Мне дадут. Только, уж извини, придется записать тебя своей дочерью.

Стеф развеселилась.

– Я буду Стефания Искин?

– Да. Но на пособие не рассчитывай. Это будет документ исключительно для того, чтобы тебя при проверке не загребла ни полиция, ни санитарная служба. Временный паспорт беженца с фотокарточкой. Сейчас многие выезжают по таким из Остмарка. А если тебя все же арестуют, то разбираться с ними, как отец, стану уже я. Кроме того, тебе необходима санитарная карточка, без санитарной карточки, приложенной к паспорту, последний не действителен. Поэтому для карточки тебе придется пройти обследование в клинике моего приятеля. Это будет официальное обследование, по результатам которого он выдаст тебе карточку, которую опять же будет необходимо заверить в санитарной службе. Но так ты избежишь обязательного учета, как беженец из Фольдланда.

– Как все сложно!

– Можно еще вернуться к твоему Грегану и попросить его полюбовно отдать нам твой паспорт и фолькс-карту. Как думаешь, отдаст?

Стеф фыркнула.

– Если с полицией придем, то отдаст.

– А я думаю, что его след простынет, едва только полиция приблизится к коммуне.

Стеф вдруг нахмурилась.

– Что? – спросил Искин.

– Я подумала, как там Кэти, – девчонка посмотрела ему в глаза. – Ее надо выручить. Мы можем даже взять Баля.

– Стеф…

– Ну, пожалуйста!

– Стеф, давай решать проблемы по приоритету. Сначала разберемся с тобой, потом уже займемся твоей Кэти. Нельзя хвататься за все сразу. Так можно всем дать надежду, но никому не помочь.

– Ты – зануда! – фыркнула Стеф.

– Может быть, – сказал Искин и кивнул на висящую на веревке одежду. – Должно быть, все уже высохло.

– Наверное.

Девчонка сердито сдернула юбку, трусики и блузку. Рубашка, в которой она спала, комком упала на пол. Никакого стеснения! Впрочем, какие могут быть секреты между будущим отцом и будущей дочерью? Стоя к Искину спиной, голая Стеф еще, как нарочно (нарочно!), наклонилась, чтобы поднять рубашку и повесить ее на спинку стула, и Лем с хрустом вывернул шею в сторону. В голове с треском, вскачь, вспышками, пронеслись картинки, как он в полной боевой готовности подбирается к девчонке сзади, трусы вниз, придержать спину, ах-ха-ха, одно движение – и ты внутри другого человека.

Дьявол! – запоздало сообразил он. Я в одних трусах. Сложенные брюки лежали на краю матраса. Добираться к ним с выпирающим членом было бы совершенно идиотской затеей. Бог знает, какие выводы для себя сделает Стеф. Вернее, она точно сделает не верные выводы! Искина обожгло стыдом. Он ведь и чайник снимал, и пирог подавал почти в чем мать родила! Синие ситцевые трусы вряд ли могут что-то скрывать.

И прекрасно натягиваются.

Все же он почти не спал, разбираясь с юнитами Паулины. Тяжелая ночь. С другой стороны, конечно, morgenstunde hat gold immunde. То есть, кто рано встает…

– Стеф.

– Да? – обернулась девчонка, застегивая юбку на незаметные пуговички.

– Подай мне брюки, пожалуйста.

– Конечно, папочка.

– Я…

Подумав, Искин решил не препираться. В сущности, чем чаще они будут называть себя папой и дочкой, тем меньше возникнет подозрений, что это не так.

– Все равно все видно, – сказала Стеф.

– Что видно? – спросил Искин, ловя подкинутые ему брюки.

– Как ты меня любишь, папочка.

– Стеф!

– Молчу.

Искин, отвернувшись, сунул ноги в брючины. Член уложил набок. Пуговицы ширинки затолкал в петли. Все, арест. Одиночная камера. Выход с разрешения и только пописать. Злость на себя заставила его застегнуть ремень на предпоследнюю проверченную дырку. Вдох-выдох. Стеф почему-то не было слышно. Искин обернулся.

– Стеф?

Девчонка перевела задумчивый взгляд с его спины.

– Тебя пытали?

– Что?

– У тебя вся спина…

– Это электрический ожог, – сказал Искин. – Иногда проявляется, иногда нет. Я думал, его уже не видно.

– И на груди.

– Да.

– И на плече.

Стеф подняла руку, собираясь дотронуться.

– Не надо, – сказал Искин.

– Тебе было больно?

Искин улыбнулся. У Стеф было очень трогательное лицо.

– Все уже в прошлом.

Девчонка тряхнула головой, и желтые прядки встали мягкими рожками. Карие глаза сверкнули, словно поймали отблеск солнечного света.

– Все, я решила. Я возьму тебя на море.

– А сон?

– Пфф! Ты же был там, на берегу! Если бы тебя не было, я бы еще засомневалась. Но ты был. Значит, мы ничего не нарушим.

– Как все сложно! – сказал Искин, возвращая Стеф ее же слова.

– А ты – зануда! – парировала девчонка.

– Иди умойся, пока не все проснулись.

– Слушаюсь! – Стеф шутливо приложила ладонь к взлохмаченным волосам.

Ох, дождется!

– Что еще? – спросил Искин, когда она остановилась у двери.

– А у тебя есть зубной порошок? – спросила девчонка.

– Да, в тумбочке.

– Я возьму?

– Только постарайся использовать его экономно.

Когда Стеф присела, разглядывая складированные в тумбочке вещи, Искин подумал, что ее надо бы приодеть. Кто поверит, что родитель позволяет своей дочери ходить в такой короткой юбке? Как раз возникнут подозрения, что он с неясной целью приволок девчонку с улицы. Зайти что ли к Ирме? У нее, кажется, имелись вещи на подростка. Будет возможность дать ей еще десять марок.

– Ой, «Helika»! – воскликнула Стеф, достав жестяную коробочку. – Мы тоже ей дома пользовались.

– Там еще щетка в футляре и стаканчик, – сказал Искин.

– Ага, я нашла. И полотенце.

Прижимая к груди добытое, Стеф выскочила за дверь. Искин постоял и принялся сворачивать матрас вместе с простыней. Ловушки он сложил в чемодан под кроватью, предварительно вытянув из него майку и темно-зеленую рубашку с длинным рукавом.

За стенкой снова захэкали. Неужели спортсмен какой подселился? Или любитель физической зарядки? Находясь под впечатлением, Искин и сам покрутил руками, сделал несколько наклонов к полу и пару раз присел. Почувствовал, как поплыла голова. Ну и хватит. Будем считать, что поддержал здоровый образ жизни. Невидимый сосед пофыркал и, кажется, прошелся ладонями по разгоряченному упражнениями телу – шлепки по коже звучали как выстрелы.

Этого, впрочем, Искин повторять не собирался. Это пусть сосед сам. Некоторым шлепки не нравятся с прошлой жизни. Он смочил полотенце водой и наскоро обтер тело, лицо, размазал ступней случайные капли. Потом торопливо, опасаясь возвращения Стеф, сменил трусы, одел штаны и рубашку, отряхнул и напялил пиджак. Проверил документы. Загнул пальцы, считая, что надо сделать: Ирма, одежда, Отерман, выписка, звонок Мессеру. Мессеру, кстати, можно позвонить из центра адаптации, он видел у них бесплатные городские телефоны.

В коридоре вдруг возник шум, какая-то непонятная, приглушенная стенами возня. Без всякой задней мысли Искин выглянул за дверь.

– Что здесь…

Дальше слова кончились.

Он увидел, как Ханс-Хорст-Хайнрих, впечатав Стеф в стену, рукой пережимает ей горло. Другую, свободную руку он просунул девчонке под юбку. Рука двигалась. Рот у Стеф был распахнут, но она едва хрипела. Щеки ее багровели. На голом, поросшем рыжеватым волосом плече соседа таял след зубов. Ханс-Хорст-Хайнрих сопел.

– Сейчас, сейчас, – услышал Лем торопливый шепот, – это быстро.

Возможно, Искин действовал не сам. Возможно, это малыши-юниты распорядились за него. Он почувствовал только щелчок собственных зубов, поймал Ханса-Хорста-Хайнриха за рыжину на затылке и рванул на себя.

– Отпусти девчонку.

Ему казалось, он произнес это достаточно внятно, но на самом деле выдавил какую-то нелепую сумятицу звуков, весьма отдаленно напоминающую слова. Сосед с присвистом втянул воздух и, извернувшись, сбросил его руку со своей головы. Он был крупнее, плотнее и выше Лема.

– Ты не видишь? – Ханс-Хорст-Хайнрих ткнул Искина кулаком в грудь. – Мы договариваемся со шлюшкой о цене.

Искина завернуло. Локоть бухнул в стену. Кто-то выглянул из дверей дальше по коридору. Темный силуэт соткался в проеме кухни. Стеф, откашливаясь, присела, чтобы подобрать выпавшие из свернутого полотенца предметы.

– Урод!

– Она… моя… дочь, – сказал Искин в раскормленное рыло соседа.

– Ага! – ухмыльнулся Ханс-Хорст-Хайнрих. – Дочь! Я видел ее на Пеликан-штросс, папаша! Она стоит пять марок за ночь!

– Заткнись! – Искин и не знал, что может шипеть, как змея.

Как змей. Заткнис-с-с.

– Так ты ее что, продлил? – вытаращился сосед. – Понимаю, у нее такая сладкая ды…

Случаются в жизни ситуации, когда все обещания, которые ты давал себе, летят псу под хвост.

С Искиным произошло то же самое. Наверное, уже с год он каждый день твердил в себе, как молитву: не высовывайся, пользуй малышей в самом крайнем случае, а лучше вообще не пользуй, замри, умри, хайматшутц достаточно слуха, намека, чтобы пойти по твоему следу. Но, оказалось, что цена всему этому – один Ханс-Хорст-Хайнрих.

Искин протянул руку.

Сосед еще произносил «ды-ы..», а магнитонная спираль уже разряжалась в его тело. Все-таки мальчики иногда торопятся. А может так сжились с ним, что просто предугадывают желания.

Вуфф! Хлопнуло. Сверкнуло. Стеф упала на пол, выпустив из рук коробочку зубного порошка. Мигнули коридорные лампы. Ханса-Хорста-Хайнриха одновременно с этим впечатало в стену с такой силой, что треснула, раскрошилась штукатурка. Редкие рыжеватые волосы его встали торчком. Челюсть у Ханса-Хорста-Хайнриха отвисла, глаза закатились, и он вместе с мелкими осколками сполз вниз.

– Ух ты!

Стеф не смогла обойтись без того, чтобы не пнуть негодяя.

– Все, пошли, – поймал ее за руку Искин.

– А что это было?

– Ничего. Статическое электричество.

– Серьезно?

– Зайди в комнату, – попросил Искин.

Наклонившись, он подхватил бездыханного соседа и поволок его по коридору. Сорок восьмая. Сорок девятая. Пятидесятая. Носком туфли он открыл дверь и, выдохнув, затащил Ханса-Хорста-Хайнриха в пыльный и неряшливый номер.

Вместо кровати Ханс-Хорст-Хайнрих использовал топчан, застеленный серым солдатским одеялом, прожженным в трех местах. Компанию топчану составлял табурет и подвинутый к окну стол. Ни шкафа, ни тумбочки. Одежда висела на вбитых у двери гвоздях или лежала на полу. В одном углу были сложены коробки из-под продуктовых наборов, пустые или полные, не понять. В другом из-под драной шинели выглядывали вещмешок и жестяной таз. В общем, было похоже, что Ханс-Хорст-Хайнрих не так давно, скорее всего, прошлой осенью дезертировал из вооруженных сил Фольдланда.

Искин привалил тело к топчану, на всякий случай приложил палец к сонной артерии и, ощутив слабое биение, выбрался из комнаты в коридор. Ничего, часа через три очухается. Он вытер о бедро пальцы, мокрые от пота Ханса-Хорста-Хайнриха. Надо было бы документы урода посмотреть. Может он Хьюберт?

– Мальчик!

Искин обернулся.

– Э-э, да?

Из пятьдесят второй комнаты выглядывала Ева Вивецки. В синем колпаке колоколом и в ночной рубашке.

– Я все видела, мальчик, – кивнула она. – Ты правильно сделал, что врезал этому говнюку. Не убил хоть?

– Нет.

– Если что, я подпишусь на то, чтобы его выселили.

– Я думаю, он и так кое-что уже уяснил.

Руку тянуло, покалывало холодом, и Искин, разминая, спрятал ее за спину. Ева зевнула.

– Ладно, мальчик. Мне хочется досмотреть мой сон. Знаешь, какой? – хрипло спросила она.

– Нет, – ответил Искин.

– И не узнаешь, – женщина скрылась за дверью.

Искин несколько секунд размышлял над ее словами. Это было приглашение? Своеобразное кокетство? Или правда жизни? Стеф он обнаружил в комнате, съежившейся на кровати и ревущей в подушку. В груди все оборвалось.

– Стеф.

Искин встал рядом, решительно не зная, что делать.

– Стеф, у нас нет времени.

Девчонка подняла голову от подушки.

– Он мне тру… сики порвал! – проревела она, захлебываясь слезами. – Е… единственные! Куда я без н… них? Сво… Сволочь!

Искин присел на кровать. Как-то само собой у него получилось приподнять, прислонить к себе, обнять Стеф.

– Ну и что? – сказал он, гладя ее плечо. – Я уже кое-что придумал.

– Я твои трусы не надену!

– Почему мои? – удивился Искин. – Видела Ирму? Худую такую женщину? Мы возьмем одежду у нее.

Стеф шмыгнула носом.

– Ее трусы я тоже не хочу.

– Она шьет и собирает одежду для беженцев. Выберешь сама, что понравится. Господи, что за фантазии? Почему кто-то должен снимать трусы с себя?

– Ах, вот… как, – девчонка сделала судорожный вдох.

– Именно, – Искин потянул ее с кровати. – Все, надо торопиться. Нам еще в два конца мотаться и в клинику.

– А этот? Он еще там?

Стеф встала, напряженная, как струна. Искин попробовал ее сдвинуть и увидел, как у девчонки на шее и на виске проступили жилки, а лицо задрожало, готовое вот-вот разродиться криком.

– Ты же видела, я его наказал, – сказал он.

Стеф посмотрела на Искина остановившимися, покрасневшими глазами и вздрогнула.

– Я боюсь его.

– Ну, я же с тобой, – улыбнулся он. – Если что, как шарахну электричеством!

– Спасибо.

Стеф прижалась, сцепив руки у Лема за спиной. Никакой эротики. Страх и отчаянная беззащитность. Свалилась на мою голову, подумал он.

– Все, пошли.

Глава 6

Номер Ирмы создавал впечатление вещевого склада. По крайней мере, половина комнаты была занята тюками, одеялами, отрезами ткани. Под потолком теснились кружева и гипюр. Бельевой шкаф вмещал простыни и пальто, а на дверцах в три слоя висели мужские штаны. У окна стояла швейная машинка «Gritzner». У стены, в темной половине, словно тушуясь, стыла узкая койка с табуретом вместо тумбочки в изголовье.

Воздух был сперт и пах рыбой и травами.

Оставив Стеф разглядывать бельевые залежи, Ирма отвела Искина к койке.

– Что тебе надо, Лем? – негромко спросила она.

– Нижнее белье, брюки, рубашку и, наверное, короткое пальто.

– На нее? – качнула головой Ирма.

Стеф в это время заставляла колыхаться гипюр, трогая его ладонью. Под самым потолком в гипюрных тенетах копошилась муха.

– Да, – сказал Искин.

Несколько секунд Ирма смотрела на него, словно давая возможность отказаться от своего слова, потом вздохнула.

– Хорошо, я подберу что-нибудь поновее.

– Ирма.

Искин вложил ей в руки две банкноты по десять марок.

– Это лишнее.

Женщина попыталась вернуть деньги, но Лем накрыл ее пальцы своими, заглянув в большие, окруженные тенями глаза.

– Это тебе за одежду.

– Этого много.

– Копи, – сказал Искин. – Слышала, что срок льготного проживания сократили до двух лет?

Ирма выдавила слабую улыбку.

– Меня это не касается. Считаюсь узницей режима. Собственно, эта комната записана за мной бессрочно.

– Все равно, тебе не помешает.

– Ладно. Куплю еще кофе.

Марки исчезли в кармане темного платья. Ирма шагнула к девчонке, которая остановилась у швейной машинки.

– Я знаю, тебя зовут Стеф.

Ведя пальцем по маховому колесу, Стеф кивнула.

– А вас – Ирма.

– Мне выйти? – спросил Искин.

Ирма на мгновение повернула голову.

– Да, Лем, пожалуйста. На пять минут.

– Уже.

Искин вышел коридор. Он направился в умывальную комнату, которая оказалась на удивление пустой, и за перегородкой справил в писсуар малую нужду. В одной из кабинок кто-то кряхтел. На грязном стекле было наклеено объявление о наборе всех желающих на поденные работы в лесное хозяйство Алпентилле, полторы марки в сутки и обед. М-да, подумалось Искину, а у нас в планах – море. То есть, куда мне, я-то не поеду… Он заглянул на кухню, поздоровался с теми, кто там был, мотнул головой от запаха подгоревшей пшенной каши.

– Господи, а проветрить?

Кто-то тут же открыл окно. Искин прибил таракана, вздумавшего в открытую пробежать от плиты к раковине. Потом посмотрел, как Фридрих Локке, сосед из сорок третьей, кромсает свиной бок. Широкий нож взлетал и опускался, взлетал и опускался. Хрясь! Вид за окном мутнел от летящего песка. Прошло пять минут? Женщина из новеньких, маленькая, черненькая, в нелепом платье, смущаясь, вынесла остатки каши. Будет это есть? Искин едва не потопал за ней, надеясь предложить ей хотя бы пять марок, чтобы она выкинула неудавшуюся стряпню.

– Лем, – позвала его Ирма.

– Да? Все уже?

– Пройди.

– Глаза закрывать?

Ирма коротко улыбнулась, оценив реплику. Тиская все еще холодеющую руку, Искин шагнул в комнату.

– Смотри.

Стеф силуэтом стояла напротив окна. На ней были широкие, темные штаны и короткое, легкое пальто. Волосы прибивала шляпа с полями. Вообще, ее можно было принять за мальчишку – фигурка худенькая, а отвороты пальто умело скрывали грудь.

– Ну, нормально? – настороженно спросила Стеф.

– Хорошо, – сказал Искин. – Самое то для нашего похода.

– Тебе нравится?

– Да.

– Мне тоже, – сказала Стеф. – Я как Гаврош. Дитя улицы. Нам в школе рассказывали про Гавроша.

– Вы куда-то собрались? – спросила Ирма, собирая с койки, видимо, не подошедшие брюки и пиджаки.

– Оформлю ее в центре беженцев, – сказал Искин.

– Как дочь?

– Не вижу других вариантов.

– А документы?

– Все сделаем там. Это просто.

– И тебе поверят? – удивилась Ирма, вываливая одежду на ворох белья, ждущего, чтобы его разобрали.

– А какой смысл регистрировать чужого человека, если это не дает никакой выгоды? Пособия на нее не выпишут.

– Почему?

– Потому что тогда у всякого мало-мальски соображающего беженца объявится куча малолетних отпрысков без документов.

– Разумно.

– Ирма, а у тебя есть зеркало? – спросила Стеф, крутясь на каблучках туфель.

– У стены под подоконником, за куском драпа, – ответила Ирма.

– Нашла.

Стеф вытащила зеркало, с одного края облитое то ли чернилами, то ли лаком, и на вытянутых руках протянула его Искину.

– Подержи, я посмотрю.

Искин обхватил пальцами острые кромки.

– Видно?

– Чуть выше. Ага.

– Непосредственная девочка, – сказала Ирма. Она закашлялась, прижала кулак к губам. – Лем вообще-то тебе чужой, милая. Могла бы называть его на «вы».

– Как же я папу могу называть на «вы»? – удивилась Стеф, рассматривая отражение.

– В хороших, воспитанных семьях так и говорят, – сказала Ирма. – Это вежливо и уважительно.

– А я оторва, – сказала девчонка.

Вид в зеркале ее удовлетворил, и анфас, и в профиль. Несколько секунд, прищурившись, она еще изучала себя, потом сказала:

– Еще бы шарф, красный.

Ирма сухо улыбнулась.

– Нет, шарфов нет.

– Жалко, – вздохнула Стеф.

– Пошли, – сказал Искин, беря ее за руку. – Ирма, спасибо.

– Не за что.

– Спасибо, – сказала Стеф.

Они прошли коридором к лестнице. В пятидесятой было тихо. Где-то звучала музыка, где-то слушали по радио последние новости.

Общежитие проснулось.

– А кто тебе Ирма? – спросила Стеф, перескакивая ступеньки.

Из-за плеча любопытно, ревниво, на мимолетном повороте головы, блеснул карий глаз.

– Знакомая, – ответил Искин.

– Она плохо выглядит.

– Сейчас еще ничего. Полгода назад была – страх и ужас.

– Ей тоже нужно к морю, – заявила Стеф.

Отклонившись к стене, Искин пропустил поднимающуюся компанию из трех парней и двух девушек.

– Была б твоя воля, – сказал он, – ты бы всех к морю перетащила.

– Не всех. Но Ирму-то можно. Ей полезно будет.

– Это точно. Только она не согласится.

– Почему?

– Потому что здесь она чувствует себя нужной.

Стеф прыгнула через три ступеньки.

– Пфф! Там тоже можно шить!

В зале на первом этаже еще спали. Хотя некоторые уже занимались какими-то малопонятными в полумгле делами. Кто-то читал, подсвечивая себе карманным фонариком. Кто-то стоял, кутаясь в одеяло. За стойкой, приложив ладонь к щеке, дремал старик Отерман. Левый ус под крупным носом подергивался от дыхания, будто живой.

– Здравствуйте!

Стеф подскочила к стойке, с шумом притопнув каблучками туфель. Отерман разлепил глаза и передвинул ладонь под подбородок.

– Слишком поздно, девушка, – пробормотал он. – Посещения разрешены до двадцати трех ноль-ноль.

– Уже утро! – выпалила Стеф.

– Тем более. Идите себе по добру-по здорову. Дверь открыта.

– Ганс, доброе утро, – придвинулся Искин. – Мне нужна выписка о проживании.

Старик качнулся на стуле, вызвав скрип рассохшегося дерева, и поскреб щетинистую щеку.

– Это можно. Идентификатор, пожалуйста.

– Сорок седьмая, Искин.

Отерман взял идентификатор и с зевком раскрыл тетрадь.

– А, точно, есть такой, – сказал он, поводив пальцем. – Сорок седьмая. Какой вопрос?

– Выписка о проживании.

– Выписка… Для пособия что ли?

– Да.

– Понятно.

Отерман с кряхтением нырнул вниз и вытащил из ящика стола объемистый гроссбух, подписанный на корешке линялыми чернилами.

– Не уходи далеко, – негромко сказал Искин Стеф, которая, побродив по холлу, решила выйти наружу.

– Здесь душно, – сказала девчонка.

Стукнула дверь.

– Дочь? – спросил Отерман, что-то выводя в гроссбухе вечным пером.

– Да, – кивнул Искин.

– Не слушается?

– Почему? Слушается.

– А моя внучка совсем от рук отбилась. Мать ее, конечно, не лучше. Но у той с возрастом хоть сколько-то ума прибавилось. А у этой…

Отерман безнадежно махнул рукой.

– Что-то натворила? – спросил Искин.

– Связалась с такими же придурками, как она сама. Теперь меня вызывают в полицию, потому что с родителями она дела иметь не желает. А что я им скажу?

Стукнул ящик. К гроссбуху добавилась узкая книжица, напоминающая чековую. Вычерчивая буквы, старик низко склонил голову.

– Вы же из Фольдланда? – спросил вдруг он, подняв на Лема покрасневшие от недосыпа глаза.

– Из Фольдланда, беженец, – подтвердил Искин.

– Там, кажется, такие безобразия пресекают на корню. Или нет?

– Какие?

– Хулиганство. Когда собираются компанией и разносят, что под руку попадется. Думаю, в Фольдланде такое вряд ли возможно. Там все-таки полиция может называться полицией. Это у нас – сборище придурков, которые поспевают только тогда, когда все уже кончилось.

– Но вашу внучку поймали.

– Поймали. Потому что дура.

В руке у Отермана появилась квадратная печать, он дохнул на нее и крепко приложил к бумаге.

Послышался треск отрываемого листа.

– А подпись коменданта? – спросил Искин.

– Уже стоит. И идентификатор.

Отерман выложил документы на стойку.

– Спасибо.

В справке значилось: «Дана господину Леммеру Искину (идентификатор номер…) в том, чтобы засвидетельствовать его проживание в общежитии по адресу Гроэке-штросс, двадцать семь, комната сорок семь, с марта тысяча девятьсот… года по текущий год». Ниже, рядом с четким квадратным оттиском, чернела размашистая подпись коменданта Юргена Фраймара.

Искин сложил справку пополам, убрал вместе с идентификатором во внутренний карман пиджака и вдруг сообразил, о чем ему рассказал старик.

– Ганс, – он налег грудью на стойку, – а ее проверяли на юнитов?

– Это которых из Фольдланда через границу седьмой год тащат?

– В смысле, тащат?

– А санитарная служба что, зря у нас по улицам фургоны гоняет? Значит, тащат. Будто у нас своих проблем мало.

– Хорошо, пусть так. Так ее проверяли?

Отерман отклонился на стуле, угрюмо глядя на Искина.

– А не удивлюсь, что она их где-то подхватила, – сказал он, стукнув ладонью по столу. – Мать ее тоже шлялась, где ни попадя. Все ей свободы не хватало. А теперь на дочь жалуется.

Достав платок, он шумно высморкался. Несколько девушек стайкой выпорхнули с лестницы к дверям, и Отерман проводил их полным неудовольствия взглядом. В зале захныкал ребенок, женщина принялась укачивать его.

– Так вот, – сказал старик, – не знаю, подхватила она вашу заразу или нет, но то, что она в мать свою – это точно.

– А где она сейчас?

– Вы про внучку? В участке на Литмар-штросс, через два квартала отсюда. Со всей своей дурной кампанией. Разбили четыре витрины, перевернули автомобиль, подожгли табачную лавку. Вы знаете, сколько это в марках? Одно витринное стекло стоит четверть моего месячного жалования! Нет, я склоняюсь к тому, что концентрационные лагеря как в Фольдланде – это благо для страны.

Искин хмыкнул.

– Поэтому мы оттуда и бежим.

Отерман двинул челюстью. Узловатый палец нацелился Искину в грудь.

– Потому, что вы оттуда бежите, там и порядок. Я бы первый…

– Не стоит, – сказал Искин.

Старик осекся.

– Я, конечно, не знаю вашей истории, – сказал он глухо, признавая неправоту. – Вы, возможно, хороший человек, но разве вы в той или иной мере не виноваты в том, что с вами случилось?

Искин вспомнил красную звезду на здании в Аппельшоне. Ему так и не удалось тогда дорисовать нижний левый луч.

– Все, что с нами случается, следствие наших поступков, – вздохнув, сказал он. – Но о Фольдланде вы ничего не знаете, Ганс.

Отерман убрал в стол печать, книжицу и гроссбух.

– Не знаю, господин Искин, – согласился он. – Но в газетах все чаще пишут, что с Фольдландом нам по пути.

Искин растянул рот в кривой улыбке.

– И про Асфольд пишут?

– Да, про возрождение объединенного государства, которое когда-то именовалось Священной Римской империей Барбароссы.

– Боюсь, вы разочаруетесь.

– А вы снова сбежите?

– Сбегу.

Старик качнул головой.

– Вам так претит порядок?

– Мне претит тюрьма, которую наспех побелили и объявили домом отдыха, – Искин сморщился. – Только давайте оставим это, Ганс, чтобы не разругаться в пух и прах. Когда вы хотите идти в полицию?

Отерман озадаченно моргнул.

– Зачем?

– Выручать внучку.

– Ах, это. Встречу со следователем мне назначили сегодня на три часа. Но вам какой в этом прок?

– Я занимаюсь магнитонной терапией, – сказал Искин. – В клинике мы проверяем посетителей на наличие юнитов и их колоний. Мне хотелось бы посмотреть вашу внучку на предмет возможного заражения.

– Где, в клинике?

– Нет, мне будет достаточно обычного осмотра.

– Сколько это будет стоить? – спросил Отерман.

– Нисколько, – сказал Искин. – Просто я заметил нехорошую тенденцию юнитов к распространению и думаю проверить свои догадки.

– На моей внучке?

– В том числе.

Старик шевельнул усами.

– Хорошо, подходите к участку без пятнадцати три. Если опоздаете, ждать я не буду. И с внучкой наедине не оставлю.

– Этого и не нужно.

– Кстати, – спросил Отерман, – почему дочь ваша у меня не записана?

Искин, с самого начала разговора готовившийся к этому вопросу, солгал, не меняясь в лице:

– Потому что раньше жила с матерью. В Фольдланде.

– А ее документы?

– Получу в течение недели.

– Если она будет жить у вас…

– Да-да, – закивал Искин, отступая, – я знаю. Плюс десять марок.

– Господин Отерман! – потеснив его, к стойке припал худой, длиннорукий мужчина в мятой рубашке и полосатых пижамных брюках. – Мне разбили окно!

Круглые глаза на его бледном лице смотрели так, будто старик-вахтер мог справиться с проблемой, не сходя с места.

– Комната?

– Двадцать пятая.

Дальше Искин не слышал. Он вышел, думая про случай с внучкой Отермана. Отдел Мессера мог его и пропустить. Не понятно, конечно, когда это произошло. День, два, три назад? Таких хулиганств, быть может, полиция регистрирует до десятка в неделю. И не все они обязательно совершаются под юнит-контролем. Достаточно какой-нибудь шантрапе накачаться пивом или шнапсом и вспомнить о том, что в их жилах течет кровь героев Асфольда. О, Асфольд юбер аллес! Кр-руши!

– Лем!

Стеф взбежала к нему по ступенькам крыльца.

– Да?

– Почему ты так долго?

Стеф обижалась. Стеф хмурилась из-под шляпы. Стеф, сунув руки в карманы пальто, широко разводила локти и нетерпеливо двигала ими, словно пыталась вспорхнуть в небо. Показывала, что еще чуть-чуть – и непременно улетит. К морю.

Удивительное море энергии. Искин не смог сдержать улыбки. Действительно, Гаврош. Правда, у нас не Франкония. И кепку бы вместо шляпы.

– Ну что ты улыбаешься? – разозлилась Стеф. – То сам торопил, торопил, а теперь мы будто никуда не идем.

– Конечно, идем.

Искин лишний раз проверил документы, портмоне, карточку Мессера с телефоном в заднем кармане брюк и подставил руку.

– Берись.

– Пффф! – фыркнула Стеф, отстраняясь. – Мы что, парочка?

– А кто?

– Ну, ты – мой отец…

– И отец ведет дочь в центр по работе с беженцами.

– Только я слишком независимая и считаю, что идти с отцом под ручку – это только для маленьких.

– Ну, как знаешь.

– Пффф! – снова фыркнула Стеф. – Я шучу!

Она окольцевала руку Искина своими руками. Прижалась. Они спустились и мимо лавочек, столиков, тентов, мусора выбрались за ограду на Гроэке. Крутилась песчаная поземка от только что проехавшего крафтвагена. Его мощный силуэт растворялся в дальнем конце улицы. Ветер принялся играть полами пальто.

– Мы на омнибус? – морщась, спросила Стеф.

– Да, только поедем в другую сторону, – сказал Искин, щурясь.

– Тьфу! – девчонка сплюнула песок. – Так в рот и лезет.

– Погоди.

Искин расстегнул пиджак и полой прикрыл Стеф от ветра. Они перебежали улицу. Стеф упиралась лбом Искину в подмышку.

– Ну, не удобно!

Она скоро отстранилась, взяла дистанцию. В подмышке осталось зудящее тепло. В коротком переулке отвалился за спину карантинный дом-мастодонт, квадратами, неровными фигурами легло на брусчатку розовое солнце.

К удивлению Искина пекарня По была закрыта. Ржавые сетчатые ворота перегораживали двери. На окнах темнели жалюзи. Оглянувшись, Искин обнаружил, что мясная лавка и пивной бар поблизости тоже не подают признаков жизни. Хотя бар, понятно, вечернее заведение. Он прислушался. Кажется, с Редлиг-штросс или же с примыкающей к ней улочки, доносился барабанный рокот. Тр-рум-тр-рум, тр-рум-туру-дум-тум-тум.

Звук дробился, отскакивал от стен и взлетал ввысь, звенел в стеклах. А скоро сквозь барабаны пробился звонкий, слаженный стук каблуков.

Тум. Тум. Тум.

Редких прохожих вымело в подъезды и арки. Как-то вдруг оказалось, что Искин со Стеф стоят у перекрестка в совершенном одиночестве. Девчонка, помедлив, подшагнула поближе.

– Как в Фольдланде, – прошептала она.

Рука Искина, призывая к спокойствию, легла на ее плечо. Барабаны грохнули совсем близко. Первым из-за поворота, печатая шаг, появился знаменосец. Черно-желтый имперский стяг ловил рассветные лучи. На знаменосце был темно-зеленый мундир, черные штаны и кепка с ремешком под подбородком. Смотрел знаменосец куда-то вдаль, словно видел светлое будущее. Р-раз! – и он повернул, пройдя мимо Искина и Стеф, похожий на вдруг оживший памятник. Какое-то небывалое исступление на лице.

Тр-рам. Тр-рам!

Десяток метров пустоты – и на перекресток, вбивая невидимую пыль, за знаменосцем шагнули барабанщики. Их был десяток. Те же кепи, но короткие зеленые штаны и крапчатые курточки. В два ряда они явно ходили не первый раз, ближний край приостановился, дальний вошел в поворот. Тр-рум, тр-рум! И мимо, мимо, по направлению к Гроэке-штросс, чтобы у зауженности проулка повернуть за разделительный тротуар. Совсем мальчишки. Лет тринадцать-четырнадцать. Может, пятнадцать. Что у них в стриженных головах?

Палочки выхватывали рокочущие звуки из натянутой кожи. Тр-р-р-р! Рам! Знаменосец потерялся за барабанщиками, но стяг плыл над их головами, как наддутый парус.

– Асфольд! Асфольд! – грянуло в воздухе.