Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Поначалу дела действительно шли неплохо. Многие желали, минуя волокиту и очереди санитарных пропускников, получить идентификатор с отметкой об отсутствии юнит-заражения и отбыть подальше, на юг Европы, на запад Европы. Даже цена, которую Берштайн поначалу загнал в двадцать пять марок, первые волны беглецов не отпугивала. Страх их состоял в другом – в штаатсполицай и хайматшутц, в Фольдланде, который вот-вот, обретя единство и чистоту нации, должен был двинуться на завоевание новых жизненных пространств. Что значат двадцать пять марок по сравнению с монстром? Ничего.

И Берштайн думал также.

Правда, первая, богатая волна схлынула быстро, и Иосиф с сожалением в голосе часто вспоминал при Искине те благословенные времена, незабвенные полгода, когда «Сюрпейн» шумел безостановочно, пронизывая клиентов магнитонными волнами, а секретарша (не нынешняя, другая, гораздо более молодая и смазливая) перевязывала пачки банкнот резиночками и прятала их в бельевой шкаф.

Вторая волна оказалась куда как беднее первой, большую часть ее к тому же перенаправили в карантинные лагеря, и цену пришлось снижать первое время до двадцати марок, а затем и до пятнадцати.

Тем более, что «Сюрпейн» начал вдруг капризничать, пропуская некоторые участки и самовольно выключаясь, а один раз даже ударил Берштайна током, когда он прикоснулся к потрескивающему кожуху.

Эпопея с ремонтом затянулась на три месяца, еще месяц ушел на тонкую настройку и перепрошивку управляющего модуля какими-то «левыми» умельцами, потому что оказалось, что разработчик «Сюрпейна» давно отказался от обслуживания аппаратов и вообще занимается теперь производством пищевой упаковки.

Словом, когда Искин познакомился с Берштайном, тот уже снизил цену обследования до двенадцати марок и подумывал использовать клинику если ли не под ночлежку, то, возможно, как мини-склад. Правда, в голове его бродили мысли и о не совсем легальных операциях в обход санитарной службы, связанные с тем, что при ремонте умельцы повредили встроенный виссер, и результаты сеансов стало можно передавать на карантинный контроль с задержкой и выборочно. То есть, совсем выборочно.

В этом был соблазн.

И в «Альтшауэр-клиник», как уверял себя и Искина Берштайн, сами были виноваты – на просьбу заменить «Сюрпейн» новым аппаратом ответили, что замена возможна только при окончательном погашении кредита за старый, а на скромный вопрос о понижении ставки кредита в связи с поломкой поставленного магнитона холодно сообщили, что технику господин Иосиф Берштайн получил и так по особенной цене, подразумевающей некоторые риски функционирования в будущем, и принял по акту.

Двери в рабочие помещения открывались сложным ключом.

Берштайн вошел первым, снял сигнализацию, Искин застыл в узком коридорчике, ожидая, пока вспыхнет свет.

– Как ты? – спросил Берштайн, проходя в досмотровую.

– Хорошо, – сказал Искин.

– «Сюрпейн» включать?

– Лучше потом. Он больше с толку сбивает.

– А клиентов успокаивает.

– Потом.

– Ну, как знаешь.

Берштайн обогнул ложе с нависшим над ним магнитоном «Сюрпейна», похожим на овальный серебристый глаз великана на штанге, подкатил ближе столик с переносным, специально под Искина купленным биопаком. От его передвижений словно сами по себе оживали панели питания, осветился телемонитор, зашелестела вентиляционная вытяжка, на рабочем столе щелкнуло, приподнимаясь, крохотное табло.

– Кто клиент? – спросил Искин.

Присев, он занялся биопаком – включил и поставил на диагностику.

– Первый? Нервная дамочка, – сказал Берштайн, усаживаясь на кресло за столом. – Я заметил, что в последнее время эти дамочки составляют подавляющее большинство нашей клиентуры. Что, конечно, не плохо. Их страхи приносят нам деньги.

Его пальцы вдавили несколько невидимых клавиш.

– С другой стороны, – продолжил он, – как и всякие навязанные извне психозы, с течением времени они неизбежно теряют свою силу, замещаясь чем-то новым. Мы должны быть готовы к этому, Лем.

– Я слышу это уже полтора года, – сказал Искин.

Он подкатил биопак к ложу, растянул и закрепил в держателях провода. В отличие от «Моллера» в этом биопаке вместо присосок использовались тонкие, похожие на электроды иглы.

– Ты слышишь, – кивнул Берштайн, извлекая из ящика стола бланки анкет, – но слушаешь ли? Знаешь последние слухи, настойчиво атакующие наше приграничье?

– Какие?

– Говорят, Фольдланд сворачивает юнит-программы.

Искин повернул голову.

– Что?

– После смерти Кинбауэра, по некоторым данным, они так и не смогли разобраться в его наследии. Мало того, оказывается, все, кто с ним работал, не имеют ни малейшего понятия о том, как Кинбауэр и его обособленная группа «Визе» программировали юнитов. Как тебе? Что там за порядки в их институтах?

– Не может быть, – сказал Искин. – Кинбауэр все записывал.

– Говорят, сжег. Только я, Лем, это говорю к тому, что скоро, судя по всему, наши с тобой старания станут никому не нужны. Если нет юнитов, то нет и страха, что у тебя внутри завелась колония мелкой механической нечисти, а значит, нет клиентуры.

– Бред.

– Ну, год-два мы еще продержимся, это я тебе обещаю, мои слова что-то да значат. Мало кто слушает Иосифа Берштайна, а ты, Лем, слушай.

– Я слушаю.

В стеклянную створку стукнули с внешней стороны.

– Заходите, – махнул рукой Берштай, вставая из-за стола. – Аннет Петернау?

– Да.

Женщина переступила металлический порожек.

Ей было к сорока, едва ли больше. Кожа, увлажненная кремами и тонус-гелями, не показывала морщин, разве что их намеки слегка проступали у глаз, когда Аннет щурилась. Она была высока, стройна, худа. Грудь имела небольшую, а таз – узкий. Баль называл женщин такого строения ненасытными стервами и секса с ними избегал. Искин, пожалуй, попробовал бы.

Стриглась Аннет коротко, волосы у нее были соломенного цвета, нос острый, губы тонкие, скулы высокие. В лице угадывалось нервное напряжение, и на виске, не скрытом волосами, билась синеватая жилка. Глаза зеленые, умные.

Нет, Баль бы уже бежал от нее на своем грузовике с рыбой.

– Что мне делать? Раздеваться? – спросила Аннет, разглядывая помещение в поисках места, куда можно было бы сложить сумочку и одежду.

Голос у нее был обычный, приятный, но не грудной, без хрипотцы, которая позволила бы ей чувствовать себя femme fatale, а особей противоположного пола сводила б с ума.

Темная юбка. Синяя блузка. Жакет.

– Только верх, вместе с бюстгальтером, – сказал Берштайн.

– Юбку?

– Нет никакой необходимости.

– Извините, а…

– Шкафчик слева. Там же бахилы.

Искин гигиеническим полотенцем протер ложе. Искоса он поглядывал, как Аннет легко, без стеснения, скидывает блузку, открывая светлую кожу плеч, живота и грудь с темными кружками сосков. Никакого бюстгальтера она не носила.

Искин представил, как впивается в эту грудь губами, и отвел глаза, сосредотачиваясь на том, чтобы удалить пятнышки грязи с похрустывающего под пальцами материала. Со Стеф такого не было, подумал он в некотором удивлении. Ни когда она лежала перед ним в комнате Баля в прозрачных своих трусиках, ни когда она задела его штаны в автобусе. То есть, было, но в самом коротком, бессознательном и спонтанном смысле. А тут, бесконтактно…

Искин тут же выругал себя. Ну-ка, господин gefangene, что за мысли? Вы, собственно, работать собираетесь?

– Мне сразу ложиться? – спросила Аннет, встав у шкафчика.

Вид у нее был забавный – голубые бахилы и юбка. Странная модница пришла на показ.

– Нет-нет, – сказал Берштайн, – сначала ко мне. Нам надо заполнить данные.

– С идентификатором?

– Да.

Аннет замешкалась.

– Мне сказали, что результаты обследования не попадут…

Она как-то беззащитно посмотрела на Искина.

– Не попадут, – подтвердил Берштайн. – Плохие – не попадут. И это стоит еще десять марок. Садитесь.

Шурша бахилами, Аннет пересекла помещение и села на круглый стул перед столом. Поежилась.

– Меня будете обследовать вы?

– Нет, мой коллега, доктор Леммер Искин.

– Это я, – сказал Искин.

Он встал у биопака, комкая полотенце.

– Очень приятно.

Улыбка у Аннет вышла искусственной.

– Идентификатор, – протянул ладонь Берштайн.

– Пожалуйста.

Женщина вложила в нее карточку.

– И десять марок.

– Да-да, я помню.

– Хорошо.

Берштайн сунул идентификатор в ридер перфорированным краем. Пять минут пришлось ждать, пока по телесвязи придет ответ. Аннет успела взять из шкафа сумочку, кошелек и передала Берштайну две банкноты в пять марок и одну в десять.

Затем зашелестело табло.

– Очень хорошо, – сказал Берштайн. – Если мы обнаружим у вас какие-то посторонние м-м… привнесенные дополнения, то эта информация отсюда никуда не уйдет.

– Это точно?

– Да. Доктор Искин выявит и уничтожит юнит-колонии, а в запись для идентификатора и санитарной службы попадет уже повторное обследование, которое и покажет ваше чистое, никогда не подвергавшееся заражению тело.

– Хорошо, – сказала Аннет.

– У вас были какие-нибудь симптомы?

– Дурнота.

– И все?

– Спазмы. Я не могла глотать.

– Картинки под веками? Желтые? Коричневые? Чередующиеся? – вмешался Искин. – Может быть, вы слышали голоса?

– Голоса?

Аннет повернула к нему голову. На лбу ее проступила и пропала крохотная складка.

– На фольддойче. Einstellung. Regelung, – подсказал Искин.

– Н-нет, – не слишком уверенно произнесла Аннет.

– Хорошо, – сказал Искин. – Почему вы решили, что произошло заражение?

– Мне так сказали.

– В смысле?

– У моего мужа есть любовница, – уголок губы у женщины пополз вниз. О своей сопернице она явно была не очень высокого мнения. – Мы, собственно, уже два года не живем с мужем вместе, но у нас есть обязательства. В целом, он, конечно, волен поступать, как ему заблагорассудится, и его похождения меня не волнуют. Но выезжать на приемы в Висбах или к его семье мы вынуждены совместно. Это связано…

Она замолчала.

Впоследствии Искину казалась очень милой, забавной эта ее манера вдруг останавливаться на полуслове, замирать, словно превращаясь в фотокадр, в собственный портрет. Лицо Аннет тогда становилось неподвижным, скульптурным, но очаровательно живым, живущим, сосредоточенным – рот чуть-чуть приоткрыт, зеленые глаза смотрят в себя, морщинки всплывают изнутри, из-под слоя тонус-геля.

Муж ее боялся таких состояний и вроде бы одно время носился с идеей визита в психиатрическую клинику.

Замерла она едва ли на десять секунд.

– Мне кажется, это не важно, – сказала она, ожив, и по очереди посмотрела на Искина и на Берштайна. – Это семейные дела, которые должны оставаться внутри семьи. Во всяком случае, говорить о них я не буду.

Искин кивнул.

– Хорошо. Но про источник заражения…

– Любовница мужа распылила юнитов в моей гостиной. Чтобы освободить Дитриха от обязательств на мой счет. Видимо, так ей хотелось бы. И у нее был пульверизатор, мне сказали, что она пшикала раствором на цветы, шторы, в воздух.

– Так заразиться маловероятно, – сказал Искин. – Попасть через органы дыхания или кожу отдельные юниты могут, но для развития колонии, которая впоследствии сможет взять вас под контроль, необходима инъекция в кровь, скажем так, колониального набора.

– Вы уверены? – спросила Аннет.

– Доктор Искин близко знаком с этой темой, – сказал Берштайн.

– Но я чувствую…

– Мы это проверим, – сказал Искин.

– Прошу, – Берштайн жестом указал на ложе под «Сюрпейном».

– В конце концов, я уже заплатила, – сказала, словно оправдываясь, Аннет.

Искин подождал, пока она ляжет, и помог ей переместиться чуть выше, ближе к полукружью изголовья.

– Удобно?

– Вполне.

Аннет пошевелила плечами.

– Мне придется несколько раз коснуться вашей груди.

– Пожалуйста, – нисколько не смущаясь, сказала Аннет. – Муж давно ее уже не касался. Надеюсь, это делается в чисто профессиональном плане?

– Конечно, – сказал Искин, вооружаясь пучком игл.

– Выглядит страшно.

– С них будут подаваться микроимпульсы для сканирования.

Аннет приподняла голову.

– Вы будете втыкать их в меня?

– Нет, – сказал Искин, показывая крылышки пластыря на иглах. – Просто прикреплю. В сущности, они и сами должны держаться. Они полые, в них создается крохотный вакуумный эффект, эффект присоски.

– Это вообще долгая процедура?

– Сканирование? Оно займет около десяти минут.

Искин наклонился и прилепил две иглы справа, одну – под грудью, другую – между пятым и шестым ребрами, потом зашел, протягивая шнуры, с другой стороны, и укрепил еще две иглы. Больше, подумал, не нужно.

– У вас умелые руки, – сделала ему комплимент Аннет.

– Я старался, – сказал Искин.

– Я чувствовала, как деликатно вы меня касались. Честно говоря, я редко ощущаю возбуждение от прикосновений, но вам это удалось.

Искин смутился.

– Простите.

– Здесь не за что извиняться, – улыбнулась Аннет. – Это не простое умение. Во всяком случае, если мы предполагаем меня.

– Не смущайте мне коллегу, – подал голос Берштайн.

Он поднялся и, обойдя биопак, встал у ложа, вскинул голову и посмотрел на лампы под потолком.

– Не темновато. Может, включим «Сюрпейн»? Пусть поработает, страдалец, хотя бы в осветительном режиме.

– Мне вполне достаточно, – сказал Искин.

– Что ж. Я отойду тогда, – сказал Берштайн. – Справишься?

– Конечно.

– Я в холле.

Берштайн вышел, мелькнув зеленью халата за стеклом.

– Вот мы и одни, – сказала Аннет.

– Постарайтесь дышать медленно и глубоко, – сказал Искин, запуская сканирование на биопаке.

– Вот так? – спросила Аннет.

Она задышала, слегка пристанывая. Глаза ее смеялись. В бахилах, юбке, не достающей до совершенных коленных чашечек, полуголая и неподвижная, с припухшими, отвердевшими сосками, она казалась очень доступной.

– Госпожа Петернау, – перешел на официальный тон Искин, по спине которого поползли мурашки возбуждения, – это серьезное обследование. Постарайтесь не мешать мне делать мою работу.

– Я мешаю? Бог мой, я не хотела! А вы здесь ничего не распыляете?

– В смысле?

– Мне отчего-то весело.

– Это, возможно, нервное.

Искин брызнул воды ей на живот. Аннет захохотала.

– Господи, что вы делаете? Вы не массажист?

– Нет.

– Вы же меня не массажным маслом…

– Это вода, – сказал Искин.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– А я подумала… – Аннет внезапно замерла, ушла в себя, как за несколько минут до этого. Лицо ее сделалось отсутствующим, пустым. – Простите, – выдохнула она чуть позже, – это все моя испорченная натура. В наше время, знаете, продается гигантское количество «взрослых» журналов, где пишут, что примерно так и должно происходить соблазнение.

Искин проследил, как биопак медленно строит грубую схему. Схема была с лакунами.

– Соблазнение в массажном салоне?

– Или в клинике. Ой, простите.

Аннет показала отлепившуюся иглу.

– Вот поэтому, – обходя ложе, с неудовольствием сказал Искин, – я и просил вас быть посерьезнее. В санитарной службе, поверьте, никому не делают снисхождения. Я пропущу горстку полудохлых юнитов, которые через неделю и сами растворились бы в крови, а вы через день возьмете и зазвените где-нибудь на выезде из города на одном из передвижных постов. Сказать, что будет дальше?

Он наклонился, глядя Аннет в глаза.

– Скажите, – прошептала она одними губами.

Искин приладил иглу.

– Нас, возможно, лишат лицензии, а вас почти наверняка упекут в один из карантинных центров. На полгода. Вы этого хотите?

– Нет. Я поняла.

– Очень хорошо.

Искин снова запустил сканирование. Аннет лежала неподвижно, глаза ее были закрыты, тень улыбки трогала губы. Схема на этот раз сложилась куда быстрее, рисуя внутренние органы груди и брюшины. Серия микроимпульсов дала более-менее приемлемую картинку. Как и полагал Искин, никакой колонии, ни даже зачатков ее в Аннет не существовало. Правда, в легких имелось несколько потемнений.

Он увеличил схему, но разрешения биопака явно не хватало.

– Вы курите? – спросил Искин.

– Курила, – ответила Аннет.

– Если вы не против, я проведу пальпацию.

Искин решил подстраховаться.

– Пальпация – это?..

– Пощупаю, грубо говоря.

Аннет фыркнула, но сдержала смех.

– Разрешаю.

Искин приложил ладони к груди Аннет, вытянув пальцы к ключицам, к шее. Легонько стукнул указательным, средним, мизинцем, отвлекая внимание лежащей. В правом его предплечье зашевелились, разогревая магнитонную спираль, юниты. В любом случае, одиночный импульс не повредит. Если и имеется какая-то активность в легких, то он ее гарантированно пресечет. Но сначала…

– Тепло, – сказала Аннет.

Глаза она все также держала закрытыми.

– Я знаю, – сказал Искин.

Он сосредоточился, и юниты-разведчики из его ладоней десятком невидимых ниточек-цепочек проникли в тело Аннет.

– Не шевелитесь, – предупредил он.

– Не шевелюсь.

– Это займет не больше минуты.

– Это ваша эксклюзивная методика?

– Ну, в некотором роде.

– Покалывает.

– Так и должно быть. Не шевелитесь.

Юниты, бравые ребята, обогнув средостение, мгновенно расползлись по легким – сквозь плевру по сегментам, по бронхам к альвеолам. Искин чувствовал их интерес, их исследовательское любопытство. Впору было ревновать их к Аннет.

На микроимпульсы никто не отзывался, и малыши, похоже, большинство энергии тратили впустую. Правда, скромное кладбище юнитов обнаружилось в трахее. Около десятка трупиков, закупоренных слизью. Получалось, что недалекого ума соперница действительно распылила раствор с юнитами по комнате. Но не продаются же такие флаконы в обычных магазинах! Где-то эта дура должна была набрать колонистов, даже если они были отработаны. Или теперь юнитов продают на развес? Стаканами? Зашел, знаете, на Кронеберг-штросс или Лемур-аллее, и тебе за марку насыпали от души, как это бывает с марихуаной.

Искин наклонил голову и обнаружил вдруг, что Аннет смотрит ему в глаза. Видимо, во взгляде его мелькнуло замешательство, потому что женщина осторожно спросила:

– Все очень плохо?

– Нет, наоборот.

Искин разворошил кладбище и вытянул полуразложившихся мертвецов из трахеи. В темпе, ребятки! Боль свела пальцы, но он не изменил выражения лица, потому что Аннет все еще смотрела на него снизу.

– Все.

По возвращению юнитов, Искин на всякий случай разрядил спираль, выжигая в Аннет потенциальных колонистов, и отнял ладони. Тут же захотелось пить. Предплечье захолодело, ответило резкой болью. Запоздало подумалось, что здесь-то как раз и биопак можно было использовать. Не «Моллер» все-таки.

– Вы экстрасенс? – спросила Аннет.

Искин шагнул к тумбочке у Берштайна за столом, достал бутылку с минеральной водой и свинтил колпачок.

– Нисколько. Просто опыт.

Он осушил пол-бутылки за раз.

– Мне можно подняться? – спросила Аннет.

– Нет, – сказал Искин. – Сейчас мы проведем контрольное сканирование, результат которого и отправим в санитарную службу.

Он допил бутылку.

– Хорошо, – глядя на серебристый глаз «Сюрпейна», Аннет побарабанила пальцами по ложу. – А на ужин со мной вы бы согласились?

– Я думал, это прерогатива мужчины приглашать куда-то женщину.

– В вопросе приглашений я никогда не усматривала сексистский подтекст. Мы можем ограничиться приятной беседой.

– Тем не менее…

Договорить Искину не дал Берштайн, аккуратно постучав по стеклу с внешней стороны.

– Я дома.

Он вошел, распространяя запах сигарет, причем паршивых, фольдланских. Искин подумал вдруг, что такие привычки могут многое сказать не то что хайматшутц, но и здешней, не слишком расторопной полиции. Слава Богу, он ничего такого за собой не примечал. Ни любви к колбаскам из Баренца, ни пристрастия к ботинкам от «Junge Geist». Хотя, что и говорить, замечательные выпускают ботинки.

А сигареты, наверное, контрабандные.

– Да, – сказал Искин, – я почти закончил.

– А мне позвонил доктор Фертиппер, – сказал Берштайн.

– Это кто?

– Один хороший знакомый. Конференции по магнитонной диагностике осенью не будет. Как мне кажется, в струю недавнего разговора.

Берштайн остановился у ложа.

– Все хорошо? – спросил он Аннет.

– Да, – ответила женщина, – меня сбрызнули водой, я посвежела, но пока не растеклась.

Берштайн выпятил губу и повернулся к Искину.

– Ничего, – сказал тот, обнуляя результаты сканирования. – Чисто.

– Тогда выходим с данными в центр?

– На контрольном.

– А как же!

Берштайн уселся за стол, пальцы его снова нажали на невидимые клавиши.

– Готов.

Искин отсоединил иглы и подержал их несколько секунд в воздухе. Биопак пискнул, перезагружаясь.

– Подключено, – сказал Берштайн.

– Делаю, – сказал Искин, вновь прилепляя иглы.

– Еще десять минут? – спросила Аннет.

– Меньше. Недолго. Дышите глубоко.

Искин запустил сканирование.

– Картинка четкая, – через секунду сказал Берштайн.

Искин отклонился, взглянув на экран биопака.

– Проход без задержек.

– Замечательно.

– С этим можно будет в Вадуц? – поинтересовалась Аннет.

– Хоть в Ниццу, хоть в Вейн. – сказал Берштайн. – Даже в Штаты. Мы все-таки отделение «Альтшауэр-клиник».

– Так, второй проход, – сообщил Искин.

Аннет улыбнулась.

– Я что-то волнуюсь.

Она попыталась сложить руки на животе, но Искин мягко перехватил ладонь.

– Не стоит, – сказал он. – Просто соперница взяла вас на испуг. А может она и сама была не в курсе, что колонии таким образом подсадить нельзя.

Он вернул ладонь на место.

– Ага, – сказал Берштайн, следя за строчками на голограмме. – Заражения не обнаружено. Данные… данные приняты. Синхронизация… Все, синхронизация успешна. Идентификатор… статус обновлен.

– Все, – сказал Искин.

Отсоединив иглы, он помог Аннет сесть и передал бумажное полотенце.

– Спасибо, – сказала Аннет.

Она вытерла живот и шею, оставляя на полотенце влажные, расплывающиеся пятна.

– Идентификатор.

Берштайн выложил карточку на край стола.

– Все? – спросила Аннет, спуская ноги с ложа.

Берштайн развел руками.

– А что вы хотели? – шутливо заявил он. – Добавили бы пять марок, и мы расщедрились бы на блюдо из кафе поблизости. На…

Он пощелкал пальцами, вызывая название из памяти.

– Кайзершмаррн, – подсказал Искин.

– Да, на кайзершмаррн, на сладкий омлет.

– Не стоит.

Аннет прошла к шкафчику и принялась неторопливо одеваться. Искин поймал себя на том, что беззастенчиво пялится на нее.

– Господин Искин, – обернулась Аннет, – вы не ответили на мое предложение.

Она оправила блузку и накинула жакет.

– Я не против, – сказал Искин, складывая за спиной руки.

– Может, созвонимся вечером?

– У меня нет виссера.

– Совсем? – удивилась Аннет.

Прошуршав бахилами, она взяла со стола идентификатор. На ухоженном лице всплыла улыбка. Несколько секунд женщина стояла неподвижно.

– Слушайте, – сказала она, отмерев, – может, сегодня в восемь в «Тиомель»? Знаете про «Тиомель»? Я вас приглашаю.

– Знаю, на Криг-штросс, – кивнул Искин и вспомнил про Стеф. – Но лучше завтра. Завтра в восемь. Сегодня у меня нет возможности. У меня…

Он умолк. Объявлять о том, что его будет ждать девчонка, в судьбе которой он принимает посильное участие, было, пожалуй, глупо.

– Договорились.

На прощание Аннет послала ему легкий воздушный поцелуй.

– Ох-хо-хо, – с улыбкой сказал Берштайн, когда женщина вышла, – где мои семнадцать лет? А ты тот еще ходок, Лем.

– Я?

Берштайн встал из кресла.

– А я что ли? – он с кряхтением присел в углу у сейфа. – Стоило мне отвернуться, выйти ни минуту, как у вас уже все сладилось. Ты сканированием занимался? У нее, кстати, натуральная грудь. Это, поверь мне, большая удача при том, что сейчас кто только не колет себе парафин.

Щелкнул замок. Берштайн достал из стальных недр пачку денежных купюр в сине-желтой банковской упаковке и вернулся с ней за стол.

– Я выдам тебе восемьдесят марок, – сказал он, разрывая ленту. – Это вместе с сегодняшним приемом. Ты не против?

– Нет, – сказал Искин.

Ему вдруг сделалось дурно, и он отступил к биопаку, едва не опрокинув его на пол.

– Лем?

Берштайн оторвал глаза от пересчета купюр, и лицо его сделалось озабоченным. Он приподнялся. Искин же искал точку опоры и не находил. Перед глазами плыло. Правую руку стиснуло обручем, и не разобрать, горячим, огненным или ледяным, все одно руки будто и не было до плеча. Юниты вибрировали внутри, распадаясь на бестолковые сегменты.

– Я…

Искину удалось зацепиться локтем за ложе, он налег на него, перевернулся, большей частью тела наползая под «Сюрпейн» – ни дать ни взять выбросившийся на берег тюлень. Нет, на дельфина не тянул. Дальше уже подоспел Берштайн, разодрал на Искине ворот халата, полез пальцами к шее, потом – к запястью. Хватило сил отмахнуться.

– Снова? – спросил Берштайн.

Про приступы Искин сказал ему, что вынес их из Фольдланда. Собственно, вранья в этом не было. Учитывая деликатность темы, Берштайн о большем не расспрашивал и, видимо, посчитал, что его новый работник хотел бы оставить прошлое в прошлом. Сам покинувший Фольдланд за несколько лет до объявленной политики единения и чистоты, Берштайн был уверен, что остальным, чтобы вырваться, пришлось пройти через унижения и пытки. В какой-то степени правдой было и это.

– Ко… кофе, – выдавил Искин.

– Сейчас, – сказал Берштайн, исчезая.

– Сладкий.

– Труди, – услышал Искин голос Берштайна, связывающего с секретаршей по коммутатору, – придержи пока посетителей. Нам нужен кофе, сладкий, очень-очень сладкий кофе. И быстро!

Искин лежал, глядя в серебристые разводы «Сюрпейна» над головой.

Внутри него собирались в колонию раздерганные юниты, выстраивали цепочки, выдавали в мозг информацию о состоянии и ошибках. Целостность упала до семидесяти восьми процентов. Где-то с неделю восстанавливаться.

Краем проскочил короткий отчет о юнитах, извлеченных из трахеи Аннет. Сто сорок третья версия, древнее, чем юниты, убитые им в теле Стеф. Это было уж совсем что-то из ряда вон. Кто-то что, вывез из Фольдланда юнитов под видом железной стружки? Или со смертью Кинбауэра в Киле-фабрик совсем пропал контроль?

Какой-то бред. Старые, дохлые юниты в товарных количествах. Они в детях. Их распыляют по комнатам. Не подкладывают ли еще в пресловутый кайзершмаррн? Ложками, чтобы хрустело на зубах?

– Ну-ка.

Появившийся в поле зрения Берштайн заботливо приподнял голову. Перед глазами Искина появилась чашка, порождающая пахучие завитки пара. Первый глоток божественным горячим огнем протек в горло.

Ум-м-м!

– Сам возьмешь? – спросил Берштайн.

Он не любил чувствовать себя нянечкой.

– Возьму, – сказал Искин.

Правая рука еще своевольничала, крючила пальцы, поэтому немаленькую чашку пришлось обхватить левой. Левая справилась.

Кофе был исключительно сладкий. Братцы-юниты, предчувствуя скорую энергетическую подпитку, запустили жгутики-расщепители в лучевую и локтевую артерии. Искин ощущал их нетерпение, как легкие покалывания. Оживаем, мальчики? Оживаем.

Он напрягся и сел.

Еще два глотка, третий, и приступ отдалился, оставив лишь ломоту в пояснице и звон в голове, за ушами. Проплыло грозовое облачко на горизонте, и Бог с ним. Видимо, перестарался с использованием магнитонной спирали. Третий… ох ты ж, третий раз за половину дня. Многовато, честно говоря. И, как минимум, еще один прием впереди.

Искин прижал пальцы правой руки к плечу. Терпимо.

– Ну, как? – спросил Берштайн.

Искин кивнул и допил кофе.

– Труди просто волшебница, – сказал он.

– Ты в порядке?

– Дай мне пять минут.

– Хорошо, – сказал Берштайн и склонился к коммутатору: – Труди, через пять минут мы будем готовы принять посетителей. И доктор Искин должен тебе марку.

– Почему так мало? – раздался задорный голосок секретарши. – Или половину вы взяли себе?

Берштайн фыркнул.

– Конечно, взял, Труди, – сказал он. – Как организатор и промоутер твоего таланта.

Под смех Труди он отключился.

Искин сполз с ложа, оживающей правой нащупал и прилепил клапан воротника, на нетвердых ногах добрался до сидящего за столом Берштайна.

– Спасибо.

Он поставил чашку у табло.

– В этом году это второй? Или третий? – спросил Берштайн.

– Я не считаю, – сказал Искин.

– У меня есть связи, – сказал Берштайн, пожевав губами. – Очень неплохая клиника в Шомполье. Тебя обследуют. Короткий курс легкой медикаментозной терапии. Ты забудешь свои приступы, как дурной сон.

Искин опустился на стул и потер лицо ладонями.

– Нет, – сказал он. – Помнишь же: кто убивает прошлое, стреляет в будущее. А я хочу помнить.

– Как знаешь, – пожал плечами Берштайн и зашелестел отложенными было купюрами. – Но выражение мне в данном случае не кажется подходящим. Это как если бы: кто лечит болезнь, тот стреляет в тело. На, пересчитай.

Он протянул Искину банкноты. Восемь штук по десять марок.

– Восемьдесят? – спросил Искин.

– Да.

– Тогда верно.

Искин убрал деньги в нагрудный кармашек халата.

– Не забудь, – предупредил его Берштайн. – Оставишь в кармане, их вместе с халатом постирают. А я новых не дам.

– Я не забуду.

– Фертиппер сказал мне, что канцлер и фольдстаг вроде как хотят объявить, что Фольдланд больше не будет проводить научные исследования, запрещенные мировым сообществом. То есть, на государственном уровне заморозят юнит-индустрию и, возможно, откажутся от опытов на заключенных.

– Трудно поверить, – сказал Искин. – Я помню, как Штерншайссер, багровея и брызгая слюной, бил кулаком по трибуне фольдстага. Народ Фольдланда никогда не пойдет на поводу у европейского и американского еврейского лобби! Nein!Евреи хотят только одного – чтобы Фольдланд умер, не существовал, не стоял у них костью в горле! Потому что мы несем дух истинной свободы! Мы несем истинный патриотизм! Мы олицетворяем собой альтернативу сионизму, который представляет собой политику подавления любого национального самосознания и любой инициативы, направленной на избавление от навязанных евреями идей.

– Такое ощущение, что ты конспектировал, – сказал Берштайн.

– Я слушал речи канцлера много и много часов, – сказал Искин. – У нас их крутили круглосуточно, чтобы мы проникались любовью и пониманием.

– Я хоть и еврей, – сказал Берштайн, – но тоже выступаю против сионизма. Я был знаком с одним раввином… Впрочем, это не важно. Только скажу, что душок у нынешнего сионизма, чтобы было понятно, очень фольдландский. С другой стороны, я действительно желаю смерти Фольдланду, как совершенно людоедскому государственному образованию. Что со мной не так?

– Видимо, ты – неправильный еврей, – сказал Искин.

– А ты?

– А я не еврей.

– Фамилия твоя вполне еврейская. Так сказать, патронимическая.

– Как это? – спросил Искин.

– Ну, кого-то в твоем роду звали сыном Израиля. То есть, Исраэлем. Искин как бы намекает на это. Может, ты не коэн и не левит, но вполне еврейского колена.

– Я дойч. Отца моего звали Вильфред, и он всю жизнь работал на сталелитейном заводе Ниппеля и Бруме в Загенроттене.

– О, тебя, оказывается, легко разговорить, – сказал Берштайн.

– Ну, я сейчас мог и соврать.

Берштайн в шутливом изумлении вытаращил глаза.

– Так может быть ты и не Искин!

И первым засмеялся шутке. Искин лишь слабо улыбнулся.

– На твоем месте, Иосиф, я бы не слишком верил таким личностям, как я. В Фольдланде мне несколько раз правили биографию.