Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

На площадке между пролетами Искин позволил себе передохнуть. В голове слегка звенело. Сумасшедщий день! Сначала Баль со Стеф, потом Паулина, потом Мессер. А в конце – вишенкой – он заснул в омнибусе. Ах, да, еще господин Раухер с грозным обещанием вымарать всех китайцев. Как он, интересно, собирался это проделать? Кроме китайцев есть же тайцы, монголы, уйгуры, манчжуры, корейцы, ниппонцы и прочие. Или добрые асфольдцы разбирать, кто есть кто, не будут?

Искин качнул головой и потащился дальше. Хорошо, хоть воду дали. Значит, будет запас. Поставить в темный угол, под кровать, к рисовому концентрату, что ему, запасу, будет? Закупорено хорошо, глядишь, не протухнет.

Коридор на его этаже имел выступ, обусловленный комнатами большого метража, и Искин все же сбился с шага, когда сразу за выступом увидел подпирающую стенку Стеф.

– У-у! Вы долго!

Она подскочила и взяла из рук Искина самое тяжелое – бутыль. Та же короткая юбка, та же серая блузка. Те же карие глаза с чертенятами.

– Извини, – сказал Искин, – искал воду.

Он почувствовал, как начинают гореть щеки. Ох, дурак. Радовался, что не увидел девчонку на крыльце? Стыдно теперь? Стыдно.

– Тяжелая, – сказала Стеф, изгибаясь под бутылью.

– А как ты прошла? – спросил Искин, выгребая ключи.

– С Марком и Славеном. И еще четырьмя девчонками. Правда, этот старик за стойкой записал наши имена. Я назвалась Бритт-Мари.

– Понятно. Я думал, он пускает по идентификаторам.

– Ага, Марка и Славена – по ним, а мы должны покинуть общежитие до одиннадцати вечера. Старик сказал, что обязательно проверит.

– Вон как.

Искин отпер дверь и включил свет. Стеф юркнула в комнату первой и сразу, оставив бутыль чуть ли не на пороге, бухнулась на кровать.

– Все, – она раскинула руки, – предел мечтаний!

Лежала: глаза – в потолок, на губах – улыбка.

– Вообще-то, это моя кровать, – сказал Искин.

– Я думаю, мы поместимся, – сказала наглая девчонка. – Здесь места – на двоих. А если одного еще положить «валетом»…

– Это мы обсудим позже.

Искин сдвинул бутыль, закрыл дверь, поставил портфель к тумбочке у кровати и с мясным пирогом шагнул к столу.

– Ты ужинала?

– Ой, нет!

Стеф в мгновение ока спрыгнула с кровати.

– Тогда садись, – сказал Искин, включая электрическую плитку. – Но сначала сходи и набери воды.

– Это куда? – с готовностью отозвалась Стеф.

– Это в конец этажа. Справа – кухня, слева будут умывальники и туалеты. На, – Искин вручил девушке железный чайник.

– Только вы не начинайте без меня, – сказала Стеф и выскочила за дверь.

Искин снял крышку с коробки. Конечно же, сейчас и стоит начать, с усмешкой подумалось ему. Пока малолетнее чудо не явилось. Он же целый день ждал именно этого момента. М-да. Тронутый пальцем пирог был чуть теплый. Остыл. Вдохнув, Искин нырнул в пахучий шкаф, освободил из-под кастюль сковородку. Тьфу-тьфу, кошмар. Зараза, аж глаза слезятся. Точно какая-то химия. Закрыв створку и подышав, ножом он порезал пирог на две неравные части. Меньшую оставил в коробке, на завтра, большую положил на выскобленное дно сковородки. Масла нет, но и не важно. Вкуснотища!

Хлопнула дверь. Искин повернулся и увидел Стеф, прижавшуюся к фанере лопатками. Чайник в руках у живота, щеки – в румянце, глаза широко распахнуты.

– А у вас там моются, – сказала она так, словно ей открылась жуткая тайна.

– Прости, – сказал Искин, – у нас нет душа. Приходится так.

Стеф заторможенно кивнула.

– Ага. Там взрослый мужчина, в пене, а я воду набираю. А он еще поет. И все видно. Ну, хоть и вполоборота…

Она замолчала.

– Если ты тоже хочешь, у меня есть шланг с насадкой, – сказал Искин.

– Н-нет, спасибо.

– Смотри, – Искин забрал чайник из рук девчонки. – Пока вода есть, зевать не стоит. Давай, садись.

Он подтолкнул девчонку к столу.

– Все ж подглядывать будут, – Стеф забралась на стул с ногами.

Искин вручил ей картонную тарелку.

– Я позову Сусанну из сорок третьей, она тебя посторожит, если для тебя это так важно. Сколько ты уже не мылась?

Вскинув руку, Стеф понюхала блузку в подмышке.

– Дня три. А что, пахнет?

– Пока нет, – Искин снял разогретую сковородку с пирогом с плитки и поставил вместо нее чайник. – Но скоро будет.

Он положил деревянную подставку, предупредил:

– Осторожнее.

Стеф отпрянула. Мгновение – и сковородка обосновалась в центре стола. Мясной пирог золотился в ней, как алхимическое золото. Капли жира шипели на дне.

– Это все мне? – спросила Стеф, нырнув к сковородке любопытным носом.

– Ну, все! Не все. Погоди.

– Пахнет зашибически!

– Погоди, говорю.

Искин отхватил ножом четверть пирога, плюющегося мясными комочками, отскреб ее и переложил в тарелку.

– Это кому? – шумно сглотнув, спросила Стеф.

– Мне, – сказал Искин.

– А все остальное?

– Тебе.

Девчонка взвизгнула. Только что сидела напротив, и вот уже нет ее. Искин не успел повернуться, мягкие губы впечатались в его небритую щеку, тонкие руки обняли на долю секунды, он озадаченно моргнул, качнулся навстречу, но, как оказалось, впустую – веселая, счастливая Стеф уже вернулась на прежнее свое место.

– Можно переложить? – спросила она.

– Э… да, – сказал Искин, застыв в неудобной позе.

Поцелуй горел на щеке, словно был из жгучего красного перца. Как его там? Хабанеро?

– А можно из сковороды?

– Ну, да. Все твое.

– Тогда это вам.

Стеф передала Искину неиспользованную тарелку и подтянула к себе подставку со сковородкой. Вилка в ее руке хищно нацелилась на треснувшую, раскромсанную ножом корку. На плитке нехотя начал шипеть чайник.

– Точно все мне? – посмотрела на Искина Стеф.

– Ешь.

– Ну, вы сами отказались.

Вилка вонзилась в пирог. Губа не дура, первый, просто гигантский кусок Стеф едва затолкала в рот. Жирный мясной сок потек у нее по подбородку. Чтобы не испортить блузку, девушка приставила ладонь и, зажмурилась, усиленно пережевывая стряпню господина По. Искин поймал себя на том, что с удовольствием смотрит на то, как Стеф ест. Правда, тут же вспомнился Шмиц-Эрхаузен и испортил настроение.

– Я сполосну кружки, – сказал он, вставая.

Стеф с энтузиазмом закивала. Щеки у нее круглились от пирога. Искин обошел комнату. Одна кружка нашлась на подоконнике, вторая – на полке у кровати.

– А что вы свой пирог не едите? – поинтересовалась Стеф.

– Я с чаем поем, – сказал Искин. – Следи за плиткой.

Он вышел в коридор и мимо сиреневых, расписанных граффити стен двинулся в дальний конец. Сахар у него был, а вот чаем он как-то не запасся, и сейчас думал, у кого бы его одолжить. В номерах бренчали гитары, плакал ребенок, говорили на непонятных языках.

В облицованном кафелем помещении, отведенном под умывальники, в углу с решетчатым полукружьем слива действительно топтался мужчина. От ближайшей раковины отходил присоединенный к крану шланг. Мужчина держал его над головой и, прижимая пальцем, создавал себе душ. Не обращая на него внимания, белобрысый мальчишка чистил зубы там, где утром чистил их Искин. В обломке зеркала подрагивал непослушный хохолок волос на макушке.

Искин обдал кружки горячей водой. Мужчина запел. Кажется, что-то из Дитрих. Или не из Дитрих. Песня наивной девушки из кабаре в его исполнении звучала настолько комично, что мальчишка, кажется, едва не поперхнулся.

В кухне, заставленной электрическими плитами, толпились женщины, и запахи концентратов смешивались с запахом рыбы и духом кипятящегося белья.

– Ирма! – позвал Искин стройную, высокую женщину, колдующую над небольшой алюминиевой кастрюлькой.

– О, Лем.

Ирма подошла к Искину, и стало видно, что она болезненно-худа. Запавшие щеки, тени под глазами, сухая вымученная улыбка.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Искин, ища глазами тревожные признаки.

– По твоему совету варю рыбу, – сказала Ирма. – Скоро сама стану рыбой.

– Как работа?

– Взяли машинисткой в одно бюро. Но я не уверена, что задержусь там надолго. Зарплата совсем маленькая.

– Кстати, – Искин вытащил из кармана пиджака десять марок. – Это тебе.

– Зачем?

– Считай, что я чувствую ответственность за своего недавнего пациента. И надеюсь, что ты от них не откажешься.

– Я возьму, Лем, – сказала Ирма, пряча купюру в кармане платья. – Спасибо.

– Но с тебя чая хотя бы на две кружки.

– Травяной подойдет?

– Любой.

– У меня есть, и очень вкусный. Летний сбор. Фрида! – крикнула Ирма в кухню. – Фрида, посмотри чтобы не разварилось. – И обернулась уже к Искину: – Постоишь минуту?

Искин кивнул, звякнул кружками.

– Куда я денусь?

– Я сейчас.

Ирма зашаркала по коридору. Ее пошатывало, худые пальцы правой руки чуть касались стены, выбрав ту ориентиром. Искин не знал ее истории, но догадывался, что в Фольдланде она угодила в один из женских лагерей вроде Момзена или Свиттена. Кинбауэр как-то обмолвился, что рабочий материал из этих лагерей он браковал сразу. Потом уже Шмиц-Эрхаузен наполнили, и обращаться на сторону он перестал.

Как ни зарекался Искин не вспоминать Фольдланд больше, но тот все время вклинивался в мысли, прорастал, как колония юнитов, нацеленная агрессивно атаковать память. Я здесь, мы здесь, Леммер! Или, может быть, Георг? Или Пауль? Или все-таки Конрад?

Искин зажмурился. Приказать что ли своим крошкам осторожно покопаться в мозгах? Чтобы вычистили к Штерншайссеру Шмиц-Эрхаузен, Киле, месяцы истязаний и самого Штерншайссера. Чтобы некто Леммер Искин стал по-настоящему Леммером Искиным, остером, без дышащих ему в затылок двойников-дойчев с жутким прошлым. Правда, вряд ли его юниты на такое способны. Ребята, конечно, разносторонние, но…

Он замер, пытаясь ухватить неожиданную мысль.

Так-так-так. Что там говорил Раухер про китайцев? Грязных сделают чистыми. Грязных китайцев – чистыми китайцами. Грязных… И они будут маршировать бок о бок со всеми во славу Асфольда. Ага, но с чего китайцам, тому же дядюшке По и тому же Сюю, вдруг маршировать? Это возможно, если…

– Лем.

Искин открыл глаза. Ирма стояла рядом и протягивала ему бумажный кулек.

– Тебе хватит?

– Да. Извини, задумался, – сказал Искин. – Я навещу тебя на следующей неделе, ты не против? Посмотрю, как ты и что.

– Да нет, – пожала худыми плечами Ирма.

– Тогда я побежал.

Он на ходу понюхал переданный чай. Тот даже через бумагу пах свежими, острыми травяными и лиственными нотками. Кажется, там точно был рибес. И гибискус. Потерянную мысль Искин поймал уже в своем номере, глядя на белый пар, рвущийся из чайника.

Чистыми, управляемыми китайцев могут сделать только юниты. Та-дам!

Это простое соображение ударило его словно обухом по голове, и он совершенно механически, в какой-то прострации выключил плитку, засыпал по горсти чая в кружки и так и застыл. Раухер… Раухер не мог сказать ему о китайцах, не обладая неким знанием. Возможно, он в курсе, кто и с какой целью заражает молодежь юнитами, кто вообще оказался способен на такую глупость. Хотя, ей-богу…

– Господин доктор!

Искин очнулся, когда кружку настойчиво потянули у него из пальцев.

– Да, прости, чай, – он улыбнулся Стеф, которая с тревогой, с тонкой морщинкой над переносицей всматривалась ему в лицо.

– Вы больной?

– Нет.

– Но у вас явно что-то с головой.

– Прости, если напугал, – сказал Искин, снимая чайник с плиты. – Это Фольдланд стучится в мою голову.

– А вы часто так? – спросила Стеф.

– Нет. Но бывает.

– Вообще, прикольно. И немного страшно.

Искин налил кипятка в обе кружки. Вернув чайник на плитку, он сел напротив девчонки. Сковородка между ними белела дном.

– Ты все съела?

– Ага.

– Не можешь одолжить мне свой виссер?

Стеф фыркнула, обрызгав чаем стол.

– Откуда он у меня?

– Я помню, утром ты предлагала мне созвониться.

Стеф рассмеялась.

– Я думала, что это у вас виссер есть. Он же под сотню марок стоит!

– А я – богатый…

Гостья вытерла стол ладонью, а ладонь – о юбку.

– Ну, это я так сначала думала. Хотя вот на омнибус у вас деньги есть. И на пирог. Вы не такой уж и бедный.

– И куда бы я тебе звонил?

– В коммуну, конечно!

– Там же Греган.

– Я, когда предлагала, еще не помнила о Грегане. Не это было важно. А потом вспомнила и поняла, что возвращаться туда не буду.

– Знаешь, – сказал Искин, покрутив кружку в пальцах, – все это звучит несколько подозрительно.

– Вовсе нет!

– А я думаю, да.

Искин отхлебнул чай и закусил его пирогом. Стеф смотрела на него, и нижняя губа ее подрагивала от обиды.

– Вы ничего не понимаете!

– Чего не понимаю? – спросил Искин.

– Вы такой… ну, настоящий, отзывчивый, не как ваш друг. Конечно, немного странный. И вылечили меня. Я просто хотела остаться с вами.

– А Греган – выдуманный персонаж?

Стеф мотнула головой.

– Нет. Если он найдет меня, то, наверное, убьет.

– Понятно, – сказал Искин, вздохнув, – с твоим жильем мы что-нибудь придумаем. Я куплю тебе место со спальным мешком в холле. Но только на месяц.

– А здесь я не могу жить?

– Здесь живу я.

– Я буду тихо-тихо, – произнесла Стеф, будто в поиске участия пытаясь накрыть своей ладонью пальцы Искина.

Искин отклонился вместе с кружкой.

– Это не тема для обсуждения.

– Возьмете и выгоните меня, да? Вы же здесь почти не живете. А я порядок наведу, шкаф ваш проветрю, полы помою.

Искин посмотрел в темноту за окном.

– Пожалуйста, – сказала девчонка, привстав. – У вас рубашки неглаженые, а я поглажу.

– У меня нет утюга, – сказал Искин.

– Но у кого-то же есть?

Искин отставил кружку.

– Ты понимаешь, что ставишь меня в совершенно дурацкое положение? – спросил он.

– Чем?

– Своим присутствием!

– Вы что, меня боитесь? – удивилась Стеф.

– Нет. Но ты и я – это неприемлемо. Это… – Искин не находил слов. Они клокотали в горле и бились на колкие осколки. – Пойми, тебе нет и шестнадцати. Все станут думать, что мы с тобой… Что я купил тебя.

– Пусть думают, – легкомысленно сказала девчонка. – Как будто другие так не делают.

– Я – не делаю.

– А те же Марк и Славен…

Искин заскрежетал зубами.

– Ты спала с Балем!

– Всего один раз, – парировала Стеф. – И мне не понравилось. Все время хотелось зажать нос от запаха рыбы.

Искин почувствовал, что устал.

– Я не хочу с тобой спорить, – сказал он. – Сегодня, так и быть, ты переночуешь здесь, но завтра тебе придется или согласиться на холл, или искать место себе самой, без меня и моей помощи.

– Хорошо, – покладисто сказала Стеф. – А где я сплю?

– На кровати.

– А вы?

– В шкафу!

– Серьезно?

– Нет. Я постелю на полу. Или пойду к Балю.

Показывая, что разговор окончен, Искин встал, перенес сковородку на тумбочку рядом с плиткой, вывалил в нее из коробки остатки пирога, потрогал чайник и долил из него себе в кружку остывшего кипятка. Отхлебнул.

– То есть, вам спать с Балем приятнее, чем со мной? – спросила Стеф.

– Может быть, – сказал Искин.

Девчонка куснула губы.

– Тогда дайте мне полотенце, – протянула руку она.

– Что?

– И мыло. Вы же хотели, чтоб я помылась?

– Хотел.

– И шланг.

– Сейчас.

Присев перед тумбочкой, Искин достал из нее обмылок в закрытой жестяной мыльнице, свернутый в бухту резиновый шланг с притороченной к нему насадкой от садовой лейки, куцую поролоновую мочалку, с кроватной спинки снял полотенце, но, подумав, вернул его на место. Вместо этого из второго отделения шкафа, сдвинув висящий на плечиках старенький поношенный костюм, он извлек простыню и полосатый матрас, а затем, пошарив ладонью на верхней полке, вытянул еще одно полотенце.

– Вы запасливый, – сказала Стеф.

– Не подлизывайся, – Искин свалил матрас с простыней на кровать, а мыльницу, мочалку, шланг и полотенце вручил девчонке. – Все, можешь идти.

– А если там занято?

– Займешь очередь.

– Хорошо, – легко согласилась Стеф. – Я пошла?

– Погоди. Я пройду с тобой.

Искин подхватил простыню.

– Это зачем? – спросила Стеф.

– Прикрою тебя, чтобы никто не пялился.

– А шланг подержите?

Ох уж это ехидство в голосе! Вместо ответа Искин указал на дверь. Они вышли из комнаты. Пока Искин возился с замком, Стеф ускакала вперед. В коммунальном санузле две девочки шести-семи лет держали руки в одной раковине и больше плескались и брызгались, чем оттирали чернильные пятна на пальцах. Рядом женщина, набрав таз, склонившись, мыла голову. Место у полукружья слива было свободно. Угол стены влажно поблескивал. На кафельном полу медленно оседали лепешки серой пены.

– Мы вовремя, – сказал Искин, цепляя за крючок конец простыни. – Становись.

Стеф скинула туфли.

– Можно раздеваться?

– Держи пока.

Искин передал девчонке свободный край простыни и принялся накручивать шланг на кран.

Шумела вода. Из кухни через коридор текли неразборчивые женские разговоры. Постукивала ложка. Лем морщился, пытаясь вспомнить, о чем он думал буквально десять минут назад. О чем-то важном. О чем-то действительно важном. Шел с чаем в комнату, была какая-то мысль, потом…

– Здравствуйте, – убрав мокрые волосы с лица, сказала женщина.

– Добрый вечер, – пришлось отозваться Искину.

– Здрасте, – сказала Стеф, у которой над простыней торчала одна голова.

– Ваша? – спросила женщина Искина.

– Дальняя родственница.

Лампы пощелкивали под потолком, заливая помещение резким светом.

– А мои – вон, – женщина кивнула на девочек у раковины. – Тина, Рона, поздоровайтесь с соседями.

Тина и Рона хором произнесли:

– Здравствуйте!

– Привет.

Искин включил воду. Из насадки сначала брызнула холодная, но стоило подкрутить вентиль, и потекла теплая. Несколько секунд Лем держал ладонь под струйками, подбирая температуру.

– Ладно.

Он перехватил у Стеф простыню и шагнул в сторону, отвоевывая у возможных зрителей треугольный кусок пространства. Вода из насадки побежала на пол.

– Можно раздеваться? – спросила Стеф.

– Да, толь…

Искин не успел ни договорить, ни отвернуться. Неуловимым движением Стеф освободилась от блузки, словно нарочно показывая ему соблазнительную, остренькую, с задорными пятнышками сосков грудь. Конечно, где нам лифчики носить? В голове у Лема пронеслись жаркие, опасные, огненно-розовые картины, где люди сплетались телами, руками и распахивали для поцелуев рты. Он вонзил взгляд себе под ноги.

– Стеф.

Девчонка, всколыхнув простыню, неожиданно оказалась рядом. Искин почувствовал идущее от нее тепло.

– Вы же все равно меня всю видели, – шепнула она.

И отдалилась, исчезла. К правому ботинку Искина, как обломок кораблекрушения, прибило комок юбки.

– Лейте, – услышал он.

Искин поднял руку со шлангом. Душ ударил вслепую.

– Ой, теплая! – обрадовалась Стеф.

В поле зрения Искина несколько раз мелькнула ее пятка, простыня потемнела от брызг, где-то за ней воображение нарисовало тонкую, угловатую фигурку. Можно рукой дотронуться. Ну, честное слово, можно.

Стеф повизгивала, отфыркивалась, мыльные хлопья гроздьями падали на пол, за спиной Искина попрощалась, уводя дочерей, женщина, он что-то ответил ей, сосредоточенный на том, чтобы не потерять над собой контроль. Возможно, даже сказал: «У вас все в порядке», как пациенту, у которого не обнаружил юнит-заражения. Зашел кто-то еще и, включив воду, стал шумно умываться. Несколько человек нырнули в отделенную перегородкой половину с унитазами и писсуарами.

Глупая затея, подумал Искин, поддергивая простыню вверх. Чего он вызвался? Сказал бы той же Ирме. Ирма могла бы. Нет, захотелось самому. Извращенец. В брюках, в районе паха ощущалась болезненная натянутость.

– У вас мыла совсем мало, – сказала, подходя, Стеф.

– Ничего, пользуй.

– И мне нужна ваша помощь.

Искин зажмурился. Издевается?

– Какая?

– Потереть спину.

– У меня шланг, – хрипло сказал Искин. – У меня не три руки.

– Я подержу.

Мокрыми пальцами девчонка перехватила насадку.

– Просто потереть? – спросил Искин, хотя, наверное, глупее вопроса задать не смог бы, сколько он ни старайся.

– Ну да, – Стеф сунула ему в ладонь намыленный поролон. – А что еще?

– Ничего. Это я так…

Искин несколько раз сжал мочалку.

– Давайте быстрее, – поторопила его девчонка, разворачиваясь где-то на периферии зрения. – Здесь, на самом деле, холодно. Я уже замерзла. Вы же не хотите меня заморозить?

– Не хочу.

– Тогда трите! Иначе я простужусь и слягу у вас в номере. А вам придется обо мне заботиться и задабривать мясными пирогами.

– Сейчас.

Искин вслепую повел рукой и никуда мочалкой не попал. Под близкое шипение душевой струи он предпринял вторую попытку, но и она не увенчалась успехом. Как так? Лем сделал крохотный шажок вперед и слегка приподнял голову. Этого оказалось достаточно, чтобы встретиться со Стеф глазами.

Она с улыбкой смотрела на то, как он таращится. И как старается не замечать, что в нескольких сантиметрах от него сквозь мокрую простыню проступает грудь.

– Вы все-таки меня боитесь.

– Нет… – Голос подвел Искина и сделался едва слышен. – Это просто… кха… пойми, против моих правил.

– Вы возбудились?

Карие глаза Стеф смеялись.

– Я…

– Эй, парочка! – донеслось от умывальников. – Давайте вы со своими любовными играми пойдете к себе в комнату!

– Да-да, простите, – пробормотал Искин.

– Я принимаю душ! – крикнула Стеф.

– Да ради бога!

– Трите уже!

Девчонка брызнула из шланга Лему в лицо. Он мотнул головой, проморгался и увидел Стеф всю, коварно отступившую в угол, опустившую руки, застывшую перед ним бледной улыбающейся грацией. Худая, с запавшим животом, резко очертившимися ребрами, легким мазком лобковых волос внизу живота. На бедрах и плечах желтели пятнышки сходящих синяков. Желание у Искина как-то в момент пропало. Осталось лишь смутное, непонятно на кого озлобление: довели девчонку.

Может, на весь Фольдланд.

– Поворачивайся, – строго сказал Искин.

Стеф переступила ногами.

– Ближе ко мне.

Искин провел губкой между острых, выпирающих лопаток. Поролон, конечно, как серьезная мочалка, никуда не годился, только делать все равно было нечего. Пена ручейками поплыла вниз. Стеф от движений руки покачивалась и задирала вверх голову.

Искин тер справа и слева, ощущая ребра под пальцами, уходил по позвоночнику к ягодицам и снова взмывал вверх, к тонкой шее. Пена становилась мутная, напитавшаяся грязью.

– Смывай.

– Все уже? – спросила Стеф.

– Да.

Шланг с насадкой вспорхнул в руке над мокрой головой. Брызги полетели в простыню, в Искина, на стену. Никакого рождения из мыльной пены, конечно, не произошло, Стеф было далеко до Афродиты, и пена там, помнится, была морская, но девчонка определенно посвежела, а цвет кожи утратил бледно-серый оттенок, порозовел.

– Все?

– Ага, – смешно морща нос, Стеф повернулась к Икину. – Что теперь?

Лем, придерживая, снял простыню с крючка.

– Заворачивайся.

– Ух, круто!

Девчонка в мгновение ока намотала простыню на себя, оставляя свободными руки, и какое-никакое сходство с древнегреческой богиней только усилилось, когда конец ткани она перекинула через плечо. Правда, насколько знал Искин, формы у изменчивой супруги Гефеста были попышней. Господи, подумалось ему, о чем думаю? Что за дрянь лезет мне в голову? Раздраженный, пока Стеф собирала свое белье, он выключил воду и скрутил шланг в похрустывающие кольца. Насадка напоследок обдала его быстро погасшей теплой струйкой. Впрочем, брюки и так были уже мокры.

– А можно еще постираться? – спросила Стеф.

– Как хочешь, – сказал Искин.

– Я тогда мыло все использую?

– Без проблем.

Искин подобрал губку. Несколько секунд он смотрел, как девчонка, сложив в раковину нехитрую одежку, сосредоточенно трет ее под горячей водой, потом вздохнул и пошел к выходу.

– Господин Искин! – крикнула Стеф.

– Да? – обернулся Лем.

– Хотите, я и вам постираю?

– Нет, – сказал Искин. – Нет. Туфли не забудь. Номер комнаты помнишь?

– Сорок семь!

– Да, правильно.

Отступив, он дал протиснуться к умывальникам тучной, совиноглазой женщине с полотенцем через плечо. Женщина недовольно скривила губы. На своем этаже Искин со всеми был более-менее знаком, и новое лицо его озадачило. Кого-то выселили, кого-то заселили? Или это чья-то гостья? Дьявол! – вспомнил он. Мне ведь тоже через полтора месяца, скорее всего, придется съезжать!

Тем временем женщина, включив воду, всем телом повернулась к Искину.

– Что, мальчик, нравлюсь? – спросила она, уперев в бок руку и сразу определив себя в одну компанию с Диттой.

Из-за ее плеча выглянула Стеф.

– Нет, просто… – Искин замялся. – Я вас раньше не видел.

Женщина фыркнула.

– А ты здесь живешь, мальчик?

– Да.

– Значит, мы будем видеться постоянно, – улыбнулась женщина. – Ева. Ева Вивецки.

Голос у нее был простужено хрипл. Искин пожал протянутую ладонь.

– А кто… – он опомнился и представился: – Леммер Искин. Вас из бюро прислали или вы через Смольдека…

– Через Смольдека, мальчик, – сказала Ева.

– Из Фольдланда?

– О, да. Из Воленшатта.

– И как там?

– Все работают, мальчик. Кто дороги тянет, кто на заводах спину гнет, кто мундиры шьет. И все славят канцлера.

– Простите, – сказал Искин, – лучше зовите меня по имени. Леммер. Лем. Мальчик – это…

Улыбка Евы стала шире.

– Я знаю, мальчик. Лем. Прости, въелось, как чирей. Всех уже мальчиками называю. Я как раз из этих, – сказала она. – Или ты брезглив?

– Нет, – Искин бросил взгляд на Стеф.

Ева отреагировала поворотом головы.

– А-а! Твоя? – показала она пальцем на девчонку.

– Нет.

– Я – своя собственная! – заявила Стеф, выжимая серый ком юбки.

– Эх, девочка, – грустно сказала Ева, – сколько вас по всему Остмарку пытается хоть как-то найти себя в жизни, знаешь? Тысячи вас. Что в Вадуце, что в Вене, что Линце, и все свои собственные. Смазливое личико и женские прелести – вот все, в большинстве своем, что у вас есть за душой.

Стеф хотела ответить, но не нашла слов и принялась яростно жамкать белье в раковине. Профиль у нее заострился, повернутое к Искину ухо сделалось малиновым.

– Ты зайди ко мне завтра в пятьдесят третью, – сказала Ева. – Думаю, я смогу научить тебя кое-каким вещам.

Стеф дернула плечами.

– И зачем это мне? – зло спросила она. – Я скоро отсюда уеду. К морю!

– Разумеется, – вздохнула Ева, – все вы хотите к морю. Как лемминги.

– Кто?

– Такие хомячки, которые однажды заражаются безумием и сотнями погибают, кидаясь в пропасть или в океан.

– Почему? – спросила Стеф.

– Никто не знает, – развела руками Ева. – Но я читала об этом в книге.

– И ладно, – сказала Стеф, отворачиваясь.

Искин выскользнул в коридор. Из кухни наплыл запах тушеной капусты, дальше трое парней на корточках играли в карты, по радио премьер-министр Гольм обещал всемерную поддержку фермерам и сельскохозяйственным предприятиям и призывал сдавать мясо на государственные убойные фабрики. От тусклых лампочек слезились глаза.

У комнаты стоял Баль. В руках он держал бумажный пакет.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – сказал Искин, которого накрыло острое чувство дежа-вю.

Сейчас, подумалось ему, Генрих-Отто, виновато опуская глаза, попросит его пойти с ним. Как же иначе? Ведь там, в его номере…

– Я вас видел, – сказал Баль.

Искин посмотрел на него снизу вверх, по-птичьи наклонив голову.

– Кого «нас»?

– Тебя и Стефанию, Стеф.

Баль сказал это так, словно Искин обещал ему никогда, никогда и еще раз никогда не встречаться с его девушкой.

– Это сцена ревности? – спросил Искин.

Баль задумался.

– Нет, – сказал он через несколько секунд, – я даже рад, что ты, значит, решил… Она выбрала хорошего человека. То есть, если бы она была с кем-то другим, то это, конечно, ее дело. Но если ты, то это правильно.

– Что ты несешь? – вздохнул Искин.

– Я ведь с ней не спал, – сказал Баль тихо, наблюдая, как Лем ковыряется в замке. – Она вырубилась на первом поцелуе. А я, знаешь, не совсем отмороженный, чтобы взять и отодрать бесчувственную девчонку.

Искин подумал, что так, как Баль, добиться проникновенности грубыми словами не может никто, ни один человек. Открыв дверь, он повернулся.

– Можешь сказать ей это сам.

– Нет-нет! – испугался Баль. – Я же так… Я вот, принес, – Он протянул пакет. – Ей. Стеф. Вам обоим.

– Что там?

– Пирожные.

– Спасибо, – сказал Искин, укладывая пакет на кольца шланга.

Баль посмотрел в конец коридора, и на лице его появилось беспомощное выражение. Генрих-Отто отступил. В глазах его Искин прочитал укор: «Что ж ты не предупредил-то?».

– Ну, я это…

Баль торопливо шагнул на лестницу.

– Пока! – донеслось уже снизу.

О причине поспешного бегства Баля гадать не пришлось – от умывальников, белея простыней, к комнате приближалась Стеф. Первой, конечно, она увидела пакет и завладела им, свалив на руки Искину мыльницу и ком белья.

– Это что? – спросила девчонка, уже сунув нос внутрь.

– Пирожные, – сказал Искин, проходя в комнату.

– Ух ты, круто!

Стеф поцеловала его куда-то в район уха и, зашуршав бумагой, достала из пакета эклер. Оставив белье на стуле, Искин убрал шланг, мочалку и мыло в тумбочку. Нет, поцелуй был приятен. Как всякое выражение признательности. Но, пожалуй, в его обыденности, легкости и заключался перебор.

– Стеф.

– Да?

Девчонка затолкала в себя весь эклер и вытаращилась на Искина.

– Давай с поцелуями поосторожней.

Несколько секунд Стеф жевала, жмурясь от сладости во рту. Потом спросила:

– А почему?

– Потому что – выгоню.

– Понятно, хорошо, – легко согласилась Стеф. – А можно чайник поставить?

– Можно.

– А еще один эклер?

– Да.

Девчонка кивнула.

– А если не целоваться, то не выгоните?

– Не знаю, – буркнул Искин, подвигая кровать, а вместе с нею – выползающий из-под нее чемодан.

Дно чайника стукнуло о конфорку. Стеф что-то промычала с полным ртом. Искин сбросил матрас к стене. Места стало достаточно, чтобы поместиться на нем вполне комфортно. От матраса пахло прелью. И почему-то совершенно не было мысли, чтобы оставить кровать себе. Вроде правильно, а вроде и не правильно. Если копать глубоко, спящий внизу ставит себя в зависимое положение от того, кто спит выше. Как, например, пес, ночующий на коврике перед постелью хозяйки.

Получается, он похож на такого пса? Ну, нет, не будем углубляться в психоанализ. Просто он все же что-то к ней чувствует.

Обернувшись, Искин посмотрел на танцующую к нему спиной Стеф. Что-то ностальгическое, давнее шевельнулось в груди. Как будто на мгновение прошлое, светлое, не измазанное дерьмом концентрационного лагеря, дохнуло в затылок. Детство, юность, лето, шмели и Лиза Каннехт, скачущая по берегу речки в просвечивающем, воздушном платье…

Да, сказал себе Искин, еще мне нужна будет простыня, что сейчас на Стеф. Можно, конечно, обойтись и без простыни, но зачем? Он забыл доски, голые панцирные сетки, тощие, воняющие дезинфекцией одеяла. Стоит ли вспоминать?

– Стеф.

– Ага, – обернулась девчонка.

– Повесь одежду сушиться.

– Куда?

– У подоконника веревка с крючком на гвоздь намотана, видишь?

– Ну.

Искин встал у выключателя.

– Тяни ее сюда.

– Хорошо.

Стеф понадобилось пять шагов, чтобы вручить веревочный конец Искину. Лем встал на цыпочки, пытаясь попасть крючком в бог знает зачем вделанную в стену проушину. Проушина располагалась сантиметров на десять выше шкафа, и крепление веревки внатяг требовало воистину титанических усилий.