Текст книги "Точка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Это уже после его непонятной смерти (утонул в ванной), возобладал принцип специализации и исходной массы.

Что ж… Поехали!

Искин скрипнул зубами, ощущая, как проникает в кости предплечья холод разряжающегося импульса.

Ух. Электрическая волна ушла по выстроенному мостику. Пальцы отнялись. Ноль, один, два… Девчонка неожиданно вздрогнула и открыла глаза. С одной стороны, это было хорошо. Это означало, что юниты в продолговатом мозге утратили регуляторные функции. Плохо было другое.

Дьявол!

Секунду они смотрели друг на друга. Только не кричи, мысленно взмолился Искин.

– Я – друг, – сказал он.

Девчонка кивнула и в следующий момент двинула ему коленом в диафрагму. Удар получился сильный и точный. Искин потерял дыхание и, потянув за собой биопак, грохнулся на пол. Плямкнули вакуумные присоски. Сквозь облако черных и зеленых мушек Искин разглядел, что пациентка шустро скатилась с кровати в противоположную сторону, определив ее естественным барьером.

Какая м… молодец.

– Вы кто?

Голова ее показалась над взбитым одеялом. Искин посипел и кое-как смог ответить:

– До… доктор.

– Друг Бальтазара?

– Кого?

– Бальтазара.

Искин зашевелился, напоминая самому себе перевернутого жука, и сел. По конечностям растекалась ватная слабость.

– Его зовут Генрих-Отто Баль.

– Но Баль – это же уменьшительное от Бальтазара?

Глаза у девчонки были карие и бесхитростные, большие, наивные, с желтоватым ободком по краю радужки.

– Нет, Баль – это Баль.

– Он меня обманул?

В этом вопросе было столько искреннего удивления, что Искин заподозрил, что девчонка жила то ли в интернате, то ли в месте, напрочь отрезанном от окружающего мира.

– А вы ему сказали ваше настоящее имя?

Девчонка кивнула и потащила к себе одеяло.

– А про обстоятельства, вынудившие вас… ну, в общем…

Искин, вздохнув, умолк.

– Лем! Лем, ты все? – поскребся в дверь Баль.

– Почти, – сказал Искин, оставаясь сидеть.

– Откроешь?

В окно брызнуло солнце. На серых обоях напротив проступил тонкий розовый узор. Они, оказывается, были с узором.

– Вы ему откроете? – шепотом спросила девчонка.

– Это все-таки его комната.

– Но если он не Бальтазар, то, может быть, и комната не его?

– Увы. Как ты себя чувствуешь?

Девчонка наклонила голову.

– Хорошо, но я не помню, что было ночью.

– Ночью случилось то, что юниты попытались вывести тебя на третью стадию.

Искин вздохнул и поднялся. Девчонка смотрела на него стеклянными глазами. Удивительный желтоватый ободок.

– И что?

Ее голос дрогнул.

– Где тебя привили? – спросил Искин. – Просто эта зараза довольно старая, ее, конечно, можно подхватить и случайно…

– Лем!

Теряя терпение, Баль навалился на дверь плечом. Фанера, опасно треща, на мгновение выгнулась внутрь.

– Не открывайте! – отчаянно прошептала девчонка.

– Не глупи.

Щупая себе живот, Искин прошаркал к двери. Поворот замка явил косматого Баля, который брал короткий разбег от коридорной стенки.

– Ты все? – спросил он, опуская ногу.

– Не совсем, – сказал Искин, давая Балю пройти.

– Я думал, у тебя что-то случилось.

– Случилось, – кивнул Искин, закрывая дверь за приятелем. – Девчонка врезала мне поддых.

Баль хохотнул.

– Ты, наверное, полез ей в трусы.

– Никуда он не лез! – Девчонка поднялась из-за кровати, прижимая одеяло к груди. Лицо у нее было злым. – Он меня спас!

– Вот, – показал на нее Искин.

– Молодец! – Баль хлопнул его по плечу. – А говорил, что не получится. Стеф, я обещал тебе медика…

– Ты – врун! – выкрикнула девчонка.

– Не понял, – нахмурился Баль и перевел взгляд на Искина.

Тот развел руками.

– Ты говорил, что тебя зовут Бальтазар! – сказала девчонка. – А сам – Генрих-Отто!

– И что это меняет? – громко спросил Баль. – Хоть канцлер Штерншайссер!

Искин подумал, что их голоса хорошо слышны через стены. Сейчас проснутся Скавенсены, а у них дети, поднимется рев, и утро, а за ним и день полетят насмарку.

Или нет, Скавесены выехали неделю назад, у них нашлись дальние родственники где-то на юге, ближе к Варгрии.

– А где моя одежда? – девчонка наклонилась, пытаясь разглядеть пол перед кроватью.

Одеяло при этом движении завернулось, открывая Искину кроме всего прочего ягодицу, просвечивающую через прозрачную ткань.

– Лем, сдвинься, – сказал Баль.

Он вынудил Искина сделать шаг в сторону. Лем, оказывается, закрывал собой низкий стульчик, на котором зеленым комком лежала короткая юбка.

– Лови!

То ли Баль не рассчитал парусность, то ли после удержания фонаря у него кардинально сбился прицел, но юбка, не долетев, опустилась на край кровати. Искин нагнулся подбросить ее поближе, но не успел – девчонка прыгнула, будто оголодавший за пайком. Мелькнули пятнышки сосков.

– Вы бы хоть отвернулись!

– Вообще-то мы переспали, – заметил Баль. – А Лем и так видел тебя всю, пока ты лежала в отключке. Я светил.

– Уроды.

Девчонка встала и, глядя в стену, натянула юбку. На щеках у нее выступили красные пятна.

– Вот, – Баль протянул ей пятимарковую банкноту с одним из давно почивших усатых кайзеров и три мятых марки Искина.

– А за стриптиз?

Искин подобрал биопак, мимоходом проверив, не треснул ли корпус, и намотал на ладонь провода присосок.

– Лем, у тебя есть еще марка? – спросил Баль.

– Нет.

– А где мои лифчик и блузка? – девчонка, прикрыв грудь рукой с банкнотами в пальцах, опустилась на колени, чтобы заглянуть под кровать.

– Да не здесь, – сказал Баль, дергая щекой, – с другой стороны.

– Ну ты и вонючка!

– Да я-то чего?

– Ничего!

Девчонка, фыркая, перебралась через кровать. Блузка у нее оказалась простая, серая, с вырезом и с серебряным значком у ворота.

– Ну, все, я пошел, – сказал Искин.

– Постойте, я с вами!

Хлопнув дверью, недавняя пациентка выбежала за ним и забрякала висящей на ремешке истертой сандалией. Искину пришлось остановиться, чтобы дать ей привести обувь в порядок.

– Куда ты сейчас? – спросил он.

– К вам! – самонадеянно заявила девчонка.

– Я же друг обманщика, – сказал Искин.

Веский, как он надеялся, довод не возымел действия.

– Но сам-то вы не обманщик!

Девчонка посмотрела на него снизу вверх своими желтовато-карими глазами. Интересно, почему-то подумалось Искину, они светятся в темноте? Она была ниже его на пол-головы. Лицо почти детское. Пожалуй, ей не было и шестнадцати.

– Надеюсь, что нет.

– Вот видите, – девчонка подхватила его за руку, – вы где живете, выше этажом?

– Двумя, – сказал Искин, давая увлечь себя к лестнице.

– Если вы меня покормите, я расскажу вам, где меня привили.

– В общежитии нет воды.

– Это не важно.

– Это важно, – возразил Лем.

– А вот и нет! – Девчонка показала ему спрятанную в подмышке бутылку. – Сперла у вашего Бальтазара-Отто.

– Генриха-Отто. Я уже сомневаюсь, стоит ли тебя приводить к себе в комнату.

– Но вы же не сделали мне ничего плохого!

– Я даже не знаю, кто ты и откуда.

– Велика беда! – девчонка развернула Искина к себе и подала ладонь. – Стеф. Я с улицы герцога Вады, ну, пока я там обитаюсь.

– Леммер. Лем Искин.

– Ну, вот и познакомились! – Стеф энергично потрясла Лемовы пальцы. – Теперь можете меня вести без всякой боязни.

– Это еще не факт.

Они одолели лестничный пролет.

– Я не буду вас соблазнять, не беспокойтесь.

Искин фыркнул.

– Вот уж чего я не боюсь.

Глаза у Стеф расширились.

– Вы – импотент?

– Нет.

– Любите мальчиков?

Искин с трудом откашлял воздух, застрявший в горле.

– Что за глупости тебе лезут в голову?

– Просто я вообще-то пользуюсь успехом, – сказала Стеф. – Все говорят, что я красивая. Правда, платят все равно мало.

– А лет тебе сколько?

Девчонка поболтала бутылкой в воздухе.

– А угадайте!

Они наконец вышли в родной для Искина коридор. Было все еще тихо, но за дверью номера, который неделю назад заняла семья из трех братьев и сестры, кажется, постанывали и скользили ступнями по полу.

Искин вдруг подумал, что сестра эта, может статься, вовсе и не сестра.

– Тебе шестнадцать, – сказал он, останавливаясь у своей двери.

– Не-а! Но горячо.

– Значит, тем более, мне не нужны твои специфические услуги, – Искин прозвенел ключами, вставил выбранный в скважину. – Ты хоть предохраняешься?

Он провернул ключ.

– А вы?

Стеф толкнула дверь и первой очутилась в комнате.

– Ой, у вас бедненько, – разочарованно протянула она, покрутив головой.

– А ты что думала?

Искин смотрел, как Стеф топчется на месте, изучая узкую кровать, шкаф, тумбу с электрической плиткой, стол и несколько стульев, на спинке одного из которых висел больничный халат.

– Я думала, раз доктор, то богатый. У нас в Кинцерлеерне был доктор Гинке, так он был толстый и весь розовый, с пушистыми усами, и дом у него был почти как у бургомистра или ландрата. Всех девочек водили к нему на общие осмотры, и у него в прихожей висела голова лося. А еще были ковровые дорожки и много хрусталя. И у него была борода.

– У доктора Гинке?

– Нет, у лося.

– Так ты из Кинцерлеерна? – спросил Искин и, подумав, закрыл дверь на защелку.

– Нет, из деревни по соседству.

Искин нахмурился.

– Я не помню, чтобы программу внедрения юнитов проводили через местных или частным образом практикующих докторов.

Стеф плюхнулась на стул.

– А я и не говорила, что меня привили там.

Она подвигала крохотную салфетку, поставила бутылку воды и отвернулась к окну, подложив кулак под щеку. В вырезе блузы закрулилась грудь.

– Ясно, – сказал Искин, совершенно не представляя, что делать дальше.

К девяти ему надо было в Альтшауэр-клиник, его ждали Берштайн и семьдесят пять марок за месяц практики.

Он сел на кровать и принялся расстегивать рубашку.

Солнце дышало в окно. Снизу послышалось нарастающее ворчание двигателя, затем затухающее – видимо, проехал крафтваген.

Стеф повернула голову.

– Дурацкая рубашка, – сказала она.

– Возможно, – Искин бросил рубашку на подушку и, наклонившись, вытянул чемодан.

– Вы помните, что обещали меня покормить?

– Включи пока плитку. Она долго нагревается.

– А что будем есть?

– Беженцам дают в основном пайки от Ассоциации борьбы с голодом. Это порошковые супы и каши, поэтому я и говорил про воду. Надо обязательно иметь сколько-то воды.

Искин достал светло-синюю рубашку с коротким рукавом.

– Да, эта лучше, – оценила Стеф. – А у вас есть кастрюля или миска? Или вы совсем бедный-бедный доктор?

– Посмотри в шкафу. Вся посуда там.

– Оригинально. Да вы чудик!

Створка шкафа хлопнула, приоткрыв коричневое нутро, разделенное ребрами полок.

– Ф-фу!

Стеф отпрянула, зажимая нос. Затем с отвращением вытянула из шкафа ковшик с длинной ручкой.

– Это какая-то пропитка, – сказал Искин. – Пока шкаф закрыт, запаха не чувствуется. А на свету, видимо, начинают испаряться летучие соединения.

– Ха! Там просто что-то сдохло.

– Нет. Можешь проверить.

– Вот еще!

Стеф закрыла створку и для верности надавила на нее плечом. Через секунду ковшик звонко брякнул дном о плитку.

Искин наклонился снова, одновременно пряча чемодан и доставая из коробки, привязанной к боковине изнутри, брикет порошковой рисовой каши. На этикетке было написано: «Рисовый концентрат господина Пфальца, Dimbrolle-Pfallz GdPAu». С другой стороны значилось: «Смешать с водой в пропорции 1 к 1 и разогревать на огне 10 минут».

– Лови.

Искин бросил брикет Стеф. Он постарался подкинуть его так, чтобы тот попал прямо девчонке в руки, но концентрат все же упал на пол.

– М-да.

– Я не ожидала вообще-то, – сказала Стеф, нагибаясь за брикетом. – Ого, такой на рынке стоит три с половиной марки.

– Зарегистрируешься в санитарной службе, каждый месяц будешь получать по десять таких.

– Ага, буду, меня тут же вышлют!

– Сейчас не высылают. Было несколько трагических инцидентов, после которых эту практику прекратили. В конце прошлого года Европейская Лига выпустила закрытый циркуляр, предписывающий расселять беженцев из Фольдланда по соседним странам с выплатой компенсации принимающей стороне.

– Ну, не знаю. А как варить ваш брикет?

– Залить водой и ждать. Но после завтрака ты идешь по своим делам.

– Слушаюсь, господин доктор! – шутливо отдала честь Стеф.

– Лучше господин Искин.

Застегнув пропущенную пуговицу под горлом, Искин поднялся, убрал в шкаф биопак и сел за стол. Стеф, повернувшись спиной, заливала вскрытый концентрат бутылочной водой. Концентрат пах мылом.

– А хлеб у вас есть?

– Нет. Я редко ем в номере.

– Да, вы совсем не похожи на доктора. Вы, если честно, похожи на пациента какого-нибудь корректив– или арбайтс-лагеря. Худой и глазастый.

– Увы, какой есть, – сказал Искин, внутренне вздрогнув. – Как ты себя чувствуешь?

– Очень даже ничего.

Стеф заняла стул напротив.

– Дай-ка руку, – попросил Искин.

– А хотите еще и сердце?

У девчонки была обворожительная улыбка. Какого дьявола она вышла на панель? – подумалось Искину. Неужели среди беженцев у нее нет ни родных, ни знакомых?

Тем более, здесь, в разросшемся провинциальном городке, который лишь по недоразумению и несчастью, из-за прямой дороги к пограничному Скабину, стал центром распределения переселяемых лиц, ей даже на панели ничего не светило.

Разве что ранняя беременность.

– Нет, сердца не надо, – сказал Искин.

– Жаль, – вздохнула Стеф.

Грустной она тоже выглядела очаровательно.

Искин обозвал себя старым извращенцем. Куда я качусь? Он перевернул руку девчонки ладонью вверх, нащупал пульс на запястье. Это была исключительно формальная процедура, но она позволяла снять данные с помощью юнитов.

– Ай!

Стеф дернулась, но Искин удержал руку.

– Что такое?

– Вы бьетесь электричеством!

– Наверное, накопил заряд, шаркая носками по полу. Так, – он сделал сосредоточенное лицо, стараясь не нырять глазами в соблазнительный вырез, – сердечный ритм хороший, ровный.

– Я здорова, как слон, – сказала Стеф.

– Возможно. Тебе бы провериться в клинике. Колонию я вывел, теперь можно.

– А оно мне надо?

Искин прищурился.

– Кто будет ценить тебя, если ты сама себя не ценишь?

– Пф-ф! Вы что ли себя цените?

Стеф освободила руку и вернулась к плите. Несколько секунд вилка глухо звякала о стенки ковша, мешая концентрат.

М-да, с огорчением подумал Искин, у меня не получается воспитывать. Видимо, я не совсем уверен в том, что говорю. Или говорю глупые, затасканные истины, которых давно уже никто не хочет слышать.

– У меня другая история, но я себя ценю, – сказал он.

– Доктора не живут в общежитиях.

Девчонка сказала это с такой уверенностью, что Искин рассмеялся.

– Где придется, там и живут. Кроме того, я не совсем доктор. Я, скорее, имею большее отношение к юнит-индустрии. И плитку уже можно выключить.

– Хорошо.

Стеф повернула ручку и посмотрела на него.

– Что? – спросил Искин.

– Тарелки-то у вас есть?

– Да.

– Только не говорите, что в шкафу!

– Нет, не скажу.

Искин сделал три шага и присел у кровати перед полкой. Упаковка бумажных одноразовых тарелок на полке была не вскрыта. Он вытянул ее из-под бумаг. Стеф, ожидая, пока он разорвет целлофан и выковыряет две круглые, слегка отформованные картонки, держала ковшик на весу.

По тарелочной окружности были вытиснены слова «Целлюлозная фабрика Франца Бюхеля желает вам приятного аппетита!».

Словно предлагала жрать произведенный картон.

– А ложки?

– Ах, да!

Искин задержал дыхание и теперь уже нырнул в шкаф. Большая ложка, маленькая…

– Ф-у-у!

Он вынырнул, зажимая добытое в кулаке. Как старатель или, пожалуй, золотарь.

– Они грязные? – спросила Стеф.

– Не знаю, – Искин поискал глазами, чем бы протереть щербатую сталь. Не нашел. – Вроде бы чистые.

– Тогда я буду вилкой.

Рисовая каша повалилась в тарелки комковатой пастой. Собственно, о наличии отдельных рисин речи даже не шло. Концентрат. Монолит. Серый бетон.

– Вам хватит? – спросила Стеф.

– Да, даже много.

– Ха!

Какое-то время они молча рассматривали кашу.

Мыльным запахом она уже не пахла. Стеф выскребла подгоревшие остатки, и они легли причудливой коричневой стружкой.

Искин осторожно ковырнул свою порцию маленькой, очищенной о брючную ткань ложкой.

Концентрат он еще никогда не ел, держал про запас. Но, бывало, ел кое-что и похуже, вспоминать о чем не хотелось.

И вот – предложение вернуться в прежние времена.

– Боитесь?

Стеф набрала полный рот каши. Глаза ее засветились от удовольствия.

– Так вкусно? – спросил Искин.

Девчонка кивнула.

– Ну, не знаю.

Искин попробовал.

Нет, оказалось не то чтобы хорошо, но вполне сносно. Господин Пфальц знал толк в производстве концентратов. Правда, каша липла к небу и не хотела проваливаться в пищевод. Усилие, Лем, усилие!

Искин сглотнул.

– Правда же, супер? – спросила Стеф.

Теперь она откромсала большой кусок и, наколов на вилку, покусывала его, как мороженое на палочке.

– Есть можно, – сказал Искин.

– А знаете, чего не хватает?

– Соли?

– Нет. Варенья! Вишневого или малинового. Чтобы можно было полить. Тогда вообще чума. У нас был маленький садик, давно, лет десять назад. Когда еще не было… Ну, когда Фольдланд не хотел быть Фольдландом на полмира…

Искин отставил тарелку.

– Так где ты подцепила юнитов?

Он постарался выглядеть строгим. Девчонка улыбнулась.

– Вам не идет.

– Что мне не идет? – растерялся Искин.

– Такое вот выражение лица.

Стеф, изображая его, втянула щеки, сжала губы и попыталась насупиться. Вышло смешно. Молодым все удается лучше.

В том числе, обезьяничать.

– Так где? – спросил Искин.

– Честно говоря, я не знаю, – призналась девчонка, теряя веселость. – Они долго были во мне?

– Я могу назвать предположительный срок, но это нам не поможет, лишь скажет о том, когда юниты получили команду на активацию. В инактивированом, латентном состоянии они могут жить в теле носителя до пяти лет, правда, это же сокращает срок их службы.

Искин встал и заходил по комнате. От того, что помещение было крохотным, пришлось наматывать круги вокруг стола, рискуя на повороте удариться о задник кровати.

– Хорошо, – сказал он, – пойдем от противного. В среднем на две стадии уходит три месяца. Это если не было ограничивающих развитие колонии факторов.

– Это каких?

– Магнитонное облучение, истощенное состояние носителя, особенности нервной системы или особенности и ошибки прошивки.

Стеф кивнула.

– У меня, наверное, было истощенное состояние.

– Так, – Искин пошел в другую сторону, – тогда уточняющий вопрос: когда ты покинула Фольдланд?

– Когда сбежала или когда очутилась здесь?

Искин остановился.

– Ты не через Скабин пришла, – поразила его догадка.

– Ага.

– А откуда?

– Это южнее. Я не знаю места.

– Проходила одна?

– Что вы! Нас было четыре семьи. Нас провезли в грузовике с мебелью.

– И когда?

– Где-то с полгода назад, осенью. А здесь я уже четыре месяца. Но может я отправлюсь еще куда-нибудь. К морю хочется.

– С семьей?

– С подругой.

– А здесь – с семьей?

– Какой вы не понятливый! – возмутилась Стеф. – Говорю же, с подругой!

– Она тоже привитая?

Девчонка фыркнула.

– Пф-ф! Кто же об этом будет болтать? С таким признанием только вешаться. Никто ж не знает, что привитый выкинет.

– Это заблуждение, но хорошо, – Искин сел. – Как ты догадалась, что привита?

Стеф опустила глаза.

– Ну, санитарная служба и министерство общественной безопасности всюду расклеили плакаты с симптомами. Так кажется – симптомы?

– Да.

– Там было: бугорки под кожей, потемнение в глазах, необычные картинки под веками, кратковременная потеря сознания, сильное желание сладкого…

– Что? Что за бред?

– Вы про что?

– Про желание сладкого! Юниты для возведения колоний не используют… В основном, они самодостаточны. В том смысле, что их жизненный цикл рассчитан без привлечения ресурсной базы носителя. Хотя, конечно, глюкозу из крови они могут забрать, когда испытывают недостаток в энергии.

– Вот видите!

– Я ничего не вижу, – сердито сказал Искин. – И что дальше? Ты сравнила симптомы и решила, что у тебя юниты?

– Ну да, – кивнула Стеф. – А потом меня стало вырубать – на секунду, на две. Будто выключатель. Щелк! – нет меня. Щелк! – снова есть.

– Вот этому уже верю. Когда?

– Наверное, где-то месяц назад. Еще похолодало, помните?

Искин задумчиво кивнул.

– Это переход на вторую стадию. Слова были?

– Слова?

– Под веками. Короткие вспышки в темноте. Ты должна была видеть.

Девчонка сначала замотала головой, а потом вдруг застыла, выпрямив спину:

– Ой, да. Это было.

– Einstellung (настройка)? Regelung (регулировка)?

– Кажется, оба.

– Так… Можешь доесть мою кашу, – Искин подвинул тарелку к Стеф.

– Спасибо.

– Получается, – сказал Искин, глядя, как девчонка с энтузиазмом кромсает концентрат, – что тебя, скорее всего, привили здесь. Что достаточно странно. Я бы сказал «невозможно», если бы не знал, что в жизни бывает возможно все. Сейчас многие страны пытаются работать в этой области, а уж с таким дармовым материалом, как беженцы…

– Знаешь, почему на пять лет введен запрет на выезд из карантинной зоны? – спросил он.

Стеф подняла голову.

– Срок жизни юнитов?

– Угу. Глупый, честно говоря, запрет, и я знаю по крайней мере с десяток человек, которые выбрались за Зивеншопп ближе к Вадуцу до этого срока. Нет, – помолчав, мотнул головой Искин, – не сходится. Юниты-то старые.

– Ну и что?

– Зачем колоть битое, невесть как работающее старье?

Девчонка, жуя, пожала плечами.

– Может, другого не было.

– Все равно, – не согласился Искин, – поверь, это не такой простой процесс. Юниты программируются на сигнал активации. Просто потому, что, как ты знаешь, развитие колоний разделено на фазы, и это требует расчета времени. Активацию делают или сразу, при введении, или дистанционно, через ретрансляторы слабых волн определенной длины по ассимиляции или проникновению носителя. И я не могу представить, что «глушилки» на границе не работают. Ходили слухи о компактных ретрансляторах, размером с чемодан, только я не уверен, что они есть более, чем в единичных, опытных экземплярах. Итак, делаем вывод: даже для такого старья как у тебя необходима аппаратура активации и настройки. Случайностей здесь быть не может. Это не сепсис и не расстройство желудка от кишечной палочки. Это не прилетело к тебе по воздуху и не проникло с пищей. Начальные юниты вообще впрыскиваются в полипептидной оболочке, потому что иначе нейтрализуются иммунной системой. То есть, кроме самих юнитов нужен еще белковый раствор, центрифуги, сепараторы и персонал, который со всем этим умеет обращаться. Из Фольдланда и напрямую от Кинбауэра, из его лаборатории, в свое время, конечно, бежали несколько человек, но мне трудно представить, чтобы они вдруг осели здесь и заодно разжились оборудованием. Тебе кололи что-нибудь под лопатку или в плечо?

Стеф мотнула головой.

– Я же на улице все время.

– А клиенты? Ты теряла у кого-нибудь из них сознание?

Стеф застыла, задумавшись, с вилкой во рту.

– Это вы про случаи до заражения спрашиваете? Один раз. Было один раз. Но там… там, в общем, не поэтому поводу.

– Не понял, – сказал Искин.

– Мы там покурили кой-чего. Все вместе. Я отрубилась, но совсем ненадолго, – Стеф скривилась. – Я даже самой первой проснулась.

– Все равно бред, – сказал Искин. – Юнитами не разбрасываются просто так. Юниты – это контроль.

Стеф наклонилась к нему.

– А люди от них в зомби превращаются?

Глаза ее распахнулись в ожидании ответа. Искин подумал, что ей и страшно, дурочке, и сладко представлять себя человеком-куклой.

– Нет, – сказал он, – люди превращаются в функции, по выполнению которых возвращаются к обычной жизни. Иногда это одно, два действия, иногда – сложный комплекс мероприятий. Но чаще всего это банальная разовая задача. На большее элементарно не хватает возможностей. Правда, у Кинбауэра были грандиозные планы. Им планировалась вакцинация всех граждан Фольдланда, достигших четырнадцати лет, о-колониями. То есть, ордунг-юнитами, колониями, нацеленными на поддержание правопорядка и берущими на себя управление носителем в случае нештатной ситуации. Проект школьной обработки – из тех же планов.

– У нас в школе ничего подобного не было, – заявила Стеф.

– Я совсем не про то. Ладно, – спохватился Искин, – это все лирика. Собирайся, мне надо идти. Я уже опаздываю.

– Я не доела! – запротестовала Стеф.

– Возьми с собой.

Искин надел пиджак.

– А можно с вами?

Девчонка сложила одноразовую тарелку пополам, получая удивительный картонный сэндвич с кашей посередине.

– Ты думаешь, это разумно?

– Я могу пригодиться.

Искин фыркнул.

– Нет, – сказал он, пропуская ее вперед. – Мне ты пригодиться точно не можешь.

– Вы еще не знаете, что я могу!

– И что ты можешь?

Искин захлопнул дверь.

– Ну, как бы… – Стеф прервалась и слизала кашу, выдавленную за края тарелки. – Я по хозяйству могу. И за покупками сходить. Запросто! А в школе нас учили работе на конвейере. Знаете-нет?

– Знаю, – Искин повернул ключ в замке. – Но у меня нет сборочного цеха.

– И зря!

Утверждение показалось Искину забавным. Как будто он мог позволить себе арендовать что-то больше комнаты в общежитии. Да раз плюнуть! Что цех! Не прицениться ли нам сразу к «Rill grossische fold-fabrik»? Хотя нет, кто продаст? Но претендовать на «Helmut Fabe Konstriktion» виду их плачевного положения, почти банкротства, кажется, было можно.

Смешно.

Из этой же серии было удивленное замечание Эриха Крепеля, когда Искин в «Ла Форже» попросил лишь чай. Мой дорогой друг, сказал тогда Крепель, никогда не знавший проблем с деньгами, обязательно закажите себе «лёвенманн», здесь его замечательно готовят. Чудесный местный рецепт! Красное вино, гвоздика, перец, мед и капелька грушевого сиропа. Разве это не стоит несчастных десяти марок?

Искин соглашался, что стоит.

Но пил чай, который в ресторации стоил три марки, а через улицу, в маленьком подвальном кафе «Шарез», всего десять грошей.

Искин и Стеф спустились на первый этаж, и дальше пришлось пройти его насквозь, чтобы добраться до лестницы и, одолев длинный пролет, оказаться в холле.

Дурацкая планировка.

Общежитие просыпалось. На общей кухне уже позвякивали посудой. За стенкой звучала узнаваемая музыкальная тема новостного радиоканала. Волосатый смуглый большеротый Сидик стоял у своей двери и что-то набирал одной рукой в виссере. Вместо второй руки у него был дешевый протез-держатель, затянутый в резиновый водонепроницаемый чулок.

– О, Лем, привет! У вас есть вода?

– Нет, – ответил Искин.

– Проклятье. Это диверсия.

– Это изношенные коммуникации. Надо звонить аварийщикам.

– Звонил уже. А ты с кем это? – подведенные синим маркером глаза Сидика окинули взглядом Стеф.

– С девушкой, – сказал Искин.

– Я вижу.

– Спасибо, что видите, – присела в книксене Стеф.

Сидик захохотал.

– Любопытный экземпляр!

– Вы тоже, – не осталась в долгу девчонка.

– Сколько берешь? – подмигнул Сидик.

– Дорого!

– Слушай, у меня скоро пособие будет, дай адресок, где стоишь.

– Ищи в городе.

Сидик снова захохотал.

– Смотри, найду! Марка, две марки? Пять? Сколько?

– Не знаю, – сказала Стеф. – Я расту в цене.

Сидик хотел ответить, но виссер в руке у него замигал, и он поспешно приложил его к щеке.

– Коммунальная служба? Это Сидик Нубубакар… Гроэке-штросс…

Искин, задержав дыхание, продрался сквозь текущие из кухни запахи разогреваемой гуманитарной синтетики.

– Я вас тут клево, – сказала Стеф, следуя за ним.

– Клево – до рейда полиции, – сказал Искин. – Потом не очень.

– Почему?

На лестнице Стеф легко заскакала по ступенькам. Ребенок, господи, сущий ребенок! Шестнадцать – горячо, значит, пятнадцать.

– Потому что здесь куча народу без местных документов. А без документов и отметок санконтроля сразу везут в отстойник на Гретарут-плац, а там уже решают, отправить этапом в один из лагерей для беженцев, где совсем не сахар и четыре самоубийства в месяц, или оставить на попечении санитарной службы, что еще хуже.

– А вас уже ловили?

– Нет. У меня есть документы, – сказал Искин, на всякий случай щупая внутренний карман, где лежал идентификатор.

– Фальшивые?

– Обычные.

Они спустились в холл. Слева открылся небольшой, тускло освещенный зал со столами и стульями, сдвинутыми к стенам. На свободном пространстве на спальных мешках обосновались человек тридцать-сорок. Насколько знал Искин, место стоило пол-марки за ночь. Кто-то уже собирался на выход.

За стойкой регистрации дремал Финн. Большая седеющая голова его склонилась на грудь.

– Зиги, – стукнул по пластику Искин. – Зиги, проснись.

– Я не сплю, – буркнул Финн, выпростал руку из-под коричневого с узором пончо и почесался.

– Дверь нам откроешь?

– Вот, Лем, всегда ты…

Финн зевнул. Рука убралась, чтобы где-то под стойкой нажать кнопку. Разомкнулись и исчезли в стене лапы дверных засовов.

– Спасибо, – сказал Искин.

– Все равно уже к семи.

Искин шагнул было от стойки, но вернулся.

– Мне было что-нибудь?

– Со вчера? – приоткрыл глаз Финн.

– Прости, – смутился Искин. – И дня не прошло.

– Угу. Подожди.

Финн повернулся к полкам за спиной.

Пока он, присев, рылся внизу, Стеф стояла с Искиным рядом, изображая послушную дочь. Искин, впрочем, никогда не позволил бы дочери так одеваться. Юбка слишком короткая, а блузка вроде и серая, но ведь просвечивает, зараза!

И лифчик, извините, нет лифчика, вон он, накручен на пальцы. А уж что говорить о прозрачных трусах!

Лысина на затылке Финна медленно багровела – не привык Финн к партеру, тяжелая, неудобная работа.

– Нет, Лем, – опираясь на стойку, всплыл он. – После тебя еще была доставка, но не тебе.

– Я понял, – кивнул Искин.

– А ты, кажется, с Балем приходила, – обернулся к девчонке Финн.

– Ваш Баль – обманщик, – заявила Стеф.

Финн хмыкнул.

– Вы там не убили его случаем? На пару?

– Нет, досталось как раз мне, – сказал Искин. – История эта долгая, а нам надо идти, Зигфрид, извини.

– Да, – подтвердила Стеф.

Финн коротким жестом обозначил путь к дверям.

– Валяйте.

Подаваясь под ладонью, скрипнули массивные створки. На широком крыльце ветер приветствовал Искина мелким песком. Ударил по правой щеке, подставь левую.

Водители тяжелых крафтвагенов часто срезали маршрут по Гроэке-штросс, вывозя песок с карьеров Весталюдде. Где-то на северо-западе строили то ли реабилитационный, то ли исследовательский центр, вот они и придумали по ночам сворачивать с объездного автобана. Минут двадцать экономии выходило.

Песок с крафтвагенов выдувало на тротуары.

– Тьфу! Тьфу! – заплевалась Стеф, отворачивая лицо. – Что за фигня!

– Уже не так клево? – спросил Искин.

– Не-а.

Они сошли по ступенькам, миновали брезентовый навес, под которым обычно занимали места адепты «Спасающего Христоса» и «Армии богоугодного Иоганна Ф. Римейера». Синие деревянные скамьи, зеленая трибуна, забытая брошюрка «Как спастись от дьявола в себе». Рано еще для адептов.

Искин как-то перехватил у них хорошее теплосберегающее одеяло и фонарик «Христов свет», яркий и долговечный.

– А у вас виссер есть? – спросила Стеф.

– Зачем мне? – пожал плечами Искин.

– Ну, мы могли бы перезваниваться.

Выйдя за сетчатую ограду, Лем обогнул кучу черных мусорных мешков.