Текст книги "О нас троих"

Автор книги: Андреа Де Карло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Часть вторая

1

В сентябре я сошелся с девушкой по имени Рамина, которая бросила меня в октябре, потому что, по ее словам, в голове у меня сплошной туман и неразбериха, я ору, а не разговариваю, размахиваю руками, слишком много пью и вообще испортил ей жизнь. В ноябре я участвовал в выставке молодых художников-неформалов, продал четыре картины и на два месяца уехал в Бразилию. В марте я сошелся с девушкой по имени Сара, которая поселилась в маленькой квартирке на первом этаже моего дома. В сентябре прошла моя первая персональная выставка в настоящей галерее, в Комо. Ни Мизия, ни Марко не пришли, хоть я и отправил им приглашения, но на самом деле я и не ждал, что они появятся.

Марко позвонил мне пару дней спустя и сказал, что очень жалеет, что пропустил мою выставку: они с Сеттимио были в Риме, он обговаривал последние детали с продюсером своего нового фильма.

Через неделю мы встретились в одном из миланских баров. Он, как всегда, опоздал минут на пятнадцать; как всегда, сказал, что ненавидит заставлять кого-то ждать, а меня в особенности. На этом этапе своей жизни он стал еще стремительнее, категоричнее и нетерпеливее, чем прежде; успех первого фильма, последовавшие за ним непрерывные предложения и назойливое внимание привели его в состояние постоянной боевой готовности, которое сказывалось во всех его мыслях, жестах и даже во взгляде, толкало вперед и делало нетерпимым к любым колебаниям или простоям. Его фильм получил приглашение на половину европейских фестивалей, и в Канаду, и в Буэнос-Айрес, ему давали премии, о нем писали восторженные статьи, у него брали интервью, и потому его внутренние ритмы ускорились и обострило его восприятие: теперь он мгновенно обегал взглядом битком набитый бар, выхватывая интересные детали и с ходу отбрасывая все ненужное.

Но наша привычная, доведенная до автоматизма близость никуда не делась, мы обнялись, и я подумал, что никакой быстротечной славе не под силу отдалить нас друг от друга и никакие солнечные очки нам не помеха. Марко снял свои очки, которые носил даже в помещении и в сумерках, словно скрывался от папарацци, и рассказал, как встречался в Риме с продюсерами, заинтересовавшимися им после выхода первого фильма. Будто побывал в зоопарке, где собрали самых мерзких тварей, говорил он: «Полный набор: и свиньи, и шакалы, и лисицы, ехидны, муравьеды, гиены, стервятники, ищейки – гаже некуда. Все, кто только могут рыться в грязи, сосать, царапать, кусать; и у всех взгляды назойливые, вкрадчивые, липкие, косые, быстрые, прищуренные. Уходишь от них весь с ног до головы покрытый слизью притворного уважения, притворной дружбы, притворных улыбок, притворной непосредственности, притворного простодушия, притворной искренности, притворной рассеянности. Ты бы их видел,Ливио».

Казалось, его это даже забавляет, по крайней мере отчасти; он чувствовал себя достаточно быстрым, проницательным и уверенным в своих силах, чтобы пройти через любое сборище и не дать себя растерзать, покалечить, заразить, увлечь, сбить с толку. К тому же, когда подавить омерзение было слишком трудно, роль фильтра и амортизатора брал на себя Сеттимио Арки. Марко назначил его исполнительным продюсером своего нового фильма, хотя Арки и был ему не слишком приятен, и он вообще ни во что его не ставил, но это давало ему ощущение, что он идет на войну со своей, пусть и маленькой, армией, и что будущее у него под контролем. Я слушал, как он говорит, наблюдал за его жестами и думал, что хотел бы так же стремительно мчаться по жизни и что не раздумывая поменялся бы с ним судьбой. Впрочем, сейчас моя жизнь сильно улучшилась: если раньше в ней были одни слова, несбыточные мечты и неудачи во всем, но с появлением Мизии Мистрани все изменилось и очень быстро.

– Как дела у Мизии? – спросил Марко самым непринужденным тоном, хотя с той ночи после свадьбы мы ни разу о ней не говорили.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Уже несколько месяцев с ней не общался.

– А когда ты в последний раз с ней общался, как были дела? – спросил Марко прячась за нетерпеливым взглядом.

– Хорошо, – сказал я. – Была вся в сборах и хлопотах. – Я вспомнил ее звонок, и тот восторженный практицизм, какой звучал в ее голосе, и то чувство непреодолимого расстояния между нами, какое тогда испытал.

Марко кивнул с тем же наигранным равнодушием и сказал:

– А то я думал предложить ей главную роль в моем новом фильме.

– Серьезно? – сказал я, подумав о том, что Мизия так и не забрала у Сеттимио свою премию из Лавено и отказалась от других, присужденных во Франции и Канаде, что она упорно избегала журналистов, желавших взять у нее интервью, и всех режиссеров и продюсеров, предлагавших ей новые роли. Дома у меня лежала папка с вырезками из статей, посвященных Мизии; ее фотографий ни у кого не было, поэтому в газетах печатали только кадры из фильма. Она превратилась в легенду для киноманов, любителей новых веяний и просто читателей журналов, публиковавших черно-белые кадры той единственной сцены, где она с такой естественностью разделась, но эта история ее совершенно не волновала; стоило мне о ней упомянуть, как она тотчас же переводила разговор на другое.

Марко выстукивал указательными пальцами по краю стола какой-то свой, звучавший в нем быстрый ритм:

– Строит из себя живую загадку, да? Исчезла из этого мира и решила, что с ним покончено. По-твоему, это возможно?

– По-моему, возможно, – сказал я, раздраженный тем нетерпеливым, рассудочным тоном, каким он говорил о Мизии: ведь это по его вине Мизия решила все бросить. – Не думаю, что ей бы понравился тот зоопарк, который тебя так забавляет.

– Нисколько он меня не забавляет, – возразил Марко. – Но что поделать, если мы живем в такой стране. В нашей больной, прогнившей до основания стране. Можно сколько угодно делать вид, что мы ни при чем, мы все равно сидим по уши в этой помойке.

– А ей неинтересно, – сказал я, словно был ее официальным представителем. – Когда мы познакомились, она и не думала становиться актрисой. Ее другое волновало, совсем другое. Реставрационная мастерская, еще масса разных вещей. В твоем фильме она снялась просто из любопытства.

– Это было не просто любопытство, – вдруг сказал Марко с такой горячностью, что на какой-то миг с него слетело все его деланное безразличие.

Я прекрасно понимал, что дело не только в любопытстве: Мизия снималась ради Марко, ради всего, что он для нее значил, ради страсти и неодолимого влечения, сблизившего их с первой же встречи, хоть я тогда и не желал себе в этом признаться; но я и сейчас не мог об этом думать, да и не хотел.

–  В основномлюбопытство, – сказал я.

– Не представляю, каким бы был мой фильм без Мизии, – сказал Марко, – но уж точно не таким, как сейчас. Наверно, был бы очередной дрянной фильм, сухой, холодный, рассудочный и безжизненный до ужаса.

Я прекрасно знал, что так оно и есть, и знал, что, если бы не Мизия, я сам сейчас не писал бы картины, которые даже кому-то нравятся, а подрабатывал учителем где-нибудь в средней школе на окраине.

– Ладно, и что дальше? – сказал я.

– Я должен ее увидеть, – произнес он. Все его крепостные стены рухнули в единый миг, во взгляде была тревога, голос звучал неуверенно.

– Позвони ей. – Я подумал, что сам уже несколько месяцев не могу это сделать; да и Мизия не давала о себе знать. Мысль, что ее голос вместо меня услышит Марко, обжигала каждый мой нерв, как пчелиный яд. – Я дам тебе ее телефон.

Марко покачал головой и сказал:

– Я не хочу говорить по телефону. Я хочу поговорить с ней лично.

– О фильме или о чем? – Меня снова обдало волной липких укоров совести, от которых сжималось сердце, и воспоминаний о той ночи на озере, когда я не сумел передать ему слова Мизии.

– Обо мне, – сказал Марко. Он распадался на глазах, будто гоночная машина, у которой кончилось масло как раз в тот момент, когда она разогналась до предельной скорости.

– И что ты собираешься делать? – спросил я.

– Взять тебя и поехать к ней, – ответил он, на лице его всепоглощающий страх боролся со слабой надеждой, а тем временем уже пробило шесть, и бар был полон, и люди заходили, пили, болтали, жестикулировали, выходили на забитые машинами улицы и исчезали среди пробок, гудков, озлобленных лиц водителей за лобовыми стеклами.

2

В общем, мы отправились в Цюрих на древней подержанной «альфа-ромео», которую Марко купил несколько недель назад и которая теперь рывками двигалась в размеренном течении швейцарской автострады, потому что он так и не научился соблюдать дистанцию и скоростные ограничения.

Впервые за последние годы мы опять путешествовали вместе; весело было опять ехать куда-то с ним, погружаясь в музыку группы Bluesbreakers, [26]26
  Bluesbreaker( досл. – уничтожитель блюза) – группа Джона Масталла.


[Закрыть]потоком льющуюся из ветхих динамиков и затоплявшую салон. Я рассказал о своих последних достижениях на личном и рабочем фронте: набросал портрет Сары, с которой он еще не был знаком, попытался описать несколько только что законченных картин и изобретенную мной технику грунтовки. Немного, конечно, но все же лучше, чем пустые побрякушки слов, которыми нам приходилось довольствоваться еще пару лет назад после того, как мы некоторое время не виделись. У Марко, естественно, впечатлений было больше, благодаря работе он знакомился с новыми людьми, местами, ситуациями; я смеялся до слез, когда он изображал римского продюсера, с которым на днях подписал контракт; я пришел в восторг, когда он изложил свои новые идеи относительно фильма. Вопреки моим опасениям, он не гордился своим даром воссоздавать образы и атмосферу; не пытался укрыться за маской независимого молодого гения, которую ему навязывал окружающий мир. Каждый раз, вспомнив, куда и зачем мы едем, он резко замолкал, снимал ногу с педали газа, не слишком заботясь о соблюдении дистанции, хватал меня за рукав и говорил: «Как ты думаешь, как Мизия нас встретит? Запрет все двери и окна? Или оставит хоть щелочку? Или будет прямо-таки на седьмом небе, что можно сбежать от постылой семейной жизни?» Говорил: «Как ты думаешь, у нее есть ребенок?А может, она уже ждет второго? А может, уже и родилавторого?» Говорил: «Как по-твоему? Эй! Ливио?»

Я не знал, что сказать, когда речь шла о Мизии, нельзя было исключать никакую возможность. По мере того как мы приближались к Цюриху, во мне поднималась волна беспокойства; мне казалось, что во время последнего нашего телефонного разговора я заметил тревожные признаки в ее голосе и интонациях, я представлял ее в роли матери семейства и жены нейрохирурга и не мог узнать в этом образе прежнюю Мизию. Меня уже загодя переполняли замешательство и грусть; я снова чувствовал, что должен рассказать Марко о словах Мизии, которые она просила передать ему той ночью на озере, но не знал, как это сделать. Мы проезжали километр за километром, и чем яснее я понимал, как важно дать ему полное представление о ситуации, тем меньше находил в себе сил заговорить.

А потом мы оказались на безликой окраине города, где решила поселиться Мизия, и последняя возможность объясниться растворилась в неожиданном препятствии: мы не могли найти дорогу. Двинулись было к центру, не имея ни малейшего представления, где находится улица, указанная в обратном адресе ее единственного письма, дважды объехали вокзал, спрашивали дорогу у прохожих, подозрительно косившихся на наши физиономии и видавшую виды машину. Движение здесь было неумолимо правильным, так что мы при всем желании не могли выбиться из потока автомобилей, и Марко бранился: «Черт побери, как в трамваетащимся». Мы оба очень нервничали от того, что скоро увидим Мизию, и ощущали себя дикарями в незнакомом холодном краю; нам казалось, что первый встречный постовой или полицейский может нас остановить и отправить в тюрьму без всякой причины.

В конце концов какая-то толстая дама показала нам, куда ехать; пару раз мы свернули не туда на подъеме, пару раз проскочили на красный на спуске и наконец увидели табличку с названием улицы, где жила Мизия. Теперь Марко ехал со скоростью пешехода; мы с одинаковым замиранием сердца озирались по сторонам, вглядывались в каждый дом, в каждый сад, ловили малейшие признаки движения на тротуаре или среди припаркованных машин. Я ждал, что с минуты на минуту увижу Мизию: вот она вылезает из минивэна, увешанная пакетами с продуктами; или катит высокую голубую коляску; или ведет за ручку малыша во взрослом костюмчике, с надутой мордашкой; или сделала себе прическу, изменившую ее до неузнаваемости; или у нее теперь другой, совсем незнакомый взгляд. Марко нервничал еще больше, чем я, вел машину рывками и все повторял: «Боже мой, Ливио, боже мой»; когда мы оказались у дома Мизии, он так резко затормозил, что я чуть не врезался головой в лобовое стекло.

Перед нами стоял белый деревянный дом с большими окнами и садом, такой же, как все дома на этой улице; мы вышли из машины, вокруг не было ни души, ни один звук не нарушал тишину. Марко огляделся и сказал:

– Как ее сюда занесло? Как онаможет жить в таком месте?

Я не ответил; я спрашивал себя, стоило ли давать ему адрес и ехать вместе с ним, и как отнесется Мизия к нашему появлению.

Мы оба не решались подойти к двери, мерили шагами тротуар перед домом и глядели на окна с белыми занавесками и аккуратно подстриженный газон. Наконец Марко произнес тоном самоубийцы, прыгающего с карниза:

– Ну, я пошел, – и нажал кнопку звонка.

Дверь открыла горничная-итальянка, пухлая и накрашенная, как кукла, и сказала с малопонятным акцентом:

– Хозяина нет дома.

– А Мизия? – спросил Марко; мы оба пытались заглянуть внутрь, но дверной проем был неширокий, и горничная занимала его почти целиком.

– Хозяйка здесь больше не живет, – горничная явно собиралась захлопнуть перед нами дверь.

– А где она живет?

– Не знаю, – горничная уже потянула дверь на себя.

– Как не знаете? – воскликнул Марко с отчаянием в голосе. – Разве она не оставила адреса или еще чего-нибудь? Номера телефона?

– Нет, ничего, – сказала горничная и захлопнула дверь перед нашим носом.

Марко посмотрел на меня, все еще не веря; я никогда не видел его таким бледным. Он опять позвонил, палец его дрожал от напряжения. Горничная чуть-чуть приоткрыла дверь и сказала:

– Ничего нет, никого нет, и я тоже скоро должна уйти.

– Подождите, – сказал Марко, но она уже захлопнула дверь.

Марко изо всех сил вдавил кнопку звонка; казалось, весь дом содрогается от удара током. Но горничная больше не открыла, только повторила, как заклинание, через массивную деревянную дверь: «Ничего-ничего-ничего».

Марко в бешенстве пару раз грохнул в дверь кулаком, в недвижной тишине улицы удары прогремели, как выстрелы. Потом очень медленно перешел дорогу и сел на край тротуара. Я сел рядом; мы сидели в неестественной тишине и смотрели на дом Мизии, чистенький, аккуратный и совершенно безжизненный.

Пожилая дама с собачонкой на поводке потихоньку, шаг за шагом, поравнялась с нами и проковыляла дальше; пара автомобилей бесшумно проехали мимо и исчезли в конец улицы; горничная-итальянка вышла из бывшего дома Мизии, заперла дверь на четыре оборота, подозрительно посмотрела на нас и зацокала прочь. Мы так и сидели на бордюре: все ожидания и страхи, терзавшие нас по дороге, развеялись как дым, и казалось, мы можем просидеть так целую вечность.

Однако минут через пятнадцать Марко вскочил и сказал:

– Я туда войду.

– Куда? – удивился я.

– В дом, – ответил Марко уже с противоположного тротуара.

– Ты рехнулся? – я тоже встал и пошел за ним к бывшему дому Мизии.

Марко осмотрел опускные окна на фасаде первого и второго этажа; перелез через низенькую ограду, чтобы взглянуть на боковые окна и на те, что выходят во двор. За домом мы обнаружили ухоженный садик, английскую лужайку, два деревца, скамейку, три железных стула и стол. Я как зачарованный смотрел на стулья, представляя себе, как Мизия завтракает здесь вместе с мужем таким же тихим утром, а Марко тем временем поднял с земли серый камень и направился к окну на первом этаже.

– Какого черта ты творишь? – запротестовал я. – Нас же арестуют!

– Ты не мог бы постоять на тротуаре и дать мне знак, если кто-то появится? – сказал Марко ледяным тоном, от которого у меня по позвоночнику прошла волна страха, подкатилась к затылку и затопила все мысли.

– И какой знак тебе дать? – спросил я внезапно севшим голосом. Мне казалось, что чужие глаза подглядывают за нами из соседних домов и садиков, что чужие уши подслушивают наши иностранные слова.

– Кричи, – сказал Марко, швырнул серый камень в окно, и стекло разлетелось вдребезги с оглушительным звоном. Он ловко, словно всю жизнь только тем и занимался, просунул руку внутрь, отодвинул защелку, поднял раму и влез в дом, поднял еще больший шум, натыкаясь на мебель и опрокидывая стулья, словно вор в поисках добычи.

Несколько секунд я стоял столбом у угла дома и не мог опомниться; потом бросился к тротуару и стал следить за неподвижной улицей, за окнами соседних домов. Я не сомневался, что кто-нибудь слышал звон разбитого стекла, и полиция уже едет нас арестовывать. Мне казалось полной нелепостью, что Марко не мог дождаться мужа Мизии, что он не придумал ничего более разумного, чем забраться в дом, точно вор, даже не посоветовавшись со мной; казалось нелепостью стоять на стреме в давящей неподвижности незнакомого города.

Я увидел велосипедиста, он проехал мимо, даже не повернув головы; увидел старый минивэн с пожилым мужчиной за рулем, он посмотрел на меня; увидел приближавшуюся полицейскую машину, но это оказалось такси, оно покатило дальше, пока я пытался перевести дух. К улице вернулась ее неподвижность: ни звука, ни шевеления; я стоял на стреме, не в силах пошевелиться, возле проржавевшей и помятой «альфа-ромео» Марко и чувствовал себя преступником, чувствовал себя чужим и лишним.

Наконец из-за дома выбежал Марко с парой конвертов в руках и крикнул: «Уходим, уходим, быстрей!» Мы прыгнули в машину, он рванул с места, и мы помчались вниз по улице, оставляя за собой мерзкий шлейф страха – лязг изношенного металла и вонь паленой резины.

Минут через десять судорожных рывков, торможений, поворотов и новых рывков Марко показал мне добытые конверты: на них стояло имя Мизии, а поверх здешнего адреса был написан другой.

– Они лежали на столе в той комнате, куда я вошел, – сказал он. – Даже искать не пришлось.

– Тогда что ж ты возился так долго? – я еще не отошел после стояния на тротуаре у сада.

– Хотел взглянуть на дом, – ответил Марко. – Представить себе, где жила Мизия. Увидеть, осталось ли там что-нибудь от нее.

– Ну и как, осталось? – перед моими глазами стояла миланская квартира Мизии, где я разговаривал с ее братом.

Марко кивнул, глядя на конверты с новым адресом:

– А вдруг она сбежала с другим мужчиной? А вдруг мы наткнемся на счастливую влюбленную парочку?

– Все возможно, – отозвался я.

– Кончай издеваться, – сказал Марко. – И, бог ты мой, кончай быть таким пессимистом. – Но видно, он все же испытал некоторое потрясение от недавнего вторжения в дом Мизии, и сейчас ему было не до сомнений, а потому он упрямо двигался вперед, не сбавляя темпа. Как только на улице нам попались прохожие, он стал спрашивать дорогу, не обращая внимания на незнание языка, помогая себе интонациями и жестами.

Мизия перебралась на другой конец города, ближе к озеру, въехать в ее квартал на машине оказалось очень трудно. Мы оставили ветхую «альфу» на площади перед счетчиком парковки, предварительно попетляв из боязни, что кто-нибудь следит за нами от бывшего дома Мизии, и осторожно, как два воришки, двинулись пешком по узким мощеным улочкам, пестревшим барами, художественными галереями и магазинчиками. Выйдя наконец к дому, где должна была жить Мизия, мы несколько минут разглядывали древний, потемневший фасад; потом Марко сказал:

– Ну что, попробуем?

Мы стояли у открытого подъезда, перед старой латунной панелью домофона, напряженно изучали фамилии и номера квартир и никак не могли понять, где же та, которую мы ищем.

Мы пошли наверх по каменным ступеням; на просторной лестничной площадке второго этажа, пропахшей деревом, пылью и мокрыми коврами, нам повстречалась женщина с прямыми волосами, похожая на Неряху Петера [27]27
  «Неряха Петер» (Struwwelpeter) – сборник из десяти назидательных стихотворений, написанных франкфуртским психиатром Генрихом Гофманом в 1845 году (традиционное русское название книги – «Стёпка-растрёпка»).


[Закрыть]из немецкой сказки, и сказала нам подняться двумя этажами выше.

И вот мы стоим на просторной лестничной площадке четвертого этажа: переглядываемся, в глазах страх, неуверенность, острое ожидание, через трещину в окне доносится уличный шум, и опять переглядываемся, и пропасть между трелью звонка и щелчком открываемой двери все ширится и ширится.

И вот мы в квартире, а перед нами Пьеро Мистрани, еще более бледный, худой и дерганый, чем прежде; он изо всех сил старался не дать нам ступить в невероятный хаос платьев, платков, туфель, книг, дисков, тарелок, одеял, валявшихся на полу, на столе, на старом диване, на старом кресле, так что нельзя было понять, где мы, в прихожей, гостиной, кладовке или еще где.

– Мизии нет, – он с тревогой смотрел на нас, готовый защищать свою территорию; провел рукой по белобрысым вихрам с такой силой, что, казалось, хотел втереть их в голову.

Пока Марко озирался, не в силах произнести ни слова от волнения, я старался вести себя с Пьеро как можно дружелюбнее:

– Мы в Цюрихе проездом, решили зайти проведать Мизию.

– Ее нет, – повторил Пьеро (покосился в сторону, покосился на дверь).

– Но она придет? – в голосе Марко слышалось смятение.

– Не знаю, – сказал брат Мизии.

– Разве она живет не здесь? – Марко давил на него, словно на допросе.

– Здесь, но когда придет, не знаю, – Пьеро Мистрани поглядывал на открытую дверь, но не решался попросить нас уйти.

– И давно вы здесь? – спросил я светским тоном, прозвучавшим совершенно неуместно.

– Не очень, – сказал он. – Наверно, вам лучше зайти в другой раз, потому что мне пора уходить.

Я взглянул на сидящего на диване среди покрывал, книг и одежды Марко, пытаясь понять, что он собирается делать, и в ту же минуту вошла Мизия.

Она сделала пару шагов и остановилась посреди комнаты, такая же бледная и худая, как ее брат, в мягкой черной шляпе, бархатном вишневом пиджаке, потертых джинсах в обтяжку, в тысячу раз более стильная, настоящая рокерша, и в тысячу раз более неприкаянная, чем когда мы с ней прощались в ту ночь после свадьбы.

Она смотрела на нас, застыв в изумлении, словно дикое животное, оцепеневшее в свете автомобильных фар. Марко сказал еле слышно: «Привет», – он тоже не мог пошевелиться, не мог понять, как себя вести.

И пока мы все вчетвером стояли, как истуканы, по разным концам комнаты, из-за двери послышались возбужденные голоса, брат Мизии выскочил на лестницу и как угорелый бросился назад, захлопнул дверь, запер на все замки, схватил сестру за руку и выпалил: «Быстро, бы-ыстро,пошли отсюда, там полиция!». Он лихорадочно заметался между диваном и столом, отыскивая что-то, но ничего не мог найти, кидался то вправо, то влево, озирался и махал попусту руками, потом, наконец, пулей выскочил из комнаты через другую дверь, и Мизия кинулась следом, подбирая по дороге шарф, еще одну шляпу, книгу, тетрадь, пару ботинок и роняя на бегу ботинки и шляпу, мы с Марко переглянулись и припустили за ними, а за нашей спиной возбужденные голоса кричали: «Откройте!» и все громче раздавались удары в старую массивную деревянную дверь.

Брат Мизии мчался вдвое быстрее, чем все остальные: мелькавшие, как у героя мультика, ноги вынесли его через все комнаты на внешнюю лестницу и по ней вниз, на узкую террасу, выходящую в сад, в центре которого высилось старое дерево с толстой серой корой: казалось, огромный слон поставил ногу между домами в старом квартале Цюриха. Мы бежали за ним, на раздумья не было времени, а он уже залез на перила и смотрел вниз, в сад, потом на нас, и опять в сад, потом спрыгнул с террасы, с трехметровой высоты, и приземлился на прямые тощие ноги, даже не согнув их, чтобы смягчить удар, но кости, как ни странно, остались целы, и теперь он смотрел вверх и судорожно махал сестре.

Мизия бросилась вниз, как парашютист в пустоту, не колеблясь ни секунды, и приземлилась куда изящнее брата. Мы с Марко прыгнули не глядя, я слегка подвернул ногу, но не остановился; мне казалось, что я бегу быстрее собственных чувств, быстрее мыслей и воображения. Вот мы уже выскочили с черного хода и помчались по мощеному проулку, завернули за угол, еще раз и опять помчались, уже по другой улочке, сердце стучало все громче, легкие горели, но никто не отставал. Марко сказал, задыхаясь: «Кажется, наша машина где-то там». «Где?» – спросила Мизия. «Кажется, там, но я не уверен», – ответил Марко, и мы снова свернули за угол, направо, налево, опять направо, и уже не могли вспомнить, где оставили машину. Я сказал: «Может, это опасно, может, нас там уже ждут» – мы даже не знали, за кем гонится полиция, за нами из-за того, что мы влезли в бывший дом Мизии, или за ее братом, а ее брат все с такой же невероятной скоростью перебирал ногами, и Мизия бежала рядом удивительно легко, но в какой-то момент устала и прислонилась к стене, возле входа в кондитерскую, яркую, как конфетка, и всю в желтых лампочках, и Марко схватил ее за руку, потащил вперед, на бегу шепнул ей что-то на ухо, и она оттолкнула его и помчалась дальше, но я видел, что на лице ее мелькнула улыбка; а между тем уже настал вечер, воздух чуть покалывал щеки, напоминая о близкой зиме, и хоть никто из нас не успел это почувствовать, но зима уже была здесь, рядом, пока мы неслись сломя голову через весь город, не зная, что будет дальше, и в нас бурлили панический страх и пьянящий восторг, все чувства стали острее и глубже, а в кровь толчками поступал чистый адреналин.