Текст книги "Дорога Короля"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Элизабет Энн Скарборо,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Чарльз де Линт,Джон Браннер,Джейн Йолен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 43 страниц)

– А ты как думаешь? Разумеется, моя красавица отогнала вражеские войска до самой границы, а потом совершила всего один короткий налет на ближайший приграничный город и, лишь слегка дохнув огнем, уничтожила десятую часть войска Орбдона, ну а остальные в страхе разбежались. Дракониха затем вернулась назад, а поверженный враг стал платить нашему королю богатую дань. Король, надо отметить, поступил мудро, использовав значительную часть доходов на содержание нашей драконихи. А той, похоже, стало жаль жителей Орбдона, и она, пользуясь своим невероятным могуществом, помогла им не только вновь отстроить сожженный город, но и превратила их страну в такую же процветающую, как Бельгарден.

– Какое чудесное существо! – воскликнул Дольгаль и подумал, что Высокой королеве было бы куда легче править, если бы у нее была такая отличная помощница – решительная, доброжелательная и, хотя и дорогостоящая, но в значительной степени самостоятельно окупающая расходы на себя.

– Это верно, – кивнул Сулинин. – И, надо отметить, она ведь тогда была еще, можно сказать, подростком!

– А какие чудеса она, должно быть, совершала, достигнув зрелости!.. – мечтательно промолвил Дольгаль.

– И какой у нее к этому времени развился аппетит! – заметил Сулинин. – Да… Люди любили ее, конечно. И меня тоже любили, и короля нашего – и все благодаря ей, ибо это она давала им все: покой, тепло, охрану границ и отличные урожаи. Ведь благодаря тому, что она согревала поля, можно было собирать по три урожая в год! А драконий помет к тому же – самое лучшее удобрение на свете. Что и говорить, она принесла благополучие всему королевству, ведь из страха перед нею все соседние государства исправно платили Бельгардену дань, а мы взамен разрешали любые их споры и междоусобицы. И все шло хорошо до тех пор, пока дракониха не стала такой огромной и прожорливой, что запасы продовольствия и у нас, и у наших соседей уменьшились чуть ли не до голодного пайка. Королю не слишком хотелось облагать народ дополнительным налогом, однако со временем ему пришлось-таки это сделать. Но вместо того чтобы сердиться на дракона, люди рассердились на короля. Вспыхнул мятеж. Мятежников всячески подстрекали и поддерживали жители соседних, зависимых от нас государств. Разумеется, моя девочка быстренько с этими мятежниками разобралась, и тогда король решил: а зачем платить палачу? Ты же понимаешь, мне было совсем не по душе, когда роль палача передали моей девочке. Я просто видеть не мог, как она пожирает людей – причем целиком! Да, она глотала их целиком… Но мои доводы король больше слушать не желал и, похоже, решил меня каким-то образом уничтожить.

– Но ты ведь мог запросто натравить на него свою дракониху! – Посланник был искренне удивлен тем, что Сулинин, прослуживший при дворе так долго, не сумел прийти к подобному решению самостоятельно.

Сулинин, опустив глаза, рассматривал свою изуродованную культю.

– Я, конечно, мог бы это сделать… Однако она знала короля не хуже, чем меня, и вдобавок королем все-таки был именно он. И он был человеком. Так что если бы я попросил ее убить его, чтобы спасти других людей, которые, нарушая закон, ему, королю, вредили, то она вряд ли поняла бы, в чем заключается смысл этого действия. Ну а результат для дракона в обоих случаях был бы один и тот же. Так что я предпочел смириться. И совершил ошибку.

Вести о казнях вызывали все более ожесточенное сопротивление мятежников; все чаще случались кровавые стычки с теми, кто платил нам дань, и это влекло за собой все больше казней. И наконец разразилась настоящая война. Но наш король послал на поле брани не армию, а дракона, рассчитывая, что моя девочка все сделает и одна. Разумеется, он уже прикинул, сколько денег сэкономит, не выплачивая воинам жалованье.

Однако все вышло не совсем так, как хотелось королю. Получив очередное боевое задание, дракониха наголову разбивала вражеское войско, досыта наедалась на поле брани и с каждым разом становилась все больше и все прожорливей. Для того чтобы она могла продолжать свои вылеты, ей стало требоваться все больше корма. Вскоре в Бельгардене опустели все амбары, исчез весь скот и все домашние животные, и тогда… король был вынужден начать набор рекрутов!

Сулинин умолк. Яйцо вибрировало теперь куда сильнее, чем прежде, и Дольгаль подумал, что, наверное, можно даже услышать биение сердца маленького дракона, если приложить ухо к мерцающей скорлупе, готовой вот-вот треснуть.

– Пожалуйста, продолжай свой рассказ, – попросил он Сулинина, уже начиная, впрочем, догадываться, каков конец этой истории. Собственно, самый конец он уже видел, и при воспоминании об увиденном у него начинало щемить сердце. Какая чудовищно бессмысленная трата сил и средств!

– Как ты, наверное, уже догадался, – снова заговорил Сулинин, – рекрутов набирали не для битвы с врагом. Их доставляли во дворец и попросту скармливали моей девочке – там была одна дверь, которая открывалась прямо ей в глотку. В ту пору она стала так велика, что с нею стали происходить странные и ужасные вещи. Глотала она всех без разбора, но не всех, кто попадал к ней в пасть, успевала переварить. Так что погибали не все. Некоторые, пройдя через ее нутро, просто теряли ногу или руку, получали тяжкие ранения, но все же оставались в живых. А иные, особенно те, кого она ела на ужин, перед сном, могли и вовсе остаться целыми, но, пройдя через желудок и кишки дракона, полностью теряли рассудок. А вот те, кого скармливали драконихе перед боевым вылетом, обычно переваривались полностью, и никто никогда больше их не видел.

Я помогал тем, кто вышел живым из ее нутра, бежать, но они возвращались назад, в город, и через некоторое время круг замыкался: они снова попадали в драконью пасть. Сперва это произошло со стариками, затем – с женщинами и детьми. К этому времени в соседних государствах уже никого не осталось, так что драконихе нечего было делать на поле боя, но есть она хотела по-прежнему, и наш король по-прежнему кормил ее своими подданными.

Я полагаю, к этому времени он уже совсем спятил, иначе вряд ли смог бы отдать дракону на растерзание родную дочь. Я слышал, как ужасно кричала принцесса, как она звала отца… Я узнал ее голос: девочкой она часто приходила послушать, как я своим пением убаюкиваю маленькую дракониху.

Я умолял дракониху открыть пасть, но она лишь крепче стиснула зубы, и тогда я попытался силой отнять у нее принцессу… Раньше она ни за что не причинила бы мне боль, но в эти мгновения голод полностью подчинил себе ее разум, и я, видимо, сильно ее раздражал, потому что она лишь устрашающе щелкнула челюстями да слегка дохнула на меня огнем – тогда-то я и получил эти страшные шрамы. – И Сулинин коснулся изуродованной руки и обожженной щеки. – Я вырвался и едва успел скрыться за дверью, провожаемый оглушительным ревом дракона. И долго еще в ушах моих звенели крики несчастной принцессы и других жертв…

– Остается только удивляться, что король и тебя не отправил драконихе в пасть, – тихо промолвил потрясенный Дольгаль.

– Он попытался это сделать! Из-за этого и погиб! В общем, дракониха стала настолько тучной, что ей стало трудно летать, да и вокруг не осталось уже никакой пищи, но голод по-прежнему ее мучил, и тогда она начала рыскать повсюду и хватать, что придется. Вот во время этих метаний она и разрушила королевский дворец. А потом и Толлин. И продолжала метаться в муках голода, непрерывно испуская пламя, и громко кричала – от отчаяния и, как я понял позднее, от боли.

– Бедняжка! – воскликнул посланник. – Видимо, ей пришло время отложить яйцо? Я и понятия не имел, что у драконов это связано с настоящими родовыми муками!

– Я тоже, – кивнул гном. – Я знал только, что мне абсолютно нечем больше кормить ее. Я мог лишь скормить ей самого себя и понимал, что тогда она просто умрет мучительной голодной смертью, и решил приготовить для нее «закуску» из взрывчатых веществ. А когда она явилась на мой зов, я сунул ей в пасть это «угощение» и поджег шнур. Шнур уже почти догорел, когда я заметил яйцо…

Посланник холодно посмотрел на него и высокомерно промолвил:

– Ну что ж, у тебя ведь не было иного выхода, чтобы спасти себя.

– Не только себя: я совершенно не хотел обрекать ее на длительную страшную смерть от голода. А потом… я видел, как она взорвалась… И все померкло. Я был без чувств, пока ты не нашел меня.

Яйцо словно бы потянулось, и на конце у него появилась маленькая трещинка.

– Ты ведь, кажется, сказал, что я должен унести яйцо отсюда до того, как детеныш начнет проклевываться, если хочу, чтобы малыш привык к новому месту? – с тревогой спросил Дольгаль, поглаживая яйцо и что-то ласково ему напевая.

– Лучше позволь мне разбить яйцо и уничтожить дракона, пока он еще мал, – сказал Сулинин, поднимая единственной здоровой, но все еще сильной рукой тот увесистый камень, который выронил прежде.

– Ни за что! Ты и так уже предал мать этого малыша! Ты убил ее! И я не позволю поступить так с невинным детенышем!

– Разве ты не слышал моей истории? Любой дракон, вырастая, становится ненасытным, и никто не сможет выжить с ним рядом…

– Это ты допустил, чтобы ее развратили! А в доброй и справедливой стране она будет служить только добру.

Дольгаль прижал яйцо к груди, нежно его баюкая и нашептывая какие-то успокоительные слова, словно уговаривая детеныша подождать и не проклевываться. А потом, прежде чем бывший Драконий Смотритель успел встать на ноги, сильф взлетел высоко над землей, бережно сжимая в руках драконье яйцо.

– Погоди… ты же не можешь бросить меня здесь! – крикнул ему вслед Сулинин. – Позволь мне сесть к тебе на спину. Ты ведь обещал взять меня с собой!

– Я должен отнести дракончика к Высокой королеве до того, как он научится летать, – откликнулся с высоты Дольгаль. – Возможно, позднее мы вернемся и за тобой. Вполне возможно. – И три раза взмахнув могучими крыльями, сильф скрылся из виду, держа путь к горам с неприятным названием Кости Людоеда.

Сулинин вздохнул и снова зарылся поглубже в свою нору под грудой обломков: ему нужно было хоть немного согреться и восстановить силы. Завтра он упакует остатки протухшего драконьего мяса и двинется пешком в ту же сторону, куда улетел Дольгаль. Бедный Дольгаль! Ему ни за что не найти в безжизненной, выжженной дотла стране тех птиц, которых маленькая дракониха с такой жадностью пожирала, едва проклюнувшись из яйца! А он, Сулинин, постарается пройти как можно дальше и по дороге будет внимательно высматривать следы, оставленные посланником и его юным питомцем: кусочки скорлупы и, может быть – бывший Драконий Смотритель очень на это надеялся, желая добра и Высокой королеве, и всем Южным землям, – случайно уцелевшие перья из крыльев сильфа.

Пол и Карен Андерсон
ВЕРА
(Перевод И. Тогоевой)

Находясь далеко на северо-западе, за горами Бешеной Лошади, Илэнд считался беднейшим из графств. Народу там проживало немного, да и гости забредали так редко, что многим Илэнд казался каким-то неведомым, богом забытым царством. А между тем тамошние жители были вполне довольны своей жизнью и даже счастливы. Процветали крупные фермы, земли которых раскинулись по берегам реки Люты. Приземистые, крытые тростником, но вполне крепкие глинобитные хижины собирались в стайки, образовывая уютные деревушки. Лесорубы и углежоги трудились в Исунгском лесу, что на юге графства, а шахтеры добывали руду в шахтах среди северо-западных холмов Нар. У слияния рек Карумкил и Люты стоял город Йорун. Может, жители других графств и назвали бы его просто «большой деревней», да только имелись там и свой зал собраний, и своя церковь, и свой рынок, и даже несколько небольших, но вполне успешно действующих фабрик. А в грех городских тавернах народу было всегда полным-полно.

На севере и на востоке плодородные земли плавно сменялись безлесными пустошами, густо заросшими вереском и пучками высокой дикой травы. Там, на берегах темных озер, шуршал густой тростник, а над водой носились стаи птиц; в траве паслись олени, на них охотились волки, но, кроме волков из зверья, на пустошах водились только зайцы, лисы и прочая мелочь. Люди бывали в этих местах нечасто. Только пастухи порой пригоняли туда на выпас свои стада да забредали немногочисленные охотники; впрочем, последние предпочитали охотиться все же в лесу или на холмах. Но ни один охотник или пастух никогда не осмеливался отойти слишком далеко от реки, ибо всего в двух-трех днях пути от нее раскинулись страшные Сумеречные болота.

Чрезвычайно удаленное от центра и живущее слишком скромной жизнью, чтобы привлечь к себе внимание бандитов или завоевателей, графство Илэнд, в общем, вполне обеспечивало себя и даже имело кое-какие излишки для торговли и обмена – если, конечно, кому-то из странствующих торговцев удавалось перебраться через горы и по дороге, вьющейся вдоль опушки леса Исунг, прийти в Йорун.

Порой между обитателями Илэнда случались, конечно, ссоры, перебранки и даже вооруженные столкновения, но в основном жили они мирно и дружно, стараясь помогать друг другу. Местный священник отправлял все необходимые обряды и освящал все, что нужно было освятить, а в свободное время занимался самой обыкновенной торговлей. Мировой судья возглавлял собрания графства, производил аресты преступников и наказывал их, что, впрочем, случалось крайне редко, а также осуществлял справедливый суд между теми спорщиками, что являлись к нему сами по доброй воле. Он же собирал и налоги, большая часть которых шла королю.

Эта его обязанность была, разумеется, не слишком по душе остальным жителям, однако людям пришлось смириться с налогами, как пришлось им смириться и с собственными недугами, и с болезнями животных и растений, и с тем, что к старости сила любого живого существа постепенно иссякает.

Но в целом, как уже говорилось, жизнь у обитателей Илэнда была вполне благополучной, а смерть – легкой.

И тут явились гоблины.

Первым о них сообщил жителям Йоруна охотник Орик. Преследуя оленя на дальних вересковых пустошах Мимринга, он еще издали заметил нечто странное и решил подойти поближе и поглядеть. Однако гончие его вдруг отказались идти в ту сторону; они крутились и прыгали возле Орика, отчаянно скулили и, сколько он ни свистел и ни ругался, дальше так и не пошли. Молодой охотник плюнул и с отвагой и безрассудством юности двинулся дальше один.

Казавшийся издали странный предмет оказался маленькой крепостью из черного камня. В стенах ее не было не только дверей, но, похоже, и окон. Крепость занимала примерно акр земли, но имела какую-то на редкость неправильную, даже, пожалуй, отталкивающую форму. Стены ее были высотой в три человеческих роста; крыша сложена из неровных слюдяных плит; сторожевые башни по углам торчали как-то криво, и между ними виднелось множество каминных труб, среди которых не было ни одной похожей на другую. Там были трубы тонкие и длинные; толстые и приземистые; с неровными, зубчатыми краями; конусо– и куполообразные – в общем, самой различной формы, но все исключительно безобразные и какие-то кривоватые.

Пронзительный промозглый ветер воровато шуршал в зарослях вереска и дрока, поднимая в воздух комки серых сухих водорослей, выброшенных морем на берег, и это унылое зрелище то и дело скрывалось в дыму, клубами валившем из каминных труб. Орик уловил запах какого-то странного жаркого, и запах этот вызвал у него не приступ голода, а скорее тошноту. Ему стало не по себе, и он поспешил уйти оттуда.

В ту ночь ему пришлось устроить привал у костра, ибо до дома было еще неблизко, но спал он плохо, как бы вполглаза, и его мучили кошмарные видения: невысокие уродливые тени метались вокруг в неровном свете костра, слышалось какое-то невнятное бормотание и хихиканье, да и гончие его не спали, а скулили и жались к нему, поджимая хвосты.

– Но это же невозможно! – возразил Орику мировой судья, внимательно его выслушав. – Крепость же должен был кто-то строить, а уж строителей бы сразу заметили. Но ты утверждаешь, что не видел ничьих следов – ни людских, ни оставленных повозками, верно?

– Если эта крепость создана обитателями Сумеречных болот, то в ее внезапном появлении ничего невозможного нет, – мягко промолвил священник. – Нам необходимо отправиться туда и посмотреть собственными глазами.

Итак, возглавляемый охотником, судьей и священником отряд самых храбрых мужчин Йоруна вышел в путь. По большей части люди были вооружены ножами, топорами, косами да цепами, но кое у кого имелись все же старинные мечи или алебарды, принесенные еще дедом или прадедом того или иного счастливчика с одной из великих войн маркграфа. Люди довольно скоро отыскали на вересковой пустоши тот безобразный замок, о котором рассказывал Орик, и остановились у его стен, дрожа под мелким холодным дождем. Судья несколько раз призывно крикнул, несколько раз протрубил в рог, затем объехал вокруг замка, то и дело стучась в его стены, но никто ему так и не ответил.

Орик чувствовал: ему необходимо доказать всем, что к нему вернулась былая храбрость, а потому велел приятелям подсадить его и залез на крышу замка. Острые края слюдяных пластин в кровь изрезали ему руки и изодрали крепкие кожаные штаны, пока он полз по крутому скату крыши к той каминной трубе, над которой вроде бы дыма видно не было. Когда же он наконец заглянул в трубу, страшный жар опалил ему глаза, но он успел увидеть, как глубоко под ним, точно в преисподней, светятся белым светом раскаленные угли, над которыми пляшет голубоватое пламя. Орик быстро сполз с крыши и сообщил:

– Никто из нас этим путем внутрь никогда не проникнет!

Его окровавленные ладони вскоре сильно воспалились и очень долго не заживали.

Ничем не смог помочь людям и священник со своими молитвами и обрядами – ни в тот день, ни потом.

И люди вернулись домой. Вот только мир их с этого дня страшным образом переменился. Теперь он был исполнен горя и печали, ибо в семьях вдруг странным образом стали пропадать дети. Особенно на удаленных фермах. Только что отнятые от груди младенцы исчезали по ночам прямо из колыбелей! Оказалось, что даже если ставни и двери крепко заперты изнутри, щеколды в них приподнимаются сами собой, и внутрь прокрадывается некто, отлично видящий в темноте, оставляя на мягкой земле следы маленьких узких ступней с длинными, похожими на когти пальцами. Ни одна гончая не желала идти по этим следам! И все следы, сразу за селеньем исчезая в зарослях вереска, вели к загадочной черной крепости!

Священник провел немало дней и бессонных ночей за чтением своих мудрых книг. Он читал их и при свете солнца, и при свете свечей и через некоторое время провозгласил:

– Я думаю, там поселились гоблины. А вот для чего им понадобились наши дети, этого нам лучше не знать!

И много раз в последующие месяцы и годы в сумерках или при лунном свете люди видели этих тварей, неслышно шнырявших вокруг. Гораздо реже им доводилось услышать их голоса – невнятное бормотание или отвратительное хихиканье.

В итоге они сумели составить некий приблизительный портрет гоблина, сотканный из множества отрывочных наблюдений: это было прямоходящее существо на тощих ножках ростом не более пяти футов, с большой безволосой головой, острыми ушами и чудовищно безобразным носом. Глаза у гоблинов светились в темноте, как яркие фонари. И никто из людей ни разу не попал в гоблина ни камнем, ни копьем, ни стрелой, пущенной из лука.

Впрочем, на взрослых людей и животных гоблины не нападали. Они воровали зерно с полей, фрукты из садов, молодняк с пастбищ, но с подобным ущербом можно было еще как-то мириться; во всяком случае, он был не страшнее того, какой наносили хозяйству вороны или волки. Самым ужасным было то, что в семьях продолжали исчезать маленькие дети и даже грудные младенцы!

Родители изо всех сил старались уследить за своим малышом; они по очереди несли ночную вахту возле его колыбельки, но в итоге усталость все же брала свое, особенно когда после бессонных ночей людям приходилось заниматься тяжким крестьянским трудом. А дети постарше и вовсе в сторожа не годились: они то и дело засыпали или же с воплями убегали прочь, когда ставни вдруг с грохотом распахивались и в оконном проеме возникала ужасная оскаленная физиономия гоблина. Собаки же редко осмеливались лаять на этих воров, а гоблину хватало одной минуты, чтобы схватить ребенка и исчезнуть.

В первый год жители Илэнда еще боролись. Дважды они с помощью таранов пытались пробиться в замок гоблинов, но любой таран разлетался в щепки. Пытались они отыскать и гоблинские туннели, из которых те внезапно выныривали на поверхность и столь же мгновенно в них исчезали. Но людям попадались только барсучьи норы, и ни одна собака не могла взять след гоблина, а в болотистых низинах на вересковых пустошах терялся и вообще любой след.

Люди подходили к стенам черной крепости и громко предлагали гоблинам золото, красивую одежду и прочие ценности, прося лишь перестать воровать детей, но в ответ слышали только хриплый злобный смех. Любые ловушки и капканы против гоблинов были бессильны; и ни один всадник не успевал за ними угнаться.

Люди несколько раз посылали гонцов за горы, к королю – с просьбой о помощи. На третий раз король все же направил для борьбы с гоблинами отряд вооруженных воинов под предводительством одного из своих баронов. Барон велел местным жителям построить перед замком гоблинов баллисту и собрать камни покрупнее. Однако же и с помощью баллисты им не удалось отколоть от стен замка ни крошки камня.

А по ночам гоблины продолжали насмехаться над людьми; из темноты, стеной стоявшей вокруг костров, разложенных под стенами черной крепости, слышалось их мерзкое хихиканье.

– Нет, людям не под силу справиться с этой напастью, как не под силу им справиться с «черной смертью»! – заявил наконец барон и увел свой отряд обратно за горы.

А король учредил в графстве новый налог: для защиты от гоблинов.

Гоблины же совсем обнаглели, а может, их стало просто слишком много в крепости, ибо теперь они шныряли по улицам Йоруна, почти не скрываясь, и люди часто видели их в желтом свете, падавшем из окон домов.

И они по-прежнему продолжали красть детей не только на отдаленных фермах, но и в столице, и в других городах и деревнях, значительно расширив круг своей «деятельности» словно для того, чтобы ни одно из селений не несло единовременно слишком тяжелых потерь: обычно из одного селения детей крали не чаще, чем раз в год, а то и раз в три года. Честно говоря, за это время болезни свели в могилу куда больше людей.

Зная, что глухие ночные часы от заката до рассвета грозят опасностью, люди предпочитали ходить группами, размахивая при этом зажженными фонарями и громко разговаривая. Да и летние звездные ночи уже не манили юношей и девушек обниматься под каждым кустом. У людей все реже возникало желание разжигать теплыми вечерами костры на лесных полянах и танцевать до рассвета, зато церкви прихожане посещали все более исправно; церковные службы были по-прежнему совершенно безопасны и стали даже еще более пышными.

Охотники, пастухи и вообще все те, кому по долгу службы приходилось большую часть времени проводить не дома, а под открытым небом, ходили теперь, задрав нос и гордясь собственной смелостью. А остальным приходилось, скрывая свои истинные чувства, держать язык за зубами; лишь порой тишину в селеньях нарушали плач и проклятья несчастных супругов, в горести склонявшихся над опустевшей колыбелью.

Но люди предпочитали не говорить лишний раз на столь неприятные темы, старались забыть о существовании проклятой черной крепости на пустоши Мимринга и изо всех сил стремились вести жизнь спокойную и размеренную.

Так продолжалось тридцать лет и три года.

– Ты опять плохо вел себя, – сказал Хорк и погрозил длиннющим шестидюймовым указательным пальцем, на конце которого в свете очага блеснул острый коготь. Глаза гоблина светились красным, точно уголья. – И не усугубляй свою вину лживыми оправданиями! – Будучи одним из немногих гоблинов, хорошо владевших человечьим языком, Хорк любил порой пофилософствовать. Возможно, он считал, что «умные слова» способны сделать менее заметным его противный акцент и мерзкое прихихикивание, которым всегда сопровождалась речь гоблинов. Впрочем, детям не с кем было его сравнивать. – На этот раз тебе действительно придется выучить свой урок как следует. Иначе мы переведем тебя на другую работу. Ты ведь не хочешь этого, верно?

Коротышка весь похолодел, да так и застыл перед хозяином со стиснутыми кулаками, лишь время от времени встряхивая головой, чтобы отбросить с лица чересчур длинные патлы песочного цвета, мешавшие ему смотреть.

– Что ж ты молчишь? Не желаешь повиноваться? – прошипел Хорк.

И Коротышка постарался заставить себя забыть о страхе. Он давно уже научился делать вид, что совершенно спокоен, хотя все тело во время разговоров с Хорком мгновенно покрывалось липким потом, а внутри дрожала каждая жилочка.

– Что ты, господин мой! – Коротышка старался говорить уверенно и неторопливо. – Я только никак не пойму, какую ошибку я совершил на этот раз. – Он точно знал, что его последний налет на кладовую прошел совершенно незамеченным.

Хорк выпрямился на своем стуле, сделанном из костей, и в комнату, казалось, вползли мрак и пронизывающий холод, которые ледяным облаком окутали сперва гоблина, а потом и мальчика.

– Ты опять болтал в детской! – заявил Хорк. – И выболтал нечто такое, о чем тебе и самому-то знать не полагалось! Ну, говори, что еще ты успел разнюхать? Что еще успел украсть из сокровищницы нашей премудрости?

– Но ведь никто не говорил мне, что каменная плита над очагом содержит какую-то тайну! – вскричал якобы оскорбленный Коротышка. – Если б ты, господин мой, хоть намекнул, что говорить об этом нельзя, я бы, конечно, молчал!

Серо-голубая физиономия гоблина побагровела.

– Именно потому, что никто тебе ничего не говорил и не показывал, – заявил Хорк, – ты должен был сообразить, что это запретное знание. И откуда ты только услышал про камень над очагом, проныра?

Мужество Коротышки было поколеблено. Он и понятия не имел, что для гоблинов это так важно.

– А просто… господа Брамм и Улюлю разговаривали об этом… в зале Священного Зелья. Они меня видели, но ничего не сказали, не предупредили ни о чем, не велели мне молчать… Прошу тебя, господин мой!..

– Ах вот как! – Голос Хорка несколько смягчился. – И что же ты понял из их разговора?

В душе Коротышки шевельнулась слабая надежда, и он решил выложить все:

– Я ведь не только их разговор слышал, господин мой. Я, например, не мог не слышать и того, как господин Дроннг всегда восклицает: «Нет, клянусь камнем над очагом!», когда бывает сердит. А господа Брамм и Улюлю говорили о том… – Голос у мальчишки сорвался.

– Продолжай, продолжай, – рявкнул Хорк. – О чем же они говорили? И что именно тебе удалось выведать о нашем Священном камне?

– Что этот камень… находится внизу, в подземной часовне, и в нем… заключена вся жизненная сила замка!..

– И ты посмел все это разболтать?

– Прошу тебя, господин мой, не сердись на меня! Я ведь не знал…

– Это я не знал, что ты настолько хорошо понимаешь язык своих хозяев, подлый проныра!

Коротышка возражать не осмелился и ни слова не сказал о том, что язык гоблинов слышит с тех пор, как себя помнит, вот и выучился понимать его. Да и все дети знали определенное количество гоблинских слов и выражений, хотя воспитывали их на языке людей и разговаривали с ними только на нем. Просто порученная Коротышке работа предоставляла отличную возможность совершенствоваться в понимании языка гоблинов. А сообразительность, благодаря которой он и получил эту работу в зале Священного Зелья, помогла разобраться в значениях многих новых слов.

– И теперь я совсем не уверен, – продолжал между тем Хорк, – сможем ли мы дать тебе волю и выпустить в мир Зеленых Листьев, когда придет твое время… Не знаю, не знаю…

Коротышка так и застыл, скованный ужасом. Глаза его заволокло туманом. Но потом перед ним снова вполне отчетливо возникли обнаженные в улыбке клыки гоблина, и он услышал:

– Я, конечно, буду скучать по тебе, когда ты достигнешь Нужной Меры. Ты часто плохо ведешь себя, о чем свидетельствуют твои шрамы, и все же ты лучший помощник, какого мы в Аркане когда-либо имели. – Пронзительный голос Хорка стал задумчивым. – Вероятно, именно поэтому ты и прослужил дольше всех… Во всяком случае, мне так кажется…

Коротышка не стал ему отвечать. Если сами гоблины не ведут счет времени, то с какой стати это должен делать он?

– Ну что ж, по-моему, тебе только повредит, если тебя лишить заветной мечты, – промолвил Хорк. – Посмотрим, как ты будешь вести себя после очередной порции наставлений. – Он встал. Браслеты – единственная его одежда – угрожающе звякнули. – Итак, приступим.

Коротышка поспешно, чуть ли не с радостью, стащил с себя рубашонку, какие носили все человеческие детеныши. Хорк заставил его некоторое время постоять голым, внимательно рассматривая мальчика своими выпученными глазами из-под покрытых наростами и шипами век. Затем равнодушно пожал плечами и пошел к столу с инструментами. Коротышка лег на «учебный стол» и вцепился в его край зубами, ибо кричать во время «наставлений» не разрешалось. Крепко сжав руками особые ручки, он сам сунул ноги в специальные скобы – «стремена».

Как всегда, покончив с «наставлениями», Хорк губкой вытер с его спины кровь, смазал раны целительным бальзамом и дал выпить чего-то удивительно бодрящего.

– А теперь ступай к себе и ложись спать, – велел мальчику гоблин. – Да смотри, впредь держи рот на замке! – Хорк мерзко хихикнул и прибавил: – Кстати, ты не забыл меня поблагодарить?

– Спасибо большое, господин мой! – дрожащим голосом сказал Коротышка и поцеловал большой палец на левой ноге гоблина. Потом слез со стола, подхватил свою одежду и поспешил вон из комнаты.

Извилистые коридоры переплетались, создавая немыслимый лабиринт. Светильники на голых каменных стенах отбрасывали неяркий и какой-то тревожный свет. Звуки шагов мгновенно гасли, точно разбегаясь в стороны и разгоняя по боковым коридорам темные тени, шорохи, невнятный шепот. Если мимо проходил кто-то из гоблинов, Коротышка тут же отступал к стене и останавливался, подогнув колени и опустив голову.

Впрочем, гоблины здесь встречались нечасто. Лишенные возраста и возможности иметь детей, гоблины больше всего на свете любили разнообразные развлечения: они были прямо-таки помешаны на охоте и воровстве, а также обожали мучить людей (считая, что причиняют им всего лишь незначительные, с их точки зрения, страдания) и веселиться вместе с теми обитателями Сумеречного мира, которые были более или менее дружески к ним расположены.