Текст книги "Дорога Короля"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Элизабет Энн Скарборо,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Чарльз де Линт,Джон Браннер,Джейн Йолен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

– Когда ты проходил мимо нас, то сказал, что идешь на пруд. Ты же знаешь, как он любит туда ходить!

– Говорю же тебе, его со мной не было! – возмутился Тиффин.

Алана повернулась к Орффе:

– Ты ведь на холме охотился, да? Ты наверняка его видел!

– Да не видел я этого вредителя! Вечно с ним всякие неприятности случаются. Взяла бы и привязала его к себе, и никаких тебе забот с этой дрянью!

– Попридержи язык! – рявкнула на брата Марсила. – Если Робар действительно пошел к пруду…

Алана пронзительно вскрикнула и бросилась к дверям; Марсила за ней, отставая всего на пару шагов. Со стороны стола послышался грохот – это Ласта уронила одну из металлических плошек. Гуртен схватил Орффу за плечо и резким движением повернул к себе лицом.

– А ведь пруд очень глубокий, Орффа! И «дряни» здесь никакой нет, так что впредь не порти воздух подобными выражениями!

Орффа, побагровев, тщетно пытался вырваться из рук Гуртена.

– Да не видел я это чертово отродье! – орал он.

Лета поежилась. Она ведь все утро была на страже – конечно же, она должна была почувствовать, если бы зло пробралось в долину и залегло где-нибудь, выжидая! Удивительные мир и покой, царившие здесь всего несколько минут назад, разлетелись вдребезги, словно ее, Леты, здесь и не было!

Неужели все-таки Ласта? Но ее дар был Лете вполне понятен… Робар? В первое время Лета не ощущала в нем никакой магической силы, но он так юн, совсем младенец, и у него пока так мало возможностей защитить себя! Значит, Робар…

Нет, на пруд он, конечно, не пошел, нет! То, что требовалось от Робара, ни в коем случае не должно было грозить опасностью ему самому – это он должен был стать опасным для других, грозным оружием в чьих-то безжалостных руках! И главная цель этого врага, безусловно, внутри замковых стен…

– Дурак! – зарычал Гуртен на Орффу, который тут же схватился за меч. Уже и близнецы подошли к ним, и Тиффин огибал стол, направляясь туда же… Ласта так и застыла, прижав ладони к побелевшим щекам.

– Сам попридержи язык и воздух не порти! – орал Орффа. – И не пытайся тут изображать великого лорда, я тебе не вассал! Да я знать не знаю, куда этот паршивец подевался!

– Он приходил сюда, – сказал Труза. – Я его на мосту видел.

Орффа оскалился:

– Так что ж ты молчишь, тупица? Может, у тебя рот грязной шерстью забит, а? Что ж ты раньше-то молчал? Слово вымолвить трудно было?

– Ну все, хватит! – вмешался, защищая брата, Тристи. В руках он держал окровавленный нож, которым разделывал бычка, убитого Гуртеном. – Какая муха тебя укусила, Орффа?

– Какой я тебе Орффа? – Орффа умудрился даже собственное имя выкрикнуть как ругательство или угрозу. – Да кто ты такой, чтобы меня просто по имени называть? Скотник паршивый! В моих жилах течет кровь лорда Рурана, командующего…

– Немедленно прекратите! – Посох Леты повис в воздухе между мальчишками. Презрительно прищурившись, она переводила взгляд с одной разъяренной физиономии на другую. – Значит, ты, Труза, видел, как Робар шел сюда? Так давайте его отыщем. – То ли спокойный тон Леты, то ли ее посох подействовали на них, но они решили вновь объединить свои усилия – хотя бы временно.

– Ладно. Мы его поищем, – согласился Гуртен.

– Возможно, особенно искать и не придется. – Лета наклонилась к Ласте и спросила: – В которую из этих плошек собирал Робар орехи?

Ласта вдруг задрожала. Руки ее, точно плети, сплелись за спиной.

– Нет! Нет! – Она мотала головой из стороны в сторону, точно зверек, попавшийся в ловушку и умирающий от страха.

– Да! – От этого приказа Ласте было некуда деваться, и правая ее рука сама собой вдруг потянулась в сторону, пальцы изогнулись, точно огромные когти, а глаза от ужаса стали совсем круглыми. Она посмотрела на плошки с собранными утром орехами и ягодами, расставленные на столе, и рука ее, качнувшись, застыла над одной из них.

Лета мгновенно подняла посох и прикоснулась им к плошке.

Она отчетливо чувствовала, как пристально следят за ней дети, совершенно позабыв о своей недавней ссоре. Посох она почти не держала, позволяя ему свободно двигаться, покачиваясь и будто танцуя под ему одному слышимую мелодию, а потом шагнула в ту сторону, куда отклонился посох. Дети тут же последовали за нею.

Сперва снова в зал приемов… к той стене, где потайная дверь… Ох, как она была глупа, недооценив врага! И не разобравшись до конца в причинах той сцены, которую Робар устроил в оружейной!.. Ну почему, почему ее вдруг поразила такая слепота?!

Мысли ее метались, стараясь найти причину…

– Вы должны сейчас собраться все вместе. Отыщите Марсилу и Алану…

Лета даже не посмотрела, будут ли они исполнять ее приказание, но тут же услышала шарканье изношенных башмаков: дети бегом бросились искать остальных.

– Госпожа моя… – Ласта осторожно приблизилась к ней. – Госпожа, я боюсь!.. Я не могу… Я не знаю, что вы хотите заставить меня сделать!

– И я пока не знаю, что нам следует делать, детка. А что касается «могу – не могу», Ласта, то… подождем, пока не станет ясно, как поступить.

Она боролась с внутренним желанием отстранить их всех от себя – все эти переплетенные между собой жизни, собравшиеся вокруг нее, – и думать сейчас только о том, как лучше воспользоваться собственным оружием: не клинком, не топором, не копьем и не луком со стрелами, а только тем, что умеет и может она сама. И с тем же умением, с каким она плела ткань жизни, сплести сейчас совсем иную ткань – паутину, которая должна стать и средством защиты для них, и ловушкой для…

– Робар! Пожалуйста, госпожа моя, скажи! – Кто-то потянул Лету за руку, и она быстро обернулась. – Робар ведь здесь, правда? – Рядом стояла не только Алана, но и все остальные.

И Лета запела; слова заклинания с трудом срывались с непослушных губ; ей казалось, что губы ее заржавели, точно неухоженное оружие. Но потайная дверь все-таки открылась снова, хотя шары, вделанные в стены, светили так тускло, словно из них высосали весь свет.

Лета, видно, все-таки не утратила реакции, потому что успела схватить за руку Алану, которая уже бросилась вперед, стремясь войти в оружейную первой.

– Робар! – пронзительно крикнула девочка, но голос ее вдруг сорвался, и она умолкла, за что Лета была ей даже благодарна.

Посох, до сих пор слабо светившийся, вспыхнул ярко, и свет его блеснул на обнаженном клинке, а в темном углу среди оружия и доспехов шевельнулась какая-то еще более темная тень.

Лета успела установить защиту, и это спасло ее от метко нацеленного удара. Робар упал на четвереньки, и стало видно его лицо. Оно было ужасно – лицо не ребенка, а жестокого чудовища. То, что проникло в душу мальчика, полностью исказило его черты, гневно и злобно глядело из глаз…

Посох качнулся, указывая цель. Из него посыпались искры, потом возникло слабое пламя, его язык потянулся к ребенку, но то, что завладело Робаром, заставило магический огонь отклониться, повернуть назад.

– Ко мне! Все возьмитесь за руки! – Лета протянула свободную руку, и маленькое существо с лицом демона завизжало, точно обезумев.

На губах Робара заблестели пузырьки слюны. Чей-то чудовищный, мертвящий разум с мрачной усмешкой взирал на происходящее его глазами.

– Возьмитесь за руки! – повторила Лета и почувствовала, как кто-то крепко сжал ее руку.

И тут же ощутила мощный прилив энергии, потом еще и еще – это была та самая сила, что впервые собрала их всех вместе; и эта сила была по-прежнему могущественной.

Посох нагрелся; язычок пламени, исходящий из него, все еще не мог коснуться Робара, но неумолимо к нему приближался.

– Ты – Робар! – Теперь Лета взывала к той силе, что заключена в истинных именах. – Ты один из нас! Ты – Робар!

Губы малыша раздвинулись в отвратительной усмешке:

– Я – Фрэч!

Лета была готова к этому, так что имя врага ничуть ее не удивило. Среди ее народа всегда были Ткачи, а среди ее врагов – Разрушители, те, кто уничтожает основу. Но времени прошло много, а то, что растет и развивается за счет разрушения, не может существовать без подпитки. Не те ли демоны-захватчики вновь накормили и эту тварь, пробудив ее к жизни?

– Ты – Робар!

Теперь Лете необходимо было прикосновение. Только оно могло помочь ей отделить одну личность от другой. Тонкий язычок магического огня был уже примерно в дюйме от лица ребенка, который продолжал ужасно кривляться и гримасничать.

– Робар! – Теперь это был призыв, заклятие, в которое она вложила не только все свои силы, но и ту энергию, что питала ее, исходя от детей, крепко державшихся за руки.

Магическое пламя наконец коснулось лба ребенка. Лицо Робара страшно исказилось, и он завыл – такого крика не могло бы издать ни одно человеческое существо! А затем… Это выглядело так, словно нечто, запертое в слишком маленьком для него пространстве, вдруг вырвалось наружу!

Робар упал, точно срезанный серпом колос пшеницы. Над его телом колыхался туман. Но когда магическое пламя пронзило его, туман этот съежился и спиралью унесся ввысь, быстро превратившись в неясное серое пятнышко, которое волшебное голубое пламя, стрелой устремившееся следом, просто слизнуло, превратив в ничто.

– Робар! – Алана бросилась к брату и обняла его, крепко прижимая к себе, словно хотела собственным телом защитить от любой новой беды.

– А что… что это было, госпожа моя? – хриплым голосом спросил Тиффин.

– Всего лишь тень того, чему давным-давно следовало исчезнуть… – Лета попыталась сдвинуться с места и пошатнулась. Сильные молодые руки подхватили ее – это подоспели Гуртен и Марсила. – Тень чужой воли, Тиффин. Враг. Сперва эта тень пыталась завладеть Ластой, ибо ее дар способен придать сил порождениям Тьмы. Затем она взялась за Робара, который слишком мал, чтобы защитить свой разум и душу. Такое умение приобретается лишь с годами… Фрэч, которого когда-то звали Стиреон! – обратилась она к пустоте над головой. – Ты всегда с жадностью взирал на то, что тебе не принадлежит. Но оно никогда тебе принадлежать и не будет!

И они все вместе двинулись к двери. Орффа нес совершенно сонного Робара, а рядом с ним шла явно успокоившаяся Алана. Марсила и Гуртен поддерживали Лету, которая по-прежнему не выпускала посох из рук, хотя конец его безвольно волочился по полу.

Наконец они вышли наружу и остановились у стола, на котором лежало старинное боевое знамя. Теперь Лете было совершенно ясно, что нужно сделать. И чем скорее, тем лучше. Она повернулась к Ласте:

– Это только начало, сестренка. Возьми-ка свой кинжал – он выкован великими мастерами древности и не из смертельно опасной стали! – и срежь с головы каждого из своих товарищей по прядке волос.

Они не задали ей ни одного вопроса; они просто подчинились. И Лета наконец поставила свой посох в сторонку, а из мешочка, что висел у нее на поясе, достала большую иглу, отливавшую золотом. Вдев в иглу одну из срезанных Ластой прядей волос, она стала аккуратно вплетать ее в ветхую основу знамени, словно штопая старинную и поистине драгоценную вещь. Она все вплетала и вплетала в основу знамени их волосы, а они молча смотрели на нее. Беря в руки каждую новую прядку, Лета произносила вслух имя того, кому эта прядка принадлежала, словно и его имя вплетая в творимое ею заклятие.

Время, казалось, остановилось; дети безмолвствовали, застыв, точно изваяния, вокруг Леты, пальцы которой неутомимо завершали начатый труд. Когда же она наконец вынула из ткани иглу, дети увидели вышитую на знамени серебристо-золотую дорожку, неясный рисунок которой все время менялся, то исчезая, то проступая вновь и становясь раз от раза все более отчетливым.

– Одно всегда состоит из множества, – промолвила Лета. – И вы, объединившись во время бегства от смерти и отдав мне свои объединенные силы, чтобы освободить Робара, теперь действительно единое целое. Из этого единства, как и из вытканного мною рисунка, получится много такого, что можно только приветствовать. И будущее с радостью примет это, как и всех вас.

Говорят, что в давние жестокие времена, когда племя Ка-сати полностью опустошило эти земли и те, в чьих жилах текла кровь варваров, пожелали построить храм в честь Вечной Тьмы, из северных холмов примчался отряд воинов, на боевом знамени которых сияли девять золотых полосок.

Те, что несли это знамя, принадлежали роду, воспетому в песнях и легендах, ибо все свои деяния они совершали во славу земли и неба, воды и огня. И Тьма исчезла, ослепленная исходившим от них Светом.

Чарльз де Линт
ЧАРОДЕЙ
(Перевод И. Тогоевой)

«Не думаю, что у него есть друзья и кто-то станет его оплакивать. Разве что я да парочка сов».

Дж. Р. Р. Толкин, «Дерево и лист»

«Ты видишь только дерево, освещенное фонарем. А интересно, сможешь ли ты увидеть фонарь, освещенный деревом?»

Г. К. Честертон, «Человек, который был Четвергом»

Фокусник ездил на старомодном красном велосипеде с толстыми шинами, обладавшем одной-единственной скоростью. В плетеной корзине, укрепленной на раме, сидела маленькая собачонка, более всего похожая на терьера. Сзади на багажнике высилась битком набитая коричневая дорожная сумка, в которой, видимо, скрывалось от любопытных глаз все его имущество.

Имущества у него было немного, но он в нем особо и не нуждался. Ведь, в конце концов, он был настоящим чародеем и все недостающее мог запросто себе наколдовать.

Нашего чародея вряд ли можно было назвать стройным: скорее, плотного телосложения. Довольно длинная седая борода спускалась ему на грудь, а вьющиеся седые волосы торчали из-под его черной шляпы с высокой тульей во все стороны, точно плющ из-под крыши. За ленту на шляпе он кокетливо заткнул несколько сухих цветков и три перышка: белое лебединое, черное воронье и коричневое совиное. Пиджак он носил совершенно невообразимого оттенка – голубой, как небо ясным летним утром. Рубашка под пиджаком была ярко-зеленой, словно свежевыкошенная лужайка перед домом. Штаны – коричневые, вельветовые, с аккуратными кожаными заплатками и отлично заутюженными складками, а ботинки – густого желтого цвета, точно цветы лютиков в траве.

Возраст фокусника определить было весьма затруднительно – ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Его обычно принимали за бездомного – может, он и обладал более живописной внешностью и, безусловно, куда более веселым нравом, чем другие, но явно был никому не нужным бродягой. Поэтому у людей всегда вызывал удивление запах яблок, который, похоже, всегда сопровождал его. Удивляло их и неизменное добродушие фокусника, а также – острый ум, светившийся в ярко-синих глазах. Когда он, чуть приподняв шляпу, приветствовал кого-то, глядя ему в глаза, человек этот всегда испытывал некое потрясение, точно вдруг увидел бриллиант в куче мусора.

Звали чародея Джон Уиндл. Имя Джон, если вам нравится считать, что в именах есть какой-то особый смысл, означало «любимец бога», а вот фамилии Уиндл разные люди придавали разный смысл: она могла иметь такие значения, как «корзина», «краснокрылый дрозд» или даже «истощаться, вырождаться», хотя, по правде сказать, тогда она по-английски должна была бы звучать как «дуиндл».

Впрочем, любые значения его фамилии имели право на существование, ибо все в его жизни попахивало волшебством, а память представляла собой настоящую сокровищницу знаний и опыта, слухов и историй.

Он обладал довольно высоким, очень чистым и мелодичным голосом и, не отличаясь высоким ростом – всего пять футов десять дюймов в ботинках, – когда-то явно был весьма широк в груди и в плечах.

– Когда-то я был настоящим великаном! – любил он шутить по этому поводу. – Но тогда и мир был еще молод. А чародейство неизменно требует жертв, и теперь Джон превратился в обычного старика, здорово потрепанного жизнью. – И он печально вздыхал, кивая головой и словно подкрепляя этим свои слова. Ясные глаза его смотрели грустно, когда он прибавлял: – В точности как и сам наш мир.

В общем, были на свете такие вещи, с которыми ничего не мог поделать даже чародей.

Живя в большом городе, человек привыкает каждый день видеть нездешние или просто странные лица, лишь время от времени мимоходом замечая их с почти родственной приязнью. Это может быть туземка в выгоревшем платье а ля Лаура Эшли с хозяйственной сумкой на колесиках, набитой мешочками с птичьим кормом и хлебными крошками; или чернокожий старик с китайскими гороскопами и искусно вырезанными и сложенными из бумаги фигурками оригами; глуповатый «ковбой» из Германии, одетый в точности как герой вестерна-спагетти и произносящий по-немецки длинные заумные речи, которые никто не слушает.

И, разумеется, бродячий фокусник.

Этого фокусника Венди Сент-Джеймс видела десятки раз – она жила и работала в деловой части города, которую и он наиболее часто посещал и считал своей «вотчиной». Но она никогда с ним не разговаривала, пока не наступил тот осенний день, прекрасный и солнечный, когда деревья только еще начинали переодеваться в свои разноцветные бальные платья.

Венди сидела в сквере на берегу реки Кикахи, недалеко от паромной пристани. Она была маленькая, чем-то похожая на заблудившегося ребенка в своих джинсиках, белой маечке под горло и короткой коричневой кожаной курточке «пилот» с расстегнутой молнией. На ногах у нее были высокие ботинки на шнуровке, а вместо дамской сумочки – потрепанный рюкзачок, стоявший рядом с ней на скамейке.

Она склонилась над толстым дневником в твердом переплете, в котором, впрочем, почти не делала записей, зато то и дело снова просматривала вроде бы уже прочитанные страницы.

Волосы Венди, густые и светлые, подстриженные «под пажа», сильно отросли и падали ей на плечи, а у корней уже примерно на полдюйма имели свой природный, каштановый цвет. Она грызла кончик ручки, надеясь почерпнуть в пластмассе хоть какое-то поэтическое вдохновение.

Ибо Венди сочиняла стихи. Это они остановили ее посреди прогулки и заставили шлепнуться на скамейку. Прекрасные рифмы так и сверкали у нее в голове, пока она не вытащила из рюкзачка дневник и ручку. Разумеется, слова и рифмы тут же исчезли, и поймать их за хвост оказалось невозможно – в точности как это бывает и со снами.

Чем больше она старалась возродить то движение души, которое побудило ее взяться за перо и бумагу, тем менее очевидным ей представлялся тот очередной всплеск поэтической фантазии. Этому мучительному процессу отнюдь не помогало раздражающее присутствие трех мальчишек-подростков, дурачившихся на лужайке всего шагах в шести от Венди.

Она довольно злобно посматривала на них и вдруг заметила, что один из мальчишек подобрал палку и целится прямо по колесам фокусника, только что выехавшего на своем велосипеде на ту аллею, где сидела Венди. Мальчишка швырнул палку, велосипед упал, и маленькая собачка вылетела из своей корзинки, укрепленной на раме. Сам фокусник тоже упал и очень неудачно, запутавшись ногами в колесах. Мальчишки, конечно, смылись, весело смеясь на бегу. Собачка некоторое время преследовала их, пронзительно тявкая, но потом поспешила к упавшему хозяину.

Венди, бросив дневник и ручку, тоже подбежала к старику.

– Надеюсь, вы не очень сильно ушиблись? – спросила она, помогая фокуснику выбраться из-под рухнувшего на него велосипеда.

Она и сама не далее как этим летом упала с велосипеда, налетев передним колесом на камень. Ее десятискоростной велик угрожающе завилял, она ударила по тормозам, но, к сожалению, нажала сперва на передний тормоз и к тому же чересчур сильно. Велосипед взбрыкнул, она перелетела через руль, а потом по крайней мере неделю страдала от сильнейших головных болей.

Фокусник ответил ей не сразу. Он все еще смотрел вслед убегавшим мальчишкам.

– Что посеешь… – пробормотал он.

И тут Венди увидела, что тот мальчишка, который кинул палку, на полном ходу вдруг споткнулся и растянулся на траве. Странный холодок пробежал у нее по спине: вредный мальчишка споткнулся сразу же после слов фокусника, и на мгновение ей подумалось, что именно они и послужили причиной его падения.

«М-да… Действительно, что посеешь, то и пожнешь», – подумала она.

И снова посмотрела на фокусника. Тот уже сел и теперь ощупывал здоровенную дыру на своих вельветовых штанах, которые и без того уже были все в заплатках и напоминали стеганое одеяло. Он коротко улыбнулся Венди, и улыбка эта мгновенно осветила все его лицо. И Венди вдруг поймала себя на том, что вспоминает Новый год и Санта-Клауса. Собачонка все старалась носом оттолкнуть руку хозяина от новой прорехи в штанах. Но оказалось, что никакой дыры там больше нет!

«Наверное, это была просто складка, – догадалась Венди. – Складка и все».

Она помогла старику дохромать до скамейки, потом прикатила его велосипед, выправила руль и прислонила велосипед к спинке скамьи. И только после этого уселась сама. Собачонка устроилась у фокусника на коленях.

– Какая умная собака! – восхитилась Венди, погладив песика. – А как ее зовут?

– Джинджер. «Имбирь» то есть, – ответил фокусник таким тоном, словно это имя было само собой разумеющимся и он не понимает, зачем ей понадобилось спрашивать.

Венди посмотрела на собаку. Шерсть Джинджера была такой же серой (а может, седой) и такой же спутанной, как и борода ее хозяина. Без малейшего намека на рыжевато-коричневый цвет, свойственный имбирю.

– Но ведь шерсть у нее совсем не рыжая! Даже и не коричневая! – невольно вырвалось у Венди.

Фокусник покачал головой.

– Это неважно. Важна ее суть. А суть у нее от рождения имбирная. Она пряничная собачка. – Он вырвал из спинки Джинджера шерстинку, и собака скорбно на него посмотрела. Шерстинку он протянул Венди, предложив: – Попробуйте-ка.

– Да нет, не стоит, – поморщилась Венди.

– Ну как хотите, – пожал плечами фокусник и, сунув шерстинку в рот, тут же ее съел, с наслаждением причмокивая.

«Господи», – подумала Венди.

– А как вы думаете, откуда берется имбирь? – спросил ее фокусник.

– Что? Вы имеете в виду вашу собаку?

– Нет, приправу.

Венди пожала плечами.

– Не знаю. По-моему, это какое-то растение.

– Вот тут-то вы и ошибаетесь! Имбирь делают так: таких вот пряничных собачек, как наш Джинджер, бреют наголо и перетирают шерсть в ступке, пока не получится порошок. Затем этот порошок выставляют на солнце суток на полтора-двое, и он вскоре приобретает свой знаменитый рыжеватый оттенок.

Венди слушала, развесив уши и широко раскрыв от удивления глаза. Лишь с огромным трудом она заставила себя встряхнуться.

«Нет, пора уходить! – подумала она. – Давно пора!»

В конце концов, она сделала, что могла: убедилась, что со стариком все в порядке. И он явно не страдает от последствий своего падения…

– Послушайте! – возмутилась она, увидев, что он взял ее дневник и начал его перелистывать. – Это очень личное!

Она попыталась отобрать у него дневник, но он отстранил ее руку, продолжая читать.

– Поэзия… – задумчиво промолвил он. – И к тому же стихи просто прелестные!

– Прошу вас…

– Вы их когда-нибудь публиковали?

Венди бессильно уронила руку и с тяжким вздохом откинулась на спинку скамьи.

– Две подборки, – сказала она, помолчав. – И несколько отдельных стихотворений удалось продать в литературные журналы.

Впрочем, поправила она себя, слово «продать» здесь не годится: ведь в журналах платят только потиражные. И хотя у нее действительно были опубликованы две подборки, но опубликовало их маленькое местное издательство «Ист-стрит Пресс», а потому книжные лавчонки в Ньюфорде были, наверное, единственным местом в мире, где продавались обе ее книжки.

– Романтично. И с этакой оптимистической ноткой… – заметил фокусник, продолжая читать дневник, где перед ним как на ладони были все ее наброски, все незаконченные стихотворения, все черновые варианты. – Но никакой «бури и натиска», столь свойственных ранним романтикам; скорее похоже на «Сумерки» Йитса или… как это называл Честертон? «Мавританством»? Когда обычные вещи кажутся необычными, если посмотреть на них немного иначе…

Венди просто ушам своим поверить не могла! Да кто он такой? Профессор, некогда преподававший английскую филологию и ныне живущий на улице, словно какой-то подзаборный философ из Древнего мира? Нет, это же полный абсурд – то, что она продолжает сидеть здесь и слушать его речи!

Фокусник посмотрел на нее, ласково улыбаясь.

– Собственно, в этом и заключается наша надежда на будущее, верно? Когда мы позволяем своему воображению забегать далеко вперед и просто видеть,не вдаваясь особо в смысл и значение того, что мы видим вокруг. Вы со мной согласны?

– Я… не знаю, что вам и сказать, – пролепетала Венди.

Джинджер спал, свернувшись клубочком у фокусника на коленях. А он, закрыв дневник Венди, пристально смотрел на девушку невероятно синими ясными глазами из-под полей своей дурацкой шляпы.

– А теперь Джон хотел бы кое-что вам показать, – сказал он.

Венди изумленно уставилась на него.

– Джон? – спросила она, озираясь.

Фокусник ударил себя в грудь.

– Ну да, Джон Уиндл! Так те, кто знает мое имя, меня кличут.

– Ах вот оно что!

Ей показалось странным, как легко он переходит с речи образованного человека к просторечию. Даже себя в третьем лице именует! С другой стороны, если на минутку задуматься, в нем странно не только это… Все в нем очень странно!

– И что же вы хотели мне показать? – осторожно спросила Венди.

– Это недалеко.

Венди посмотрела на часы. Ее смена начиналась в четыре. У нее есть еще почти два часа, куча времени. Однако же она прекрасно понимала: каким бы интересным ни был ее новый знакомец, это совсем не тот человек, с которым ей хотелось бы общаться и впредь. Она чувствовала себя не в своей тарелке из-за той постоянной дихотомии смысла и бессмыслицы, что придавала такую остроту и яркость его высказываниям. Хотя ей вовсе не казалось, что он опасен. Просто ее преследовало ощущение, будто она ступила на весьма зыбкую почву, которая в любую минуту, при любом неосторожном движении может у нее под ногами превратиться в бездонную трясину или зыбучие пески. И, несмотря на то что она едва была с ним знакома, она знала: если продолжать его слушать, то это грозит ей множеством таких вот неосторожных движений.

– Извините, – сказала она, – но у меня совершенно нет времени.

– Видите ли, это нечто такое, что, по-моему, только вы и сможете если не понять, то по крайней мере оценить по достоинству.

– Я уверена, что это в любом случае очень интересно, но мне…

– Ну так идемте! – сказал фокусник, протягивая ей дневник, и встал, стряхнув с колен собаку, которая тут же разразилась протестующим лаем. Он поднял ее, сунул в корзинку и взялся за руль велосипеда, вопросительно глядя на Венди.

Она открыла было рот, чтобы возразить, потом пожала плечами и тоже встала. А почему бы и нет? Опасным он действительно не выглядит, и можно постараться все время быть на людях…

Венди сунула дневник в рюкзачок и последовала за чародеем. Он вел ее, шагая рядом со своим велосипедом, в южную часть города, где газоны Городской управы уступали место лужайкам перед зданиями университета Батлера. Венди хотела было спросить, не трудно ли ему идти (ведь сперва он сильно хромал), но он шел так быстро и легко – кстати, по походке ему нельзя было дать и половины тех лет, на какие он выглядел, – что она решила: значит, не так уж сильно он и ушибся.

Они пересекли заросший травой пустырь перед университетом, направляясь прямо к библиотеке имени Г. Смитерса и огибая островки студентов, сидевших на траве и занятых чем угодно, только не учебой. Стены библиотеки были увиты густым плющом. Они обогнули здание и оказались на заднем дворе, где фокусник наконец и остановился.

– Вон там. – И он широко повел рукой, словно обнимая весь двор. – Ну что, видите?

Перед ней было довольно большое открытое пространство, на заднем плане которого высились какие-то строения. Венди и сама когда-то училась в этом университете и тут же узнала все три здания: студенческий центр, научный корпус и общежитие. И сразу вспомнила, что где находится. Двор, обрамленный стенами этих одинаково громоздких зданий, был страшно захламлен строительным мусором. Кусты сирени и боярышника, росшие здесь когда-то, были уничтожены, остатки лужайки были в проплешинах, а изрытая техникой земля вокруг заросла сорняками, особенно там, где из земли были с корнями выдраны деревья. Прямо посредине двора торчал невероятной величины пень.

Лет пятнадцать, наверное, прошло с тех пор, как у Венди имелись хоть какие-то причины заглядывать на задний двор библиотеки. И теперь она его просто не узнавала и чувствовала, что смотрит вокруг с выражением «угадай, что неправильно на этой картинке?» Когда она поступила в университет, здесь был маленький островок дикой природы, которая словно спряталась на задах библиотеки от аккуратно подстриженных лужаек и декоративных кустарников, придававших остальной территории университета такой живописный и причесанный вид. И она еще помнила, как пробиралась сюда с дневником в руках и сидела под огромным…

– Как же здесь все изменилось! – медленно проговорила она. – Они выкорчевали все кусты и большой дуб срубили…

Кто-то сказал ей тогда, что это дерево – настоящий раритет и принадлежит к редкому виду дубов, которые обычно не растут в Северной Америке. Назывался он, впрочем, Quercus robur, «дуб обыкновенный» или «европейский». Полагали, что ему более четырех веков, то есть он старше и самого университета, и самого Ньюфорда.

– И как только у них рука поднялась срубить его! – пробормотала Венди.

Фокусник через плечо большим пальцем указал в сторону библиотеки:

– Это все дело рук заведующего библиотекой! Ему, видите ли, не нравилось, что дуб отбрасывает тень на окна его кабинета! И неприятно было смотреть на дикую, неприрученную природу, что спряталась здесь, на заднем дворе, и вызывала у него тревожные чувства и ощущение беспорядка.

– Это приказал сделать заведующий библиотекой? – удивилась Венди. Фокусник только плечами пожал. – Но… неужели никто не жаловался? Не протестовал? Конечно же, студенты…

В ее времена студенты уж точно выразили бы свой протест. Они бы создали живую цепь вокруг знаменитого дерева и никому не позволили бы к нему приблизиться! Они бы, наверное, дежурили возле дуба днем и ночью, поставили бы палатки и…

Венди смотрела на пень, чувствуя такое стеснение в груди, словно кто-то обмотал ее сырой кожей и теперь эта кожа высыхает, постепенно скукоживаясь.

– Это дерево было другом Джона, – сказал фокусник. – Самым последним моим другом. Ей было десять тысяч лет, а они взяли и срубили ее…

Венди со странным выражением глянула на него. Десять тысяч лет? Ей?Теперь мы что же, перешли к подобным преувеличениям?

– Ее смерть символична, – продолжал фокусник. – У нашего мира больше не осталось времени слушать всякие там истории.