Текст книги "Дорога Короля"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Элизабет Энн Скарборо,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Чарльз де Линт,Джон Браннер,Джейн Йолен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

«Интересно, отчего это так происходит, – думал он. – Ведь Нифон, в сущности, прав: аргумент, основанный на результатах учения, слабее, чем аргумент, почерпнутый из самой доктрины. Впрочем, северяне уважают силу, и, похоже, напоминание о могуществе вайдессов ничуть его проповеди не повредило».

– Изгоните же зло из вашей жизни! – взывал Квелдальф. – Примите идеи доброго бога в души свои и в мысли свои. Обратитесь к той добродетели, что покоится в душе каждого из вас. Кто из вас хочет показать всем, что готов стать верным приверженцем Фаоса, обладающего великой и доброй душой, и навеки отринуть зло?

Он и раньше всегда задавал этот вопрос в конце каждой проповеди. И всегда ответом ему служило каменное молчание. А то и насмешки. Халоги с удовольствием его слушали: для них это была необычная и довольно интересная возможность развлечься. Но одно дело просто слушать, и совсем другое – проявлять послушание. Несмотря на все свои страстные призывы, Квелдальф так никого и не обратил в свою веру. Во всяком случае, до сегодняшнего дня. Но сегодня вдруг робко поднялась одна женская рука, затем вторая, а потом поднял руку и кто-то из мужчин…

Квелдальф, исполненный благодарности, быстро начертал на груди, над сердцем, знак солнца и поднял полные слез глаза к небесам. Наконец-то добрый бог подал ему знак, что и этот северный народ не будет им забыт!

Скэтваль перерезал жертвенному коню горло и быстро подставил к ране большую чашу, чтобы собрать хлынувшую кровь. Когда конь рухнул на землю, Скэтваль наполнил жертвенной кровью маленькие кропильницы и принялся пятнать деревянные стены храма ярко-красными брызгами. Он вымазал кровью свои руки и лицо, а также руки и лица тех своих сородичей, которые собрались, чтобы совершить жертвоприношение вместе с ним.

Пока он окроплял собравшихся святой кровью, жрец Гримке, сын Гранкеля, провозгласил:

– И пусть хлынет на нас благодать богов, как хлынула кровь из горла этого жертвенного животного!

– Да будет так, – эхом откликнулся Скэтваль, а за ним – и его воины, и их жены.

Скэтваль изо всех сил старался скрыть снедавшую его тревогу, когда приступил к жертвоприношению, но это оказалось нелегко. Торжественный ритуал должен был собрать вместе всех членов рода, чтобы все могли получить благословение богов, а потом, на пиру, и свою долю жареной конины с пивом. Пришли многие, но далеко не все.

Дочь вождя, Скьялдвор, тоже отсутствовала. Брови Скэтваля грозно сошлись на переносице, отчего его длинный нос, казалось, вытянулся еще больше. Меньше всего ожидал он увидеть свою дочь среди тех, кто слушает болтовню этого южанина!

Через плечо Скэтваль глянул на жену. Ульвхильд, прожив всю жизнь с ним вместе, понимала его без слов. Вот и теперь она лишь едва заметно пожала печами, словно говоря: ничего не поделаешь, Скьялдвор – взрослая самостоятельная женщина.

Скэтваль презрительно фыркнул: тоже мне взрослая! Однако по закону девушка действительно имела право все решать самостоятельно после того, как становилась женщиной. И Ульвхильд, услышав, как он фыркнул, гневно на него посмотрела – разумеется, она и эту его мысль тоже поняла сразу.

Скэтваль быстро отвернулся и уставился на куски конины, жарившейся на огне. Первая порция была уже почти готова – можно есть. Кто-то протянул ему блюдо, вырезанное из березовой древесины. Скэтваль своим длинным ножом наколол кусок жаркого и шлепнул его на блюдо. Стоявший рядом Гримке подал ему ковш с пивом и нараспев произнес:

– Да благословят нас боги щедростью своей!

Через некоторое время, досыта наевшийся жареного мяса и слегка покачивающийся от немыслимого количества выпитого пива, Скэтваль вышел из храма. Он оставался там одним из последних: одной из привилегией вождя была возможность есть и пить всласть, во всяком случае значительно больше своих подданных. Вкус и аромат горячего костного мозга все еще чувствовался во рту и в ноздрях.

Скэтваль довольно похлопал себя рукой по животу: а ведь жизнь, в общем, не так уж и плоха. Поля плодоносят не хуже, чем обычно; стада пока что здоровы, да и людей никакая болезнь не косит. Набеги кочевников почти прекратились. Зима, конечно, будет долгой, но она на севере всегда долгая и холодная. Халоги привыкли к холоду, и если богам будет угодно, то почти все племя увидит следующую весну. А на памяти Скэтваля было немало таких лет, когда голод и смерть не покидали его сородичей в течение всех долгих месяцев ожидания весны…

И вдруг хорошего настроения как не бывало! И удовольствие от сытной еды тоже вдруг утекло, точно вода из треснувшего горшка. Скэтваль увидел, как по краю луга гуляют Скьялдвор и Квелдальф! За руки они, правда, не держались, но шли бок о бок, близко склонив головы друг к другу.

Квелдальф что-то объяснял девушке, сопровождая свои слова какими-то странными жестами – должно быть, перенял их у вайдессов; ни один взрослый халог никогда не стал бы так размахивать руками! А Скьялдвор, слушая своего спутника, радостно смеялась, хлопала в ладоши и согласно кивала. Черт побери, что бы ни сказал этот проклятый жрец, все ей явно очень нравилось!

«А может, – с затаенной угрозой подумал Скэтваль, – ей нравится сам Квелдальф?»

Интересно, есть ли для нее хоть какое-то различие между тем, что у этого синерубашечника на языке и что у него на уме?

Собственно, он уже ответил себе на этот вопрос: еще тогда, в храме, во время священного жертвоприношения. И ответ этот ему был совсем не по душе, однако к более благоприятным для себя выводам он прийти так и не смог.

– Скажи, Квелдальф, – спросила Скьялдвор, – а как случилось, что ты стал служить вайдесскому богу?

Она остановилась и, склонив голову набок, ждала ответа.

Свет, просачиваясь сквозь густую листву, был ясным, но каким-то бледным, почти бесцветным, похожим на белесые стволы берез вокруг. В воздухе разливался запах мхов и росы.

Квелдальф тоже остановился, чувствуя, что тишина и покой окутывают его, точно плащом. Где-то вдали тихо тенькала хохлатая синица. И кроме этого не было слышно ни звука – только его собственное дыхание и дыхание Скьялдвор.

Поскольку она смотрела прямо ему в лицо, то и он глаз не отводил, вглядываясь в нее, изучая. Для женщины Скьялдвор была довольно высокой и макушкой почти касалась кончика его носа. Густые золотистые волосы, водопадом падавшие на спину, красиво обрамляли ее лицо с волевым подбородком и высокими горделивыми скулами, а ее спокойные, почти неподвижные, широко расставленные синие глаза немало могли поведать о легендарном упрямстве халогов.

Если честно, то Скьялдвор была удивительно похожа на своего отца, но все его резкие черты загадочным образом были в ней смягчены, и лицо дышало свежестью и чисто девичьим очарованием. Впрочем, Квелдальфу, не имевшему опыта ни в семейной жизни, ни в общении с женщинами, трудно было во всем этом разобраться.

Он чувствовал, что эта девушка заставляет его нервничать, возбуждает его; понимал, что проводит с нею гораздо больше времени, чем следовало бы. Собственно, и у других родичей Скэтваля были души, которые требовалось спасти, однако Квелдальф убедил себя, что если ему удастся завоевать душу Скьялдвор и склонить ее к вере в доброго бога, то уже одно это будет огромной победой и существенно повлияет на отношение к Фаосу здешних жителей.

Казалось, она просто не могла придумать для него лучшего вопроса. С тихим шелестом унеслись прочь года, и он, оглянувшись назад, всмотрелся в глубины своей души.

– Я был тогда совсем ребенком, у меня даже борода еще не росла… Вайдессы взяли меня в плен и продали как раба в один дом. Я довольно быстро выучил язык Империи – к большому удовольствию моего хозяина, который, кстати, был далеко не худшим из людей. Он, конечно, заставлял меня очень много работать, но кормил хорошо и бил, пожалуй, не больше, чем я того заслуживал.

Усы защекотали ему верхнюю губу, когда он суховато улыбнулся, вспомнив кое-что из своих проделок. Теперь-то ему было ясно, что Зоилос, его хозяин, обладал прямо-таки ангельским характером, хотя в те времена он думал иначе…

– Но как же ты мог ЖИТЬ… став рабом? – содрогнулась Скьялдвор. – Ведь ты по рождению член свободного племени! Разве не лучше было расстаться с жизнью, чем жить в оковах?

– У меня не было никаких оков, – возразил Квелдальф.

– Тогда… это еще хуже! – сердито воскликнула Скьялдвор. – Ты оставался в рабстве, хотя мог… должен был бы… бежать!

Она резко отвернулась от него. Так резко, что длинная шерстяная юбка, взметнувшись, на миг обнажила ее стройные белые лодыжки.

– Как же я мог бежать? – спросил он, изо всех сил стараясь говорить спокойно и доходчиво, тщательно скрывая гнев. – Город Скопенцана довольно далеко от страны халогов, а я был всего лишь ребенком. А кроме того, довольно скоро я стал считать свое пленение скорее благословением, чем проклятием.

Скьялдвор вновь глянула на него гневно, уперев руки в бока:

– Благословением? Подумай, что ты говоришь, безумец! Вечно все делать по чужому приказу – да я бы умерла, но такого унижения терпеть бы не стала!

– Ты – возможно, – вполне серьезно сказал Квелдальф. Уж он-то знал, что такая прелестная рабыня наверняка должна была бы по первому слову хозяина ложиться с ним в постель. Зоилос, к счастью, купил Квелдальфа не для плотских утех… Квелдальф даже головой покачал, чтобы отогнать греховные мысли. – Но речь шла обо мне, и ты спрашивала, как я пришел к вере в Фаоса, ведь так? Если бы я не попал к Зоилосу, вряд ли это было бы возможно. Я заметил, что он часто по утрам уходит куда-то, и однажды спросил его, куда он уходит. Он объяснил, что ходит молиться в главном храме Скопенцаны, и спросил, не хочу ли и я пойти туда с ним вместе.

– И ты сказал «да»?

– И я сказал «да». – Квелдальф рассмеялся, вспомнив, по какой причине ему, мальчишке, захотелось пойти в храм. – Мне казалось, что ходить по утрам в храм куда приятней, чем выполнять целую кучу обычной работы по дому, довольно-таки скучной и тяжелой, надо сказать. В общем, Зоилос велел мне умыться и дал чистую рубаху поновее, чем те истрепанные, что я носил обычно, а потом мы направились в храм и, когда вошли внутрь… Понимаешь, мне никогда раньше не доводилось вдыхать аромат южных благовоний… А потом я поднял глаза и…

Голос его прервался. Даже теперь, четверть века спустя, он по-прежнему отчетливо помнил тот ужас и восторг, который испытал, увидев над собой золотистое пространство купола и лик Фаоса, который строго, точно судья, смотрел прямо на него, Квелдальфа… Да, ему казалось, что бог смотрит только на него одного, хотя в храме было полно народа, и оценивает, что же этот мальчишка из себя представляет, много ли он стоит. Затем выстроившийся за алтарем многоголосый хор запел, воздавая хвалу доброму богу с великой и милосердной душой, и Квелдальф…

Некоторое время он молчал, потом, будто очнувшись, заговорил снова:

– Я уже не мог понять, где я: все еще на земле или уже на небесах. Я видел священнослужителей в синих одеяниях, которым посчастливилось прожить рядом с добрым богом каждую минуту своей жизни, и понимал одно: я тоже должен занять свое место среди них! На следующее утро я спросил Зоилоса, нельзя ли мне снова пойти вместе с ним в храм. Да, я сам его спросил. Сам попросил его об этом. И на следующее утро тоже, и потом… В первые дни, когда я действительно отчасти рассчитывал увильнуть от работы, он с радостью и удивлением решил, что во мне проснулось благочестие. Но потом, когда я уже душою прикоснулся к благости, он вдруг счел меня просто лентяем и хотел наказать. Но я продолжал просить его; я был опьянен открывшейся мне благодатью и ни о чем другом более не мечтал. Нет, неправда. Была у меня и еще одна мечта…

– Да? И какая же? – склонилась к нему Скьялдвор.

Серебряные цепочки, соединявшие две красивые резные пластины, которые она, будучи дочерью вождя, носила на груди, тихо звякнули (эти нагрудные пластины удивительно напоминали Квелдальфу панцири черепах-двойняшек), и он внезапно почувствовал близость ее тела. Но тем не менее, погасив душевное волнение, ответил именно так, как и собирался:

– Я мечтал о том, чтобы добрый бог сделал меня способным вывести мой родной народ из царства тьмы, где правит Скотос, и пойти с ним вместе по светлому пути в царство Фаоса. Ибо тем, кто умирает, не познав доброго бога с великой и милосердной душой, суждено после смерти вечно оставаться в ледяных колодцах Скотоса, а такой судьбы я не пожелал бы никому – ни мужчине, ни женщине, ни вайдессу, ни халогу, ни рабу, ни свободному человеку!

– Ох! – вздохнула Скьялдвор и выпрямилась, но голос ее звучал как-то безжизненно, равнодушно.

Она снова довольно долго изучающе смотрела на Квелдальфа, словно сомневаясь, стоит ли продолжать этот разговор, потом все-таки сказала:

– А я думала, что вторая твоя мечта – совсем о другом! О том, чтобы иметь те же удовольствия и радости жизни, что и другие люди.

Квелдальфа обдало жаром. И он прекрасно понимал, что светлая кожа непременно выдаст его невольное замешательство. Он искоса глянул на Скьялдвор: нет ли и у нее на щеках румянца смущения? Однако девушка ничуть не покраснела, хотя кожа у нее была даже, пожалуй, светлее, чем у него. И ничуть не смутилась, ибо хорошо знала, что вольна говорить все, что хочет, и действовать так, как хочет.

Слегка заикаясь, он ответил ей:

– Я не смею желать этого. Если б я этого пожелал, то стал бы клятвопреступником, но я никогда не нарушу данного мною обета.

– Тогда ты тем более дурак! И уж совсем зря тратишь свою жизнь! – рассердилась Скьялдвор. – А ведь ты человек вроде неплохой. Между прочим, другие синерубашечники не так глупы!

– Что ты хочешь этим сказать? – встревожился он.

– А ты разве не понимаешь? Да этого не видеть и не слышать может только совсем слепой и глухой! Твои собратья и не думают тосковать по ночам от одиночества в своих постелях!

– Это правда? – потрясенно прошептал Квелдальф, но, увидев в ее глазах сердитое удовлетворение, понял, что она не лжет.

Печаль тяжким грузом легла ему на душу, однако же он не удивился, а лишь склонил голову и, рисуя солнечный круг у себя на груди, промолвил тихо:

– Все люди грешны. Я помолюсь за своих братьев.

Скьялдвор уставилась на него широко распахнутыми глазами:

– И это все?!

– А ты хочешь, чтобы я сделал что-то еще? – спросил он с искренним любопытством.

– Если бы у тебя не росла борода, я решила бы, что южане давно уже превратили тебя в евнуха – стоило им напялить на тебя этот синий балахон! – прошипела Скьялдвор, гневно раздувая ноздри. – Ты спрашиваешь, что тебе сделать еще? Для начала – вот это!

И она крепко обняла его, прильнув к нему всем телом, а потом заглянула ему в глаза, и выражение лица у нее при этом было как у воина, который оценивает силу своего противника, его меч и крепость его щита.

Ее золотые нагрудные пластины больно вдавились в его тело, потом сдвинулись, и он сквозь рубаху ощутил мягкую упругую округлость ее грудей. Руки его по-прежнему бессильно висели вдоль тела, но она сама обнимала его с такой силой, какой хватило бы и на двоих. Капли пота, щекоча, скатывались у него по лбу и по щекам, и ему казалось, что холодный лес вокруг вмиг превратился в жаркие тропики.

А потом Скьялдвор поцеловала его. Даже каменная статуя вроде тех, что украшают центральную площадь Скопенцаны, не осталась бы равнодушной к такому поцелую, а он был всего лишь мужчиной…

Она чуть отступила назад и посмотрела на него – но не в лицо, а куда-то в низ живота, желая убедиться, что ее поцелуй произвел на него должное впечатление. Надо сказать, что результат этого поцелуя был даже слишком заметен, и Квелдальф, и без того красный как рак, покраснел еще больше. Но когда Скьялдвор протянула руку, чтобы расстегнуть на нем рубаху, он резко отшвырнул ее руку.

– Нет! Во имя доброго бога! – выкрикнул он хрипло.

Теперь и она тоже покраснела – но от гнева.

– Почему же «нет»? Ведь остальные вайдессы ни в чем себе не отказывают! Почему же ты один должен хранить обет? Ведь ты даже не их роду-племени! И по рождению тоже к их вере не принадлежал!

– То, что они нарушают данный богу обет, еще не повод следовать их примеру. А если б они совершили убийство, а не прелюбодеяние? Ты бы и в этом случае предложила мне действовать так же?

– Как может быть недозволенной такая радость, как любовь? – Скьялдвор скорбно покачала светловолосой головой.

– Это недозволено лишь жрецам Фаоса, – пробормотал Квелдальф. – Мы даем обет доброму богу. Ты права: по рождению я не принадлежу к последователям Фаоса, но в вере своей я – точно ребенок, усыновленный прекрасным отцом. И кем бы я ни был по рождению, отныне я навечно принадлежу храму Фаоса и самому доброму богу.

Он говорил это от чистого сердца, понимая однако, что это не вся правда. Будучи приемным сыном в доме Фаоса, он всегда подвергался более тщательной проверке, чем те, что вошли в этот дом по праву рождения: им могли простить прегрешения, которые для него явились бы смертным приговором, ибо для них он был чужаком, бывшим рабом, который осмелился жить и веровать так же, как они. Другой человек со временем, возможно, преисполнился бы презрения, видя явную фальшь в системе подобных отношений, но только не Квелдальф. Несправедливости лишь подстегивали его рвение. Если требуется, чтобы он лишний раз доказал свою преданность Фаосу, он с радостью ее докажет!

– Так ты не хочешь? – изумленно спросила Скьялдвор.

– Не хочу, – твердо ответил Квелдальф.

Ни разу с тех пор, как он надел синюю рубаху жреца, не испытывал он подобного искушения; память о прекрасном теле Скьялдвор впечаталась в его тело, и он знал: воспоминание об этом останется с ним до последнего вздоха. Впрочем, жрецов Фаоса не зря учили управлять своей плотью. Снова и снова повторял Квелдальф про себя слова молитвы, полностью сосредоточившись на образе доброго бога и постепенно изгоняя из своей души то страстное желание, что огнем жгло сейчас его плоть.

Скьялдвор снова подошла к нему. Ничего, на этот раз, думал он, она не застанет его врасплох, он сумеет защитить себя от ее объятий. Но обнимать его Скьялдвор не стала. В воздухе мелькнула ее рука, быстрая, как змея, и он почувствовал, как она сильно ударила его ладонью по левой щеке, а потом – тыльной стороной ладони – по правой. И эта неожиданная боль показалась ему сладостной, ибо именно она изгнала из его души эхо плотского вожделения.

– Да будет милостив к тебе добрый бог Фаос, пока ты не сумеешь найти в сердце своем места для веры в него, – тихо промолвил Квелдальф. – Я же стану молиться, чтобы миг этот настал как можно скорее, ибо ты кажешься мне наиболее предрасположенной к нашей вере, чем большая часть твоих единородцев.

Скьялдвор покачала головой и засмеялась – нарочито неприятным смехом, хотя и голос, и смех у нее всегда были просто прелестны. А потом она вдруг плюнула Квелдальфу прямо в лицо.

– Плевать мне на твоего Фаоса и на твою веру! – Она снова плюнула ему в лицо. – И на тебя мне плевать!

Она резко повернулась и бросилась прочь.

А Квелдальф стоял и смотрел ей вслед, чувствуя, как ее теплая слюна сползает по щеке в бороду. Затем он медленно наклонил голову и осторожно плюнул на землю, стараясь попасть точно между ступнями – это был старинный вайдесский жест, отвергающий бога тьмы Скотоса. Еще раз вознеся молитву доброму Фаосу, Квелдальф медленно побрел к палаткам жрецов, одиноко торчавшим на берегу реки.

Скэтваль наблюдал за небольшой группой землепашцев и пастухов, которые молились богу Фаосу, воздевая руки к небесам. До него слабо долетали слова их молитвы, и, за исключением самого имени вайдесского бога, все эти слова принадлежали языку халогов. Если честно, он, Скэтваль, слыхивал и куда худшие вирши в исполнении бродячих поэтов, которые вечно кочуют от одного вождя к другому. Это, несомненно, работа Квелдальфа, думал он; проклятый светлобородый жрец оказался куда опаснее, чем можно было предвидеть!

Среди новообращенных Скьялдвор видно не было. Ну что ж, хвала за это богам лично от него, вождя Скэтваля. Он не стал расспрашивать дочь, что у них произошло с Квелдальфом. Все было ясно и так: если прежде она бегом бросалась исполнять любое поручение светлобородого жреца и смотрела на него глазами, полными телячьей нежности, то теперь, стоило ей его увидеть, и лицо ее каменело, а в глазах отражалась такая ненависть, что, казалось, можно услышать, как она бормочет проклятья.

«Нет, Скьялдвор больше не грозит опасность стать последовательницей этой дурацкой веры в Фаоса», – удовлетворенно думал Скэтваль.

И все-таки синерубашечникам удалось привлечь на свою сторону гораздо больше людей, чем он ожидал. По правде говоря, он надеялся, что халоги из его племени просто высмеют этого Квелдальфа и его дружков и с позором их прогонят, но этого не произошло. Эх, уж лучше бы он сразу их прикончил, когда они впервые ступили на его землю!

Его начинала всерьез беспокоить их деятельность. Последователи вайдесской веры на земле халогов – это значит…

Скэтваль проворчал невнятную угрозу и двинулся туда, где собрались молящиеся. Сейчас он покажет халогам, что значит предавать веру предков!

Квелдальф учтиво поклонился вождю.

– Да пошлет тебе мир и покой наш добрый бог Фаос, о Скэтваль Быстрый. Могу ли я надеяться, что и ты хочешь к нам присоединиться?

– Нет, – отрывисто ответил Скэтваль. – Присоединяться к вам я не желаю. Но хотел бы задать тебе парочку вопросов.

Квелдальф снова поклонился.

– Спрашивай, что хочешь. Как известно, знание – это дорога к вере.

– Знание – это путь в обход той ловушки, которую ты устроил для моего народа! – сердито возразил Скэтваль. – Предположим, некоторые из халогов действительно перейдут в твою веру, а потом все позабудут и не сумеют как следует исполнять ее обряды. И кто тогда будет решать, правы они или нет?

– Жрецов Фаоса с детства воспитывают должным образом, – сказал Квелдальф. – Разве может неофит сравниться в знаниях с жрецом?

Скэтваль только поморщился. Этот хитрый жрец-халог – нет, этот светловолосый вайдесс! – отнюдь не прояснил для него ситуацию, а лишь еще больше его запутал. Но вождь решил не обращать на это внимания и снова ринулся в наступление.

– Предположим, между синерубашечниками возникнут разногласия, как это нередко случается среди людей, ведь и жрецы Фаоса – тоже люди. Кто в таком случае сможет их рассудить?

– У нас есть прелаты, – осторожно заметил Квелдальф.

Скэтваль и раньше пытался выведать у него сведения об иерархах, но наедине, а не прилюдно.

– И что же будет с тем, кого прелаты сочтут неправым? – спросил вождь. – Ведь если он проявит неуступчивость, то наверняка станет изгоем, так?

– Еретиком. Так мы называем тех, кто предпочитает выдумывать свою собственную, лживую веру. – Квелдальф еще немного подумал и прибавил: – А изгоем он не станет. Он будет отлучен – так у нас говорят. Однако же за ним остается право обратиться к патриарху, самому святому из святых, к главе нашей веры.

– Ах, к патриарху! – воскликнул Скэтваль так, словно впервые в жизни услышал о существовании верховного прелата. – И где же он живет, этот князь благочестия?

– В Вайдессосе. Рядом с Высоким храмом, – отвечал Квелдальф.

– В Вайдессосе? Прямо в столице? Под ногтем большого пальца вашего автократора, значит? – Скэтваль усмехнулся, и улыбка его напоминала скорее хищный оскал рыси. – Значит, нам придется выслушивать суждения Ставракиоса, если мы осмелимся не согласиться с некоторыми из твоих суждений? Ты это хотел сказать?

Он не стал дожидаться ответа и, повернувшись к неофитам, больно стегнул их словами:

– Я полагал, что вы – свободные люди, а не рабы Вайдессоса, которыми стали, поверив в имперского бога! Учтите, если еще сами этого не поняли: ваш драгоценный Квелдальф играет здесь всего лишь роль клина, забиваемого Империей между нами.

– Нашей церковью правит патриарх, а не автократор, – упорствовал Квелдальф.

Вайдесские священники у него за спиной истово закивали.

Но Скэтваль даже внимания на них не обратил: без Квелдальфа они здесь никто. И, снова повернувшись к светлобородому жрецу, он рявкнул:

– А что, если твой драгоценный патриарх умрет?

– Тогда прелаты соберутся на конклав и выберут нового патриарха, – спокойно сказал Квелдальф.

Скэтваль почти восхищался тем, как искусно, почти не прибегая к лжи, этот жрец извратил истину, преследуя свои цели. И ведь многим халогам, даже вождям, он сумеет внушить то, что ему нужно! Но он, Скэтваль, никогда не доверял представителям Империи и теперь постарается узнать о ней как можно больше из уст этого бывшего халога.

– Клянусь истиной, которую ты приписываешь своему богу, Квелдальф! Но кто, в таком случае, называет те три имени, одно из которых прелаты произнесут как имя патриарха?

На какую-то долю секунды в голубых глазах Квелдальфа, таких же светлых, как и у самого Скэтваля, вспыхнула ненависть. Вспыхнула и тут же погасла, и глаза его вновь засияли ровным светом. Было также весьма заметно, что вайдесским жрецам очень хочется, чтобы Квелдальф солгал. Но тот, хотя и молчал довольно долго, прежде чем ответить, твердо и спокойно сказал:

– Этих троих назначает автократор.

– Ну вот, видите? – Скэтваль повернулся к неофитам, внимательно слушавшим весь этот спор. – Видите? Впрочем, можете верить в доброго бога Фаоса, если вам так нравится, а автократор станет указывать вам, что и как следует делать. У вайдессов, видно, не хватает сил, чтобы завоевать нас с помощью мечей, и они пытаются задушить халогов с помощью той паутины, которую плетет их бог. А точнее – их император. Ну а вы становитесь их помощниками!

Скэтваль рассчитывал, что, заставив Квелдальфа прилюдно признать императора, по сути дела, и главой церкви, тем самым уже отвратит своих людей от веры в вайдесского бога. И действительно, двое или трое халогов уже отошли в сторонку, недоуменно качая головой. Видимо, удивлялись, чего это они вдруг так поглупели, ведь халоги автократию Вайдессоса всегда воспринимали как нечто ужасное, как целый народ, живущий в оковах.

И все же большая часть людей осталась стоять на прежнем месте. Им явно хотелось послушать, что скажет Квелдальф, и хитрый жрец прекрасно это понял и постарался дать Скэтвалю должный отпор, смело заявив:

– Это не важно, откуда приходит к нам вера, друзья мои. Важно то, что истина всегда остается незыблемой. В моем убогом изложении вы узнали ту истину, что заключена в священном учении Фаоса, и приняли ее по собственной доброй воле. Я не стану говорить о том, как это будет важно для ваших душ в жизни иной, но отвернуться от принятой вами веры сейчас и лишь по настоянию вашего вождя – это, конечно же, проявление истинного раболепия, столь же отвратительное, как и его нелепое обвинение в том, что вы, став последователями доброго бога, каким-то образом предали свой народ и отныне служите Империи.

Скэтваль даже зубами скрипнул, увидев, что некоторые люди с серьезным видом кивают в знак согласия со словами жреца. И больше никто явно не собирался уходить с этого поля, где проклятый вайдесский миссионер устроил моленье своему богу. Квелдальф, впрочем, ничем не выдал того торжества, которое наверняка испытывал. Настоящий халог. Ведь любой вайдесс на его месте, конечно же, не удержался бы – и потерял бы уважение тех, чьи души только что сумел завоевать. А Квелдальф просто продолжил службу, словно ничего и не произошло, прекрасно понимая, что молчание и тихий жест убивают порой куда быстрее громких криков и звонких мечей.

Скэтваль, кипя от ярости, неторопливо двинулся прочь. Даже если б он сейчас поднатужился и попытался продолжить словесный поединок с Квелдальфом, это ничего бы ему не дало, а вот лицо свое он бы потерял. Сознавая собственное поражение, он вломился в лес, ничего не видя перед собой, и чуть не сбил с ног Гримке, сына Гранкеля.

– Что, тоже хочешь попытать счастья среди последователей Фаоса? – зарычал Скэтваль.

– Зачем? Можно ведь наблюдать за противником, вовсе не испытывая желания перейти на его сторону, – спокойно ответил Гримке.

– Ну что ж, ты по крайней мере понимаешь, что он – наш противник, и смертельно опасный противник! А эти сырные головы, что вокруг него собрались, этого даже замечать не желают! – Скэтваль злобно прищурился, снова глянув в сторону поля, где Квелдальф вместе с неофитами распевал очередной гимн доброму богу, переведенный им на язык халогов. – А тебе не кажется, что этот наглец и сам должен… кое-чего опасаться?

Гримке, сын Гранкеля, выразительно посмотрел на меч, которым был опоясан Скэтваль.

– Ну, это ты и сам мог бы обеспечить…

– Я и хотел его припугнуть, да не стал: побоялся смутить души тех, кто поверил в этого доброго бога. А вот если бы тебе удалось погубить южан – и в первую очередь Квелдальфа, их «заслонную лошадь», – с помощью колдовства, то все сразу поймут, что боги халогов сильнее, чем какой-то Фаос, о котором Квелдальф столько болтает.

Гримке, сын Гранкеля, долго и молча смотрел на своего вождя, потом осторожно усмехнулся:

– Что ж, можно попробовать.

– Вот и попробуй! Слишком долго я терпел присутствие здесь этого предателя! И дождался, что его предательское учение пустило корни среди моего народа! И теперь уже невозможно просто убить Квелдальфа и его вайдесских дружков: это вызовет куда большие раздоры, чем нам бы хотелось, а учение его до конца придушить не сумеет. Но ты ведь не собираешься просто убивать его, да?

– Нет, не собираюсь. – На лице Гримке были написаны презрение и холодный расчет. – Хм… Пожалуй, лучше всего дождаться полуночи, когда его бог становится не столь могущественным…

– Поступай так, как тебе заблагорассудится. В вопросах магии, как тебе известно, я… – Скэтваль вдруг умолк и уставился на колдуна. – Ты что это? Неужели даже ты признаешь могущество Фаоса?

– Вот как я признаю его могущество! – Гримке сплюнул на землю меж ног, как это делали вайдессы при упоминании ненавистного им бога Скотоса. – Но всякий бог является истинным для тех, кто в него верует. И таких людей он способен охранять от любого колдовства. Если мне приходится выбирать, я всегда выбираю простейшее колдовство и наиболее легкий способ его применения. Вот почему я предпочел бы полночь: сама тьма станет мне помощницей.

– Что ж, пусть будет по-твоему, – кивнул Скэтваль. – Но пусть это будет ближайшая ночь!

Даже к полуночи совсем темным небо не стало. Северные небеса по-прежнему светились тусклым красноватым светом заката, точно солнце решило не уходить слишком далеко за горизонт, а дождаться утра. Цвет ночных небес будил в душе Скэтваля мысли о крови. Лишь несколько самых ярких звезд сумели пробиться сквозь бесконечные летние сумерки.