Текст книги "Дорога Короля"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Элизабет Энн Скарборо,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Чарльз де Линт,Джон Браннер,Джейн Йолен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 43 страниц)

Мы с Рафферти подбежали к соседней камере, я вскарабкался ему на плечи и вытащил из пазов тяжелый засов на двери. Вдвоем мы настежь распахнули дверь и увидели, что на нас, разинув рот, смотрят два варроу. Это были Тип и Перри, хотя кто из них кто, я тогда не знал.

– Рафферти! – в один голос радостно воскликнули дети.

– Да не стойте вы на месте, остолопы! – завопил Рафферти. – Вы что, не понимаете, что вам побег устроили?

Ребята бросились вон из камеры, и Перри успел на ходу отломать дверной засов и как следует треснуть им одного из стражников, вдребезги разнеся тому коленную чашечку. Стражник с воем повалился на пол и оказался во власти Марли, вооруженного ведром, ставшим в его руках смертельно опасным, так что тут гоблиноиду и конец пришел.

– Борк, скорей! – услышал я чей-то пронзительный вопль и увидел Тинвир и Руфуса, вновь появившихся в дверях. – Садись сзади! – крикнула Тинвир. – Надо помочь Фиц!

Я вскочил на Руфуса, устроившись за спиной у Тинвир, и мы, виляя меж ног стражников, ринулись к выходу. А позади нас Тип, вооружившись мечом Драка, Перри со своим засовом, Рафферти с дубинкой, отобранной у одного из павших врагов, и Марли с ведром сражались с остальными гоблиноидами.

Но двое из них, вопя во всю глотку, все-таки бросились за нами в погоню.

Мы мчались вверх по узкой винтовой лестнице. Руфус разом перепрыгивал через три ступеньки, но гоблиноиды не отставали от нас ни на шаг. Наконец мы выбрались из подвала, и Руфус стрелой полетел к лестнице в дальнем конце длинного коридора, а Тинвир кричала: «Хей! Хей!»

Сзади грохотали тяжелыми башмаками стражники, дикими криками призывая на помощь, но Руфус ни на секунду не замедлил свой бег, так что мы не знали, был ли услышан их призыв.

И вот вторая винтовая лестница. Руфус уже начинал уставать, потому что нес двоих и один из его ездоков, то есть я, был весьма-таки тяжелым и крупным.

Но все же мы, значительно опережая стражников, взлетели на второй этаж, и Руфус, скребя по полу когтями, под крики Тинвир, грохот и вопли стражников промчался по длинному коридору и влетел прямо в комнаты Запретных Иллюзий.

Там оказалось несколько дверей, ведущих в разные помещения, и лишь у третьей двери я заметил промельк знакомой фигурки: Фиц!

– Стой! – крикнула Тинвир Руфусу, и лис затормозил.

Неловко подогнув передние лапы и присев на задние, он проехался по скользкому полу и перекувырнулся. Я полетел вверх тормашками, судорожно размахивая руками и ногами, и здорово грохнулся о противоположную стену с расстояния футов в десять. Затем, пошатываясь, с трудом поднялся на ноги и увидел, что гоблиноиды продолжают нас преследовать.

Руфус, на котором по-прежнему восседала Тинвир, развернулся, скребя по полу когтями, и устремился к той двери, за которой мы заметили Фиц. Я стрелой полетел туда же. Мы вбежали в комнату буквально перед носом у преследователей.

И там действительно была Фиц.

А еще там был Хассан. Он стоял на коленях в противоположном конце комнаты и кричал:

– Нет! Пожалуйста, не надо!

Он умолял!

А Фиц с моим шилом в руке склонилась над кромкой ковра.

Черт возьми, что это она собирается?..

– Нет! – взвизгнул Хассан. – Я всех вас отпущу! Всех! Только, пожалуйста, не делай этого! Ты откроешь емупуть!

Сзади загрохотали сапоги стражников.

– Нет! Нет! Не надо! – верещал Хассан.

Я посмотрел на ковер, но почти ничего не смог разобрать: хотя в глубине длинного ворса под геометрическим рисунком явно скрывалось что-то еще. Вот только волшебное зрение у меня совсем никудышное по сравнению с Фиц, и я сумел различить только чью-то огромную морду. И глаза, смотревшие на нас как бы из глубины вытканного на ковре геометрического рисунка. Морда была темно-красная, а глаза желтые, как у гадюки. И пасть неведомого существа была полна блестящих острых клыков. Так значит, на ковре изображен…

Раздался слабый щелчок.

Собственно, порвалась всего лишь одна из нитей, но это прозвучало так, словно Фиц нарушила связующее заклятие и нечто вырвалось из ковра на волю.

РРРААА-АУ-У!

Точно от взрыва взметнулся ковер! И оттуда, сокрушая потолок, раскалывая здание «Желтого мака» пополам, точно спелую дыню, и выставляя на свет божий его завсегдатаев, похожих на бледные личинки, вырвался гигантский демон. Устремляясь к небесам, сквозь раскаты дьявольского хохота он кричал:

– Свободен! Свободен!

Сверху на нас сыпались какие-то обломки и древесная труха; вокруг вздымались языки пламени, словно под нами бушевал пожар.

– Фиц, выбирайся отсюда немедленно! – заорал я. – Воспользуйся своими крылышками, детка! Лети скорее прочь! Спасайся!

И я бросился к тому, что осталось от парадной лестницы, ибо она была ближе черной.

– Борк! – услышал я голос Тинвир.

Снова они с Руфусом пришли мне на помощь! Я вскочил лису на спину, и он стрелой полетел к дверям.

Хассан тоже пытался спастись. Вместе со своими стражниками он мчался, обогнав нас.

Но тут сверху протянулась огромная ручища, схватила визжащего Хассана и подняла его высоко в воздух. А потом послышался звук, словно из сочного плода выдавили сок или каблуком наступили на большого жирного жука, и визг Хассана резко прервался.

Мы спешили наружу. Руфус совершал огромные прыжки, перескакивая с одного фрагмента разрушенной лестницы на другой, перелетая через такие глубокие провалы, что у меня просто дух захватывало! И я отлично сознавал: ни я, ни Тинвир никогда не преодолели бы таких преград, если бы не Руфус!

Фасад здания был выломан почти целиком. Мы вылетели наружу и бросились в знакомый проулок. Позади бушевало пламя.

– Хэй-о! – услышали мы чей-то клич, и из-под развалин пошатываясь выбрались Тип, Перри, Рафферти и Марли, причем гном все еще держал в руках пустое ведро, ставшее на время смертельно опасным оружием. Вскоре откуда-то сверху, кружа точно бабочка, спустилась к нам и Фиц.

А над нами, немыслимым образом возвышаясь в небесах, виднелась гигантская башка демона. Какое-то красное месиво капало из его сжатого кулака, и он смеялся, точнее, дико хохотал; его желтые гадючьи глаза были широко раскрыты, и в них светилось безумие.

Сунув руку прямо в огонь, демон вытащил из горящих руин другой ковер. Он вытянул из него всего одну нить, и второй гигантский демон вознесся в небеса, выпрямившись во весь свой немыслимый рост.

Очень быстро были освобождены еще три демона, и теперь их было уже пятеро. Некоторое время они смотрели друг на друга и дико хохотали. А потом, словно единодушно приняв некое решение, быстро разлетелись в разные стороны и устроились в пяти различных точках, равноудаленных от города.

Рафферти, глядя на это, дрожащим голосом пробормотал:

– Клянусь всеми святыми! Они же создали магическую пентаграмму!

И тут страшная красно-коричневая вспышка света, точно шаровая молния, с треском распорола тьму в центре того пятиугольника, который создали демоны, и над городом внезапно зажглось темное красно-коричневое солнце, а луна у нас над головой стала черной и плыла теперь по зеленовато-желтому, как сера, небу.

– Не-дд-ра, Не-дд-ра! – завывали демоны, и я догадался, что каким-то образом мы вместе с городом переместились в Нижние измерения. И к нам по бескрайним равнинам, покрытым пылью, мимо озер кипящей лавы двинулось в марше огромное ненасытное войско: легионы непогребенных.

Значит, мы оказались в аду!

Да.

И ад окружал нас со всех сторон.

И тогда мы со всех ног бросились бежать.

А за нами по пятам следовали полуразложившиеся трупы, бормочущие нечто невнятное; какие-то брызгающие слюной лающие твари с черными клыками; какие-то объятые пламенем призраки; скелеты, гордо шествующие с высоко поднятой головой; какие-то желтоглазые воющие твари, словно опутанные кожистой паутиной; духи усопших цвета эбенового дерева и прочие ужасные порождения ада, которых не описать словами.

Мимо нас по улицам города проносились с грохотом колесницы, влекомые дьявольскими жеребцами. Колесницами управляли призраки, вопившие дурными голосами и размахивавшие тяжелыми копьями с зазубренными наконечниками. А в колеса колесниц были вставлены огромные сверкающие острия, в одну секунду способные превратить тебя в фарш.

Призраки вовсю старались пронзить кого-нибудь копьем или переехать страшным колесом – любого, кто попадется под руку. Казалось, сама смерть мчится по равнине на этих ужасных колесницах! Но пока что нам все же удавалось, пригнувшись или отскочив в сторону, как-то спасаться.

И мы бежали.

О, как мы бежали!

Сломя голову и ничего не видя вокруг – ибо спасали собственную жизнь. И надеясь на одно: как можно скорее добраться до «Дома гоблинов».

А город тем временем сотрясали страшные толчки; всюду слышались громоподобные взрывы; здания так и разлетались на куски, и рубиновое пламя взлетало к сернистого цвета небесам.

Люди, как насекомые, разбегались в разные стороны. Среди них были и торговцы наркотиками, и наркоманы, и работорговцы, и их стражники-садисты. Здесь можно было увидеть сутенеров и сводниц, воров и бандитов, грабителей и взломщиков – словом, все население этого отвратительного города составляли мерзавцы того или иного толка, и все эти люди, как и мы, пытались спастись от ненасытных дьявольских орд!

Мы продолжали мчаться к «Дому гоблинов», и смерть преследовала нас по пятам. Наконец мы увидели то, к чему так стремились.

Летя стрелой (впрочем, Фиц действительно летела), мы, преодолевая последние преграды, взбежали на крыльцо, вломились в дверь, и Рафферти, вбежавший последним, сразу забился под стол и завопил:

– Дандо, скорее прочь отсюда! Надо улетать, спасаться!

Дандо повернул свое кольцо.

Но ничего не произошло.

– Дверь, Рафферти! – пронзительно воскликнул он. – Дверь закрой!

Но ближе всех к двери оказался я.

И я бросился к ней как раз в тот момент, когда один из ужасных скелетов-великанов с лицом-черепом, возникший прямо из земли – РРРААУ! – просунул в щель свою костлявую когтистую лапу, стремясь войти.

Но я все-таки успел захлопнуть дверь у него перед носом!

На этот раз, когда служанки даммен зажгли лампы и свечи, я даже не пытался заглядывать за окно, зная, что эти искрящиеся стекла способны сделать с моими глазами. Я с наслаждением плюхнулся на диван и принялся растирать Фиц ее изысканно узкие, крошечные ступни, чувствуя, как во мне разгорается желание.

Почти все мы так и остались в большой гостиной, совершенно измученные, тщетно пытаясь перевести дыхание. Только несчастный Марли тут же потащился наверх, не выпуская из рук свое оружие – ведро, ставшее в грозный час смертельно опасным. И вскоре из ванной Марли послышались звуки яростного, иначе не скажешь, мытья.

Молли и Дандо, заливаясь слезами радости, праздновали свое воссоединение с Типом и Перри, а Рафферти, сладострастно причмокивая, уже наслаждался кружкой эля. Фиц рассказывала всем и каждому, что мы с ней разглядели заключенных в ковровый плен демонов еще в самый первый раз, проходя мимо комнат Запретных Иллюзий, когда шли знакомиться с Хассаном. А потом уже, вещала Фиц, я, находясь в темнице, якобы выработал чрезвычайно умный план того, как с демонами следует поступить, чтобы сбежать от Хассана. И, рассказывая все эти небылицы, она прямо-таки лучилась от счастья и смотрела на меня с обожанием.

Не думаю, что когда-нибудь я решусь сказать ей правду.

Когда Марли вновь спустился в гостиную, то выглядел так, словно его только что освежевали. Но ведро по-прежнему сжимал в руках.

Тинвир попросила у Дандо кусок мыла от блох и повела Руфуса наверх – мыться. Лис то и дело останавливался и начинал яростно чесаться и клацать зубами в шерсти. И я подумал, что после помывки он, конечно же, опять начнет есть меня глазами и поливать слюной. Ну и ладно, я готов пока с этим смириться. Но в свое время непременно пресеку его поползновения.

Я сидел, погруженный в размышления и потихоньку приходя в себя. По крайней мере один урок я усвоил отлично: если кто-то скажет при мне: «Да дьявол меня забери!», я ему отвечу: «Знаете, я побывал у дьявола в аду, и поверьте: вам там придется ой как несладко!»

Внезапно мои мысли испуганно унеслись прочь: я услышал какое-то негромкое жужжание.

– Что это за звук?! – грозно спросил я.

Дандо вскочил и резко повернулся ко мне.

– Это просто так! Никого здесь нет! Ни сов, ни кошек, ни собак, ни летучих мышей, ни ястребов, ни ласок, ни кобр, ни мангуст (или все-таки мангустов?) и никаких подобных тварей. И гремучих змей тоже нет, сэр! Никоим образом! И, конечно же, никаких мышей: их давно уже съели…

И тут, слегка вздрогнув, «Дом гоблинов» приземлился. Окна перестали сверкать, и за ними сразу разлилось весьма неприятного, какого-то лавандового цвета зарево.

Рафферти, глядя на это лиловое сияние, спросил:

– Ну что, Дандо, козлик мой? Куда это нас на сей раз занесло?

Дандо смущенно кашлянул и пожал плечами:

– Ну, если бы вы… хм… Видишь ли, Рафферти, я не совсем уверен в том, что именно у меня получилось, когда к нам попытался влезть тот великан с лицом-черепом… В общем, я просто не успел выбрать пункт назначения…

В эту минуту снаружи раздался оглушительный рев.

«Дом гоблинов» закачался.

Парадная дверь с треском распахнулась.

Внутрь ворвался пурпурный свет.

Кто-то пронзительно вскрикнул…

Эмма Булл
СЕРЕБРО ИЛИ ЗОЛОТО?
(Перевод И. Тогоевой)

Очень Юная Луна остановилась перед камином и на минутку присела, задумчиво опершись подбородком на руку. Здесь было единственное место в комнате, где она не мешала Старой Сове собираться. Она бы с удовольствием не просто сидела, а что-нибудь делала, но все занятия, приходившие ей сейчас в голову, казались бесполезными и в данный момент совершенно бессмысленными. Она смотрела, как Старая Сова бродит по комнате, постукивая башмаками по выложенному плиткой полу, заглядывает в кладовую, в буфетную, в прачечную; и каждый раз у нее в руках оказывается какая-то нужная вещь: чистое белье, головка сыра, пучок желтого сушеного щавеля, пиретрум [5]5
  Пиретрум ( бот.) – персидская ромашка. ( Прим. ред.)


[Закрыть], трутница, шерстяная накидка… Круглое розовое лицо Старой Совы казалось крайне сосредоточенным и даже слегка хмурым, и Луна понимала: она мысленно сверяет свои действия с составленным ею списком.

– Но ты же не сможешь все это взять с собой! – не выдержала наконец Юная Луна.

– Это ты не смогла бы, – возразила Старая Сова. – А у меня на пятьдесят лет больше опыта. Кстати, не забудь оздоровить кабачки, прежде чем нести их в кладовую, а то зимой есть будет нечего, кроме лука. А если белки опять устроили гнездо у нас на крыше, то есть одно заклятие…

– Да, ты меня ему уже научила, – вздохнула Луна. И повернулась другим боком к огню, чтобы немного «поджарить» и его. – А если я что-то случайно забуду, так ведь можно и посмотреть. И все-таки глупо сейчас уходить из дома! Через неделю небось и снег пойдет…

– Ну и что? Я и по снегу прекрасно ходить умею. Да только не пойдет он. Еще месяц по крайней мере снега не будет.

Старая Сова завернула в мягкую фланель три маленьких глиняных кувшинчика и тоже сунула в свой заплечный мешок.

Юная Луна целых три дня старалась не говорить об этом, но оно само сорвалось у нее с языка:

– Так ведь он пропал еще в середине лета! Ну почему тебе теперь-то непременно идти понадобилось? Зачем тебе вообще куда-то идти?

Старая Сова тут же выпрямилась и сурово посмотрела на девушку.

– Затем, что у меня есть определенные обязанности. И тебе следовало бы это знать.

– Но какое отношение твои обязанности имеют к нему?

– Он – принц нашего королевства.

Юная Луна вскочила. Ростом она была значительно выше Старой Совы, но под ее гневным взглядом сразу почувствовала себя совсем маленькой и нахмурилась, чтобы скрыть растерянность.

– А мы – жители этого королевства! – сказала она. – Нас здесь сотни… тысячи! И среди нас достаточно много вполне уравновешенных ведьм и колдунов, которые и не подумали бы толпами бродить по белу свету, точно младшие сыновья благородных семейств, в поисках подвигов и приключений!

Лицо Старой Совы было все в морщинах, которые становились глубже, когда она улыбалась. Вот как сейчас.

– Во-первых, – сказала она, – я никогда не слышала, чтобы младшие сыновья благородных семейств отправлялись на поиски приключений толпами. Во-вторых, все ведьмы, которые хоть чего-нибудь стоят, пытались отыскать его – каждая, конечно, по-своему. Все, кроме меня. Я пока воздерживалась, потому что хотела сперва удостовериться, что ты без меня справишься.

Юная Луна так и застыла, слушая ее. Потом снова села на коврик у камина и обхватила руками колени, крепко сплетя пальцы.

– Ох! – Она как-то странно то ли всхлипнула, то ли усмехнулась. – Это нечестно, нечестно с твоей стороны! Почему ты все время стараешься меня унизить?

– Потому что в тебе слишком много гордости, худышка моя дорогая, милый мой сорнячок. Ты же прекрасно понимаешь: я должна идти. И не надо делать последние мгновения еще тяжелее. Они и так достаточно тяжелы.

– Но я бы хотела… тоже что-нибудь сделать, помочь тебе, – помолчав, жалобно промолвила Юная Луна.

– А я и так полностью на тебя рассчитываю. Тебе тут работы хватит – и своей, и моей. Или тебе этого мало? – Старая Сова крепко затянула тесемки на горле заплечного мешка.

– Не мало. Но ты же знаешь… Ах, неужели мне нельзя пойти с тобой?

Старая Сова ногой извлекла из-под стола табуретку и уселась на нее, сложив руки на коленях.

– Нельзя. Ведь я отправлюсь в путь в ином обличье, дабы душа моя смогла испросить милости у нашей Прародительницы, – серьезно ответила она.

– Да, я понимаю… Но кто же ударит в барабан, чтобы привести тебя обратно?

Старая Сова заулыбалась, и лучики морщинок протянулись у нее к вискам от уголков глаз.

– Какой у меня умненький сорнячок вырос! Открой-ка, детка, шкафчик над каминной полкой и принеси мне то, что там лежит.

Там оказался тот самый барабан. Это был не обычный широкий и плоский барабан, крытый коровьей шкурой, которым пользуются, отправляясь в путешествие; голос такого барабана звучал у нее в крови и был привычен, словно дыхание, словно биение сердца; его голос она бы услышала и там, где нет ничьих голосов. Тот барабан, который она достала из шкафчика, был совсем иным и представлял собой как бы цилиндр, поставленный на попа, объемом примерно в одну кварту. Он был сделан из какой-то белой древесины, «игровые» поверхности обтянуты отлично обработанной кожей и украшены по краям пучками мягких белых волосков.

К барабану был приделан кожаный ремешок, чтобы было удобнее его носить, а в петлю на ремешке вдета барабанная палочка с кожаным наконечником.

Юная Луна только головой покачала:

– Но ведь этот маленький барабан не может звучать достаточно громко! Как же вызвать тебя домой из дальних мест, не говоря уж о… А кстати, куда ты направляешься?

– Куда надо, туда и направляюсь. Принеси-ка мне барабан.

Юная Луна исполнила ее просьбу, и Сова, подняв барабан за ремешок, ударила в него. Один раз. Звук этот напомнил Юной Луне резкий звонкий стук дятла по стволу дерева.

– Он сделан из древесины того ясеня, который был посажен в день и час моего рождения. А шкура эта – овечья; и эта ярочка родилась в один день со мною. Я сама растила ее. И сама поливала тот ясень. И в день, когда мне исполнилось шестнадцать, попросила их отдать мне свою жизнь, и они ее мне отдали – с радостью отдали. Так что это не важно, как далеко я уйду, – голос моего барабана все равно долетит до меня. Когда же я не смогуего услышать, и сам барабан смолкнет навсегда. Я уйду завтра на заре, – продолжала Старая Сова. – А завтра же на вечерней заре, когда последний луч солнца блеснет на вершинах Нежеланных гор, как и во все последующие дни, ты непременно должна один раз ударить в барабан.

Юная Луна была потрясена той торжественностью, которой были пронизаны действия и слова Старой Совы. Но через несколько минут она взяла себя в руки и послушно повторила:

– Каждый день на вечерней заре. Я не забуду.

– Хм… Вот и хорошо. – Старая Сова чуть приподняла плечи, как шаль сбрасывая с себя торжественность и серьезность. – Ну что ж, новый день всегда начинается рано. Пора уложить огонь спать.

– Хорошо. Я сейчас все принесу из сада.

И Юная Луна, набросив плащ, вышла через кладовую прямо в темный ночной сад.

Луна, ее тезка, уже взошла.

«Скоро полнолуние, – подумала девушка, – так что дорога будет хорошо освещена, если Старой Сове придется путешествовать ночью. Вот только холодно будет».

Мороз будто тальком припорошил листья на деревьях, побеги плюща и выложенные плиткой дорожки. Юная Луна, почувствовав озноб, вздохнула.

– Ну зачем держать в доме молодую и крепкую ученицу, если не собираешься ее использовать? – спросила она у холодного ветра.

Тот промолчал, унеся ее недоуменный вопрос во тьму.

Она сорвала желтую хризантему и стебелек особой, «охотничьей» травки, росшей в укромном уголке сада. А вернувшись в дом, обнаружила, что Старая Сова уже накормила огонь, кочергой перемешав головни и подбросив в камин дров, и повесила над огнем котелок с водой. Девушка бросила туда принесенные растения.

– О ты, дающий покой и тепло, охраняющий нас от зимнего мрака и стужи… – Старая Сова всегда обращалась к огню обыденным тоном, словно беседуя со старым другом. И произнося слова молитвы, пальцем попробовала воду в котелке. – О, помощник и друг, питающий плоть и душу, будь бдителен, смотри в оба, не позволяй ни одной случайной искре взлететь над очагом, пока солнце не сменит тебя на посту…

Свет пламени скользнул по морщинистому лицу Старой Совы, желтым сверкнули ее пронзительные темные глаза, а седина стала цвета слоновой кости.

«Завтра вечером, – думала Юная Луна, – ее уже здесь не будет. Я останусь одна…»

Она с трудом могла в это поверить, да и понимала, что так оно и будет, лишь разумом, точнее той его частью, где хранились еще неизведанные, неопробованные ею вещи и понятия. Все остальное в ней – душа, мысли, сердце, даже руки и ноги – признавать необходимость этой разлуки не желало.

Старая Сова сбрызнула пламя водой из котелка, и там, где упали капли, поднялся легкий парок. Затем она передала котелок Луне, и та накормила огонь сорванными цветами.

Уважительно выждав, Юная Луна сказала упрямым тоном:

– Вот вода. – Это было продолжение их давнего спора. – А дрова в очаге когда-то были деревьями, выросшими на земле и питавшимися водой. Сам же огонь накормлен дровами и водой. Таковы четыре основные стихии. И разделить их невозможно!

– Но сейчас наступил час огня, и именно его мы в этот час почитаем особо. А в иные соответствующие часы мы почитаем остальные стихии. И если ты вздумаешь нечто подобное говорить прилюдно, ни один образованный человек в деревне с тобой разговаривать не станет. – Старая Сова взяла у Луны котелок и сильно сжала ее мокрые пальцы в своей ладони. – Пойми, сорнячок мой милый, тысячелистник мой дорогой! Ты уже не дитя. А когда я уйду, ты станешь совсем взрослой – в глазах других людей по крайней мере. И то, что в устах ребенка люди воспринимают как глупость, в устах взрослой женщины превращается в святотатство, в злобу или в безумие. Делай дело так, как считаешь нужным, но держи рот на замке и собственных воззрений постарайся вслух не высказывать. А огонь держи все-таки подальше от воды и землю – подальше от воздуха.

– Но ведь…

– А теперь вылей воду и ступай спать.

Юная Луна снова вышла в сад и одним движением выплеснула воду из котелка – на юг, потому что магический отвар был посвящен огню. Она еще немного постояла на холоде, чувствуя в душе невыносимую тяжесть, которая была куда сильнее грусти, страшнее любых слез. Луна старалась дышать как можно глубже, надеясь заморозить эту душевную боль и выдохнуть ее из себя. Пусть наружу вылетят даже мельчайшие ее осколки! Вот только ни холод, ни ветер над этой болью оказались не властны.

– Я бы, конечно, хотела стать взрослой, – прошептала Луна. – Но предпочла бы навечно остаться ребенком здесь с тобой, чем быть взрослой – без тебя.

Звук собственного голоса и понимание того, что эти слова истинны, сделали то, чего не смог холод. Ужасная тяжесть в ее душе словно дала трещину, а потом растаяла и излилась в горьких слезах. Постепенно царивший в саду порядок подействовал на нее успокаивающе; круглые клумбы и рабатки [6]6
  Рабатка – узкая насыпная гряда для разведения цветов по бокам садовых дорожек. ( Прим. ред.)


[Закрыть]вдоль дорожек, разбитые Старой Совой и засаженные ее любимыми цветами, заставили высохнуть ручьем лившиеся слезы, а добрый прохладный ветерок вытер их следы с ее лица.

На заре, когда первые солнечные лучи робко коснулись верхушек деревьев, Старая Сова пристроила на спину заплечный мешок и решительно спустилась с крыльца, разрешив Юной Луне проводить ее только до калитки. В зыбком утреннем тумане Старая Сова казалась девушке единственным реально существующим человеком – коренастая, уверенная, в поношенном шерстяном плаще диковатого лилового цвета; ее темные с сильной проседью волосы были заправлены под зеленую шляпу с обвисшими, как у какого-нибудь пьянчуги, полями.

– По-моему, зря ты надела эту шляпу, – улыбнулась Луна, изо всех сил борясь с застрявшим в горле комком слез. – Ты в ней на баклажан похожа.

– Ничего. Мне она нравится! И вообще – я уже старуха, так что имею полное право одеваться по собственному вкусу.

Сейчас она уйдет… Что же сказать ей на прощанье, кроме обычных слов, которых непростительно мало, которыми никак не выразить то, что рвется из души?

– Когда ты вернешься?

– Когда его найду. Или когда узнаю, что это невозможно.

– Ты всегда учила меня: не стоит и пытаться доказать недоказуемое.

– Ну, вообще-то есть некоторые способы… – Старая Сова искоса глянула на нее. – С их помощью можно порой и недоказуемое доказать.

Юная Луна поежилась: солнце еще почти не грело. А Старая Сова подмигнула ей, легонько ущипнула за подбородок и вышла за калитку. Аккуратно закрыв ее за собой, она, не оглядываясь, стала спускаться по склону холма. А Луна смотрела ей вслед – такой нелепой в своем зелено-лиловом одеянии, такой простой и сильной… А потом деревья совсем скрыли ее из виду.

Она произносила над каждым кабачком сохраняющее заклятие, прежде чем убрать его в кладовую. Она в должное время возносила почести четырем стихиям – каждой в свой час. Она варила сыры и делала вино. Она собрала и развесила на просушку последние травы. Она старательно выбила все ковры и натерла воском полы во всех комнатах в преддверии зимней слякоти. Она починила тростниковую крышу и изгородь, подрезала яблони, перекопала все грядки и клумбы, каждый раз испытывая удовлетворение от того, что поддерживает порядок, давно установленный Старой Совой.

Она взяла на себя также и другие обязанности, которые издавна исполняла Старая Сова. Когда выпал первый снег, соседи один за другим потянулись к ней со своими недугами и горестями. Они звали Юную Луну, если у ребенка поднялась температура, или собака сломала лапу и нужно закрепить ее в лубок, или лошадь поранила бок и надо зашить рану…

Люди советовались с ней, в какой день лучше заключать сделку, спрашивали, нет ли такого заклятия, с помощью которого можно заставить наконец ядовитый паслен убраться с пастбища. В благодарность за помощь и советы они приносили ей охапку омелы, ивовую кору, мешок ржаной муки, горшок масла.

Юная Луна ничего не имела против такой работы. Так она была воспитана. Эта работа казалась ей такой же естественной, как то, что утром нужно вставать с постели. Но вскоре она обнаружила, что ей неприятно получать плату за помощь людям.

Когда к ее калитке подъехал на своем ослике сын их ближайшего соседа, Фелл, и подал ей мешок со словами благодарности, она чуть не бросила мешок ему в лицо. Старая Сова научила ее всему и оставила здесь вместо себя, чтобы служить людям, так что плата полагалась вовсе не ей, а Старой Сове! Но сейчас невозможно было сказать, что она увидит первым – Старую Сову или дно этого мешка с мукой…

– Ну и вид у тебя! – сказал Фелл. – Смешная ты все-таки!

– А ты просто дурак! – сердито ответила Юная Луна. Она имела право так ответить, ведь это она учила Фелла лазить по деревьям и ловить рыбу. – Кстати, тебе известно, что у людей обычно имеются такие штуки из дерева или из кости с множеством зубчиков, которые стоят тесно-тесно? Их еще «расческами» называют?

– Ха-ха-ха. Очень смешно. – Он ткнул пальцем в мешок с мукой и с мечтательным видом предположил: – Я вот думаю, когда ты все это пустишь на пирожки, то, наверное, страшно растолстеешь!

И со смехом поспешил удрать от нее, погоняя своего ослика. Снег так и летел у ослика из-под копыт. А когда они поднялись на холм, Фелл обернулся и помахал Юной Луне рукой.

После разговора с Феллом ей сразу стало легче. А вот Старая Сова никогда бы в подобный разговор не вступила!

Каждый вечер на заре Юная Луна вытаскивала из посудного шкафчика над каминной полкой барабан Совы. Она смотрела на него, нежно гладила и вспоминала свою наставницу, стараясь представлять ее себе здоровой, сытой и благополучной, в тепле и безопасности, среди добрых людей. А потом, когда краешек солнца уже готов был исчезнуть за далекими горами, Луна один раз ударяла барабанной палочкой по обтянутой мягкой кожей поверхности барабана, и барабан звучал, точно дятел на ветке дерева.

И каждый раз Луна удивлялась: неужели Старая Сова действительно меня слышит? И если это так, то нельзя ли ударить в барабан еще раз? А что, если она ударит в барабан три раза подряд? Вдруг тогда Старая Сова решит, что дома что-то случилось, и вернется?

Но дома все было в порядке. И Луна, вздохнув, убирала барабан в шкафчик до следующей вечерней зари.

Миновала самая долгая ночь. Юная Луна ходила в гости к соседям, а они – к ней. Она приносила им в подарок еловые ветки, перевитые омелой, и медовое печенье и непременно произносила на пороге дома благословляющее заклятие. Земля то оттаивала, то снова замерзала, оттепели сменялись морозами, и незаметно подошло Сретение. Этот день отмечался благословением горящих свечей, и Луна отправилась в деревню, где люди беспечно веселились, ожидая скорого прихода тепла, чтобы посмотреть, как станут зажигать свечи от прошлогоднего огня. Вполне возможно, говорили ей деревенские, что никто никогда отыскать этого принца так и не сможет. А уж если Повелитель камней забрал его к себе под землю, так он и будет отныне лежать там бездыханный в вечном молчании. Не было ли какой весточки от Старой Совы, спрашивали люди у Юной Луны, ведь она так давно в путь отправилась?

– Да, – отвечала Луна, – она ушла уже очень давно.

Сад начинал как бы незаметно шевелиться, постепенно пробуждаясь от зимнего сна, подрагивать, точно кошка, которой приснилась вкусная еда. Отовсюду доносился шум талых вод, хотя снежный покров казался еще совершенно нетронутым, а реки и пруды были по-прежнему скованы льдом.