Текст книги "Дорога Короля"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Элизабет Энн Скарборо,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Чарльз де Линт,Джон Браннер,Джейн Йолен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)

Рядом потрескивал небольшой костерок, и Гримке, сын Гранкеля, понемножку подкармливал огонь щепками и каким-то иным, незнакомым Скэтвалю топливом. Переменчивый ветерок то и дело направлял дым прямо в лицо вождю халогов, и тот начинал кашлять и задыхаться: дым пахнул совсем не дровами. В какой-то момент Скэтваль чуть было не сказал Гримке, чтобы он немедленно погасил костер и прекратил свое колдовство. Но все-таки не сказал, продолжая глотать ядовитый дым.

Гримке поставил серебряную чашу для сбора жертвенной крови прямо в огонь, и в языках пламени, лизавших стенки чаши, резные изображения богов и диких животных как будто ожили и зашевелились. Скэтваль даже глаза протер. Он знал, что такое часто бывает, когда воздух над костром дрожит от жара, но сейчас это было нечто особенное! В чаше булькало и вздувалось пузырями что-то густое, вязкое, и Гримке удовлетворенно кивнул.

Затем он взял две совершенно одинаковые чаши – одну с кровью (кровь была его собственная и Скэтваля), а вторую с горьким пивом – и очень медленно, ровными струйками стал сливать обе жидкости в большую чашу, стоявшую на огне.

– Изгони захватчиков с нашей земли, преследуй их, пока не охватит их смертный ужас, пока смерть не заглянет им в лицо, – негромко, нараспев повторял он. – Пусть сгорят их души, как горит наша кровь! И пусть судьба их будет горше этого пива! И да познают они горе, и да познают они стыд, и да забудут они бога своего, и в награду обретут лишь холод могилы…

Голос колдуна звучал странно, он то вскрикивал, то переходил почти на шепот, но не умолкал, и у Скэтваля от этого бесконечного заклинания по всему телу бегали мурашки, хотя колдовство это и было направлено не на него. Но он всем своим существом чувствовал его силу и был преисполнен леденящего ужаса.

Холодны и мрачны были боги халогов; суровой и жестокой была их власть над этой землей. И все сильнее чувствуя, как Гримке с помощью магии заставляет богов проявить свое могущество, Скэтваль вдруг подумал: а что, если этот Фаос действительно добрее и лучше, что, если он был бы более спокойным и безопасным божеством для северного народа? И тут же усилием воли он погасил крамольную мысль, надеясь, что свирепые боги халогов не успели ее прочитать.

Да и слишком поздно было теперь сомневаться. Голос Гримке стал громче, временами превращаясь в дикие вопли. И вскоре с той стороны, где стояли палатки вайдесских жрецов, тоже послышались вопли. В этих воплях отчетливо звучал ужас, и Скэтваль снова подумал, что, может быть, ему все-таки стоило тоже перейти на сторону Фаоса.

Нет! Он даже головой покачал. Фаос, возможно, и был бы отличным богом для халогов, но тогда правителем его страны стал бы автократор Ставракиос, и он, Скэтваль, как никто другой, отлично понимал: невозможно принять одного, не приняв и другого.

Гримке, сын Гранкеля, поставил наконец на землю свои магические серебряные чаши. Мерцающий огонь костра освещал его усталое лицо, по которому ручьями тек пот; резкие морщины пролегли от носа к углам рта; и голос его звучал хрипло, когда он медленно промолвил:

– Моя магия сделала все, на что была способна.

Квелдальф очнулся от сна, исполненный ужаса. Солнце просвечивало сквозь полог палатки, и он, увидев солнце, вздохнул с облегчением, словно боялся, что отныне ему будет это запрещено. Вот еще глупости! Он даже головой покачал. Сны – это всего лишь сны, и не важно, какими пугающими они порой могут быть. Стоит встать солнцу, и сны улетают прочь. Но отчего-то сон, приснившийся ему только что, никуда улетать не желал.

Оказалось, что он лег спать, так и не раздевшись, и теперь, лишь снова перепоясав свое синее одеяние, сразу вышел из палатки, чтобы поскорее произнести утреннюю молитву солнцу, символу бога Фаоса. Тзумас, Нифон и Антилас, видимо, все еще спали. Вот лежебоки, подумал Квелдальф и привычным жестом воздел руки к небесам.

– Слава тебе, о Фаос, наш добрый бог, чья душа столь велика и милосердна…

Краешком глаза он заметил Скэтваля, который, точно бешеный бык, ломился сквозь заросли на склоне, направляясь явно к нему. Но решил не подавать вида, что заметил вождя, пока не завершит молитву.

– Так ты жив?! – заорал подбежавший Скэтваль, словно это было непростительным преступлением со стороны Квелдальфа.

– Ну… да, – промолвил, улыбаясь, Квелдальф. – Наш добрый бог позволил мне благополучно пережить еще одну ночь. Неужели я настолько стар, что у тебя вызывает такое удивление мысль о том, почему это я еще не умер?

– А ты бы проверил, как там твои приятели, – каким-то странным тоном посоветовал ему Скэтваль, по-прежнему не сводя с него глаз.

– Не стану я попусту тревожить их, когда они спят, – возразил Квелдальф.

Он прекрасно знал, что Тзумас, если его не вовремя разбудить, бывает похож на раненого медведя.

– Немедленно загляни к ним! – Скэтваль так свирепо топнул ногой, что Квелдальфу пришлось подчиниться.

Он подошел к палатке Нифона и, откинув полог, заглянул внутрь. Через мгновение он уже вынырнул из палатки, страшно бледный и с трудом сдерживая тошноту. Пальцы его сами собой изобразили на груди солнечный круг. Едва придя в себя, он бросился к палаткам Антиласа и Тзумаса, все еще надеясь, что с ними-то все в порядке, но и там он нашел лишь скрюченные мертвые тела своих собратьев. На лицах всех вайдесских жрецов застыл неописуемый ужас, страшно исказивший их черты.

Наконец Квелдальф снова вернулся к Скэтвалю и спросил, глядя ему прямо в глаза:

– Почему же ты пощадил меня? Я бы предпочел умереть вместе с моими братьями!

Он знал, что вождь неприязненно относится к вере в доброго бога, однако и представить себе не мог, что он настолько ненавидит ее служителей, чтобы сотворить с ними такое… В целом Скэтваль казался ему человеком достаточно благоразумным. Но разве благоразумный человек способен…

Скэтваль прервал его тягостные раздумья:

– Клянусь богами, я был уверен, что колдовство Гримке поразит вас всех – и тебя в первую очередь! И тебе достанется больше, чем прочим! Ведь без тебя они здесь были ничто, а ты и без них остаешься для меня смертельно опасным врагом. И не только для меня, но и для всего того, что мне дорого. И теперь, оставшись в живых после колдовства Гримке, ты стал еще более опасен. Знай: с твоим богом я, возможно, и смог бы как-то сосуществовать; во всяком случае, я бы, страдая в душе, терпел его, если бы его принял мой народ. Но вместе с Фаосом ты неизбежно привел бы сюда и Ставракиоса, а этого я не потерплю! А теперь, Квелдальф, беги, пока еще жив. Спасайся, если хочешь и можешь.

Квелдальф медленно покачал головой. Он понимал, что в словах Скэтваля много правды; случайно подслушанные им разговоры вайдесских иерархов свидетельствовали примерно о том же. В определенном смысле вера в Фаоса была всего лишь перчаткой, внутри которой пряталась умелая и ловкая рука имперского господства. Если халоги примут веру в Фаоса, то в один прекрасный день они будут вынуждены принять и господство Ставракиоса или его наследников.

Но к этой стороне веры в Фаоса Квелдальф всегда был равнодушен. Он, всей душой с детства уверовав в бога с великой и милосердной душой, искренне считал, что и другие должны непременно уверовать в него во имя спасения своей души. Столь же искренне он полагал, что халоги, его родной народ, слишком долго пребывали в духовной слепоте, обреченные после смерти на вечные страдания в ледяных колодцах Скотоса, ибо не знали священного учения Фаоса. То, что добрый бог выделил именно его, Квелдальфа, дабы он повел халогов к свету, наполняло его душу такой святой радостью, какой он не знал с того дня, когда впервые узрел строгий лик Фаоса в храме солнечной Скопенцаны.

И он снова покачал головой и сказал:

– Нет, Скэтваль, я никуда не побегу. Я ведь так тебе и сказал, едва ступив на землю халогов. Ты можешь убить меня, но, пока я дышу, я буду прославлять доброго бога Фаоса и нести свет его учения твоему народу. Именно эту задачу возложил он на меня. И он – моя единственная защита от любого зла. Если же мне суждено здесь погибнуть, душа моя все равно останется в его власти.

К его удивлению, Скэтваль громко рассмеялся и сказал совсем не сердито:

– Ты можешь сколько угодно верить в вайдесского бога, но душа-то у тебя халога! А мы, халоги, – люди прямые и твердые в своих намерениях, а не такие скользкие и гибкие, как эти южане. Трое твоих приятелей, что лежат сейчас мертвыми в своих палатках, уж постарались выдать мне полную порцию всякой лжи, в которой извивались как черви! Такими вайдессы были всегда, на протяжении многих столетий. Все их господство строилось на лжи.

– Но я лгать не привык, – просто сказал Квелдальф.

– А я это понял. – Скэтваль прищурился. Его светлые глаза, казалось, пронизывали Квелдальфа насквозь, точно голубые клинки. – Между прочим, именно поэтому, похоже, ты и остался в живых нынче ночью. Да нет, я не хочу сказать, что те вайдессы были неискренни в служении своему богу…

– Моему богу, – поправил его Квелдальф.

– Да как угодно! Они тоже ему служили – по-своему, разумеется. Однако они одновременно служили и Ставракиосу. А ты – будь ты проклят! – настолько полон своей верой в этого Фаоса, что в твоей душе нет больше места ни для чего другого! Вот почему твоя вера и защитила тебя, а их вера, будучи легковесной шелухой, оказалась никчемной.

– Что ж, вполне возможно, ты прав. – Квелдальф вспомнил, как смеялась Скьялдвор, рассказывая ему, что трое вайдесских жрецов вовсю нарушают обет безбрачия. Вспомнив о Скьялдвор, о том, как она тогда прильнула к нему всем телом и как его мужское естество неистово устремилось ей навстречу, он тихо промолвил: – И все же я не настолько чист душою, чтобы грядущие поколения считали меня святым. И душа моя порою столь же полна греховных помыслов, как и у любого другого, хоть я и стараюсь с этими помыслами бороться по мере своих сил.

– А по-моему, вряд ли кому из людей дано знать, как станут относиться к нему потомки, – сказал Скэтваль. – Разве я не прав? Ведь мы совершаем то, что хотим и можем, лишь в течение отведенной нам жизни. И понимания этого для человека должно быть достаточно. Лишь богам известно, как впоследствии переплетутся нити и цели наших жизней.

– Да, и в этом я с тобой в кои-то веки полностью согласен, если не считать того, что ты не совсем верно выбираешь слова.

И, сам себе удивляясь, Квелдальф с почтением поклонился Скэтвалю, словно своему иерарху. И еще более ясно, чем прежде, понял: вождь халогов тоже до последней капли крови будет сражаться за тот образ жизни, который считает единственно верным. И это опечалило Квелдальфа, ибо он всегда был уверен, что те, кто не сумел уверовать в доброго бога, уважения не достойны, а к Скэтвалю он невольно испытывал уважение, хотя и был убежден, что путь Фаоса – единственно правильный.

– А ведь мы могли бы стать друзьями, если бы принадлежали одной вере, – тихо промолвил он.

– Да, могли бы, хотя из-за твоей несгибаемой честности ты – наперсник опасный: ты словно острейший меч, лишенный ножен. – Скэтваль задумчиво погладил бороду. – А впрочем, все еще возможно. Как тебе такой план? Ты перестаешь убеждать халогов отказаться от наших богов и сам отказываешься от своего Фаоса, снова отращиваешь волосы и всю оставшуюся жизнь живешь с нами вместе как истинный халог – ведь, в сущности, для этой жизни ты и был рожден.

Квелдальф покачал головой, удивленный тем, какая волна тоски поднялась вдруг в его душе.

– Вели моему сердцу сперва перестать биться, прежде чем повелишь мне покинуть моего доброго Фаоса с великой и милосердной душой!

– Но если ты этого не сделаешь, твое сердце все равно скоро биться перестанет!

Скэтваль в гневе схватился за рукоять меча.

Квелдальф снова поклонился вождю.

– Чему быть, того не миновать. Я не убегу. Но и молчать не стану. Делай со мной, что хочешь, вождь халогов. Моя судьба в руках Фаоса.

– Не хотелось бы мне убивать тебя: ты мне нравишься. Но если я буду вынужден тебя убить, я это сделаю. – Скэтваль вздохнул. – Я ведь уже говорил: ты настоящий халог. Немало отважных воинов, воспетых в наших песнях, тоже предпочли умереть, не покорившись.

– Я помню эти песни с детства, – кивнул Квелдальф. – Но и среди тех, кто верует в Фаоса, есть свои мученики. Это вайдессы, которые отдали доброму богу все. И для меня было бы большой честью оказаться в их числе. Ты дашь мне заступ, Скэтваль, чтобы я мог похоронить своих друзей?

– Дам, конечно, – сказал Скэтваль. – И знаешь, Квелдальф…

– Да?

– Вырой заодно и четвертую могилу.

В шлеме и кольчуге, держа наготове копье с ясеневым древком, Скэтваль неторопливо шел к собравшимся среди поля неофитам. Полдюжины воинов, тоже в кольчугах и при оружии, шли за ним следом. Один из них нес большой моток веревки.

Квелдальф, должно быть, уже заметил вождя и его сопровождение, однако молитву свою не прервал, и вид у него был такой, словно все эти вооруженные люди пришли для того, чтобы помолиться с ним вместе.

Однако, видимо слыша лязг оружия и доспехов, кое-кто из неофитов начал оглядываться. Никто из них вооружен не был, тем не менее они мгновенно сдвинулись, образовав круг, и закрыли жреца своими телами. А те, у кого на поясе висели ножи, выхватили их из ножен.

На щеках у Скэтваля заиграли желваки. Одно дело – убить вайдвеского жреца, но совсем другое – сражаться со своими соплеменниками.

– А ну разойдитесь! – велел он им, но никто – ни мужчины, ни женщины – с места не двинулся. – Боги! Да неужели вы уподобитесь воробьям, готовым спасти выкормленного ими кукушонка? Которого, кстати, подсунул вам Ставракиос?

– Квелдальф – святой человек. Хороший человек, – сказал Калмар, сын Сверре, отличный земледелец и сам далеко не худший из людей.

– Я этого не отрицаю, – сказал Скэтваль, и его вооруженные воины изумленно уставились на него. Но он, даже не взглянув на них, продолжал: – Но как раз это и делает его особенно опасным для нас самих и нашей страны. Спросите у него самого, если в моих устах это вам кажется ложью! – Голос Скэтваля звучал теперь резко и повелительно. – Ну же, давайте спросите его!

И хотя ни один из неофитов так и не тронулся с места, они действительно стали поглядывать на Квелдальфа.

А он смотрел только на Скэтваля. И в глазах его не было ни капли страха. Потом, быстро начертав на груди солнечный круг и прижав к сердцу правую руку в традиционном вайдесском военном приветствии, он промолвил:

– Скэтваль говорит правду. Приняв веру в доброго бога Фаоса, вы не сможете оставаться прежними. Истина, изложенная в его учении, растопит лживые представления, что еще живут в ваших душах, как жаркое солнце съедает остатки снега весной в стране халогов.

– Слышите? Ведь он уже причислил себя к стану наших врагов! – воскликнул Скэтваль. – Неужели вы позволите ему и вас превратить в мягкотелых южан?

– Квелдальф – не мягкотелый южанин, – отважно возразил ему Калмар.

Он держал свой нож низко, как держат его те, кто хорошо владеет коротким клинком. И все же после слов Скэтваля некоторые халоги вышли из круга и встали в сторонке, глядя, что будет дальше.

– Я не допущу, чтобы брат пролил кровь брата, – сказал Квелдальф. – А потому прошу вас: отойдите от меня. Я уже говорил Скэтвалю, что никуда от него не убегу. И пусть Фаос примет меня в свои чертоги. И если ваш вождь желает послать меня туда, я охотно туда отправлюсь. А грядущий мир все равно будет лучше, чем тот, в котором мы живем сейчас.

– Но, святой отец… – запротестовал было Калмар, и Квелдальф остановил его, покачав головой.

И тогда Калмар, сын Сверре, пробормотал лишь одно слово, которое все неофиты стали повторять шепотом, и Скэтваль тоже его услышал:

– Обречен.

Калмар снова умоляюще посмотрел на Квелдальфа, и снова Квелдальф отрицательно покачал головой. Слезы блестели у Калмара на глазах, когда он опустил руку с ножом и отступил в сторону. Один за другим неофиты стали расходиться, и вскоре между Квелдальфом и Скэтвалем никакой преграды не осталось.

– Его нужно отвести на опушку леса, – обратился вождь к своей свите, – и как следует связать.

– В этом нет никакой необходимости, – сказал Квелдальф. Он сильно побледнел, но голос его звучал по-прежнему ровно. – Я же сказал, что никуда не побегу, и это действительно так. А впрочем, поступайте, как считаете нужным. И покончим с этим.

– Было бы куда проще по-другому, жрец, – с тайной надеждой тихо промолвил Скэтваль.

– Нет. И не стоит связывать меня, чтобы я мог показать, что готов с радостью бросить жизнь к ногам моего повелителя – бога с великой и милосердной душой; я действую по собственной воле. – Квелдальф глубоко вздохнул и промолвил: – Не мог бы ты, о вождь, после моей смерти сделать мне одно одолжение?

– Если смогу – без ущерба для себя, – кивнул Скэтваль.

– Уложи мою голову в соль, словно макрель, когда ее солят на зиму, и передай сосуд с нею первому же вайдесскому шкиперу, чье судно войдет в фьорд Лигра. Расскажи ему обо мне и попроси отвезти мою голову – и мою душу! – в храм Фаоса, чтобы там смогли узнать о тех мучениях, которые я принял во имя доброго бога.

Скэтваль молчал, задумчиво поглаживая бороду. Ставракиос вполне способен превратить подобную «реликвию» в предлог для начала войны. С другой стороны, Ставракиосу редко нужен какой-то особый предлог, если уж он решит воевать, и вождь согласно кивнул:

– Хорошо. Я сделаю то, о чем ты просишь… Даю тебе слово.

– Ну тогда бей. – Квелдальф воздел руки к небесам и стал молиться: – Благословен будь, о добрый Фаос с великой и милосердной душой, знавший заранее…

Скэтваль вложил в удар всю свою силу, стараясь, чтобы смерть Квелдальфа была скорой и не такой мучительной. Острие копья пробило тело и вышло из спины, прорвав синее одеяние жреца. Квелдальф еще продолжал молиться, когда ноги у него подкосились. Воины Скэтваля добили его, когда он уже лежал на зеленой траве. Кровь ручьем хлынула у него изо рта, он дернулся и застыл.

Скэтваль повернулся к новообращенным халогам, с ужасом взиравшим на это убийство, и устало сказал:

– Все. Конец. Отправляйтесь-ка по домам и принимайтесь за работу. Теперь вы и сами видите, чьи боги оказались сильнее, так неужели вы и впредь станете поклоняться богу, который позволил забить, точно свинью, того, кто любил его всем сердцем? Этот Фаос хорош только для вайдессов, которые готовы по-рабски служить знати и автократору. А мне нужен такой бог, который и сам, опоясавшись мечом, будет сражаться вместе со своей паствой и погибнет с нею вместе, как подобает настоящему халогу! – И он посмотрел Калмару, сыну Сверре, прямо в глаза. – Или ты, Калмар, думаешь иначе? Говори!

Калмар не дрогнул и глаз не отвел. Он, как и Квелдальф, держался на редкость спокойно. И долго молчал. Потом посмотрел на труп Квелдальфа и вздохнул.

– Нет, Скэтваль. Все так и есть.

Скэтваль тоже вздохнул, по-прежнему мрачный, но явно удовлетворенный ответом Калмара. Тихий шепот пролетел по рядам неофитов, только что услыхавших, что Калмар признал могущество прежних богов своего народа. Они еще долго стояли там, глядя на Квелдальфа, лежавшего в луже собственной крови, и две-три женщины неуверенно осенили себя знамением в виде солнечного круга. Но большая часть людей уже начинала расходиться с поля, где они только что молились Фаосу.

Скэтваль даже не улыбнулся. Он ничем не выдал своих чувств, в душе празднуя победу. Через год кратковременное увлечение халогов этим Фаосом будет забыто, как очередная песня, которую поют все лето, а потом надолго забывают.

Довольный тем, как все повернулось, Скэтваль велел своим спутникам:

– Васа, Хель, возьмите его за ноги и сбросьте в ту яму, которую он выкопал. Но сперва отсеките ему башку. Обещание есть обещание.

– Хорошо, Скэтваль, – сказали оба воина разом, и он услышал в их голосах то же глубокое уважение, какое чувствовал всегда.

Они говорили с ним почти так же почтительно, как если бы он был Ставракиосом Вайдесским, единоличным правителем могущественной империи, а не Скэтвалем Быстрым из страны халогов, вождем одного из трех вечно враждующих между собой племен. Ощущение собственной власти, такое же пьянящее и сладкое, как вино с юга, переполняло его грудь; оно придало его походке особую горделивость, когда он двинулся по тропе к Большому дому.

Но его дочь Скьялдвор, заметив яркую кровь на светлом древке его копья, с плачем выбежала из дома и бросилась через сад к лесу. Он долго смотрел ей вслед и озадаченно чесал бороду. Потом несколько раз воткнул острие копья в землю, счищая с него кровь Квелдальфа, и насухо вытер тряпицей, чтоб не заржавело.

– Вот и пойми этих женщин! – проворчал он, прислонив копье к земляной стене Большого дома. Затем открыл дверь, вошел, спокойно кивнул своей жене Ульвхильд и сказал: – Ну что ж, вот я и вернулся.