Текст книги "Запоздалый суд (Повести и рассказы)"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)
5
Шел с Розиного огорода Федот Иванович темнее тучи.
Как-то нескладно и неладно день нынче начался. Какие-то гусята, засони-бульдозеристы, а теперь вот крик и и слезы этой истерички… Одна пустая трата нервов. Никакого доброго дела за все утро – одни пустые разговоры, одна ругань, и больше ничего. В книжках, в кино – там председатели колхозов ворочают большими делами, умно рассуждают, что-то решают и проводят эти решения в жизнь. А чтобы председатель выгонял гусей с колхозного поля или ругался из-за какого-то – будь он неладен! – огорода – такого Федоту Ивановичу видеть как-то не приходилось. А председательская работа (чертова работа, к слову будь сказано!) больше всего из такой вот нервозной мелочи и состоит: тут проверь, того проконтролируй, с тем поругайся, а кому-то и хвоста накрути. Иначе никакой дисциплины не жди, а жди, когда тебе же самому на шею сядут…
Здание колхозного правления – предмет гордости Федота Ивановича – стоит посреди деревни, выделяясь среди соседей массивными колоннами и высоким каменным балконом. Здание, может, не такое уж ах как красивое, но – внушительное. Таким именно, по мнению Федота Ивановича, и должен быть дом, из которого осуществляется руководство колхозом. Чтобы каждый приходящий сюда, еще не переступив порога, ощутил чувство уважения к людям, которые здесь работают.
От середины улицы к правлению ведет тротуар, выложенный железобетонными плитами. Но, пройдя и этим тротуаром, не сразу вот так и попадешь под колонны у входной двери. Дом обнесен палисадом, так что сначала войдешь в калитку, увидишь справа и слева цветочные клумбы, кусты черноплодной рябины, а уж потом только, налюбовавшись всей этой красотой и еще раз отдав должное размаху и вкусу хозяина дома, можешь войти под его своды.
Первое, что сделал Федот Иванович, придя в правление, это вызвал техничку тетю Настю и коротко приказал:
– Через час собери членов правления.
– Да как же я соберу за час, – развела руками Настюк, – ведь люди в поле?
– Разрешаю запрячь моего жеребца.
Какое-то время Федот Иванович посидел один, прибирая на столе бумаги, затем медленно провел пятерней но жестким, начавшим седеть, волосам и нажал кнопку звонка.
Вскоре же в комнату вошла – даже, пожалуй, не вошла, а этак игриво впорхнула, несмотря на свою дородность – бухгалтер Шура. Было Шуре что-то около тридцати, по ей нравилось изображать из себя двадцатилетнюю, вот она и старалась, насколько это было возможно при ее комплекции, не ходить, а порхать.
Шура – цок! цок! цок! – доцокала до стола и, не ожидая приглашения, села на стул.
– Что нового, Шурочка? – спросил Федот Иванович.
– Всю ночь не могла уснуть. Все ждала. Ведь обещался прийти…
– Нашла время… Я тебя о деле спрашиваю.
Шура обиженно, почти совсем по-детски надула сочные, чуть подкрашенные губы:
– Эх, Федя, Федя. Будто я тебе о каких-то пустяках!
– Ну ладно, ладно. Об этом после поговорим… Ты скажи, поревела ли нам деньги нефтебаза? И – помнишь, я просил проверить, не слишком ли большой счет нам: прислало СМУ. Проверила? А то они народ такой, что и несделанные работы проводят по бумагам, как сделанные – бумага-то ведь она что, она все стерпит…
– Проверила и счет опротестовала. Лишние деньги платить не будем.
– Молодец! – похвалил Федот Иванович. – А теперь вот что. Перечисли деньги мебельному магазину, и пусть в эту сумму войдет и стоимость трюмо, про которое ты мне как-то говорила. Так вот, трюмо возьмешь себе, а слет оформи – на стулья… Ну, да ты знаешь не хуже меня, как это делается.
– Спасибо, Федя.
– А вечером – день нынче идет какой-то тяжелый, весь на нервах – вечером махнем на рыбалку. Надо немного развеяться, а то так и на стопку скоро полезешь… Что приготовить и взять с собой – ты знаешь. Действуй!
Обрадованная, довольная Шура легко вскочила со стула – аж кудряшки на висках взметнулись – и, сверкая полными икрами, пошла-побежала к двери.
Федот Иванович проводил ее внимательным взглядом и – не первый ли раз за нынешний день? – его губы тронула улыбка: хорошо, что есть у него такой бухгалтер!
Размягчившись, он даже начинает думать, а не зря ли собирает правление, не лучше ли махнуть рукой на Розу и не подымать лишнего шума? По уязвленное самолюбие берет верх: нет, такое прощать нельзя! Кому другому, может, он бы и простил. Кому другому, но не Розе…
Было время, не Шуру – Розу он метил поставить бухгалтером: грамотная, смышленая. Но Роза – куда там! – загордилась, поставила его ни во что. А теперь она – если бы и захотела – не нужна ему. Теперь у него есть Шура… Сначала Федот Иванович доверил Шуре кассу. Видит – дело получается. Ездят вместе с Шурой в банк получать деньги, каждый раз там гуляют у друзей-приятелей, однако же дебит-кредит у Шуры сходится. Да и вела себя Шура с умом, не изображала недотрогу, а когда навеселе была, так и прямо говорила, что, мол, один раз живем. Городские, они лучше деревенских понимают, зачем человеку жизнь дается…
С годами связь с Шурой становилась все тесней. По деревне – деревня, она деревня и есть! – пошел слушок. Тогда Федот Иванович призвал на помощь бригадира трактористов Васю Берданкина. Тот быстренько нашел подходящую кандидатуру в Шурины женихи – выпивоху Ефрема Смолова. Сыграли свадьбу, и через какой-нибудь год вырос у Ефрема с Шурой – как в сказке – новенький дом с четырьмя окнами по лицу, с резными наличниками, с сенями и крылечком. Однако недолго жить и довольствоваться всем этим суждено было Ефрему: пьяный, во время купания, утонул в Суре. Осталась в доме молодая вдова. И немало охотников нашлось войти в этот дом на правах нового хозяина, да всем им Шура дала от ворот поворот. Так и по сей день гордо стоит на самом краю деревни красавец дом, обнесенный вместе с подворьем высоченным забором – попробуй, подступись! – и живет в этом доме одинокая молодая вдова. Бывает, что любители пошастать по чужим дворам стучатся по ночам в ее нарядную калитку. Однако открывается она лишь для двух человек: председателя колхоза и бригадира трактористов – веселого Васи Берданкина. Федот Иванович знает, что Вася изредка наведывается к Шуре, он даже подозревает, что Шура бы не прочь вовсе отбить Васю от жены и зажить с ним. Но Федот Иванович так же твердо знает, что Шура побаивается его и ни в чем – ни в колхозных, ни в личных делах – не поступит против его воли и желания…
Приход шумного Васи Берданкина – легок на помине! – прервал размышления председателя.
Федот Иванович с пристрастным вниманием оглядел ладного, крепкого бригадира и позавидовал его молодости, свежести лица – ни одной морщинки у шалопая нет, это ведь надо! Ну, да и то сказать: тридцать лет для мужика – вторая молодость.
Держится Вася с председателем смело, свободно, как с давнишним закадычным другом. Федот Иванович на несколько вольное обращение Васи смотрит сквозь пальцы; он знает, что в нужную минуту всегда может приструнить бригадира, и тот ни в чем не осмелится ослушаться его.
– С чего это вдруг так приспичило правление-то собирать? Что за гром грянул и надо срочно креститься?
Вася вольно сел на тот же стул у председательского стола, на котором только что сидела Шура, и, заложив ногу на ногу, начал закуривать.
– Потерпи малость, узнаешь, – не стал ничего объяснять Федот Иванович.
Дверь слегка приоткрылась, и в нее робко заглянул Александр Петрович Масленкин.
– Можно?
– А остальные еще не пришли? – спросил Федот Иванович. – Как придут – вместе и заходите.
Так и не переступив порога, Масленкин тихонько закрыл дверь.
И нравится, и не нравится Федоту Ивановичу вот эта робость, эта смиренность агронома. Оно-то понятно: еще и двух лет не прошло, как парень закончил сельскохозяйственный институт; учился на колхозную стипендию и, значит, чувствует себя в неоплатном долгу перед колхозом и перед главой колхоза в первую очередь. Да и теперь получает немногим меньше председателя. Как тут не быть благодарным председателю, как не выказывать ему свое почтение! Все это так, и все это правится Федоту Ивановичу. Но уж не слишком ли, не сверх ли всякой меры робеет перед ним агроном, и не только боится слово поперек сказать – боится при нем вообще свое мнение высказывать. А если он и дальше будет только глядеть председателю в рот и ждать, что тот скажет, – спрашивается, много ли проку от такого агронома?!
Опять открывается дверь, и опять Масленкин заглядывает в нее.
– Бригадиры пришли. Можно звать?
– Зови, – разрешает Федот Иванович.
Вместе с агрономом в кабинет заходят бригадиры Егор Иванович и Алексей Федорович.
Разница в годах у бригадиров невелика – Егору Ивановичу под пятьдесят, Алексею Федоровичу пятьдесят – но попробуй найди в деревне двух других столь же разных, непохожих человека! Их и по одному виду-то за версту не спутаешь. На Егоре Ивановиче видавший виды, почти добела выгоревший на солнце костюмчик, как на вешалке болтается, словно бы покупал когда-то на вырост, и вот уже износил, а вырасти так и не вырос. На Алексее Федоровиче – аккуратный, в обтяжку, военный френч и диагоналевые, отглаженные брюки. Егор Иванович худощавый и долговязый, Алексей Федорович – и плотнее, и пиже ростом. А сядут, вот как сейчас, рядом – у Егора Ивановича голова черным-черна, без единого седого волоса, у Алексея Федоровича – сплошь белым-бела, и даже узнать нельзя, какими у него в молодости были волосы – рыжими, темными или светлыми.
Ну, внешний вид это еще не все – характером, поведением бригадиры не похожи еще больше. Вот сидит Егор Иванович на своем стуле, мелко помаргивает и уже словно бы самой позой своей заранее, загодя выражает полное согласие со всем, что скажет председатель. Федот Иванович, бывает, и ругнет его: делаешь только то, что я скажу, а собственной инициативы нет никакой. А если рассердится, еще и моргуном или необлизанным теленком обзовет. Однако же Егор Иванович то ли не умеет обижаться, то ли держит себя в руках, но на ругань председателя еще ни разу не ответил хотя бы сердитым словом. И наряды исполняет – тут уж ему надо отдать должное – с исключительным старанием, так что на него всегда можно положиться.
Алексей Федорович работает бригадиром всего лишь второй год. Когда-то, в молодости, учился в сельскохозяйственном техникуме. Потом война. Демобилизовался младшим лейтенантом. Какое-то время поработал бригадиром и даже председателем колхоза, потом снова призвали на службу, и вот в чине майора вышел в отставку. Чтобы офицеры, выходя в отставку, возвращались в родные селенья – нынче большая редкость. А вот Алексей Федорович не захотел жить в городе, приехал в свой Хурабыр. Поначалу между новым бригадиром и председателем были добрые отношения. Но чем дальше, тем они становились хуже и хуже. А в последнее время так и вовсе Федот Иванович чувствует себя словно бы в состоянии необъявленной войны с отставным майором. Мало того что Алексей Федорович частенько не соглашается с председателем – он даже до того дошел, что критикует – да еще как критикует-то! – его на собраниях. По Хурабыру уже ходят разговоры, что, мол, майор привык в армии командовать и здесь в колхозе тоже хочет командовать, хочет стать председателем. Разговоры-то, пожалуй, досужие, пустые, командовать майор не командует и к председательскому стулу тоже, если уж говорить начистоту, не рвется. Но критиковать председателя на собрании – это же явный подрыв авторитета. И надо бы уже давно поставить бригадира на место, а может, и из бригадиров-то вовсе убрать, но попробуй убери, если колхозники, которыми он «командует» – горой за своего бригадира, а коммунисты колхоза недавно выбрали Алексея Федоровича секретарем партийной организации.
Федот Иванович обвел взглядом пришедших, постучал карандашом по столу.
– Что ж, не будем время терять, начнем.
– Маловато, – подал голос Алексей Федорович. – Сколько нас, членов правления, всего-то?
«Даже по такому пустяковому поводу и то надо обязательно идти поперек!» – подумал Федот Иванович. А вслух сказал:
– Бывает, что и бюро райкома проводят при пяти присутствующих. И у нас кворум есть… Вопрос, который мы сейчас обсудим, много времени не займет, но вопрос очень важный. Поговорим о трудовой дисциплине…
Дальше Федот Иванович сказал, что кому же непонятно, что без дисциплины колхоз не только не поднялся бы на ноги, по и давно бы стал посмешищем района. Город всего лишь в семи километрах, и небось уже больше сотни хурабыровцев перекочевало туда и обосновалось в различных городских предприятиях и комбинатах. А ну-ка прибавить к ним молодежь, которая, оканчивая школу, тоже стремится уехать из деревни, – много ли остается рабочих рук в колхозе? И естественно, что каждый работник на учете, каждый должен работать в полную силу…
– В последние годы партия проявила большую заботу о колхозниках, – подошел к главному Федот Иванович. – Но кое-кто понял эту заботу по-своему, понял, как возможность своевольничать и работать на колхозном поле спустя рукава… Да, да, не смейся, Алексей Федорович, именно так. Чуть не в каждом дворе – корова, теленок, свиньи, по улицам целыми стадами ходят гуси и индюшки…
– А что, хорошо это или плохо? – спросил Алексей Федорович.
– Это неплохо, но за всей этой живностью, дорогой Алексей Федорович, требуется уход и уход. В кормлении да доении личной скотины, глядишь, и проходит весь день. А колхозная работа стоит.
– Так что, запретить держать скот в личном пользовании? Что-то я не пойму тебя, Федот Иванович. А вы, мужики?
Алексей Федорович обвел вопросительным взглядом членов правления, но они промолчали.
Федот Иванович почувствовал, как в нем начинает закипать раздражение против бригадира: «Остальным попятно, один ты непонимающим себя выставляешь!»
– Запрещать не надо, по… – тут Федот Иванович поднял указательный палец и сделал паузу. – По уход за домашним скотом не может быть уважительной причиной для невыхода на колхозную работу. И вообще никакую другую причину нельзя считать уважительной! Колхозное производство – вот главное, вот что для всех – от председателя до последнего колхозника – должно быть самым уважительным!
Федот Иванович все больше распалялся, и голос его уже гремел так, словно он выступал на многолюдном собрании.
– Вы знаете, – взяв тоном пониже, продолжал он, – что в последнее время я многих оштрафовывал. Но и штраф, как я погляжу, уже перестает на людей действовать. Кое для кого и председатель – не председатель, и бригадир – ноль без палочки. Возьмем, к примеру, Розу Полякову. На работу выходит редко, когда ей вздумается, а на двоих с ребенком имеет тридцать пять соток огорода. И что, может, она чувствует себя перед колхозом в долгу? Куда там! Языком работает за пятерых. Как только не обозвала меня: и улбутом, и голодным волком. Вы слышите? Меня до сих пор – не то что эта соплячка – пикто не оскорблял подобными словами.
Тут Федот Иванович опять сделал паузу, поочередно посмотрел на членов правления и остался недоволен. Только что сказанное им, увы, не произвело должного впечатления. Разве что Егор Иванович сочувственно поморгал ему.
– Вчера бухгалтерия составила список. Всего в нем шестьдесят семей. Но большинство тут таких, где мужики шабашничают на стороне, а их жены все же работают в колхозе. Да и у шестидесяти хозяйств отрезать наделы невозможно. А вот у двенадцати семей я предлагаю землю отобрать, чтобы другим неповадно было. По этому вопросу я и собрал правление.
– Вопрос о лишении приусадебных участков правомочно решать только общее собрание, – первым высказался Алексей Федорович.
– Если правление примет такое решение, можно но сомневаться – собрание поддержит его, – ответил Федот Иванович.
Ответить-то он так ответил, по про себя подумал, что ведь этот дотошный отставной майор в сущности прав, и чтобы не лезть на рожон и не обострять спор, предложил более мягкое, компромиссное решение.
– Ладно, сейчас всех касаться не станем, по чтобы и для них, и для других был наглядный поучительный пример – у Розы Поляковой огород отрежем. Вот так. Кто за то, чтобы Поляковой оставить пятнадцать соток, прошу поднять руку.
Сказав это, Федот Иванович сам же первым поднял руку. За ним подняли Егор Иванович с Александром Петровичем, а потом – медленно, неохотно – и Вася Берда нкин.
– Что за спешка? Куда мы торопимся? – запоздало спросил Алексей Федорович. – Я против. Я знаю Розу… да что я – все вы хорошо знаете Розу. Разве это плохая работница? А что в прошлом году она не выполнила минимум – так опять же все мы знаем по какой причине: грудной ребенок на руках, а тут еще и отца разбил паралич. Разве не так, Егор Иванович?
– Так-то оно так, – смущенно заморгал бригадир. – Но один не будет работать, другой не выйдет…
– Ты, Алексей Федорович, хочешь показаться добрым перед людьми, – Федот Иванович поднялся с кресла, оперся о «стол крепко сжатыми кулаками. – Получается так, что ты добрый, а мы все – волки, ты рассуждаешь правильно, а мы – хоть нас и четверо – мы все ошибаемся. Не много ли берешь на себя, не слишком ли умным себя ставишь? Или своей маниловской добротой хочешь авторитет у колхозников завоевать?
– Я, Федот Иванович, достаточно повоевал за Родину, – спокойно ответил бригадир. – А авторитет… надо ли за него вообще воевать-то? Авторитет надо зарабатывать. Как умею, работаю… Ну, да не обо мне речь. Речь у нас поначалу шла вроде бы о лодырях, подрывающих трудовую дисциплину. И против настоящего лодыря я бы вместе с тобой проголосовал, рука бы не дрогнула… Но начали мы разговор о злостных лентяях и шабашниках, а свели – не кажется ли это тебе, да и всем вам, мужики, не очень серьезным? – свели к попавшей в беду женщине… Нельзя так, Федот Иванович, нет такого закона. К тому же и ее самое на заседание не вызвали. Это – нарушение колхозной демократии.
Федот Иванович понимал, что если ввязываться в спор с бригадиром по всем статьям, то он не только не сможет доказать свою правоту, по и будет выглядеть неправым в глазах остальных членов правлении. И чтобы закончить дискуссию, сказал:
– Демократия сейчас нередко идет во вред делу, потому что кое-кто слишком вольно ее понимает, – и уже тоном, не допускающим возражения, добавил: – Решение принято, не будем топтаться на месте… Ты, Егор Иванович, отмерь пятнадцать соток, а остальную землю оставь для приготовления компоста. Распорядись, чтобы на огород Поляковой нынче же начали возить навоз.
– Ладно, – вяло, неопределенно отозвался Егор Иванович. Видно было, что хоть и не очень хочется выполнять это председательское указание, но в то же время и перечить Федоту Ивановичу он не привык.
– И повторяю, Федот Иванович: это неправильное решение, и я с ним не согласен, – продолжал настаивать Алексей Федорович.
Ясно было, что он опять вызывал председателя на разговор, и Федот Иванович, в ответ, опять ушел от него:
– Ну, и оставайся несогласным, если это тебе правится, – уже безо всякого запала, почти мирно проговорил он. – Вольному воля…
– Как секретарь партийной организации, я должен буду поставить в известность райком, – жестко, глядя прямо в глаза председателю, сказал Алексей Федорович.
– Ах, так! – досада и раздражение снова прибойной волной подкатили к сердцу Федота Ивановича. – По-другому сказать, хочешь пожаловаться?
– Как больше нравится, так и говори.
– В колхозе не райком – мы сами хозяева. У них и без того, чтобы копаться на каждом огороде, хватает работы. И я бы на твоем месте, чем кляузничать – подумаешь вопрос политического значения! – занимался своим прямым делом, а людям голову не морочил.
И чтобы Алексей Федорович не успел перебить его, не успел снова заспорить, Федот Иванович сразу же перешел ко второму вопросу.
– Второй вопрос – о трактористе Вальке Ремизове. Совсем разболтался парень. Не слушается, наряды выполняет не как нужно колхозу, а как ему самому захочется. Не знаю, как твое мнение, Вася, а я считаю, Ремизова надо отстранить от работы.
– Вальку? – словно бы не веря своим ушам, переспросил Берданкин. Видно было, что слова председателя не то что удивили, а прямо-таки ошарашили его.
– Да, Вальку, – подтвердил Федот Иванович.
– Но как же так? – все еще не мог попять причины и смысла такой суровой председательской кары бригадир трактористов. – Валька у меня – можно сказать, лучший тракторист. Во время посевной – небось сам видел – работал сутками без сна, без отдыха. И все, что ему поручалось, выпол…
– Слишком много воли ты им дал, – не дав договорить, перебил Берданкина Федот Иванович. – Даже распоряжения председателя и то перестал выполнять.
– Ремизов сегодня работает на плотине – так ему вроде бы и наряд такой еще с вечера был дан, – негромко, ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил Алексей Федорович.
Бригадир Егор Иванович с агрономом Масленкиным молчали, словно бы выжидая, чем и как разрешится спор-разговор между председателем и Васей Берданкиным.
Федот Иванович уже и сам понимал, что не очень-то ладно сделал, направив трактор в Розин огород без санкции (в большом ходу сейчас это словечко!) правления. Он и тогда, утром, не был уверен, что делает правильно. Теперь, видя, что его не поддерживают ни Вася, ни Егор Иванович с агрономом, он окончательно понял, что взыгравшее самолюбие толкнуло его на явно опрометчивый шаг, и решил не настаивать на своем предложении.
– Может, тогда так сделаем: с работы снимать не будем, а оштрафуем для острастки на пять рабочих дней?
– Учить уму-разуму, конечно, надо, – согласился Берданкин.
Догадливый Вася хоть пока еще и не знал всей подоплеки дела, но, видать, сообразил, что в чем-то Валька не угодил председателю и, значит, должен понести какое-то наказание.
Не будь здесь зловредного бригадира, Федот Иванович и сам бы все рассказал. Рассказал в уверенности, что поймут его так, как надо. А ну-ка, расскажи, как бульдозер счищал на огороде Поляковых люцерну, при Алексее Федоровиче – что тут поднимется!..
– На этом закончим. Все свободны, а ты, Василий, останься – дело есть.
Первыми ушли из кабинета бригадиры, за ними, так и не проронивший ни одного слова, агроном.
Федот Иванович прошелся по кабинету туда-обратно, постоял у окна, проследив взглядом удаляющихся деревенской улицей бригадиров, а уж потом повернулся к Берданкину.
– Ну, хватит о делах. И так с утра до темной ночи – дела да дела. Ляжешь спать, сон какой начнет сниться – так и во сне с кем-нибудь ругаешься или тебя ругают… Поедем-ка, Вася, на рыбалку. Шуре я уже сказал, и насчет выпить-закусить она расстарается. А поставить сеть позови Александра Петровича, и хватит. Работай осторожнее, для чужого глаза незаметно, а то, знаешь, наговорят семь верст до небес… Агронома с Шурой отвези сейчас же, а за мной приедешь попозже. Шофера не бери – сам баранку неплохо крутишь.
– На «Волге» ехать или на «козле»? – уточнил Вася.
– Запрягай «козла».
Пока они так договаривались, и раз и два тренькнул телефон. Сидевший ближе к нему Берданкин поднял трубку.
– Але, я слушаю. Да, да, колхоз «Слава»… Кто, кто? Прокурор? Федота Ивановича?
Вася прикрыл своей широченной ладонью мембрану:
– Прокурор звонит. Сказать «нет» или…
Федот Иванович скривился, как от зубной боли.
– Что еще ему нужно? – но ругнуться ругнулся, а трубку все же взял.
Разговор, как и следовало ожидать, был не из приятных – это даже Васе и то, наверное, понятно. Да и какие еще могут и быть разговоры с прокурором!
Одной рукой кладя трубку на рычаг, другой Федот Иванович резко стукнул по столу.
– Ябедничать к прокурору поехала, змея… Хорошо! По уж, если так дело пошло… если пошло на принцип – мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним. Я проучу тебя, земляную жабу. Огород оттяпаем до самого сарая. Завтра же, Вася, всю землю сдвинешь бульдозером и в смеси с навозом заложим компост. Слышишь?
– Слышу, – отозвался Берданкин и, видимо не имея охоты поддерживать этот разговор, заторопился. – Ну, я пошел, Федот Иванович.
Поднялся и сам Федот Иванович.
Время – обед, а до ухи еще далеко, так что надо сходить в столовую и немного перекусить. Это – первое. Второе – надо побывать на колхозном подворье, заглянуть на склады и на фермы. А еще и ремонтную мастерскую с кузницей не забыть…
Вернулся в правление Федот Иванович только часам к четырем.
К тому времени пришла почта, и он просмотрел полученные бумаги, взялся за газеты.
В первую очередь его, конечно, интересовала сводка в районной газете. Колхоз «Слава» значился в пей по севу на втором месте, и видеть такое было приятно. Радости прибавляло еще и то, что некоторые колхозы успели посеять только половину плановой площади.
В «Славе» же оставались лишь бахчевые культуры да десять гектаров гречихи.
Сводка – это зеркало работы колхозов района. Вчера в райкоме созывалось совещание председателей колхозов. Однако приглашены были на это совещание – и совершенно правильно! – только председатели отстающих с севом колхозов. Федота Ивановича не вызывали. Зачем вызывать, коли дела идут хорошо? По хлебу он рассчитывает опять запять первое место в районе. И расчеты эти не бумажные, не маниловские. Часто ведь как бывает? «Включившись в соцсоревнование… приложим все силы… даем обязательство…» и пошло-поехало. И думают, что, если включились и дали обязательство – значит, урожай будет само-собой высоким, словно бы эти обязательства заместо удобрения в поле вложены и толк от них будет такой же, как от навоза, если не лучше… А в «Славе» за зиму было заготовлено семьсот тонн – это легко сказать: семьсот тонн! – минеральных удобрений, и все они рассеяны над полями с самолета. Не только озимь, по и клевер с люцерной подкормлены азотом. Другие еще не отсеялись, а колхоз «Слава» уже вывозит на поля навоз и компостирует его с фосфоритной мукой… Сейчас колхоз на второй строчке. Просто на второй строчке. Но о результатах говорить пока еще рано. По-настоящему заговорят о «Славе» поздней осенью, когда колхоз и по урожаю, а может, и по сдаче продуктов животноводства выйдет на первое место. Тогда к «Славе» придет… настоящая слава!..
Федот Иванович улыбнулся неожиданному каламбуру, отложил газету и позвонил в районное отделение «Сельхозтехники».
– Мне управляющего… Это ты, Петруша? Не узнал, разбогатеешь… Да, да, Федот Иванович… Когда пришлешь машины? Нужно вывезти и разбросать тринадцать – хорошая цифра: чертова дюжина, ха-ха! – так вот, я говорю, тринадцать тысяч тонн прошлогоднего торфа… Что, что? Известкование? Хорошо, но и план по торфу тоже выполнять надо. В случае чего тебя, друг мой, и за это ругать будут. Так что пока другие спят… Дня через три? Что ж, по рукам… На стерляжью уху не приедешь? Время?.. После смерти оно будет, Петруша. После смерти… Да, да. Ну, бывай здоров. Вот так.
Поднялось, да еще как поднялось, настроение у Федота Ивановича. И мысли пошли – не то, что утром – высокие, значительные, полезные. Для дела полезные.
Исключительно благоприятные условия создало в последние годы государство для колхозов! В прошлом году на поля «Славы» была вывезена известь, и вот уже второй год вывозится торф. И все – бесплатно, за счет государства. В этом году каждый гектар озимых хлебов подкормили торфом. А сколько их этих гектаров. Попробуй вывези столько торфа своими силами!.. Весь торф в районе лишь на территории трех колхозов, в «Славе» в том числе. Это же клад, настоящий клад. Только не зевай, не давай залеживаться этому кладу, вези его на поля, и он обернется хлебным золотом…
Пытались было пристроиться к ихнему торфу соседи, по Федот Иванович их без лишних разговоров отшил. Правда, без разговоров-то дело не обошлось, даже целая стычка с первым секретарем райкома на этой почве вышла, но Федот Иванович тут проявил характер и настоял на своем.
Райкому, видишь ли, пришла идея добытый на территории колхоза «Слава» торф дать соседним отстающим колхозам. Прежний секретарь, зная характер Федота Ивановича, о таком бы и речи не стал заводить. А Валентин Сергеевич завел. Мужик он умный, понимающий, до первого секретаря большую школу прошел. Когда-то работал вторым секретарем, потом выступил в республиканской газете с призывом и пошел председателем колхоза. Колхоз, куда он попал, в двадцати пяти километрах от города, и рабочих рук в нем хоть отбавляй, не то что в Хурабыре. Так что вывести такой колхоз в передовые легче. И Валентин Сергеевич вывел. В том колхозе тоже есть торф, и новый председатель на нем да на навозе и выехал. Год прошел, два, а на третий, за высокий урожай, уже и Золотую Звезду Героя получил. А еще через год вернули его в райком первым секретарем.
Так что калач Валентин Сергеевич тертый, и разговаривать с ним не просто. Его на мякине не проведешь. В райкомовском кабинете не сумел его убедить Федот Иванович. И так, и этак отбояривался, а под конец и последний козырь выкинул: не захотят, мол, не согласятся колхозники. Тогда Валентин Сергеевич вызвался сам приехать на собрание и убедить их. Но и Федот Иванович не лыком шит: я тебя не убедил – так вот и ты их не убедишь! Подговорил он кое-кого из горластых да языкастых выступить против, и дело было сделано: не согласились колхозники отдавать торф чужим артелям. Федот Иванович еще и этакий хитрый ход сделал: сам выступил, и выступил вроде бы за. Но говорил такими мертвыми словами, что все его хорошо поняли. Правда, кажется, раскусил его кривой ход и секретарь райкома, попрекнув после собрания: «Кулаком ты стал, Федот Иванович».
Кулаком стал! И станешь. Добро-то, говорят, входит в одни двери, а чтобы уйти – сто дверей открыты настежь. И разобраться, зря его секретарь райкома попрекнул: вспомнил бы, как сам в председательской шкуре ходил и тоже скопидомничал. Не скопидомничал бы, так и колхоз на ноги поставить не сумел… А еще как-то тем уколол, что вот, мол, я не жалел денег, чтобы учить колхозных ребят в институтах, и теперь колхоз обзавелся не приезжими, а своими специалистами – агрономами, зоотехниками, врачами. Но ведь и Федот Иванович выучил агронома, по шестьдесят рубликов каждый месяц на стипендию отваливал. Врачей же ему готовить резона нет: Хурабыр от города не в двадцати пяти километрах, районная больница под боком…
По коридору прогремели быстрые шаги, дверь рывком отворилась, и на пороге возник оживленный, сияющий как медный таз Вася Берданкин. Тряхнув своей пышной шевелюрой, Вася дурашливо, по-военному отчеканил:
– Все готово, товарищ командир!
– Вольно! – в тон ему ответил Федот Иванович, чувствуя, как веселое возбуждение Васи, которое он всегда испытывал в предвкушении гулянки, передается и ему.
